Текст книги "Смерть от воды"

Автор книги: Торкиль Дамхауг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

17

Среда, 24 декабря

Она пришла, когда Турмуд Далстрём еще принимал пациента. Скорее всего, женщину, судя по шубе на вешалке прямо перед приемной. Лисс плюхнулась в кожаное кресло и стала листать «Вог», не читая, даже не разглядывая фотографии. Из кабинета доносился гул голосов, прерываемых долгими паузами. Потом несколько предложений, и новая пауза. Она взяла приложение к «Дагбладе». С первой полосы ей широко улыбался Бергер, открывая свои мышиные зубки. Она раскрыла интервью. Он рассказывал о своем детстве. Отец был пастором в общине пятидесятников. Как он был рад, что вырос с пониманием разницы между черным и белым, между тем, что принадлежало Христу, а что – Сатане.

Дверь в кабинет приоткрылась, и вышла женщина в темно-зеленом костюме. Она была намного старше Лисс. Нос и рот она прикрыла носовым платком и не заметила Лисс, поэтому той понадобилось несколько секунд, чтобы узнать женщину, которая часто появлялась на первых полосах журналов на протяжении многих лет, даже в Амстердаме. Женщина сняла шубу с вешалки и вышла, не одеваясь.

Далстрём появился в дверях.

– Я и не подозревала, что вы принимаете в сочельник. Простите, что я…

– Все в порядке, – уверил он. – У меня сегодня все равно один пациент отменился. – Он добавил: – Рад вас видеть.

И взгляд, и тон указывали на его искренность. Лисс попыталась найти какой-нибудь подвох, который разоблачил бы скрытый смысл, но ничего не вышло.

– Принимая во внимание, кто отсюда только что вышел… – Далстрём приложил палец к тонким губам. – Рассчитываю на ваш такт.

– Конечно, – ответила Лисс. – Не буду больше думать о тех тысячах, которые могла бы заработать от желтой прессы.

– Это, несомненно, была бы толстая пачка, – согласился он и показал рукой на еще более мягкое кожаное кресло в кабинете.

– А у вас есть еще пациенты, известные по всей Европе?

– Без комментариев. – Он улыбнулся, от этого его глубоко посаженные глаза стали будто бы ближе. – Поскольку я сам написал несколько книг и демонстрировал свою физиономию по телевизору ко времени и просто так, многие знаменитости считают, что я лучше понимаю, отчего они страдают. – Лицо снова стало серьезным, а глаза вернулись в глубокие глазницы, откуда они обозревали мир и все примечали. – Как дела у матери?

Лисс пожала плечами:

– Я там уже не была несколько дней.

– Живете у друзей?

– Ну так, везде понемногу.

Наверняка по ней было заметно, что она еще не приземлилась после ночного взрыва, но он оставил это без внимания. У нее была причина появиться здесь, что-то, о чем она хотела поговорить, но она не могла произнести ни слова.

– С каждым днем нам приходится все дальше отметать надежду, за которую мы цепляемся, – сказал он. – И часа не проходит, чтобы я не думал о Майлин. Я плохо себя чувствую, Лисс, и психологически, и физически. Просто невозможно себе представить, что она больше сюда не придет, не постучится в дверь… Мне все время кажется, что это она.

Лисс снова очнулась.

– Если Майлин пропадет совсем, то пропаду и я, – сказала она.

Далстрём выпрямился:

– Пропадете?

Она посмотрела в стол, почувствовав тяжесть его взгляда.

– Не буквально. Я не то имела в виду. Но я стану кем-то другим без нее.

Казалось, он это обдумывал. Потом сказал:

– Мне кажется, вас что-то гложет. Не только исчезновение Майлин.

Она съежилась. Он видел ее насквозь. Она почувствовала себя совершенно раздетой. Начать прямо сейчас. Потом рассказать о вечеринке в Синсене, о парне в бушлате… Это надо запомнить, то, что она видела в той квартире. Все это выскальзывало и выметалось из мыслей, все, что случилось после ее возвращения и раньше, Блёмстраат, Зако мертвый на диване, фотография Майлин… Четыре года в бегах, Амстердам, и все до него, отъезд, квартира на Швейгорсгате, и еще раньше, жизнь с матерью и Таге, и времена до отъезда Майлин из дома, Майлин, хорошая девочка, Майлин, которой так гордилась мама, на которую возлагались все надежды, из которой должен был выйти толк. И еще раньше, с другого берега, куда память не хочет проникать… «Лисс, ты откуда?»

Она собралась, отмела желание все это ему рассказать.

– Я чувствую, что должна искать Майлин, – сказала она. – Но искать негде… Я начала все записывать.

Он посмотрел на нее с интересом:

– Что?

Она ухватила локон и стала вертеть его вокруг пальца:

– Мысли. И вопросы. Что могло бы с ней произойти. Где она была, когда, с кем встречалась. Ну и так далее.

– То, что должна делать полиция, – прокомментировал он.

– Я еще записала, о чем хотела спросить вас, – сказала она. – О тех, с кем она работала на улице Вельхавена. Вы их знаете?

– Я знаю Турюнн Габриэльсен.

– А Пола Эвербю?

Далстрём провел по светлому пушку, все еще прикрывавшему макушку:

– Я видел его пару раз. Психолог, применяющий нетрадиционные методы с пациентами. А почему вы спрашиваете?

Лисс не знала почему. Пожалуй, хотела услышать что-нибудь в подтверждение своих мыслей.

– Турюнн Габриэльсен – его жена, да? Кажется, она ревновала к тому, что Пол был когда-то с Майлин.

– Об этом я ничего не знаю, – ответил Далстрём. – Но мне кажется, Турюнн Габриэльсен злится на Майлин совсем по другой причине. – Казалось, он задумался. – Это все сплетни, Лисс. Я не привык распространяться о коллегах, но у нас ведь особенный случай… Я отказывался верить, что кто-нибудь мог причинить Майлин зло. Это же так трудно себе представить, правда? Но когда все другие возможности исключены…

Лисс прекрасно понимала, что он имеет в виду.

– Майлин и Турюнн Габриэльсен вместе работали в редакции «Стимена». Знаете такой журнал?

Она листала несколько экземпляров, присланных когда-то Майлин.

– Вы наверняка также знаете, что они вместе издали книгу, – продолжал он. – Но в какой-то момент они поссорились. Майлин занималась жертвами насилия со времен учебы. Ее работа теперь привлекает много внимания, она удивительно умная.

– О детском стремлении к нежности и взрослой страсти?

Далстрём откинулся на спинку кресла с другой стороны стеклянного столика:

– Майлин увлекают идеи венгерского психоаналитика по фамилии Ференци. Один из ближайших коллег Фрейда, но очень спорный.

Лисс видела несколько его книг на полке в кабинете сестры.

– Ференци был убежден, что насилие над детьми было очень распространено, во всех слоях общества. Фрейд закончил тем, что признал, что это явление – результат детского бессознательного и фантазии.

– Но что же такого есть в работе Майлин, что так провоцирует других коллег из журнала? – прервала его Лисс.

– Майлин занимает то, что жертвы, ведущие себя определенным образом, подвергают себя риску, – ответил Далстрём. – Она хотела показать, как люди, и мужчины и женщины, могут сами позаботиться о себе даже в том мире, где они живут. И она много писала, как отдельные жертвы насилия постоянно повторяют ситуации, в которых подвергаются насилию. Травмы, оставшиеся в их душе, затягивают их в повторяющуюся схему. Турюнн и другие в редакции считают, что освещать это – значит отвлекать внимание от тех, кто совершает преступления. Они даже обвиняли Майлин в оправдании насилия над женщинами. – Он провел пальцем по переносице. – Несколько месяцев назад Майлин написала ответ в «Дагбладе». Она критиковала редакцию своего бывшего журнала за то, что они избегают любого разговора о поведении женщин – жертв насилия – и тем самым лишают многих из них возможности строить дальше свою жизнь. Она была очень резкой, какой она бывает, если ее спровоцировать.

Далстрём встал, подошел к кофеварке, достал кофейник и понюхал.

– Турюнн Габриэльсен использует метод, когда пациент должен в точности вспомнить пережитое насилие. Суть тут в том, чтобы через воспоминание нейтрализовать травмы. Майлин относится к этому методу все более и более скептически. Она считает, что повторное проживание в малейших деталях травмирующего события только причиняет ненужную боль жертве. Это может переживаться как новое насилие. Турюнн тоже увлекается Ференци, но Майлин истолковывает его по-другому. Она написала статью о его работах, в которой признается, что научиться забывать так же важно, как помнить. И это она тоже хочет рассмотреть в диссертации, работая с семью молодыми людьми.

– Семью? – перебила его Лисс. – Не восемью? Я заглядывала в одну из папок в ее кабинете. Уверена, что в исследовании должны были принимать участие восемь мужчин.

Далстрём посмотрел на нее с удивлением:

– Вы основательно подходите к делу, Лисс, должен признать. Правильно, изначально планировалось восемь человек. Один из них отказался или не смог. Это было в самом начале, больше двух лет назад. – Он налил кофе в две чашки, одну протянул Лисс. – Давайте попробуем этот сегодня.

– Он простоял с прошлого раза?

– Не помню, – подмигнул он. – Вообще-то, я очень рассеян.

Он казался вовсе не рассеянным, наоборот, отмечал каждое малейшее ее движение.

– Как оно, жить в Амстердаме? Это замечательный город.

Лисс хмыкнула:

– Майлин говорила, у вас там появилась привязанность.

Говорила ли Майлин с Далстрёмом о ней? И о Зако?

– Тогда она что-то не так поняла – или вы. У меня нет никакой привязанности.

«Зако никогда не был твоим возлюбленным, он использовал тебя. Ты позволила ему себя использовать. Зако мертв. Ты убила его, Лисс Бьерке».

– Со мной что-то не так.

Небо за окном стало темно-серым. Она вдруг почувствовала себя мешком, готовым вот-вот разорваться. «Не надо было сюда ехать», – пронеслось у нее голове.

– Простите. Я пришла и стала говорить о себе. Вы же не мой аналитик.

– Не берите в голову, Лисс.

– Я всегда была непохожа на других, – пробормотала она.

– Многие так думают. Может, даже большинство.

– Я откуда-то издалека. Понятия не имею, как я здесь очутилась. И все – сплошное недоразумение. Не знаю никого, кто…

В дверь постучали. Далстрём встал и приоткрыл дверь.

– Две минуты, – сообщил он и снова повернулся к ней. – Лисс, я рад, что мы поговорили. Очень хочу, чтобы вы пришли еще. – Он добавил: – И я вовсе не собираюсь быть вашим терапевтом.

18

Снег еще не перестал, когда она шла по Шлемдалсвайен. Похолодало, и ветер усилился, наметая маленькие сугробы на тротуаре. Лисс получше укуталась в куртку. Она была размера XL и вмещала две ее. Мысль, как вернуть ее хозяину, обожгла ее. Нельзя с ним встречаться. Образы прошедшей ночи всплыли опять, но были нечеткими и уже вызывали не так много чувств. Может, разговор с Далстрёмом так на нее подействовал? Осознание, что есть человек, с которым можно поговорить, успокаивало ее.

Рядом с церковью прошел человек в костюме Деда Мороза и легких туфлях. Он с трудом держался на ногах и все время скользил. Через плечо был перекинут холщовый мешок. Он поднялся на тротуар, сделал несколько осторожных шагов по льду, заскользил, упал и выругался. Зрелище напомнило ей, что на дворе сочельник. Лисс с ужасом подумала о доме в Лёренскуге, но она почти не спала, нужно было принять душ и даже съесть что-нибудь… Сидеть и смотреть на раскисающую Рагнхильд. И безнадежные попытки Таге собрать ее.

Короткий толчок мобильного. Она достала его. На дисплее высветилось: «Сука!» – больше ничего. Она не знала номера Терезы, но поняла, от кого сообщение. Оно прекрасно описывало ее самоощущение, в котором она ступала по снегу.

Вильям, казалось, только что вышел из душа. Темные волосы были мокрые и зачесаны назад. Ей необязательно было заезжать, чтобы пожелать хорошего Рождества. Можно было ограничиться сообщением.

– Плачу десять крон за душ, чистую одежду и чашку кофе, – предложила она.

Впервые она заметила подобие радости в темно-синих глазах.

– Что, Армия спасения уже закрыта? – спросил он.

– Туда я поеду за миской супа.

Он поймал ее на слове. Когда она спустилась, помывшись, с душистыми волосами и в чистом белье из гардероба Майлин, он стоял на кухне и что-то мешал в кастрюле. Она принюхалась.

– Мексиканский томатный суп, – сообщил он. – Для пакетика очень неплохо.

Он подогрел булочки и поставил на стол сыр и блюдо с яблоками.

– Какой молодец, помог кривой старухе, – сказала она дребезжащим голосом старой тролльчихи из фильма, который он, конечно же, тоже смотрел в детстве.

Он улыбнулся.

– Я смотрю, тебе кто-то дал новую куртку, – заметил он. – Ты явно взываешь к человеческой доброте.

Она отхлебнула супу, желания делиться событиями предыдущего дня не было.

– Куда ты собираешься сегодня вечером? – спросила она, чтобы перевести разговор.

– Мы с Майлин собирались на рождественский ужин к Рагнхильд и Таге. Теперь не знаю, – протянул он.

– Поехали все равно, – попросила она, – тогда мне не придется сидеть с ними одной.

– Может быть… А что, кстати, у вас с мамой?

Она была начеку:

– У нас с мамой что-то не так?

Он слегка наклонил голову:

– Ничего, кроме того, что ты, кажется, ее не выносишь.

– Это не так. У меня к ней нет никакого отношения – ни плохого, ни хорошего.

– К собственной матери? Звучит странно. Но Майлин и Рагнхильд очень близки.

Она не могла не ответить:

– А теперь ты думаешь, я ревнивая младшая сестричка?

– Ничего я не думаю. Можешь вообще об этом не говорить.

– Да тут и говорить нечего, – упорствовала она. – Рагнхильд просто такая. С ней невозможно жить, если только ты не резиновый, как Таге. У нее есть свое мнение обо всем в мире, и если твое мнение отличается, ты – дурак. Она сделала жизнь отца невыносимой. Она его выморозила.

Вильям смотрел на нее какое-то время:

– Майлин считает по-другому.

Лисс отодвинула тарелку с супом:

– Майлин приспосабливается. А я – нет.

Она выглянула в окно. Снег почти перестал. Мужчина спешил по улице, таща с собой двух нарядных детишек. Остановилась почтовая машина.

– Пойду покурю, – сказала она и встала.

Она вышла на крыльцо. У сигареты был привкус овечьей шерсти, но ей нужно было покурить. Нужно было что-нибудь покрепче, что могло бы поддержать ее, помочь пережить этот день… Уже полторы недели она в Осло. Оставаться она не собиралась. И возвращаться тоже. Ну просто пазл какой-то! Что-то должно произойти. Она затоптала наполовину недокуренную сигарету между двумя припаркованными машинами, открыла почтовый ящик и достала письма и брошюры, газету и пакет в толстом коричневом конверте.

Стопку она положила на стол на кухне.

– Рождественская почта, – крикнула она Вильяму, который ушел в гостиную.

– Отлично, – ответил он без особого энтузиазма.

Она села доедать суп. Он остыл, но все равно был невероятно вкусным. Она сидела и смотрела на почту. Вдруг ее осенило. Она пролистала всю пачку. Коричневый конверт был адресован Майлин, имя написано черной тушью. Без обратного адреса.

– Вильям?

Он пришел из гостиной.

– Надо открыть, – сказала она и показала на конверт.

– Наверно.

Казалось, ему не очень хочется. Она осторожно сжала толстый конверт. В нем лежал твердый предмет. И вдруг у нее возникло подозрение.

– Нет, невозможно… – Она глотнула кофе, сунула руку в конверт и вытащила мобильник.

Вильям уставился на него.

– Ее? – спросила она.

– Положи обратно. Не трогай! Надо, чтобы полиция взяла его без наших отпечатков…

– Уже поздно.

Она включила его:

– Ты знаешь ПИН-код?

– Лисс, по-моему, не стоит.

– Хочу посмотреть, – отрезала она.

Она села за стол:

– У нее часто код был – дата рождения.

Лисс попробовала и ошиблась.

– А как насчет твоего?

Он назвал четыре цифры. И тоже не сработало.

– Сдаюсь, поехали в полицию.

Она попробовала в последний раз. Свой день рождения. Дисплей замигал.

– Черт! – крикнула она и протянула ему телефон. Он искал сеть. Аккумулятор почти разрядился. Она открыла меню.

– Лисс, пусть этим займется полиция.

Она его не услышала, посмотрела список звонков. Последний звонок – исходящий. Одиннадцатого декабря в 19.03. Она схватила ручку и лист бумаги.

– Что ты делаешь? – Казалось, он дрожит не меньше ее.

– Мне нужен этот список звонков.

Она открыла сообщения. Все время записывая. Нашла сообщение, отправленное ей: «Не занимай праздник Ивана Купалы. Перезвоню». Когда она закончила писать, набралось полных две страницы.

– Ты не доверяешь полиции?

– Тебя что, впечатлило, как они отлично работают? – спросила она и заглянула в папку с фотографиями.

– Она редко фотографировала на телефон, – сообщил Вильям. – Летом она купила хорошую цифровую мыльницу. Носила ее всегда с собой.

Похоже, так и было. Последняя фотография сделана четырнадцать дней назад, в ресторане. Лицо Вильяма в желто-коричневом цвете.

Он коротко улыбнулся:

– «Второй этаж». Вечер нашей помолвки. Я ее удивил.

Лисс открыла список видео и замерла.

– Что такое? – Вильям встал и подошел к Лисс.

Она показывала на дисплей. Последняя запись сделана двенадцатого декабря в 5.35.

– На следующий день после того, как она пропала…

– Послушай, Лисс, я же сказал, мы должны сдать его немедленно.

Она не ответила. Включила видео.

В помещении темно, трудно разглядеть детали. Зажигается фонарик, – видимо, его держит тот, кто снимает. Освещается пол. Какие-то газеты, бутылки. Кто-то лежит, крепко привязанный.

– Майлин, – вскрикнула Лисс и прикусила губу.

Увеличение, фонарик светит в лицо. И тут же голос Майлин: «Это ты, тут свет?»

– Что с ее глазами?.. – прошептала Лисс.

Глаза сестры были изранены, они слепо смотрели на свет и не мигали. «Что ты делаешь? Снимаешь меня?»

Камера быстро выхватывает всю комнату, какие-то ящики у стены, колесо рядом с двумя бочками. Возвращается к лицу Майлин.

«Пес…»

Она произнесла еще что-то, нечетко. Потом крикнула: «Лисс!»

Все прервалось. Потом кусочек здания.

* * *

В тот вечер я сидел в темноте на пляже, слушал шум прибоя и уже был готов решиться. Пойти вперед и исчезнуть в ночи, дать волнам себя поглотить и погрузить во мрак, где финикиец и другие утопленные тела разлагались водой.

И тут у каменной лестницы появилась фигура. Я подозревал, что это Йо. Он прошел в темноте, не заметив меня, прошелестел по песку. Я видел, что он раздевается. Худое белое мальчишечье тело в холодном свете луны. Я подождал, когда он совсем разденется, потом встал и сделал вид, что оказался там случайно. Он стоял, смотрел на море и все еще меня не замечал. В одной его кроссовке была записка. Там было что-то вроде «Забудьте меня» большими неровными буквами. Он хотел утопиться. Я спас его, Лисс. Он спас меня. На пляже в ту ночь, под шум прибоя, доходившего до наших ног, мы дали друг другу обещание, не говоря при этом ни слова.

Часть III
Декабрь 2008 года – январь 2009 года

1

Среда, 24 декабря

Дженнифер Плотерюд шла спотыкаясь через двор. Земля была покрыта пятнадцати-двадцатисантиметровым слоем нового снега. Один день до Рождества, около двух часов, а снег еще не расчистили. Трим, старший из мальчиков, должен был этим заниматься. Отправляясь в магазин, она зашла к нему в комнату и напомнила. Теперь она раздраженно думала, как надо было его заставить – внятно, быстро и эффективно, чтобы не испортить рождественского настроения. Трим был флегматиком. И это было не от нее, он был копией отца. Только чуть хуже. Такие черты усиливаются с каждым следующим поколением, ворчала она. Флегма накапливалась в роду супруга на протяжении столетий, в чем она давно убедилась. С примесью подводных течений и меланхолии. Будучи судебным медэкспертом, Дженнифер предъявляла самые суровые требования к научности и презрительно фыркала на поверхностные заключения в области генетики, нейробиологии и всего, что относилось к ее предмету. Что же касалось психологии, отношение к которой у нее было надменное, она странным образом придерживалась древней теории о четырех темпераментах: тот, который в нас преобладает, определяет доминирующие черты характера. Сама она была ярко выраженным сангвиником, хотя и с некоторыми чертами холерика, надо признаться. То, что она однажды влюбилась в мужчину с противоположными чертами – медлительного и молчаливого плюшевого мишку, – очевидно, подтверждало тезис, что противоположности притягиваются. Это вторая идея, которую она иногда защищала, и тоже очень сомнительная применительно к человеческой психологии.

В прихожей она отставила пакеты с продуктами и стащила полусапожки на шпильках из кожи антилопы, потом позвала старшего сына. Ответа не последовало. Неудивительно, потому что сабвуферные динамики в его комнате выли так, что потолок дрожал. Она собралась уже взлететь вверх по лестнице, чтобы принять необходимые репрессивные меры, но тут зазвонил мобильный. Она вынула его из кармана пальто.

– Это Флатланд.

Как только она услышала этот невыразительный голос, она поняла, что надо ехать. В институте они обсуждали, кто будет дежурить на Рождество, и она вызвалась сама. Обычно в эти дни все было спокойно, разве что пара обращений, вопросов, на которые можно ответить по телефону. Но Флатланд был опытным криминалистом, который никогда не звонил по пустякам.

Проехав Скедмукорсе по грязной магистрали, она взглянула на часы и прикинула, что вернется к рождественскому ужину в шесть часов. Ее нисколько не огорчало, что она избежала уборки и украшения дома. А свиными ребрышками, колбасками и квашеной капустой должен был заняться Ивар. Он был увлеченным и искусным поваром, тем более что она так и не полюбила традиционную норвежскую еду к Рождеству. Зато она привнесла в семью некоторые австралийские традиции. Чулки с подарками висели над кроватями мальчиков в первый день Рождества. А вечером они ели индейку, йоркширский пудинг и сладкие песочные пирожки.

И традиционное зажигание свечей на могиле свекра ей не нравилось, и рисовая каша у свекрови, которую за несколько часов до собственного обеда мальчики были вынуждены пихать в себя, чтобы найти миндаль. К тому же у свекрови щедро наливали глинтвейн, и мальчики уничтожали огромное количество пряников с одобрения, а точнее, под принуждением бабушки. Туда еще приходили братья и сестры Ивара со своими детьми, и, сидя в машине, Дженнифер радовалась, что всего этого избежит.

Карихауген исчезал в дымке. Она включила радио. Нашла канал, к которому можно было не прислушиваться. Восемь дней назад она изменила. Это случилось так неожиданно, что она щурилась при каждом воспоминании. Не от стыда, а от озадаченности. Она понятия не имела, что этот мужчина ее хоть сколько-нибудь привлекал. А может, он и не привлекал ее вовсе, ни до, ни после случившегося. Но он зажег ее сильнее всех за много лет. Со времен Шона. Но этобыло совсем другое. В Шона она была влюблена. Даже больше: горько и безнадежно охвачена страстью с первой секунды, когда он положил руку ей на плечо в лаборатории. Когда он уезжал обратно в Дублин, она, не колеблясь, отправилась бы за ним, если бы он только предложил. Конечно, она бы немного подумала. Но она вполне могла бы уехать от мальчиков, хутора и от этой зимней страны… Шон был все еще не зажившей раной, причинявшей боль, а приключение восемь дней назад, по счастью, было совсем другого рода. Просто бурным, полным чудесного безумия. Оно началось и закончилось в один миг. Может, все еще повторится, необязательно с ним, но желание непременно заявит о себе. Как напоминание о той части ее, которая все и закрутила.

Она припарковалась на аллее у Полицейского управления и позвонила Флатланду. Через несколько минут он выехал из ворот на своей серебристой «ауди». Она села на переднее сиденье, покрытое толстым полиэтиленом. Кажется, Флатланд больше всего на свете боялся испачкать машину.

– Хорошо, что на дежурстве сегодня ты, – сказал он уверенно, и она не усомнилась в его искренности. Ему было пятьдесят с небольшим, едва ли он был старше ее больше чем на десять лет, но уже седой и костлявый, как старая собака динго.

– Что ты мне расскажешь? – спросила она, когда они выехали на дорогу.

– Мы, кажется, нашли женщину, которая пропала больше недели назад.

– Психолога?

– Мы почти уверены.

– И поскольку я вам понадобилась, она не в состоянии за себя отвечать.

Он покосился на нее, ничего не ответив.

– Куда мы едем?

– В Хюрум. Заброшенная фабрика.

Дженнифер вздохнула.

– Ехать не больше часа, – отрезал Флатланд своим ровным голосом.

– Кто ее нашел?

– Местный патруль.

– А что они делали на заброшенной фабрике в сочельник?

Криминолог посмотрел через плечо и свернул на трассу E18.

– Нам дали подсказку. Сожитель и сестра принесли в дежурную часть ее мобильный телефон. Предположительно он пришел по почте. Там была видеозапись. – В туннеле он поменял передачу и сбавил газ. – Кто-то снимал пропавшую. В кадр попала заводская труба. По почтовому штампу на посылке место нашли за час.

– Снял ее и послал сожителю? – удивилась Дженнифер. – То есть речь идет о преднамеренном убийстве?

– Не хотел бы высказывать никакого предварительного мнения.

Дженнифер уже много раз работала с Флатландом. Он был из тех, кто говорит только самое необходимое. Она огляделась. Все сиденья были покрыты таким же плотным полиэтиленом. «Он изрядно страдает от навязчивых идей, – подумала она. – Наверняка в его работе – это только преимущество».

Над крышей фабрики все еще реяла надпись «Икосанд». На воротах висела табличка: «Остановись на красный сигнал». Наверное, в последний раз какой-либо сигнал загорелся здесь много лет назад. Теперь там стояла высокая женщина в форме и махала им рукой.

У трубы были припаркованы две патрульные машины и одна гражданская. Женщина подошла к ним, как только они остановились. Она, очевидно, знала, кто они, представилась по фамилии, сообщила звание и подразделение.

– Мы оцепили всю территорию, – объявила она. – Пользуемся входом внизу. – Она показала на самое большое здание – четыре этажа из кирпича. – Маловероятно, что он использовался преступником.

Каждый со своим чемоданчиком, они устремились к дальнему концу здания, к ржавой двери, не закрывавшейся до конца. Внутри было темно. Флатланд достал длинный фонарь. Они нашли лестницу, поднялись на третий этаж, как сказала констебль, и свернули в коридор. Несколько окон было разбито, пол вдоль одной стены усыпан осколками.

Криминалисты вышли на галерею большого цеха, освещенного двумя яркими лампами. В пятне света лежало голое тело, прислоненное к бетонной колонне. Две фигуры в белом перемещались внизу и наклонялись с фотоаппаратом к полу.

Флатланд достал комбинезоны, шапочки и бахилы. Дженнифер все еще была в антилопьих полусапожках на шпильках, и бахилы держались не очень плотно. Она достала пару ненужных заколок из кармана халата и закрепила бахилы.

Они спустились по ржавой железной лестнице, Флантланд пошел вперед, чтобы проверить, насколько она безопасна для Дженнифер.

– Мы провели дорогу там. – Техник с фотоаппаратом показал направление.

Дженнифер стояла в паре метров от обнаженного тела. Голова держалась ремнем под шеей, который крепился к крюку в бетонной колонне. На бледном лице от корней волос по щеке тянулась полоска крови, но в остальном лицо выглядело неповрежденным. Глаза были приоткрыты.

– Когда ее нашли?

– Ленсманн сообщил, что они вошли в здание около половины второго, то есть почти два часа назад.

Пар поднимался ото рта криминалиста, когда он говорил: температура в зале была не выше, чем на улице.

– А другой врач здесь был? – спросила Дженнифер.

– Нашедшие ее сочли это бессмысленным. Они не сомневались в убийстве.

Дженнифер нахмурилась. Тело явно сильно переохладилось, и надо все тщательно проверить, прежде чем констатировать смерть. Она подошла совсем близко. Взглянула на застывшую лужу крови, в которой частично лежала женщина. В ней были вкрапления более светлой субстанции. Дженнифер наклонилась и посветила ей на затылок. Под волосами с запекшейся кровью зияла дыра в черепе в форме полумесяца. Сероватая масса вытекла из нее к шее.

– Согласна, – прокомментировала она, сжав зубы. – Никаких сомнений.

И все равно она вынула стетоскоп из чемоданчика. Послушала сердце и легкие, осторожно, чтобы не задеть две волосинки, лежавшие между двумя лужицами крови у пупка и явно не принадлежавшие женщине. Убедившись, что никакого намека на пульс или дыхание нет, Дженнифер достала фонарик, надела его на лоб и внимательно посмотрела на зрачки. Долго сидела на корточках и рассматривала глаза. Они были полны ран, а оболочки покрыты кровью, будто от уколов острым предметом. Один глаз был почти полностью порван.

После осмотра она отошла в угол зала, чтобы записать выводы на диктофон. Флатланд не спеша подошел к ней. Ждал, пока она закончит.

– Да? – спросил он и предложил ей лакричную пастилку.

– Женщина мертва, – констатировала Дженнифер.

Флатланд сухо хмыкнул:

– Обычно ты бываешь пощедрее.

– Вот именно, – усмехнулась она в ответ. – И поскольку сегодня сочельник, ты получишь все, что у меня есть, и даже немножко больше.

Из-под его губы показался краешек пакетика с жевательным табаком. Она поняла, что ее слова могут быть поняты двояко, и понадеялась, что он не будет продолжать шутить в том же духе в этом месте. При других обстоятельствах она ничего не имела бы против. Но Флатланд не был натурой увлекающейся.

– Мраморность небольшая, – поспешила она сказать, – и подтеки на коже. Это, как ты знаешь, ранние признаки разложения, но при низких температурах они проявляются позже.

– То есть она здесь уже довольно долго?

– Здесь или в другом холодном месте уже несколько дней. Может, даже неделю. Температура в прямой кишке и в мозгу – два градуса, а трупные пятна на животе и в промежности светлее обычного.

– Причина смерти?

– Тебе нужен очень приблизительный ответ? Следы на шее указывают, что кожаный ремень был затянут туго.

– Задушена?

– Да, но необязательно до смерти. Она могла быть еще живой, когда пробили череп.

Флатланд кончиком языка убрал пакетик с табаком:

– На полу у стены есть область, испачканная кровью.

Дженнифер посмотрела в темный угол, куда он показывал:

– Другими словами, ее протащили оттуда и привязали к колонне за горло. Кстати, глаза полны отметин от уколов острым предметом. Кажется, ты говорил, они на видео выглядели поврежденными?

Флатланд коротко кивнул.

– До того как ее задушили и проломили ей череп, – заключила Дженнифер, – она, возможно, долго сидела, мерзла и смотрела перед собой невидящими глазами.