Текст книги "Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды"

Автор книги: Том Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

Это продолжалось долго. Упоение еще переполняло меня, когда мы стояли в темноте и смотрели, как констебли дуют в свои свистки, как суетятся врачи, как нервно поеживается любопытная толпа. Как я смеялся, когда кто-то привел Ллевелина, моего собственного помощника, чтобы он установил причину смерти. Если бы только он знал! Ведь мы с Лайлой стояли у него за спиной, никем не замеченные!

В то утро мы позавтракали у Симпсона – устрицы, вино, красное, как кровь. Потом удовольствие не раз нисходило на меня многие дни подряд... Я говорю «дни», переводя из измерения, которого вы не поймете, ибо для меня с Лайлой не существовало такого понятия, как время. Осталось только чувство, что я стал рабом всего, что старался в себе подавить. Смутно я осознавал это, ибо сквозь туман нет-нет да проглядывало мое прежнее «я». И чем резче проявлялись его контуры, тем больше нарастал мой ужас, тем четче я понимал, что натворил. Вскоре я не чувствовал ничего, кроме резкого отвращения к себе,– оно давило на меня, парализовало, становилось невыносимым. И все же я наконец вновь стал самим собой и, осознав это, сумел принять меры.

Я понял, что надо бежать. И бежал, но не через реку, а вдоль берега. Никто не пытался вернуть меня. Но и я не заблуждался. Вряд ли Лайла надолго выпустит меня из своих когтей. Но в то же время оставались те, кого я мог предупредить.

– Уайтчепель,– назвал я адрес извозчику, когда мы переехали Лондон-бридж.– Хэнбери-стрит.

Мне надо было предупредить Ллевелина, надо было рассказать ему (прежде чем мой рассудок вновь помутится) обо всем, что творится у меня в мозгу, о том, каким чудовищем я стал. Но чем дальше я отъезжал от Ротерхита, тем больше мутился мой рассудок. Опять в моем сознании зашевелились лапки насекомого. Я сжал кулаки, закрыл глаза, стараясь очистить мозг от резкой, колющей боли. Но она безжалостно усиливалась, а с ней – отчаянное стремление излечиться.

Наконец мы подъехали к повороту на Хэнбери-стрит. Извозчик отказался везти меня дальше, заявив, что он приличный человек, а время слишком позднее. Я кивнул, едва понимая, что он говорит, сунул ему в ладонь все деньги, которые у меня были, и пошел в темноту, качаясь как пьяный. Боль пронзала меня насквозь, но терпеть оставалось недолго. Знал я и то, что сейчас сделаю. Под уличным фонарем я заметил женщину. К счастью, я находился неподалеку от клиники, иначе я бы не прошел мимо этой женщины. Приостановившись, я взглянул на нее. Как она была безобразна! Она улыбнулась мне. Как и от Полли, от нее несло немытым телом и потом. Мысль о ее теле, его состоянии заставила меня содрогнуться. Мне захотелось пронзительно закричать, столь невыносимой стала боль... Ну, шаг... ну, еще шаг... Я дойду... Ведь я же иду... иду по улице... Ведь мне осталось так недалеко...

– Сколько? – спросил я.

Женщина ухмыльнулась, называя цену. Я кивнул.

– Туда,– сказал я, указывая в темноту.– Там нас не увидят.

Женщина нахмурилась. Я понял, что вздрогнул, и постарался сдержаться. Однако она, должно быть, не так поняла, потому что вновь улыбнулась и взяла меня за руку. Она в самом деле вообразила, что я ее хочу! Сама мысль об этом удвоила мое отвращение. Удовольствие от убийства будет даже больше, чем раньше. Я разорвал в клочки ее глотку, разодрал ей живот и вырвал кишки. Они были еще теплые, и я с таким наслаждением разбросал их вокруг... в грязь... в пыль. Я вырезал, ей матку. Приятно было видеть, как она бьется и трепыхается, словно пойманная рыба Теперь уже в ней не зародится никакая жизнь. Я резанул по ней несколько раз, чтобы быть уверенным в этом. И вдруг подумал, что, когда она сгниет и превратится в навоз, на ней могут вырасти цветы. Я мысленно представил эти цветы – белые, с приятным запахом, нежные... Такая прелесть взрастет из такого места. Надо было взять матку, преподнести ее в подарок...

В конце улицы показалась Лайла Она со смехом приняла мой подарок и поцеловала меня.

Мы вернулись в Ротерхит. Ничто не могло сравниться с удовольствием, которое я испытывал, оно стерло воспоминания о мире, расположенном за стенами склада, а подробности моей прежней жизни казались безнадежно далекими. И по-настоящему я понял это лишь после встречи с леди Моуберли. Я говорю «леди Моуберли», потому что едва вспомнил, кто она на самом деле, откуда я знаю ее и где видел ее лицо. Впрочем, оно предстало предо мною как-то вечером, когда я смотрел на пламя горелки под курящимся ладаном, следя за кровавыми отблесками в огне. И вдруг увидел ее перед собой – эту полузабытую женщину, восставшую из мира моих снов.

– Джек,– прошептала она,– Джек... Разве вы меня не узнаете?

Я нахмурился. Она казалась призраком, чем-то нереальным. Но постепенно я стал вспоминать, как отчаянно разыскивал ее в свое время, и при воспоминаниях об этом я рассмеялся. Неужели я на самом деле боролся с ней ради сохранения человеческой жизни? Ради сохранения?

Она уверила меня в том, что это было правдой, и засмеялась вместе со мной.

– Извините,– сказала она,– но как вы сами теперь знаете, бывает определенный зов, которому мы должны подчиняться. Мы – игрушки Лайлы. Я тоже когда-то боролась, на горных вершинах Каликшутры, но так давно-очень, очень давно... когда впервые ее зубы коснулись моей кожи, а ее мысли оказались у меня в голове... моя Лайла... моя любимая, околдовывающая королева...

Она помолчала, ногтями нежно поглаживая меня по щеке.

– И все же теперь,– вновь заговорила она,– если бы передо мной встал выбор, я бы не вернулась к смертной жизни. Я столько узнала, столько прочувствовала... И у меня есть свои игрушки. Помните Люси? – улыбнулась она.– Уверена, что ей бы захотелось передать вам привет...

Она явно ожидала моего ответа, но я не понял ее, потому что голова моя слишком кружилась, чтобы вспомнить имя Люси. Моя спутница нахмурилась, но потом улыбнулась, понимая меня.

– Извините, Джек,– прошептала она,– за то, что я так долго обманывала вас. Мы не можем сдерживаться.– Она поцеловала меня в губы.'– Не можем быть ничем иным – только тем, во что нас превратили.

– Вы обманывали меня? – озадаченно повторил я.

– Так вы не помните? – нахмурилась она.

Я смотрел мимо нее на пламя. Слабо шевельнулись ка-кие-то воспоминания... Горел какой-то другой огонь... в другой комнате.

– Вы пришли ко мне,– пробормотал я,– мы сидели в креслах у меня. Так?

Леди Моуберли, или Шарлотта Весткот (теперь я вспомнил, как ее зовут), улыбнулась.

– Нам было интересно, сколько времени у вас уйдет на то, чтобы заподозрить клиентку, нанявшую вас для расследования дела

– Нам?

– Не я придумала эту игру.

– Игру? – Я взглянул на нее диким взором.– Это была игра?

Шарлотта наклонила голову.

– Чья?

– Вы же можете сами определить это. При помощи дедукции,– сказала она.– Или нет? – Она засмеялась и, повернувшись, подозвала кого-то.– О, сеньора Сюзанна Селестина дель Толоза!

Я оглянулся и увидел Сюзетту... не маленькую девочку, а женщину, которую видел раньше: грациозную, манящую, прекрасную.

– Нет,– прошептал я, встряхивая головой,– нет... я не понимаю.

– Поймете, доктор, поймете...– успокоила Сюзетта. – Просто сейчас вы несколько не в себе. Но ваше удовольствие уйдет, и вы все вспомните. На короткое время вновь станете Джеком Элиотом.– Она взяла мои руки в свои, поглаживая их.– Вы должны гордиться: вы очень развлекли Лайлу и меня.

– Развлек?

Я находился словно в тумане. Рассказ? В журнале? Что-то, о чем она говорила и что убеждала меня прочесть? Я начал спрашивать, но Сюзетта жестом прервала меня.

– За многие века,– поведала она мне,– я изобрела много развлечений... много игр. Однако вы дали мне шанс испробовать нечто новое. Мы были уверены, что вы в конце концов раскроете, в какой опасности находится Джордж. Ваша давняя дружба с ним, ваши склонности к наблюдению, пережитое вами в Каликшутре... да, это дело неизбежно должно было привлечь вас.– Она взглянула на Шарлотту, улыбнулась и взяла ее за руку.– Когда мисс Весткот узнала о вас от Джорджа, нас вначале расстроили сообщения о вашем прошлом и ваших способностях. Мы сплели прочную сеть вокруг Моуберли, а теперь вы могли разрушить ее. Я думала, как отделаться от вас, и случайно натолкнулась на «Ежегодник Витона». Вы же помните его, доктор? Шерлок Холмс – первый детектив-консультант в мире?

Я кивнул И довольно отчетливо все припомнил.

– Там я почерпнула вдохновение,– продолжила Сюзетта,– для совершенно нового типа игры, подходящей для этого века разума, века науки, под скептическим взглядом которой должны умереть все суеверия. Лайлу очаровала моя идея. Мы подстроили все так, что вы занялись этим делом, а сами наблюдали за его ходом, прослеживали каждый ваш шаг в этом лабиринте. У вас все шло очень хорошо – приятно было видеть,– но в конце, конечно же, вы не смогли понять... Я знала, что не сможете...

– Почему?

– Я всегда утверждала, что вы дитя своего века, своего рационального века

Я непонимающе уставился на нее.

– Самым интригующим аспектом этой игры было испытать вашу гордыню и увидеть ее посрамление.– Она протянула мне что-то.– Помните это?

То была карточка, которую я нашел в шкатулке из-под опиума

– Как часто я говорила вам, что когда вы исключите невозможное, то все остальное, даже самое невероятное, должно быть истиной?

Я покачал головой, дико рассмеялся и порвал карточку.

– Да,– согласился я,– вы были правы – какая гордыня! Как же я был слеп раньше! Как я мог не подозревать об этом... какие могли быть возможности... или удовольствия... или переживания? Но теперь, слава Богу,– я поднял руки и огляделся по сторонам,– теперь, слава Богу, я понял!

Я вновь истерически рассмеялся. Действительно, слава Богу! Я никогда не знал такого счастья, никогда не чувствовал себя столь раскованным... столь свободным. Всякие пределы исчезли!

Однако очень скоро нахлынули воспоминания, точно такие же, как после первого убийства. Как в картине, очищаемой от накопившейся пыли, проступала моя вина, вначале тускло, а затем с все большей четкостью. По мере этого все вокруг постепенно преображалось в тюрьму, и я осознал тщетность попыток бежать отсюда. Я оставался с другими плененными животными, украшавшими этот зверинец, любопытным трофеем среди остальных. Оглядываясь по сторонам, я понимал, что мне была подарена особая привилегия – оставлена человеческая форма, ибо меня могли превратить в чудовище, в паука, в змею. Как Сюзетта объяснила мне, Лайла испытывала огромное удовольствие, выбирая новый облик для своей очередной жертвы.

– Это всегда что-то изысканное,– улыбнулась она.– Наказание, соответствующее преступлению.

– Преступлению?

– Да., наказание за скуку. Ибо в конце концов ей всегда надоедает человеческая любовь, хотя Лайла сама тоже любит и питается любовью. Карлик, например,– это французский виконт, который около двух веков тому назад был очень красив, но опасно тщеславен. Пантера – ашантская девушка, наглая и жестокая, она хотела заколоть Лайлу кинжалом в припадке ревности. Сэр Джордж... ну, его вы видели сами.

– Но вы убили его, обескровили до того, что он превратился в прах.

Сюзетта отвернулась.

– Но я же вампир,– сказала она наконец.– Я должна пить кровь.

– Должна?

Она холодно взглянула на меня:

– Вам пора понять, что убийство – это необходимость.

– Значит, пора? Так я тоже вампир, как и вы?

Сюзетта нахмурилась и медленно покачала головой:

– Наверное, нет,– проговорила она. – Я подумала было, что да. Но Лайла может превращать свои жертвы во что угодно. Может быть, вы просто убийца, и ничего более. Ибо если бы Лайла превратила вас в вампира, то, поверьте мне, вы бы почувствовали жажду крови.

– Мне нравится просто проливать ее,– ответил я.– Иногда.

– Но не пить?

– Нет.

– Что ж,– пожала плечами она,– тогда вы не вампир.

– А вы? Что Лайла сделала из вас?

Она повернулась ко мне, и теперь на женском лице не осталось и следа от ребенка. Лицо ее было ужасно, но светилось умом и привлекательностью.

– Когда Лайла познакомилась со лшой и совратила меня,– произнесла она,– я уже была вампиром.

– Когда это случилось?

– Очень давно.

Во мне шевельнулось былое любопытство, забытое неверие в то, что такое может быть.

– Как давно? – поинтересовался я.

– При дворе мавританских королей в Испании, тысячу лет тому назад... может быть, одиннадцать веков. Сейчас трудно вспомнить.

– А Лайла... где она встретилась с вами? В Испании?

Сюзетта отрывисто кивнула, глядя вдаль, в ночь, и отбрасывая элегантно причесанные волосы взрослой женщины.

– Когда я впервые повстречала ее,– проговорила она,– я жила среди фонтанов и дворцов Андалузии, где в те годы, как никогда раньше, цвели образование и все блага цивилизации. Мать моя была еврейка, отец – христианин, а я жила среди арабов в халифате, пользуясь различными культурами, принадлежа к каждой и в то же время ни к одной из них. По этой причине все они в конце концов вызывали у меня лишь насмешку. Моей страстью было знание, а удивление было постоянным состоянием моего разума, Лайлу я любила, ибо мне казалось, что и у нее такие же черты характера, только многократно усиленные, так что она всегда побуждала меня дерзать и восхищала меня. Мы покинули Испанию, скитались по всему миру два... три... не знаю сколько веков. Но всегда возвращались в ее любимое прибежище, в королевство среди гималайских вершин, которое было ее настоящим домом и которое, как вы сами убедились, она всегда будет защищать. Другие места она всегда покидает – империи, города, различные скопища людей,– но Каликшутру никогда Она, а вместе с ней и я, слишком долго там прожили.

– Да,– воскликнул я, вдруг вспоминая,– я видел вас, в виде статуи, в храме в джунглях. Вы стояли у ее трона... Правда, когда статуя была сделана... вы уже, по-видимому, были превращены...

– Да,– кивнула она с улыбкой печальной и полной насмешки над собой.– Так в конце концов и случилось. Я наскучила Лайле.– Сюзетта помедлила. – Так же как и она мне. Я сказала, что хочу уйти. Ее неизбывная страсть к развлечениям стала утомлять меня. Я устала от игр, мне хотелось чего-то иного... И, уходя, я сказала ей, что она как ребенок...– Сюзетта замолкла– Но она все-таки достала меня. Мне не удалось убежать от нее.

– Так вы тоже пленница?

Сюзетта не ответила.

– Вы можете уйти, если захотите? – выспрашивал я.– Я имею в виду ваши силы... вас нельзя остановить?

Сюзетта отвернулась и взглянула на звезды. Мы взбирались по лестнице к стеклянному куполу и вот прошли сквозь него, оказавшись снаружи, в ночи.

– Взгляните же! – прошептала она

Она вновь стала маленькой девочкой. Я пытался разглядеть женщину за косичками, ленточками, нарядным платьицем. Но она исчезла. Я вдруг вспомнил существо из лодки. Его прошлого я тоже не разглядел, когда смотрел на него на реке. Я нахмурился, и на лбу у меня выступил пот.

Вглядываясь в алое свечение распростершегося предо мною Лондона, я почувствовал уколы гнева. Симптомы моего собственного превращения начинали возвращаться ко мне.

– Мне надо идти обратно,– проговорил я, поскользнулся, и Сюзетта с улыбкой поддержала меня под руку.

Мы прошли в дверь, и гнев во мне сразу затих. Я взглянул на Сюзетту и опять увидел женщину.

– Значит, бежать нельзя...– Я прижался лбом к стеклу.– Никогда!

– Вы можете уйти,– ответила Сюзетта,– но вы никогда не уйдете от того, во что она вас превратила.

– И так со всеми нами? Здесь, в этой тюрьме?

– В тюрьме? Вы считаете это тюрьмой?

– Разве нет? Тогда что же это?

Сюзетта пожала плечами:

– То, что вам обещали, то, чего, в конце концов, вы так отчаянно искали: убежище от законов вероятности, где человеческая наука больше не применима. Разве не к этому вы стремились? Вы добились своего.

Сюзетта помолчала, глядя на купол света над нашими головами, на сверкание звезд.

– Где бы в мире она ни жила,– тихо проговорила она,– Лайла воссоздает такое измерение для себя. Все вокруг нас конечно, но здесь, где мы живем,– бесконечность.

– Да,– проследил я за ее взглядом и поежился.– Бесконечность в норе, между стен склада

– Вас это расстраивает? Почему?

– Очень мне напоминает,– я помедлил,– ловушку муравьиного льва, охотящегося за добычей.

Она приподняла бровь:

– Почему муравьиного льва, доктор?

– Вспомните,– иронически улыбнулся я,– личинка его выкапывает нору, заманивает туда любознательных муравьев и там ими питается, высасывает из них все соки и отбрасывает в сторону оставшиеся от них панцири. Что же ждет здесь, как не такая же ловушка? Челюсти распахнуты, и в них забредают муравьи... вроде этих несчастных из опиекурильни.

– Не разделяю вашего возмущения. Трудно сочувствовать судьбе муравьев.

– Так я прав? Опиумный притон служит краем ловушки?

Наступило длительное молчание.

– Да,– наконец созналась Сюзетта.– Именно так.

– А Полидори?

Глаза ее сузились:

– А что Полидори?

– Он – хранитель ловушки. Значит, он не является частью коллекции Лайлы, одним из ее трофеев?

– Полидори? Нет.– Сюзетта холодно взглянула на меня и рассмеялась.– Она бы никогда не выбрала его себе в любовники.

– А почему здесь Шарлотта Весткот?

– Шарлотта Весткот не живет здесь, она всего лишь инструмент.

– Разве?

– Она никогда не была с Лайлой. Нам потребовалась жена для сэра Джорджа, вот и все. Конечно же, англичанка. Так что мы захватили Весткотов на горной дороге. Мать была чересчур безобразна, и мы уничтожили ее. Но из Шарлотты Весткот получился хорошенький вампир. Кроме того, она умна, как раз это нам и было нужно, и в ней живет примечательная, немедленно проявившаяся склонность к пороку.

– Это ясно,– согласился я.– А Полидори? Что он делает в этом зверинце? Лайла тоже сделала из него вампира?

– Нет, доктор, это не она. И вы хорошо знаете.

– А кто? Лорд Байрон?

Сюзетта наклонила голову.

– Так вот чем здесь занимается Полидори... Вендетта, кровная месть против лорда Байрона и всего клана Рутве-нов?

– Как я понимаю, у его сиятельства свои соображения касательно убийства тех, кто с ним одной крови. Полидори любит посылать его потомков к нему, чтобы напомнить лорду Байрону, какое он чудовище. Артур Рутвен был одним из этих потомков. Так что как ответ на ваш первоначальный вопрос надо признать, что у Полли и Лайлы были в некотором роде общие цели.

– Но Артур Рутвен давным-давно мертв. Люси, его сестра, до сих пор жива... Скажите, Сюзетта, у Полидори и Лайлы до сих пор... общие цели?

– Доктор,– подняв руку, улыбнулась Сюзетта,– я и так уже ответила на многие ваши вопросы. Игра закончена... И вы проиграли, доктор. Утешьтесь этим. Будьте спортсменом.

С этими словами она ушла. Я тоже спустился по лестнице, размышляя над тем, что узнал от Сюзетты. И вдруг с волнением почувствовал, что мой разум становится почти прежним – острым и решительным. Да, я проиграл. Я опоздал. Но сейчас я играю не за себя.

Ясно, что ключ к загадке у Полидори. Моя беседа с Сюзеттой подтвердила подозрение, о котором я размышлял ранее: мир Лайлы был не чем иным, как норой, вырытой в кирпичных стенах склада, и вход в эту нору вел через лавку Полидори. Через нее заманивались наркоманы, через нее прошли мы со Стокером, она была местом, где реальность смешивалась с лежащей за ней нереальностью. Ибо в остальных местах, таких как, например, подход с главной улицы или причал на Темзе, граница между двумя состояниями была скорее стеной, чем местом встречи, находилась под неусыпным надзором Лайлы, и проникнуть сквозь этот барьер вопреки ее желанию никто не мог. Проникнуть... и, конечно же, выбраться обратно. Но через лавку Полидори... Лавка Полидори... То, что ведет к бесконечности, может в конце концов и вывести оттуда. Возможно, Лайла не заметит моего бегства, если я уйду через эту дверь... через лавку Полидори? Правда, данные эти едва ли позволяли делать выводы, рассуждения едва ли подтверждались фактами, но выбора не было, оставалось только пробовать, пытаться. И вообще, могло ли наказание за неудачу быть хрке того, что я сейчас переживал?

Естественно, если я намеревался бежать через лавку Полидори, мне нужно было обхаживать его самого. Верхний этаж, как я заметил, вновь начал наполняться, словно кладовка – припасами, как я ему об этом сказал. Теперь я видел то, чего не видел раньше: некоторых наркоманов уже обескровливали, но не бледность выдавала их, а их реакция – на меня. Мое присутствие наполняло их ужасом, даже яростью: иногда они пятились, другой раз норовили вцепиться мне в глотку, как Мэри Келли, когда она бросалась на пса, или Лиззи Стюард, когда она сворачивала голову голубю. Прежде меня всегда озадачивала их яростная реакция, но теперь, вспоминая животных в зверинце и зная, как они были созданы, я подумал, что женщины, возможно, как-то чувствовали пропажу своей крови и хотели в приступах умопомрачения вернуть ее от любого попавшего к ним в руки животного. Так же как наркоманы хотели пополнить утраченную ими кровь за мой счет. Каково бы ни было объяснение, мое появление на верхнем этаже лавки вызывало эффект, который нельзя было отрицать, и Полидори, как надзирателю за наркоманами, это зрелище доставляло бесконечное удовольствие. Им часто завладевали приступы яростного смеха, а поскольку я старался разделить с ним веселье, он, к моему удивлению, стал приглашать меня заходить почаще. Я ему не нравился, ему вообще никто никогда не нравился, но враждебность его явно уменьшилась. Как-то раз я попытался спуститься на первый этаж лавки. Полидори холодным тоном попросил меня вернуться, что я и сделал с весьма небрежным видом, сохранив наши дружелюбные отношения. Мои подозрения таким образом подтвердились, но время действий еще не пришло. Сначала нужно было завоевать доверие Полидори.

Я был уверен, что если повезет, то я смогу в конце концов искусить его. Ибо вот что я вынес из беседы с Сюзеттой: Полидори не знал, где найти Люси Рутвен. Несколькими умело поставленными вопросами удалось установить, что он страстно ее жаждет. За то, что он отошлет брата Люси на смерть к лорду Байрону, ему, Полидори, как я выяснил, была обещана сама Люси. Но сейчас Люси находилась у Шарлотты Весткот. Именно Шарлотта забрала тогда Люси из комнаты, а поскольку Шарлотта не жила с нами в Ротерхите, у меня возникла вполне обоснованная идея о том, где Шарлотта может ее прятать, держа при себе бедную Люси как игрушку. Разве не говорила она несчастному Весткоту, когда мы застали ее в тот ужасный вечер, что она хочет взять его жену в наложницы? Все это я сумел передать Полидори в виде упоминаний, нашептываний, намеков. Я тщательно следил за тем, чтобы не подставиться, никогда не предлагал ему сделку напрямую, и Полидори тоже ничего не предлагал мне. Но семя, надеюсь, было посеяно, и я ждал, когда оно взойдет.

Хоть я и желал ускорить ход событий, вновь попытаться вырваться, мне не оставалось иного выбора, кроме как ждать. Ибо мои умственные способности, которые на краткий и ценный миг стали прежними, вновь начали беспокоить меня, но не ослаблением реакций, а, наоборот, постоянным их обострением. Как я могу описать этот эффект? Вначале, как вы можете представить, ощущение было приятное – я воспрял от того, что возвращается моя способность рассуждать. Но я ошибся. Проблески такой способности были, но сразу исчезли. Мозг мой превратился в сердце, бьющееся очень сильно, как у человека, жадно вдыхающего недостающий ему кислород. Так и мой разум для удовлетворения своих потребностей требовал бесконечной стимуляции.

Помните, Хури, жажда взволнованности ума всегда была отличительной чертой моего характера? Теперь я становился абсолютным рабом этого желания, ибо чем отчаяннее старался изгнать скуку из своего мозга, тем быстрее нарастало стремление найти новые источники возбуждения. Я уже не мог сосредоточиться на подробностях бегства из Ротерхита, не мог больше планировать и оценивать, все мои усилия гасли и пропадали втуне. Головоломки, криптограммы, шахматные партии – я перепробовал все и отбросил прочь. Я отказался от попыток размышлять, иначе огненный смерч скуки поглотил бы меня. Вместо этого я стал неустанно бродить по увешанным зеркалами залам, извивающимся лестничным пролетам, тщетно стараясь убежать от собственного разума, который ярко пылал, требуя пищи для удовлетворения своих желаний. Иногда я виделся с Лайлой, мы едва обменивались взглядами, и в тот миг мой голод утихал. Но она уходила, и боль возвращалась. Если бы я только мог ее найти, она погасила бы бушующее во мне пламя. Только бы найти ее... Но я висел в пустоте, как в ловушке, совершенно один. Я взбирался по лестницам, но, дойдя до их вершины, вновь оказывался у подножия. Существовало ли что-нибудь еще, кроме этих ступеней и времени? Безнадежно и бесконечно я взбирался по ним, а угли в моем мозге горели все жарче и жарче. От каждой мысли, каждого чувства его охватывало пламенем И не было ничего, что бы не пожрал этот огонь.

– Возьмите,– сказала Сюзетта.

Я взглянул на нее. На ней было прелестное платьице, в волосы вплетены розовые ленточки.

Я взял шприц, секунду рассматривал его, а потом закатал рукав и защипнул вену.

– Семипроцентный,– произнесла Сюзетта. – Глубже.

– Глубже,– повторил я.

Вонзив иглу, я до упора нажал на поршень. На миг все просветлело. Наркотик растекся по венам, и я глубоко вздохнул от облегчения. Сюзетта засмеялась, и я улыбнулся ей, но сразу вскрикнул, ибо воздействие кокаина стало улетучиваться, вернулось пламя, облегчение исчезло. Дрожащей рукой я схватил шприц.

– Нет,– содрогался я,– нет!

Коснувшись пальцем кончика иглы, я выдавил капельку крови и вновь вонзил шприц себе в руку. На сей раз не было никакого результата. И вновь я вонзил иглу, еще раз и еще, пока рука моя не оказалась вся исколота узором точек. Я слизывал кровь, мазал ею губы, но это не доставляло мне никакого удовольствия.

– Помоги мне,– закричал я.– Прошу, Лайла, помоги мне.

Она перестала обнимать девочку. Ее губы, как и мои, были выпачканы кровью, затем она вновь склонила голову к обнаженным грудям Сюзетты, облизывая и посасывая их. Вместе, девушка и женщина, они смеялись мне в лицо, выгибаясь и содрогаясь в переплетении рук и ног, тесно прижимаясь телами друг к другу. Я отступил Мой мозг превратился в жаровню, полную раскаленного песка. Лайла оторвалась от поцелуев и опять взглянула на меня. Глаза ее сверкали, губы были яркие и влажные.

– Бедный Джек,– проговорила она, улыбаясь.– Джек-Потрошитель.

Я зажал уши. От ее смеха в моей голове вспыхнуло пламя, и я не мог его погасить. Я жаждал ее. Одно ее прикосновение могло погасить пожар. Я попробовал сдвинуться с места, но словно окаменел и мог только смотреть. Как жадно они целовались! Я крепко зажмурился. Но их смех, их любовные утехи заполнили все мои мысли. Боль стала непереносимой. Я пронзительно закричал. Крик струился как кровь, и сгорал в пламени. Все, близок конец... огонь уже растапливает мой мозг. Близок конец... должен прийти конец...

– Возьми,– сказала Лайла.

Вдруг наступила давящая тишина. Мы стояли перед портретом Лайлы. В комнате горела одинокая свеча, мигая как и раньше. Лайла протянула мне золотое блюдо с жидкостью, темной, как вино для причастия.

– Умой лицо.

Я повиновался. Коснувшись крови, я знал, что делать, куда идти.

– Смотри,– велела Лайла и поднесла блюдо к лицу.

Отражение было мое и в то же время не мое. Кожа сильно побледнела, глаза горели огнем, словно из блюда на меня смотрел разящий ангел смерти.

– Иди,– подтолкнула Лайла, целуя меня.– Иди с миром.

Я повернулся и переплыл на лодке реку, направляясь туда, где в самых темных и неприглядных трущобах шла своя жизнь. Теперь я приветствовал в себе гнев ради цели, которую он давал, ради обещания того, что буря утихнет. Одного вида крови достаточно, чтобы голова моя остудилась и кончился этот ад. И когда я вспорол шлюху, вся агония вытекла вместе с покидающей женщину жизнью. Жгучая боль ушла, смываемая кровью из разорванной глотки проститутки. Меня охватила внезапная радость, я оторвался от трупа и заковылял по улицам... каждое ощущение, каждая мысль, каждая эмоция были ценны для меня сейчас. Я всматривался в грязные улицы и испытывал благодарность к мусору, экскрементам, лицам в свете газовых фонарей за то, что могу видеть их и не ощущать при этом боли, а, наоборот, переживать удивление и облегчение. Но затем я почувствовал, что отвращение возвращается. Я стоял в сточной канаве и в экстазе глубоко вдыхал ее запахи, касаясь отбросов пальцем и пробуя их на вкус. В это время мимо меня прошмыгнула еще одна потаскуха в засаленной и мокрой одежде. Я проводил ее взглядом Ее груди обвисли, бедра вихлялись, от нее несло потом Мысли мои вновь взбудоражились. Убить еще раз? Предположим! Но едва лишь появилась эта мысль, как я попытался подавить ее. Я же уже убил Нельзя совершать два убийства за одну ночь. Хватит одного. Так? Да, так. Надо уходить.

Желание еще трепетало во мне, когда я поспешил прочь из трущоб, но я поборол его, хотя во рту у меня стало очень сухо. Предо мною лежал Сити, и вскоре я вздохнул с облегчением, ибо покинул Ист-Энд и Уайтчепель остался у меня за спиной. Я замедлил шаги, ленивой походкой входя на Митр-стрит. Вокруг все было тихо и спокойно. Вдруг прямо передо мной блеснул луч света от фонаря. Я отшатнулся в тень, а из проулка вышел полисмен и прошествовал мимо меня по улице. Как только он ушел, я подошел к улочке. Вдали виднелась церковь, небольшая площадь, какие-то неприглядные фасады складов – ничего интересного. Я пожал плечами, повернулся и хотел было уйти. И тут где-то запела женщина.

Она была сильно пьяна. Даже на расстоянии до меня донесся запах джина. Содрогнувшись от удовольствия, я вновь повернулся и вышел на площадь. Женщина стояла, прислонившись к стене. Она взглянула на меня. Лицо было рыхлым, красным. Она улыбнулась, бормоча что-то, и рухнула мне под ноги. Я открыл свой саквояж, стараясь убедить себя в том, что, несмотря на то что у меня в руке нож, я его не использую. Этому не было оправдания – два убийства за одну ночь. Но хотя я и притворялся перед самим собой, возбуждение уже пробежало по моим венам, и действительно, полоснув женщину, я испытал неизведанное ранее удовольствие.

– О да,– стонал я.– Да!

И разрезал ей щеку от уха до уха. Вскоре хирургия была закончена. Перед уходом я тщательно вырезал матку и положил себе в карман, потом поднялся, оставив пахнущее джином месиво, и поспешил прочь с площади. Сворачивая в проулок за Уайтчепель-роуд, я споткнулся и чуть не угодил в объятия полисмена. Он странно посмотрел на меня, покачал головой и пожелал мне доброй ночи. Как я смеялся! Ибо, едва успев отойти, услышал первые крики ужаса. Полисмен развернулся и понесся за мной, но было поздно. Я уже растворился в гнилом воздухе трущоб, исчез в тумане. Но этим дело не кончится. Будут еще новые и новые убийства. Ведь я же Джек-Потрошитель. И всегда буду возвращаться.