Текст книги "Без наставника"
Автор книги: Томас Валентин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Annotation
Аннотация отсутствует
ТОМАС ВАЛЕНТИН
ПРЕДИСЛОВИЕ
ОСНОВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
I
II
III
IV
V
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
ТОМАС ВАЛЕНТИН
БЕЗ НАСТАВНИКА
РОМАН
ПРЕДИСЛОВИЕ
Студенческие волнения прочно вписались в картину современной общественной жизни ФРГ. Уличные демонстрации, митинги, манифестации в университетских аудиториях, схватки с вооруженной полицией, аресты, пущенные в ход дубинки и водометы – все это стало характерной приметой политической ситуации в стране. Убийство полицией студента Бенно Онезорга в Западном Берлине, которое известный писатель Генрих Бёль расценил как «чудовищный случай публичного преступления, содеянного государственной властью», и покушение на лидера левого студенческого движения Руди Дучке, в которого стрелял профашистски настроенный молодчик, стали кульминационным пунктом этих событий, отразивших глубокий конфликт между западногерманской молодежью и обществом, в котором она живет.
«Сегодня важнее всего осознание того факта, что между активным, способным, все понимающим меньшинством молодой интеллигенции и государством, всем обществом существует непреодолимая пропасть», – писала газета «Крист унд вельт». А журнал «Дер монат» так комментировал события: «Большая и, вероятно, самая важная часть молодого поколения отчужденно относится к этому государству и этому обществу… Молодежь восстает, потому что видит фальшь гладких и блестящих фасадов, несовершенство того, что старшие поколения выдают ей за образцовый порядок…»
Впервые за многие десятилетия германской истории студенчество выступило с прогрессивными социальными и политическими требованиями. Это больше всего насторожило и испугало бюргера, привыкшего к тому, что «бурши» всегда были оплотом консервативных сил, реакционных режимов.
Шумная, вызывающе одетая – тоже в пику бюргерской солидности – молодежь западногерманских и западноберлинских высших учебных заведений вышла на улицы. Вышла, чтобы протестовать против чрезвычайных законов, против усиливающегося влияния неонацистской партии, против воинствующего антикоммунизма, который годами навязывался в качестве официальной государственной доктрины, против «непреодоленного прошлого», воплотившегося для молодых немцев в поколении отцов. Вышла, чтобы сказать «нет» обществу «всеобщего процветания».
Размышляя над студенческими выступлениями, потрясшими страну, писатель Гюнтер Хербургер в статье «Банкротство отцов» говорил о причинах этого движения: «Молодежь, которая ищет примеров для подражания, чувствует себя обманутой. Германское государство было побеждено в 1945 году. Никогда больше не обладать оружием, говорилось тогда, быть нейтральными… Вместо этого у нас снова армия, мы в НАТО, многие из тех, кто в нацистские времена занимал руководящие посты, снова в партиях, правительстве, снова у власти… Молодые люди, которым нужны ясные ориентиры, становятся недоверчивыми…»
Роман Томаса Валентина «Без наставника» вышел в 1963 году. Он словно предваряет бурные эпизоды последних лет и многое в них объясняет. Эта книга обнажает самые корни спора между поколениями в ФРГ, раскрывает причины глубокой неудовлетворенности молодежи, повествует о ее попытках обрести духовную самостоятельность. Роман Томаса Валентина – повествование о жизни школы, в которой отразились противоречия современной западногерманской действительности с ее внешним процветанием, скрывающим тяжелую и затяжную внутреннюю болезнь. Не случайно западногерманская критика оценила роман как «беспощадное разоблачение и обвинение», как «анализ» состояния общества, констатирующий его «дряхлость и упадок».
Автор пишет о предмете, который ему знаком в мельчайших деталях. Он бывший учитель, после войны пятнадцать лет проработал в школе, отлично знает ее проблемы. Школа и школьники дали ему первый и самый важный материал для писательского творчества. Романы «Ад для детей» и «Преследование», с которыми он выступил в начале шестидесятых годов, обратили на себя внимание западногерманских читателей и прессы, отметившей, что Томас Валентин – «один из наиболее значительных новых голосов» в литературе ФРГ. Рассказывают, что Герман Гессе, выдающийся мастер немецкой литературы XX столетия, на вопрос, кто из молодых писателей ему особенно близок, назвал Томаса Валентина.
Героям романа тягостно и одиноко – и дома и в школе. Они безуспешно пытаются найти ответ на вопросы жизненной важности, стремятся понять, для чего, во имя чего живут. Молодые люди томятся от сознания бесперспективности бытия в стране, где решающим оказываются не подлинные человеческие и гражданские доблести, а соблюдение казенных внешних приличий.
Восемнадцатилетний Йохен Рулль активнее других протестует против мира взрослых – мира фальши, убожества мысли, политического приспособленчества. Юноша восстает против системы воспитания, преследующей одну правильно разгаданную им цель: пополнить ряды преуспевающих, ряды благополучных прагматиков, первоклассных потребителей, первоклассных делателей денег, безотказных и покорных избирателей.
Рулль не теряет надежды всколыхнуть стоячую воду, пробудить дремлющую совесть учителей. Но напрасно он и его друзья апеллируют к взрослым, ждут ответа. Их не слышат: все кругом словно оглохли. И молодые люди вновь – в который раз – приходят к горестному убеждению, что они – поколение, оставшееся без наставника.
И в самом деле: можно ли считать подлинными наставниками молодежи людей, которые в силу традиций или предрассудков, собственной трусости или обывательской апатии уходят от ответа и ответственности, уклоняются от прямого разговора и даже сознательно дезориентируют своих воспитанников? Юность поколения отцов была отмечена зловещей тиранией нацизма. Теперь поколению, духовно искалеченному лживыми и жестокими наставниками, доверено калечить души новых поколений. Этот чудовищный парадокс становится одним из главных мотивов в романе Томаса Валентина.
Тема отцов и детей обретает в книге чрезвычайно актуальный смысл. Перекликаясь с сегодняшними событиями в Западной Германии, она звучит с какой-то пронзительной силой. «Отцам», в сущности, глубоко безразличны судьбы подопечных, для многих учителей их ученики – просто «оловянные солдатики», или «нравственно неполноценные пигмеи», или заклятые враги. Между ними стена непонимания, взаимной ненависти, глухой вражды…
Самые разнообразные средства художественного отображения словно мобилизованы автором по сигналу тревоги, тревоги сердца и совести, чтобы всколыхнуть душу читателя, заставить задуматься над происходящим.
Томас Валентин прибегает к распространенной в западной литературе технике монтажа: отдельные эпизоды из жизни школы чередуются с внутренними монологами героев, почти протокольной записью уроков, живым, выразительным диалогом, в котором использование «суперсовременных» выражений и жаргонизмов позволяет точнее воссоздать атмосферу школы. Разнообразные средства современного письма – внешне беспристрастная передача обрывков услышанных разговоров, невысказанных мыслей, сложные литературные и исторические ассоциации, чередование временных плоскостей, реминисценции, которые у западных художников нередко оказываются самоцелью, здесь органически и тонко вплетены в ткань повествования. Для автора все это способ углубленного проникновения в психологический мир персонажей.
Писатель использует тонкие и точные инструменты, чтобы отразить живую «связь времен», соотнесенность с прошлым. Без обращения к прошлому «отцов», без анализа их нравственной позиции в годы нацизма неполной была бы характеристика учителей, родителей. Во внутренних монологах, которые вмонтированы в повествование, обнажается подлинная сущность этих людей, раскрываются потайные пружины их поступков. И становится поистине страшно, когда оказываются сброшенными благообразные, надетые «для приличия» маски.
Томас Валентин не прибегает к «биологическому» или «психологическому» толкованию конфликта между поколениями, столь распространенному среди исследователей Запада, склонных интерпретировать эти противоречия как извечное и естественное состояние, коренящееся в самой природе человека. Писатель раскрывает социальный и политический характер столкновения между отцами и детьми. Молодежь вправе винить старших за позорное прошлое, за молчаливое соучастие в преступлениях перед человечеством.
В книге выражен суровый приговор поколению, которое «заварило кашу», предоставив молодежи «расхлебывать» ее, поколению, которое и поныне «торжественно хранит в шляпных картонках свои боевые кресты и медали».
Почти символический характер обретает в романе фигура немецкого учителя. Это тот самый учитель, который в свое время так преуспел, помогая Гитлеру готовить бездушных и бездумных солдат вермахта, самонадеянных «героев» 1939 и 1941 годов, мечтавших покорить мир. А до этого прилежно растил пушечное мясо для германского кайзера, любовно пестовал тупого и самодовольного верноподданного. Тип, прозорливо угаданный в романах Томаса Манна «Будденброкки», Генриха Манна «Учитель Гнус», Ремарка «На западном фронте без перемен». Томас Валентин продолжает традицию, добавляя новые четкие штрихи в эту зловещую картину.
Антигуманистический, фельдфебельский дух накрепко въелся в самые стены школы. И несколько честных, думающих учителей в силу своей идейной ограниченности не могут ничего этому противопоставить.
Учитель Грёневольд, которому больше других симпатизирует автор и доверяет Рулль, находится в плену обывательских представлений о социалистических странах. Он сам признает, что не знает, где искать выход из «трагического тупика». В конце романа Грёневольд утверждает, что бороться за «справедливость, правду, свободу» надо «здесь», в Федеративной республике. Но слова остаются словами – несколькими страницами раньше Грёневольд сам признал свою слабость, свое бессилие, неумение и нежелание бороться.
Рулль самостоятельно определяет для себя путь. В его решении бежать в Польшу сказывается и растущий интерес западногерманской молодежи к социалистическим странам. Герои романа много спорят и размышляют о судьбах своего народа, о прошлом и будущем страны. Мысленно они все чаще обращаются к другому германскому государству – Германской Демократической Республике, все чаще вовлекают ее в круг своих раздумий и споров. И хотя многие из молодых людей заражены предрассудками, а иные настроены откровенно враждебно – официальная пропаганда цепко держит в плену их сознание, – все же былой скептицизм по отношению к ГДР перестает быть ходовым товаром. Томас Валентин – один из немногих писателей Федеративной республики, который освещает эту проблему без предвзятости. Не случайно роман «Без наставника» был издан в ГДР и получил там положительный отклик.
В статье, которая цитировалась выше, Гюнтер Хербургер пишет: «То, что молодежь слышит от многих политиков и учителей, часто находится в полном противоречии с действительностью. Молодые люди потеряли доверие… Они испытывают сверлящую потребность в правде…»
Эти слова очень живо перекликаются с идеей романа. «Сверлящая потребность в правде» – главное, что характеризует героев книги, их первая и самая важная гражданская добродетель.
И. МЛЕЧИНА
ОСНОВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Учащиеся:
Рулль – Фавн.
Затемин – Лумумба.
Шанко – Дин[1].
Клаусен – Пий.
Адлум – Лорд.
Мицкат – Джонни.
Курафейский – Анти.
Гукке – Бэби.
Муль – Трепло.
Тиц – Капоне.
Фарвик – Дали.
Петри – Пигаль.
Нусбаум – Ча-ча.
Учителя:
Гнуц – Дуболом.
Випенкатен – Медуза.
Грёневольд – Ребе.
Д-р Немитц – Пижон.
Криспенховен – Попс.
Виолат – Брассанс.
Нонненрот – Буйвол.
Хюбенталь – Факир.
Годелунд – Рохля.
Куддевёрде – Нуль.
Харрах – Рюбецаль.
Бекман – Забулдыга (дворник), а также семьи, друзья и подруги.
…ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы. Ф. Достоевский
I
Серая коробка из стекла и бетона, втиснутая в базальтовую ограду, ждет сигнала тревоги.
Мимо длинного ряда домов, пестрящих рекламой, сквозь марево холодного рассвета, погромыхивая, ползет к вокзалу почтовый поезд.
Дымчатый щенок беззаботно носится среди мусорных корзин.
Небо гудит от колокольного звона – густого, тяжелого, властного: кафедральный собор, церковь Сердца Иисусова, лютеранская церковь, Богоматерь-заступница.
И вдруг стеклянная клетка школы вспыхивает огнями: яркие лучи рассекают двор на сотни золотисто-черных ромбов.
На всех этажах петухами заливаются звонки.
Без четверти восемь.
Д-р Немитц вышел, толкнув стеклянную дверь, сложил расписание уроков, сунул его в нагрудный карман позади очешника, подышал на закоченевшие пальцы, развернул газету, начал читать. Вынырнув из-за угла, в ворота городской средней школы № 3 въезжал на велосипедах головной отряд учащихся – заспанных, озябших, зеленых от никотина. Колеса скрипели по сухому шлаку, скрежетали тормоза, глухо стукали шины об пол сарая.
Д-р Немитц свернул газету, поглядел на свои наручные часы, спустился по ступенькам подъезда на школьный двор. Он вбирал в себя приветствия – угрюмые, почтительные, бодрые, злобные; отвечал короткими, хотя и дружелюбными, кивками налево, направо; потом побрел наискосок к глухому углу двора, постанывая чуть слышно: «О Фортуна!»
Когда он достиг дальнего угла – без пяти минут восемь, – в узкое пространство между зданием и оградой влился основной поток учащихся – бурливый, рокочущий, шумный.
Д-р Немитц плавно повернулся, поднял меховой воротник, натянул на уши берет и вразвалку побрел обратно, взошел по ступеням подъезда и воздвигся – насмешливо-снисходительный – над звонками, говором, свистом, нарастающим топотом. Обрывки фраз…
…математику сделал never on «Боруссия» вот это кадр есть у тебя «Поларис» Хрущев уехал был спектакль читать франсэ а ты ездил у нее каждая по пуду здорово изголодался у тебя о’кэй по закону божьему шут с ним старик травит Джона слушай ведь в чистилище…
Подкатил «190 Д» – Хюбенталь; «дофин» – Нонненрот; черный «фольксваген» – Кнеч; «ДКВ» – Гнуц; томатный «фольксваген» – Матушат; «фиат-600» – Виолат; песочный «фольксваген» – Матцольф; «фиат-500» – Гаммельби; «веспа» – Крюн и мотороллер – викарий. Куддевёрде и Годелунд вместе вышли из-за угла, пешком. Поклоны, рукопожатия, щелканье зажигалок; коллегиальность.
…воскресенье хорошо проверял тетради мой ишиас этот Ульбрихт в концерт 6-го «Б» просто трагедия ваша супруга четыре верно Пикассо на зональную границу опять ваша барышня куда на пасху жалованье служащим это скандал Уве заработать свой хлеб…
Бекман в сером халате вылез из дворницкой, поздоровался униженно, раболепно, не глядя в лицо. Д-р Немитц снисходительно улыбнулся, протянул ему руку, сделал знак дежурным, те уже дожидались на лестнице. Они ринулись в коридор, схватили ящики с бутылками – молоко и какао, потащили по классам, в двенадцать комнат.
Хрипло заверещал звонок, с точностью до секунды: восемь ноль-ноль. Бекман набросил крючок на дверь. Из вестибюля валила толпа – ученики, учителя, во главе – Годелунд.
…на большой перемене надо будет позвонить архитектору. Сэкономлю двадцать пфеннигов. Он бессовестно мало занимается стройкой. Такие типы в заказах теперь не нуждаются. И еще эти семь процентов! Промышленники взвинчивают цены. Денег у них куры не клюют. Может быть, взять другого? Как фамилия того, молодого? Новомодные выкрутасы. На четыре-пять тысяч дороже. Не по карману. На восточной стороне еще один балкон, расстояние шесть метров. Верно ли это? Надо порасспросить. Они только и знают что болтать. И потом лестница слишком уж крутая. Марта стареет, да и я тоже! Поехать бы с нею в Вильдбад. Когда-то это стоило не так уж дорого. Касса не даст и пфеннига. Подать заявление о материальной помощи? Если не придется выкладывать еще. А здесь какие окна? Откидываются наружу. Конечно, это влетит в копеечку. Но все-таки можно осилить. Если бы только мальчик выдержал. Еще два-три семестра. Рената неплохо пристроилась. Такая блестящая партия! Может быть, удастся передать квартиру Немитцу. А во что обойдется свадьба? 6-й «Б», 6-й «Б», 6-й «Б», 6-й «Б»… Апостол Павел. Надо бы еще раз прочитать этого Швейцера. Прошло добрых тридцать лет. Все руки не доходят. И Барта тоже. Куда только я его сунул? Так, дверь опять открыта. Конечно, это Мицкат…
– Доброе утро!
– Доброе утро, господин Годелунд!
– В первый день недели мы споем с вами хором «Неисповедимы пути твои», строфы первая, шестая и двенадцатая, сочинение – чье сочинение, Петри?
– Пауля Герхардта!
– Верно!
В углу у окна Курафейский поднял руку.
– Как правильнее сказать: «сочинение Пауля Герхардта» или «сочинено Паулем Герхардтом»?
– Или: «сочинил Пауль Герхардт»? – добавил Муль.
– Вас я не вызывал!
Годелунд скользнул глазами по лицам обоих: они были непроницаемы, сосредоточенны, безмятежны.
– Это не имеет никакого значения, – сказал он и сел за электрическую фисгармонию.
– Я как-то читал в учебнике стилистики, что форма «сочинение Пауля Герхардта» – это очень дурной стиль.
Годелунд заметил, что инструмент не включен в сеть, встал и подошел к розетке.
– В учебнике стилистики? – переспросил он, глядя снизу вверх.
– Да.
Годелунд выпрямился и внимательно взглянул в лицо Курафейскому. Оно было по-прежнему непроницаемо, серьезно, сосредоточенно.
– Ну да, это нельзя назвать классически правильным языком, – сказал Годелунд неуверенно и уступчиво, – но это укоренилось. Так сказать, узаконено привычкой. Обиходная речь.
Он опять сел за фисгармонию.
– А как должна звучать эта фраза на классически правильном языке? – спросил Курафейский.
– Герхардтово сочинение «Неисповедимы пути твои», – раздумчиво вставил Муль.
– И на сей раз я вас не вызывал, Муль! А теперь прекратим этот нелепый и в высшей степени бесплодный спор. Начинаем петь! – Годелунд уверенно ударил по клавишам.
Но уже в конце первой строфы фисгармония, всхлипнув, умолкла.
– Петри, сейчас же отдай мне записку!
Петри не колебался ни секунды.
Годелунд поднял очки на лоб и прочел: «Один вопль из дудки Сэчмо стоит всей этой небесной жижицы!»
Годелунд аккуратно сложил записку и спрятал ее в свой блокнот.
– Мы встретимся у Филипп[2], дружок, – предрек он довольно мрачно. – Кроме того, я поручаю тебе протокол сегодняшнего урока.
– Должен ли я упомянуть об этом инциденте? – спросил Петри.
– Не прикидывайся глупее, чем ты есть. Нет, конечно, не должен. Иначе мне пришлось бы занести этот «инцидент» в классный журнал.
– О’кэй, – сказал Петри и сел на место.
– А теперь – шестую строфу!
Голос Годелунда, исполненный твердой веры, звал за собой:
Надейся, грешный человек,
Надейся и не падай духом…
…Пауля Герхардта? Паулем Герхардтом? Герхардтово? По мне, никакой разницы нет. Что им от меня надо? Часто я просто не понимаю, что им надо. Если хочешь контакта со своими учениками, овладей их языком – этим варварским и примитивным жаргоном нашего времени. Если хочешь сохранить их доверие! А этого ты хочешь. Сохранить? А разве ты им пользуешься?.. Прежде, бывало, кто-нибудь из учеников вечерами заходил ко мне домой – что-нибудь спросить или взять книгу. Тогда это временами даже раздражало; теперь никто не приходит. Ах нет, как же – Рулль! Странный парень. Кидается из одной крайности в другую и все чего-то ищет – чего же, собственно? Я и раньше-то не больно хорошо разбирался в людях! Может быть, Нонненрот и прав: «Болтун без тормозов!» Сэчмо – это тот самый негр с трубой. The King of jazz[3]. Слушать невозможно. Месть чернокожего. В 5-м «А», нет, это было здесь, в 6-м «Б», кто-то принес пластинку этого Армстронга. Религиозные песнопения. Spirituals. Ужас! Рычащая горилла! Уже двенадцать минут потеряно. Но разве я могу, разве имею право просто отмахнуться от их вопросов? Даже если это бред? Нет, только не на уроках закона божьего…
Годелунд захлопнул крышку фисгармонии и сел за первую парту – она была свободна. С минуту он раздумывал, не прочитать ли ему утреннюю молитву, но не стал.
– Мицкат, доложи нам о прошлом уроке закона божьего…
Мицкат перерыл три тетради, пока не нашел свою запись – истрепанный листок из блокнота.
– В начале урока закона божьего, в субботу, мы встали. Потом мы пропели песнь пятисотую…
– Песнь сто сорок вторую, Мицкат, сто сорок вторую!
– Извините, господин Годелунд, я точно не запомнил.
– Дальше!
– …строфы первую, третью и девятую. После этого мы прочитали молитву. Псалом сто тридцатый. Наконец нам было разрешено сесть, и часть класса принялась делать уроки.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Мы начали трудиться. Согласно изречению: «Молись и трудись».
– Мицкат, ваш тон мне давно уже не нравится! Дальше!
– Законоучитель начал что-то рассказывать о восточной церкви.
– Нет, Мицкат, не «что-то», извольте поточнее!
– О значении икон в восточной церкви.
– Наконец-то. Дальше!
– Преподаватель показал нам цветные открытки, которые он приобрел за собственные деньги, чтобы мы уяснили себе, как выглядят иконы. Кроме того, в Реклингхаузене есть музей икон. Вдруг на задних скамьях кто-то пискнул. Все засмеялись. «Что вы опять хихикаете? Это я вас так насмешил или закон божий?» – спросил преподаватель.
– Мицкат, я уже не раз объяснял вам, что вашим жалким остротам в протоколе не место. Кроме того, я вряд ли мог выразиться так плоско, как вы мне приписываете.
– Стенограмма, господин Годелунд. Когда мне приклепывают протокол урока, я стенографирую, чтобы получилось совсем live[4].
– Совсем что?
– Live.
– Ладно, читай дальше!
– Расследование не привело ни к каким результатам, и после обычных наставлений преподаватель еще несколько минут сверлил нас своим стальным взглядом и…
– Мицкат, я не шутя требую, чтобы вы перестали нести этот неслыханный вздор и перешли, наконец, к делу!
– Мы узнали, что иконы – это изображения святых, на которые молятся люди, принадлежащие к восточной церкви. Затем мы узнали, что на пасху иконы заворачиваются в плат, где вышит возлюбленный господь наш Иисус…
– На котором вышит Иисус…
– …на котором вышит Иисус. Христиане восточного блока…
– Восточного блока? Такого выражения, Мицкат, я в своей жизни не употреблял!
– Нет, но я полагал, что христиане восточного блока…
– Говори просто, не примешивая политику: люди, принадлежащие к восточной церкви.
– Люди, принадлежащие к восточной церкви, обожествляют иконы. Когда они молятся на свои иконы, они верят, что говорят с богом. Они пытаются подтвердить истинность своей веры цитатами из библии, которые нам зачитал наш преподаватель…
– Вы запомнили эти стихи из священного писания?
– Нет.
– Ага! Вот тут как раз и пригодилась бы ваша стенография! Это очень важная проблема. Дальше, пожалуйста!
– После этого преподаватель зачитал нам другие места из библии, где утверждается прямо противоположное.
– Прямо противоположное? Это в высшей степени неточно, Мицкат. Надо говорить: где доказывается, что их воззрения ложны. Дальше!
– Затем, как из года в год, преподаватель стал спрашивать у нас песнь «Неисповедимы пути твои». Он начал с последних букв алфавита и заставлял каждого пропеть две строфы. Мой черед наступил на строфе седьмой, но пропеть ее я не сумел…
– Очень жаль, Мицкат, очень жаль!
– Потом мы читали библию. Послание апостола Павла к Филимону. На этот раз преподаватель начал с первых букв алфавита и заставлял каждого прочитать по складам два стиха. Дело в том, что мы пользовались переводом библии доктора Мартина Лютера, напечатанным таким шрифтом…
– Готическим шрифтом!
– …напечатанным готическим шрифтом, которого мы не знаем.
– Что весьма достойно сожаления, Мицкат. И это в последнем классе немецкой школы!
– Но наш преподаватель познакомил нас и с современным переводом. Ничего современного я в нем не нашел. Такими словами не купишь теперь и дурака.
– Мицкат, я в последний раз призываю вас к порядку, но уже действительно в последний.
– В наши дни так никто не говорит. Правда, никто не говорит теперь и так, как Лютер, но пятьсот лет тому назад он просто выхватил эти слова у людей изо рта. Наш преподаватель сообщил нам также, что перевод Лютера более возвышенный и образный, зато translation…
– Изложение…
– …зато изложение господина Менге более точное.
– Филологически более точное, Мицкат, – вот что я сказал! Это вовсе не значит, что оно теологически точное. Заметьте себе разницу!
– Когда раздался звонок, мы опять встали. Молитва. Преподаватель пожелал нам светлой радости в воскресенье, хотя было вовсе не рождество. Мы ему тоже.
– Садитесь, Мицкат. Не стыдно вам разыгрывать из себя классного шута? Но должен признать, что вы хоть слушали внимательно. Откройте еще раз ваши учебники на странице сто семьдесят первой, Новый завет, «Послание апостола Павла к Филимону». У меня есть подозрение, что кое-что из этого послания вам еще не совсем понятно. Хотя никто из вас – к сожалению, приходится повторять это снова и снова, – никто не задает мне вопросов! Ну-с, сегодня мы проработаем это краткое, но очень содержательное послание апостола Павла здесь, в классе. Прежде всего, кто был этот Филимон, к которому обращался апостол?
…Рохля опять ни черта не понял. Глаза ему засыпало, что ли? И в ушах пробки. Из Савла в Павла! Господи, он мелет уже целых двадцать пять минут! А какой у нас следующий? Физика. Тут у меня порядок. Пятый урок рисование. Ча-ча мог бы одолжить мне рисунки Кики. С их помощью уже человек шесть заработали четверку. Шестой – франсэ. Тут дела похуже. Если Брассанс начнет спрашивать слова – я сел. Зараза этот Рохля, посадил меня за первую парту. Сейчас как раз зыркает в мою сторону. Ручки сложим, бог поможет! А послание-то вовсе не Павел сочинил. Онассий, нет, Онисим. Ну и имена были у этих парней! В следующий понедельник я пас. Хоть высплюсь по-человечески. Весь этот закон божий – ерунда. Рохля ничего не знает. А когда его о чем-нибудь спросишь, делает вид, будто ведет телерепортаж прямо с неба. Зацепить его, кто такой был Онан? «Наслаждение без раскаяния». Эти золотые рыбки таращат глаза, как шлюхи в окнах борделя. На днях Капоне пустил в террариум сероводород. Одна старая жаба подохла. Как Рохля ругался! Я и не думал, что он на это способен. Если разобраться, то он вполне подходящий современник. Крови не жаждет. У католиков новый викарий. Кажется, с головой. Они там говорили про Адольфа. Пристать мне к Рохле с вопросом, что опаснее – атомная бомба или сексбомба? Ага, уже трещит будильник! Что еще надо этому Анти…
– У меня есть еще вопрос, господин Годелунд!
– Пожалуйста.
– Вот вы говорили о воскресении во плоти – как это можно себе представить? Допустим, что в году от рождества Христова шестьдесят таком-то на голову нам грохнется, скажем, атомная бомба: пятьсот мегапокойничков. Что же, все они так сразу и встанут по трубе архангела?
Годелунд напряженно всматривался в лицо Курафейского. Оно было по-прежнему безмятежно, сосредоточенно, серьезно.
– И самое главное, как мы потом соберем свои кости, если нас всех разнесет на кусочки? – спросил Мицкат.
– Был звонок! – вмешался Адлум.
– Помолимся! – сказал Годелунд.
– Отче наш, иже еси на небесех…
Нонненрот сидел в учительской, курил и читал футбольный журнал.
Годелунд мелкими шажками прошел мимо него, широко распахнул окно и только тогда поздоровался с коллегой.
– Надеюсь, вы хорошо провели воскресенье! – Он пытался изобразить на лице улыбку.
Нонненрот оторвался от журнала и языком перебросил сигарету в другой угол рта.
– Эти дубины из клуба «Шальке» опять проиграли в Дортмунде! Ну и мазилы! Привет, господин Годелунд.
– Вот как? – сказал Годелунд, обтирая салфеткой яблоко.
Нонненрот опять углубился в свой спортивный журнал.
– Позвольте вас спросить, сколько сигарет выкуриваете вы за день?
– Сорок!
– И вы находите, что это полезно?
– Нет, но и не так вредно, как женитьба!
Годелунд улыбнулся кисло и снисходительно, подошел к умывальнику и принялся тщательно мыть руки.
В дверь постучали.
Нонненрот поднял глаза, энергично потер себе нос и снова уткнулся в журнал. Годелунд неторопливо вытер руки, затем открыл дверь.
– Большое спасибо, коллега, – сказал входя Куддевёрде, – я не мог сам открыть: у меня руки заняты.
Он положил на свое место за общим столом стопку альбомов для рисования.
– Скажите, не знаете ли вы случайно художника по фамилии Руо, современного? – Куддевёрде четко выговорил фамилию.
– Француз?
– Да, Руо.
– Нет, не знаю, – ответил Годелунд, просматривая план своего следующего урока.
– Тот, что рисовал рахитиков? – откликнулся Нонненрот.
– Это, видимо, религиозный художник, – сказал Куддевёрде и с надеждой взглянул на Годелунда. – Он рисовал главным образом витражи для церквей.
Годелунд открыл библию и стал перечитывать какое-то место.
– У него все святые – яйцеголовые рахитики, если это тот, которого я имею в виду, – добавил Нонненрот. – Гибрид архангела Гавриила с товарищем Периклом.
– Этот художник жив? – спросил Годелунд.
– Понятия не имею. И нисколько не интересуюсь. Спросите коллегу Немитца. Ведь он у нас дока по части этой современной дребедени.
– Я думаю, вы путаете Руо с кем-то еще, – усомнился Куддевёрде. – Фарвик из шестого «Б» принес мне несколько репродукций. Мне они показались совсем неплохими.
– Ну, конечно, Фарвик, кто же еще. Лучше бы этот заумный питомец муз подучил биологию. Путает хромосомы с гонококками.
Звонок возвестил конец пятиминутной перемены. Годелунд аккуратно уложил в портфель библию, учебник и свои записи и направился в класс. Спор о Руо тем временем продолжался.
В коридоре стояли Кнеч и Криспенховен и смотрели, как Хюбенталь рисует на запотевшем стекле схему атомного реактора.
– Прихватите меня с собой, дорогой коллега! – воскликнул Хюбенталь, когда Годелунд, сдержанно улыбаясь, мелкими шажками прошел мимо них по коридору. – «И мой путь ведет в катакомбы!» Физика в шестом «Б».
Годелунд слегка замедлил шаг, пока Хюбенталь не поравнялся с ним.
– Доброе утро! – Он вяло ответил на пожатие Хюбенталя. – Мне в четвертый «Б». Был бы рад узнать, что вы хорошо провели воскресенье.
– Спасибо! Провел, как обычно. Опять ездил с мамой до зональной границы. Новый «190 Д» покрывает это расстояние за какой-нибудь час. А расстояние немалое – километров сто двадцать.
