Текст книги "Без наставника"

Автор книги: Томас Валентин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Гнуц захлопнул за собой дверь кабинета.

Грёневольд уже второй раз слышал, как кто-то стучится в дверь учительской, но он продолжал стоять у окна, стараясь побороть неудержимый приступ отчаяния, которое охватывало его почти каждое утро. Только когда постучали в третий раз, он подошел к двери и открыл.

Это был Рулль.

– Доброе утро, господин Грёневольд. Может быть, мне уже сейчас пойти сказать?

Грёневольд обхватил ручку двери.

– Это ты сделал? – спросил он, показывая большим пальцем через плечо.

– Это – нет!

Грёневольд выпустил дверь и схватил Рулля за руку.

– Правда нет, Рулль?

– Правда.

– Но разве дворник тебя здесь не видел вчера вечером?

– Когда Забулдыга меня видел, это уже было, господин Грёневольд. Правда! Я только проходил мимо, возвращался от вас.

Грёневольд с облегчением вздохнул, засмеялся и хлопнул Рулля по плечу.

– Ну, слава богу!

– Но, может, мне все-таки пойти сказать, что я вчера утром…

– Да, скажи, Рулль! И немедленно. Пойдем, я зайду вместе с тобой к директору.

Он закрыл дверь, помедлил и сказал:

– Нет, я думаю, будет разумнее, если ты пойдешь один.

– О’кэй!

Рулль сунул руки в карманы и пошел, шаркая ногами.

– Доброе утро, господин директор. Я хотел…

Больше Рулль не успел вымолвить ни слова. Гнуц влепил ему две резкие, звонкие пощечины. Очки Рулля полетели в угол. Дужка сломалась. Рулль поднял очки и попытался укрепить их на переносице.

– Я хотел сказать вам, что это сделал я, вчера…

– Плебей! – выдохнул Гнуц и снова ударил Рулля, сбив с него очки. На этот раз разбилось стекло. – Подлый, грязный плебей!

Он открыл дверь, ведущую в комнату для посетителей, и втолкнул туда Рулля.

– Останешься здесь, пока я не придумаю для тебя наказание, мерзавец! – прорычал Гнуц. – Твои дни здесь сочтены, можешь на меня положиться! Я сотру тебя в порошок, свинья!

Рулль сел в кресло.

– Встать! – заорал Гнуц. – Такой негодяй, как ты, не заслужил того, чтобы сидеть в порядочном кресле!

Гнуц стремительно промчался к двери, обернулся и спросил с угрозой:

– Кто еще? Кто еще участвовал в этой мерзости?

Рулль пытался скрепить свои очки. Но ничего не получалось.

– Я был один, – сказал он.

– Кто еще? А ну признавайся! Наверное, твой приятель Курафейский?

– Нет. Я один, господин директор! Честное слово.

Гнуц брезгливо отодвинулся от него.

– У такого подлеца, как ты, нет честного слова!

Он захлопнул за собой дверь и дважды повернул ключ в замке.

– Фрейлейн Хробок! – закричал он на всю лестничную клетку.

– Да, господин директор?

Фрейлейн Хробок испуганно выпорхнула из приемной.

– Сейчас же позовите сюда господина Випенкатена, господина доктора Немитца и господина Криспенховена!

– Доктор Немитц как раз разговаривает с кем-то по телефону, у него была небольшая автомобильная авария. Господин Криспенховен придет только к третьему уроку, господин директор.

– Тогда обойдемся без него. Шестой «Б» может идти домой. Учителя нужны мне здесь. Скажите господину Випенкатену, пусть позаботится, чтобы все шло по заведенному порядку.

– Слушаюсь, господин директор.

Гнуц, задыхаясь, поднялся на второй этаж и сразу же исчез в своем кабинете.

– Ребята, мы что же, отмечаем семнадцатое июня уже сейчас, в марте?

– Спорим, это именно то, что радует маленького человека!

– Кто со мной к Тео, пропустить кружку-другую?

– Тебя что, амбарным замком трахнули? Я двигаю в бассейн!

– А я ведь ни черта не сделал по английскому.

– Такое расписание, как сегодня, и я готов остаться здесь пожизненно.

– Эх, поспать бы часок-другой!

– Камрады, у меня идея: у девок сейчас урок гимнастики!

– У каких? Из пятого или из шестого?

– Из шестого! На Янплатц!

– Красота!

– Ребята, надеюсь, у них будет семидесятипятиметровка! Тогда Лолло покажет класс!

– Или гимнастика!

– Ча-ча думает, что он – это Янплатц.

– Двинем туда, произведем фурор!

– Ты что, у старушки училки удар будет, если мы заявимся!

– Вы не знаете, зачем Фавн пошел вниз? – спросил Адлум.

– Пижона позвать.

– Не думаю, тогда бы он вернулся.

Адлум, Затемин, Клаусен, Фарвик и Шанко остались на школьном дворе одни.

– Может, педсовет по поводу этих художеств? – спросил Клаусен.

– Потрясающая логика, – сказал Затемин.

Фарвик покачал головой.

– Не могу представить себе, чтобы это было делом рук Фавна.

– Когда наш бычок видит красное, от него можно всего ожидать, – сказал Адлум.

– Да, но почему именно он должен…

– Поэтов нельзя выбирать старостами класса, – сказал Адлум. – От этого никогда не было проку.

Они увидели, как из подвала вышел Бекман со шваброй и ведром.

– Может, Забулдыга что-нибудь знает, чего мы не знаем?

Они отправились следом за Фарвиком через двор, обогнули здание школы и подошли к уборной.

Дворник поставил ведро у желтой стены, обмакнул швабру и начал стирать красную масляную краску. Дело подвигалось медленно.

– Свинство! – ругался он. – Если бы это был не клинкер, мне бы до самой пасхи изображать здесь уборщицу отхожего места.

Шанко дал ему сигарету.

– Пускай собирает манатки и сматывается, – бурчал Бекман. – Шеф-то рвет и мечет. Кипит, как котел со смолой.

– А кому собирать манатки? – спросил Шанко.

– Ну, этому паяцу из вашего класса, Руллю!

– Неужели это действительно был он? – спросил Затемин.

– Ясное дело! Я ж его с поличным поймал вчера, этак около половины одиннадцатого вечера.

– Я вам не верю, господин Бекман, – сказал Затемин.

Бекман швырнул швабру в ведро так, что щелочной раствор фонтаном выплеснулся из него.

– Ты что, думаешь, у меня бельмо, что ли, на глазу? Вот тут, на этом самом месте, я его и поймал! Под конец этот поросенок еще помочился на свою мазню. Пускай радуется, что так дешево отделался, что вокруг него мировая политика не закрутилась. А то сперва по радио бы про него передали, а потом на девять месяцев в кутузку. Знаем мы таких.

– А ведро с краской и кисть вы тоже видели? – спросил Затемин.

– Он их спрятал в свой портфель, зеленый такой портфель с оторванной ручкой! А теперь шасть отсюда, покуда старику на глаза не попались!

Они медленно поплелись к перекрестку.

– Может, пойдем ко мне, в мое ателье? – сказал Фарвик. – У меня есть каталог выставки Пикассо и несколько новых магнитофонных дисков.

– Без четверти девять, – сказал Клаусен. – Я пойду с тобой.

Адлум колебался.

– Собственно говоря, кому-то надо подождать Фавна.

– Мы с Шанко останемся здесь, – сказал Затемин.

– Ну ладно. Если что случится, дайте знать Дали.

– А теперь? – спросил Затемин, когда они остались одни.

– Что «теперь»?

Затемин медленно смерил взглядом Шанко с головы до ног.

– Можешь сегодня забрать у меня ведро с краской и кисть, – сказал он равнодушно.

Шанко быстро посмотрел на него.

– Ах, вот оно что, – сказал он, растягивая слова. – Это был ты? Я так сразу и подумал.

– Пойдешь к шефу? – спросил Затемин.

Шанко встал вполоборота к нему.

– Это я предоставляю сделать тебе, товарищ.

– Я пока еще подожду.

Шанко осклабился.

– Вот видишь. Ты вообще не забывай, сколько всякой всячины мне известно! И кстати, «Проснитесь, тревога!» – это не я намалевал!

Затемин сжал кулак, размахнулся, но не ударил и сунул руку в карман.

– Дуй отсюда, ты, идиот, – сказал он тихо. – Да побыстрее!

Он повернулся, прошел через школьный двор к стене, подтянулся, уселся на гребень и вынул свою записную книжку.

– Господа, – начал Гнуц, кивая направо и налево. – Вам известно, о чем идет речь?

Оба господина кивнули в ответ.

– Отлично. В первую очередь я хотел бы информировать вас, дорогой коллега Випенкатен, о том происшествии, которое разыгралось здесь еще вчера утром, кстати, перед тем, как вы приступили к исполнению своих обязанностей. Господин доктор Немитц в курсе. В надлежащее время я поставлю в известность и всю педагогическую коллегию! Вы оба уже опытные, так сказать, вожаки и понимаете, несомненно, что я – разумеется, при полном уважении к принципу коллегиального руководства школой, – действуя единолично, возвращаю, так сказать, в правильное русло многое в этих стенах и забочусь, чтобы все это не становилось достоянием гласности. Кое-где это могло бы только вызвать ненужные кривотолки.

Оба коллеги кивнули, изображая единодушное одобрение, и Гнуц открыл ящик своего письменного стола.

– Вчера утром, перед началом занятий, эти сомнительные бумажонки были развешаны на доске объявлений, на двери учительской и шестого класса «Б», – сказал Гнуц и протянул карточки для ознакомления Випенкатену. – К счастью, мне удалось благодаря бдительности дворника положить конец этой непристойной акции прежде, чем она могла возыметь какое-либо действие.

– Кроме того, ведь еще были два текста на доске, – сказал д-р Немитц.

– Ах да, рот они.

Випенкатен прочитал цитаты до конца, потом еще раз и, наконец, прочитал их в третий раз.

– Без знания контекста, конечно, очень трудно судить об этом, господин директор!

Гнуц согласился:

– Ну хорошо, я понимаю! О контексте вас может гораздо лучше, чем я, информировать доктор Немитц.

Д-р Немитц откинул голову назад, покрутил большие пальцы обеих рук и быстро заговорил:

– Цитаты, господин Випенкатен, взяты из текстов, которые мы прорабатывали на уроках в шестом «Б». Частично на уроках немецкого языка, частично в кружке по литературе. Но в то время как большинство учеников обнаружило полную духовную зрелость, абсолютно необходимую для понимая этих великолепных произведений современной литературы, и работало, проявляя, если можно так выразиться, экзистенциальный интерес к совместной их расшифровке, – небольшая часть класса оказалась, так сказать, умственными плебеями, людьми без всяких запросов, к которым мне приходилось спускаться, словно пауку на своей нити, на каждом уроке, что, впрочем, как показывает данный эпизод, абсолютно не гарантировало успеха, который хотя бы в отдаленной степени соответствовал моим усилиям. Вот эта-то компания имбицилов и занялась вновь пережевыванием непереваренных мыслей. «Почему?» – можете вы спросить. Но «против глупости сражаются впустую и сами боги», говорит поистине верящий в человека Шиллер.

Випенкатен вернул карточки, и Гнуц аккуратной стопкой сложил их на своем письменном столе.

– У вас есть какие-нибудь отправные точки, чтобы решить, кто мог это сделать? – спросил Випенкатен.

– Есть! – сказал Гнуц с особым ударением.

Д-р Немитц поднял брови.

– Они появились у меня тринадцать минут назад! – сказал Гнуц. – То есть ровно столько, сколько я нахожусь здесь. Раньше меня здесь просто не было. Перед занятиями я посетил по делам школы отдел по охране порядка. Так вот, ровно тринадцать минут назад я узнал не только, кто тот хулиган, который напакостил вчера утром, – у меня в руках и тип, загадивший стену общественной уборной этой омерзительной пачкотней, последствия которой пока даже трудно оценить! На стенах уборной, которая, кстати, несмотря на мои неоднократные протесты, была все-таки сооружена напротив школы! Итак, он у меня в руках. Все это совершил один и тот же тип!

– Вы узнали больше, чем можно было надеяться, – сказал д-р Немитц.

Гнуц молчал.

– А кто?.. – спросил Випенкатен.

Гнуц поднял свои ладони, как две чашки весов.

– Вы знаете класс лучше, чем я, господа! Я не веду уроков в шестом «Б». Кого, по вашему мнению, можно было бы заподозрить в этом совершенно невероятном для нашей школы деле?

– Я преподаю в шестом «Б» только стенографию, – сказал Випенкатен.

Д-р Немитц устремил свой взгляд вдаль и задумчиво забарабанил пальцами по письменному столу.

– Курафейский? – сказал он, решительно и твердо посмотрев на Гнуца.

– После всего, что я слышал о нем в учительской, – снова вмешался Випенкатен, – я бы тоже сказал: Курафейский. Этот парень опасен! Подстрекатель, непременный участник всех беспорядков. Остальные – Тиц, Михалек, Нусбаум и вся эта компания, я считаю, просто у него на подхвате.

Гнуц стал осторожно перебирать карточки. Теперь он строил из них пирамиду.

– Видите ли, господа, – сказал он покровительственно, – я не хочу вас упрекать, людям свойственно заблуждаться; но я тяну лямку немного дольше, чем вы! Зарубите себе на носу, другими словами, никогда не утверждайте, что кто-то гадит на крыше, пока вы не поймали человека с поличным. Как легко можно совершить несправедливость по отношению к молодым людям, господа, а ведь наша профессия все-таки немыслима без справедливости, не правда ли?

Гнуц перестал строить из карточек геометрические фигуры, откинулся в кресле и сказал:

– Это был Рулль.

Д-р Немитц безупречными спиралями пускал к потолку дым сигареты.

– Этого я не ожидал, – сказал он честно. – А вы, коллега Випенкатен?

– Тоже нет. Я потрясен.

– Я тоже, господа, – поддержал их Гнуц. – Я тоже. И тем не менее это так.

– Он уже признался? – спросил Немитц.

– Полностью. Я держу его под надзором в комнате для посетителей.

– Он в самом деле совершил это редкостное безобразие один? – спросил Випенкатен. – То есть я имею в виду вероятность того факта, что в классе у него были сообщники.

– Нет! – решительно сказал Гнуц. – Он сам заварил эту густую кашу. Заварил себе и не в последнюю очередь нам: мне, педагогической коллегии, всей школе.

– А мотивы? – спросил Випенкатен.

Гнуц поднялся с места.

– Я не хотел бы предвосхищать события, господа. До сих пор я только выслушал признание – прошу заметить, десять минут спустя после того, как я выяснил, кто скрывается за всей этой гадостью. Все остальное мы должны выяснить совместно, в процессе допроса.

– Не привлечь ли к участию и классного руководителя?

– Или созвать педагогический совет, – сказал д-р Немитц.

Усевшись за свой письменный стол, Гнуц выпрямился.

– Господин Криспенховен придет только к третьему уроку. А насколько этот случай может явиться предметом обсуждения на коллегии, решает руководство!

Гнуц включил микрофон, связанный с приемной, и сказал:

– Фрейлейн Хробок, приведите-ка сюда этого парня, Рулля. И включите, пожалуйста, магнитофон – или как вы считаете, господа?

Д-р Немитц сделал вид, что не слышит вопроса.

– Я отдал бы предпочтение стенограмме, – сказал Випенкатен.

– Хорошо. Итак, не надо магнитофона, фрейлейн Хробок. Приготовьтесь стенографировать! Нет, сначала приведите этого Рулля.

– Сядьте, пожалуйста, сюда, чтобы вам было удобнее стенографировать, – сказал Гнуц фрейлейн Хробок.

И тут же Руллю:

– Ты будешь стоять! Там, у окна. Сними эти нелепые очки!

– Но тогда я ничего не буду видеть.

– Тебе это и не нужно! Мы видели достаточно.

Рулль снял разбитые очки и сунул их в карман брюк.

Гнуц сел за свой письменный стол, разложил по-новому пять карточек, взял лист бумаги из ящика, ДИН-А4, отвинтил свою ручку, проверил, есть ли в ней чернила, положил ручку на пустой лист бумаги, по диагонали, скрестил руки на груди и сказал отеческим тоном:

– Скажи, тебе не стыдно, ты не хотел бы провалиться сквозь землю от стыда?

– Нет, – сказал Рулль.

Д-р Немитц и Випенкатен слегка отодвинули свои стулья. Теперь Рулль был в центре точного полукруга.

– Невероятно! – сказал Випенкатен.

Гнуц слова проверил, есть ли чернила в его авторучке, внимательно посмотрел, не измазал ли он пальцы, и спросил снова:

– Значит, ты признаешься?

– Да, – сказал Рулль, скорей удивленный, чем подавленный.

– Мне стенографировать? – вмешалась фрейлейн Хробок.

Гнуц раздраженно поднял голову.

– Фрейлейн Хробок, для какой цели я вас сюда посадил? Неужели вам все надо повторять по десять раз? Пишите: «В начале допроса…» Допроса? Может быть, это не совсем подходящее слово. Как вы считаете, уважаемый коллега Немитц? Вы же специалист по немецкому языку!

– Снятия показаний – нет, пожалуй, расследования! – констатировал д-р Немитц.

– Расследования? Гм, ну ладно. Итак: «В начале расследования ученик Йохен Рулль, 6-й «Б», признался, что он, и он один, повинен в непристойной пачкотне…» – ведь так можно сказать, коллега Немитц, если вам подвернется более точное выражение, пожалуйста, перебейте меня!

Д-р Немитц кивнул.

– Итак: «в непристойной пачкотне, имевшей место в четверг…»

– Каковую он и производил, – дополнил Випенкатен.

– Я бы предложил: «каковой он занимался», а уж потом все детали и дату, – сказал д-р Немитц.

– Итак: каковой он занимался.

– Это не совсем верно, – сказал Рулль.

Випенкатен выпрямился, словно аршин проглотил.

– Ты еще вздумал грубить? – сказал он с горечью.

На этот раз Рулль не ответил.

– Не волнуйтесь, дорогой коллега, – душевно посоветовал Гнуц. – Я признаю: не волноваться трудно! Но из-за такого субъекта? Жаль тратить на это свое здоровье. У него глаза на лоб полезут, когда он увидит, что натворил!

Ну, хорошо. Но сначала вот еще что, фрейлейн Хробок! Нет, не пишите же сейчас, пожалуйста! Не записывайте! О боже, господь Бентхайма, Текленбурга и Бреды – с вами, фрейлейн Хробок, тоже нужно терпение, как с хромым ослом.

Итак, чтобы нам прийти к полной ясности, фрейлейн Хробок, вы будете кратко записывать мои вопросы и дословно ответы этого типа. Больше ничего!

– Почему же? – спросил Рулль.

Гнуц изо всей силы ударил по столу ладонями.

– Рулль! – сказал директор. – До сих пор я разговаривал с тобой, как родной отец, но если ко всем мерзостям, которые ты натворил, ты еще намерен артачиться, то ты узнаешь меня совсем с другой стороны! – И потом фортиссимо: – Ты понял?

– Да, – сказал Рулль. – Но я имел в виду совсем не то.

– А что же? – спросил д-р Немитц.

– Дело тут не в бесстыдстве или там еще в чем-то. Просто раз уж здесь ведется протокол, то надо записывать все, что скажете вы или директор…

– Что здесь записывать и что не записывать – решаем мы! – отрубил Гнуц, вытянутой правой рукой провел в воздухе резкую горизонтальную линию и подтвердил свои слова ударом по столу.

– Ясно?

– Да, – сказал Рулль.

Д-р Немитц сокрушенно покачал головой и взял из портсигара новую сигарету. Рулль сунул руку в карман, щелкнул зажигалкой и поднес ее своему учителю немецкого языка.

– Пожалуйста, – сказал он.

– Что еще за дурачество! – резко перебил его Гнуц, как раз когда д-р Немитц уже хотел воспользоваться зажигалкой. Директор откинулся на стуле, выдвинул ящик, достал коробку спичек, предупредительно потряс ею, зажег одну спичку и поднес своему коллеге.

– Благодарю, – сказал д-р Немитц. – Очень любезно с вашей стороны.

Рулль погасил свою зажигалку и сунул ее в карман.

– Ну хорошо, – сказал Гнуц. – Пусть у тебя не будет впечатления – при всем том, что произошло, – что мы творим тут суд над тобой без всякого сочувствия, Рулль! Может быть, ты думаешь: эти учителя не понимают меня, но ты ошибаешься, мой мальчик. Или ты думаешь: они слишком стары, чтобы понимать наши чувства. Это заблуждение, Рулль. Абсолютное заблуждение. Ты ведь думаешь так, Рулль. Ну, признайся! Нас ты не обманешь…

– Да, но…

– Ну вот видишь! Я же знаю вас, парней. Лучше, чем вы сами себя знаете. И коллеги здесь тоже вас хорошо знают. Они видят вас насквозь и даже глубже!

Рулль вдруг засмеялся.

– Ну, в чем дело? – закричал Гнуц. – С ума спятил, что ли?

Рулль вытащил носовой платок и протер глаза.

– Итак, чтобы ты убедился, что мы подходили к вам с величайшим, ну, просто с самым величайшим педагогическим тактом, мы сейчас проделаем эксперимент, так сказать, тест. Вот перед тобой сидит фрейлейн Хробок.

Рулль деловито посмотрел на Хробок и сказал:

– Да.

– Фрейлейн Хробок, сколько вам лет?

– Двадцать, господин директор.

– Хорошо. А тебе, Рулль?

– Восемнадцать.

– Восемнадцать – и в шестом классе?

– У нас есть еще старше.

– Да, но восемнадцать – как же так получилось, что тебе уже восемнадцать?

– Во втором классе сидел два года, – ответил Рулль.

– Ага!

Гнуц сделал пометку на листке бумаги.

– Ну хорошо. Так или иначе: фрейлейн Хробок почти твоя ровесница. Всего на два года старше. Стало быть, она принадлежит к тому же поколению, что и ты, Рулль! – вы предпочитаете, чтобы вас именовали не твены или полузрелые, a beat generation^[147].

– Нет, – сказал Рулль.

– Нет? Значит, опять что-то новое? За вами не поспеешь: экзистенциалисты, поколение скептиков, юнцы, которым на все плевать, сердитые молодые люди, тинэйджеры, битники и так далее и тому подобное. В наше время все было проще, о нас говорили так: поколение, которое скоро возьмет на себя всю ответственность! Но с тех пор, как процветает психоанализ господина Фрейда…

– Поколение без наставника, – сказал Рулль. – Я думаю, вот правильное слово.

– Без наставника? Поколение без наставника? Смотри, пожалуйста! Что вы об этом думаете, господа?

У Випенкатена вытянулось лицо.

– Всегда найдется ходовое словечко, с помощью которого удастся завуалировать то простое обстоятельство, что молодежь от поколения к поколению оказывается все более беспомощной.

Д-р Немитц задумчиво покачал головой.

– Итак! – Гнуц постарался продолжить свою мысль. – Я спрашиваю вас, фрейлейн Хробок, вас, человека этого молодого поколения, которое самому себе кажется таким загадочным, я спрашиваю вас и прошу вас ответить мне откровенно, абсолютно откровенно: каково ваше суждение – нет, предосторожности ради скажем не суждение, а мнение, – каково ваше мнение, фрейлейн Хробок, об известном вам происшествии?

– В нашей школе это не могло бы случиться! – честно сказала фрейлейн Хробок.

Гнуц молча посмотрел на сидящих в комнате коллег.

– Все это очень тягостно, – сказал Рулль.

– Тягостно? – переспросил Гнуц.

– Это же бесчестно, – сказал Рулль.

Випенкатен хотел вскочить, но Гнуц остановил его успокаивающим движением руки.

– Нечестно, так, так. А что ты считаешь нечестным, если можно спросить? Может быть, прямой вопрос, обращенный к твоей ровеснице фрейлейн Хробок?

– Нет. Она и не может ответить ничего другого. Но сам вопрос…

Рулль замолчал.

– Могу себе представить, что мой вопрос был для тебя тягостным, мерзкий ты болван! Он тебя загнал в тупик, так сказать! А ответ, естественный, непринужденный ответ – я хочу это здесь подчеркнуть, – он тоже тягостен для тебя, ты, низкая и подлая тварь!

– Я не то имел в виду, – пробормотал Рулль.

– Вы всегда имеете в виду не то! – взорвался Випенкатен. – Вечно, когда вас припрут к стенке, оказывается, что вы не то имели в виду! Сначала вы норовите сесть нам на голову, отравляете нам жизнь, безобразничаете, подрываете наш авторитет, устраиваете беспорядки, проповедуете непокорность, а когда кого-нибудь из вас, паршивцев, схватишь за руку, вы начинаете трусливо изворачиваться: «Я не то имел в виду!» Трусливо и коварно. Вот что самое жалкое в вас.

– Ради бога, не волнуйтесь так, коллега Випенкатен! – озабоченно сказал Гнуц. – Подумайте о своем сердце. Не стоит, поверьте мне, не стоит. Я все же на несколько лет дольше вас хожу в упряжке!

– Но это не так, – сказал Рулль, подняв левое плечо, и тут же действительно стал изворачиваться: – Вы всё ложно истолковали…

– Вот вам, пожалуйста, – сказал Випенкатен с мрачным удовлетворением. – Quod erat demonstrandum^[148]. «Вы всё ложно истолковали». Все вас ложно истолковывают: ваши родители, ваши учителя, ваши руководители, все. Нет, дружочек, ложны, лживы вы сами. Лживы и трусливы. Вот как обстоит дело. А нас, нас, которые тридцать-сорок лет жертвовали своими нервами, чтобы из тебя и тебе подобных вышли люди, нас вы вместо благодарности еще пытаетесь опорочить.

Випенкатен откинулся на спинку кресла, схватился рукой за горло и ожесточенно устремил взгляд в пространство.

Д-р Немитц теперь пускал свои дымовые спирали к окну.

– Но вернемся in medias res^[149], – сухо сказал Гнуц. – Что, во имя всего святого, с тобой случилось, Рулль, что ты наворотил столько невероятных пакостей? Ты что, без царя в голове? Ты понимаешь вообще, что ты натворил?

– Думаю, что да, – сказал Рулль.

– Да, но почему, какого дьявола! – вдруг заорал Гнуц. – Сам не знаешь, а?

Рулль вытащил свои очки, посмотрел на выпавшие осколки и снова сунул в карман.

– Нет, знаю, но тогда пришлось бы многое сказать. Я не уверен, честно ли это будет.

– Ты можешь говорить здесь все, что хочешь, Рулль! При том условии, что это соответствует действительности и выражено в подобающей форме, – сказал Гнуц и решительно посмотрел на своих коллег. – Ученик тоже имеет право защищаться! Я, во всяком случае, всегда придерживался этого правила.

Рулль увидел, что все внимательно смотрят на него, и сунул руки в карманы.

Випенкатен возмущенно вскочил с места, но Гнуц успокаивающе подмигнул ему.

– У нас в последние годы просто было такое чувство: здесь ничему не научишься, – растерянно пробормотал Рулль.

– Ах! – сказал Гнуц.

– Это же… – потрясенно добавил Випенкатен.

Д-р Немитц нахмурил брови.

– Да, эти учителя ничему толковому нас не научат, все это – wischiwaschi^[150]…

– Что?

– Wischiwaschi. Это, кажется, английское выражение и означает…

– Спасибо за поучение, Рулль! – грубо перебил Гнуц. – Но прежде чем распространяться, и с такой невероятной наглостью, о своих школьных наставниках… вы записали, фрейлейн Хробок? Ну, хорошо. Итак, Рулль: кто есть эти мы? – Гнуц запнулся, искоса посмотрел на д-ра Немитца и спросил: – Или в этом случае говорят: кто суть мы, господин коллега? Должен сказать, что эта дерзость совершенно выводит меня из…

– Кто есть мы! – быстро сказал д-р Немитц и тут же запнулся сам.

– Ну, хорошо. Итак, кто есть эти мы, Рулль? «У нас было…» – как там звучало это неслыханное утверждение, фрейлейн Хробок?

– Одну минутку!

– Пожалуйста!

– Ага, вот: «У нас в последние годы просто было такое чувство: здесь ничему не научишься. Эти учителя…»

– Хватит! Я еще раз спрашиваю тебя, Рулль: кто есть эти мы? Может быть, ты теперь дашь нам ответ?

– Да, наш класс…

– Весь класс? Весь шестой «Б»?

– Может быть, не все, но десять-двенадцать человек наверняка.

– Ну разве я не говорил этого постоянно, – проскрипел Випенкатен и ударил кулаком по ладони другой руки. – Этот шестой «Б» просто загнивает на корню!

– Одну минутку, коллега Випенкатен! Рулль, кто из этих десяти-двенадцати человек, как ты изволил выразиться, помогал тебе в твоих непристойных художествах?

– Мне никто не помогал!

– Ты знаешь, лгать абсолютно бессмысленно, Рулль!

– Но мне и в самом деле никто не помогал.

– Ну хорошо. Кто из этих десяти-двенадцати человек знает, что ты натворил, Рулль?

– Никто.

Гнуц вскочил.

– И ты, бесстыжий цыган, осмеливаешься утверждать, что десять-двенадцать мальчиков из твоего класса, то есть в процентах…

– Пятьдесят процентов, – сказал Випенкатен. – А скорее даже больше!

– Итак, что больше пятидесяти процентов шестого класса «Б» разделяют твои идиотские и ничем не оправданные взгляды!

Гнуц пришел в бешенство.

– Да, – сказал Рулль. – Десять-двенадцать человек думали примерно то же самое: мы здесь прокисаем.

Випенкатен посмотрел на директора и сказал с трудом:

– Не дадите ли вы мне сигарету, коллега Немитц? Вообще-то я обычно утром не курю – желудок, но то, что происходит здесь, не идет ни в какое сравнение с тем, что я видел и слышал в школе за тридцать три года.

Д-р Немитц положил свой раскрытый портсигар на письменный стол перед Випенкатеном.

– Нельзя ли мне еще раз спички, господин директор?

Рулль сунул руку в карман и тут же медленно вынул ее обратно.

– Пожалуйста! – сказал Гнуц. – Можете оставить себе всю коробку. Вы записали, фрейлейн Хробок?

– «Десять-двенадцать человек думали примерно то же самое: мы здесь прокисаем».

– Продолжай, Рулль! В демократическом государстве ведь существует свобода слова – ты как раз об этом сейчас думаешь, а?

– Да.

На лице Гнуца, одна за другой, изобразились три-четыре разные улыбки.

– Если действительно десять-двенадцать человек из шестого «Б» придерживались такого же мнения, Рулль, то почему они не участвовали в этой акции? – спросил он.

– Я не хотел их впутывать.

– Ага! Стало быть, ты заранее знал, что история эта не очень-то красивая. Иначе ты спокойно мог бы «впутать» своих единомышленников!

– Нет, я надеялся, что и эта история кончится совсем по-другому! Но, конечно, с ней были связаны и troubles^[151]. И я не хотел, чтобы другие пострадали, – сказал Рулль. – Я был старостой класса.

– Послали волка овец сторожить, – прокомментировал Випенкатен.

– Тебя класс выбрал своим старостой? – спросил Гнуц. – Или тебя назначил господин Криспенховен?

– Класс меня выбрал, а господин Криспенховен утвердил.

Випенкатен посмотрел на Немитца. Тот покачал головой.

– А почему класс выбрал именно тебя, Рулль? – спросил Гнуц.

– Этого я не знаю. Но большинство было так же настроено, как и я, поэтому они…

– Рулль! Это наглое заявление мы слышим уже третий раз, – сказал Гнуц, повышая голос. – И я могу, не предвосхищая мнения коллег, сказать: мы тебе не верим! Ты хочешь спрятаться за спинами соучеников. Это старый трюк, приятель. Но у меня он не пройдет. Здесь тебе придется поискать дурачка, который попадется на эту удочку. Кто эти десять-двенадцать твоих сообщников, Рулль?

– Об этом мне бы не хотелось говорить.

– Ага! Ну, этот момент – во всяком случае, пока – не представляет особого интереса. Но мне бы хотелось сейчас узнать от тебя: что ты, собственно, понимаешь под словом «прокисать»? Это словечко немецких битников, а?

– Нет. Под словом «прокисать»… ну, неужели вы не можете сообразить, господин директор? Такое настроение было в классе: учителям, в сущности, абсолютно наплевать, что с нами будет, что из нас Выйдет, всерьез нами никто не интересуется. Да, мы прокисаем здесь, прозябаем! Мы уже не знали, куда нам податься. Мы ходили каждый день в школу, но толку от этого было мало. Да, толку было мало. Вот в чем дело.

Рулль подтянул рукава своего свитера и несколько раз тяжело вздохнул.

Д-р Немитц погасил сигарету и впервые за все время взглянул на Рулля.

Випенкатен снова простонал:

– Это же…

– Ну, продолжай, – сказал Гнуц. – Итак, вы, по вашему просвещенному мнению, в этой школе ничему не научились?

– Нет, господин директор, это не так, мы не то имели в виду. Я…

– Извини, пожалуйста, сейчас я процитирую твои же слова! Три минуты назад мы с изумлением услышали собственными ушами, и потом ты повторил сказанное совершенно отчетливо, только другими словами; как звучала дословно последняя фраза, фрейлейн Хробок?

– «Но толку от этого было мало».

– Вот, пожалуйста, хочешь сам себя уличить во лжи, Рулль?

Рулль сказал:

– Можно мне сесть?

Випенкатен вздрогнул.

– Как считают коллеги? – спросил Гнуц.

– Но… но об этом и речи быть не может, – в ужасе сказал Випенкатен.

– Продолжай, Рулль!

Рулль опять поднял левое плечо.

– Я не знаю, как мне объяснить вам это, – пробормотал он. – Я неточно выразился: мы многому научились здесь по математике, истории, французскому, по немецкому, английскому и другим предметам. Почти по всем предметам. Но, если не считать уроков господина Криспенховена, господина Грёневольда и господина Виолата, это было все.

Гнуц протянул вперед обе руки и положил их на стол, слева и справа от белого листка ДИН-А4.