Текст книги "Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды"

Автор книги: Том Холланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

Ведь главная проблема, проблема из проблем, так и остается размазанной на стеклышке под микроскопом. Колю палец, добавляю свою кровь к пробе костного мозга и вижу: мои клетки атакованы и поглощены. Это демонстрация вампиризма, потребности в чужом гемоглобине, что в переводе с языка микробиологии означает убийственную жажду крови. Что я могу противопоставить такой зависимости? Если у меня все получится, потребности лорда Рутвена не будут больше считаться болезнью. Если я провалюсь, расплата ждет не только лорда Рутвена. Что мне делать? Какое направление исследования избрать?

Не могу же я бесконечно ждать Хури.

Письмо мистера Брэма Стокера

почтенному Эдварду Весткоту

Театр «Лицеум»

15 августа

Дорогой Эдвард!

Я попросил извозчика передать вам эту записку с вашей женой, ибо опасаюсь, что Люси слишком легко относится к тому, что случилось с ней сегодня вечером. Но мой долг как директора театра, поклонника и, надеюсь, друга Люси просить вас настоять на том, чтобы она оставалась в постели. Сегодня вечером в середине второго акта она упала, и ее унесли со сцены без сознания. Оправилась она лишь двадцать минут спустя и принялась уверять меня, что это временное головокружение. Я, однако, уверен, что ее состояние гораздо более серьезно, почему и отправил ее домой. Я знаю, вы были в доме ваших родителей в Уилтшире, поэтому, возможно, Люси вам не сказала, что в начале этой недели она пропустила два спектакля по болезни и со времени возвращения выглядит весьма плохо. Ради ее же блага она должна признать, что больна, какова бы ни оказалась болезнь.

Могу ли предложить вам проконсультироваться у Джона Элиота? Он, по-видимому, отличный доктор, да и Люси примет от него указания, тогда как в ином случае она может отказаться им следовать. Если чем-нибудь смогу помочь, я всегда к вашим услугам.

С уважением,

Брэм Стокер.

Дневник доктора Элиота

19 августа. Вновь ощущение, что преступаю границы чистого рассудка, и вновь, как следствие, любопытное искажение времени. Я был уверен, что пробыл в Ротерхите не более двадцати четырех часов, но, судя по моему календарю и нетерпеливой записке, оставленной Ллевелином на конторке, меня не было на Хэнбери-стрит почти три дня. Нужно принести всем извинения, но до этого наговорить фонограмму и посмотреть, есть ли какой-нибудь смысл в моих воспоминаниях, прежде чем они затуманятся и станут неотчетливыми. Такая срочность обычно не нужна, мои способности к запоминанию выше среднего, но в воспоминаниях о Ротерхите память моя стала выкидывать странные штучки. То, что я считаю своим величайшим даром детектива и врача – разгрузкой памяти от необходимости запоминать незначительные факты,– в Ротерхите срабатывает наоборот. Я запоминаю эфемерное, а важные подробности и наблюдения утрачиваются.

Хотел переговорить с Полидори. Из-за продолжительного отсутствия Хури мне понадобилось подтвердить кое-какие детали по моим исследованиям. К кому же еще я мог обратиться, как не к Полидори, который сам был врачом, пока его не одолела болезнь? В его лавке, когда я прибыл на Колдлэйр-лейн, было по-прежнему темно, витрина заколочена досками, но дверь была открыта, и, взбираясь по лестнице, я почувствовал знакомый ядовитый дух паров опиума. Никто не пытался схватить меня, когда я пересекал притон наркоманов,– похоже, меня здесь признали за своего. Меня пропустили, и я через мостик прошел к складу, а там попал в коридор, в котором вроде бы бывал раньше. Тут стояли статуи в альковах, и у каждой статуи было лицо Лайлы. Статуи относились к различным историческим периодам, но, рассмотрев их внимательно, я понял, что ошибки быть не может: у каждой из них – лицо Лайлы.

И вдруг тишину прорезал крик. Я отвернулся от альковов, пожалев, что у меня нет времени внимательнее рассмотреть статуи, и поспешил дальше по коридору. В это время раздался второй крик. Кричала явно девушка, и голос доносился из-за двери, к которой я подходил. Я ускорил шаги, но у самой двери, за которой теперь звучала музыка – играл струнный квартет,– остановился. Рванув ручку, я замер на пороге. Я вновь оказался в детской: розовые стены, в углу свалены куклы, деревянная лошадка-качалка с ленточками в гриве. Музыканты, одетые, как и раньше, во фраки и парики, продолжали играть свою пьесу, совершенно не обращая внимания на мое появление. Сюзетта же оглянулась. Она сидела на тахте в аккуратненьком вечернем платьице, болтая ножками и поигрывая завитками волос Она улыбнулась мне, но я не ответил ей. Ибо прямо передо мной с тростью в руке высился Полидори, а перед ним на коленях стояла Сармиста, няня Сюзетты. Спина ее была обнажена, девушка содрогалась всем телом, а между лопатками вздулся ярко-красный рубец, и струйка крови стекала по нежной коже.

Полидори оглядел меня с ног до головы и ухмыльнулся.

– Что вы делаете? – поинтересовался я.

Полидори вновь ухмыльнулся, нагибаясь и кончиком пальца касаясь крови на спине девушки. Он поднял палец к свету и облизнул его.

– Провожу исследования,– сипло расхохотался он и, пинком раздвинув ноги девушки, опустился сзади нее на колени. Руку свою он сунул под взбившиеся юбки няни.

– Отпустите ее! – приказал я.

Полидори не услышал меня. Рука его засновала под юбками у няни. Он взглянул на Сюзетту.

– Да, бабенка,– ощерился он,– никаких солшений. Как же это делается, а?

Я схватил его за шею, оттащил от девушки и швырнул на пол. Полидори удивленно взглянул на меня и вновь осклабился.

– Сэр чертов рыцарь,– зашипел он, вскакивая и пристально глядя мне в глаза. Затем он поднял трость и вновь подступил к девушке.– Она же подстилка, сука грязная, пришлая!

– Она меня причесывала и дернула за волосы,– пожаловалась Сюзетта.

– Слышал, а? – обернулся ко мне Полидори.– Девка не может даже поухаживать как следует за своей хозяйкой. Да с этим любая дура справится. Но не эта потаскуха. Думаю, она заслуживает,– он резко замахнулся тростью,– наказания.

Но прежде, чем он успел опустить свое оружие, я врезал ему в челюсть. Полидори зашатался и рухнул на колени одного из музыкантов, который продолжал играть, словно не чувствуя ничего, кроме инструмента у себя в руках. Полидори медленно поднялся, неверяще потер челюсть и уставился на меня.

– Что вы тут вытворяете? – прошептал он.– Что это вы тут вытворяете? – и молниеносно кинулся на меня, хватая меня за горло, пальцами царапая шею.

Я с грохотом упал на тахту и услышал, как вскрикнула Сюзетта, когда голова моя ударилась о ее колени. А Полидори уже оседлал меня. Глаза его дико вращались, и из вонючего рта капала слюна

– Убью тебя! – злобно зашептал он.– На куски порежу твое мерзкое сердце!

Я отчаянно сопротивлялся, чувствуя, что пальцы его вцепились мне в грудь, глубоко проникая в плоть, и тут вновь услышал вскрик Сюзетты.

– Полидори! – топнула ножкой она.– Не надо!

Полидори взглянул на нее.

– Она бы этого не позволила. И вы это знаете. Сейчас же прекратите!

– Плевал я на нее!

Сюзетта не ответила, а лишь продолжала пристально смотреть на него. Постепенно Полидори потупился, и я почувствовал, что хватка его слабеет. Я сел, а Полидори соскользнул с меня и встал. Он несколько раз вздрогнул и потом словно обмяк.

– Не говорите ей! – прошептал он.

Еще несколько секунд Сюзетта играла своими локонами, рассматривая Полидори как что-то неприятное, после чего повернулась ко мне.

– Пойдемте отсюда,– сказала она, направляясь к двери.

– Нет,– ответил я, глядя на Полидори.– Мне надо кое о чем у него спросить. За этим я сюда и пришел.

– Не дурите,– вскричала Сюзетта, вновь топнув ножкой.– Он на ваши вопросы отвечать не будет. Да, Полли?

Полидори облизал губы, ухмыльнулся и помотал головой.

– Я ж вам сказала,– проговорила Сюзетта.– Видите, какой он. Ничего не выйдет. Пойдемте лучше со мной.

Она потянулась к ручке двери, немного помедлила и оглянулась на Сармисту, все еще лежавшую на полу. Девушка подняла на нее взгляд. Глаза Сюзетты сузились, она кивнула и вышла из комнаты. Сармиста неуверенно поднялась на ноги, прикрывая обнаженное, ужасающе отощавшее тело порванным в клочья сари. Когда она оправляла на себе одежду, передо мной мелькнули ее груди, и я заметил, что они татуированы крохотными красными точками, будто следами проколов. Но рассмотреть получше не было возможности, ибо девушка прикрыла тело и голову и прошмыгнула мимо меня. Я последовал за ней. Перед нами оказались двойные лестницы, которые я запомнил по предыдущим посещениям. Они по-прежнему вились вверх на невозможную высоту. Сюзетта побежала, эхо шагов ее ножек гулко раздавалось в безмолвных помещениях, простиравшихся по обе стороны от лестницы. Оглянувшись, я увидел, что дверь исчезла, а я стою на одной из повисших в воздухе ступеней, и вокруг нет ничего, кроме темноты.

Я стал взбираться вверх по спирали за Сюзеттой и Сармистой. Но как быстро я ни взбирался, мне все не удавалось их догнать, они были далеко впереди, и звуки их шагов уже стихали в темноте. Я остановился, всматриваясь в очертания обеих лестниц, и понял то, чего вначале не осознал: я оказался на другой лестнице, чем Сюзетта и Сармиста. Я поискал их взглядом. Никого. Я очутился на балконе, в конце которого виднелась дверь. На двери была фреска, выполненная в примитивном стиле и изображающая богиню с головой среди звезд. У ног богини прикорнули простые смертные и лизали ей пальцы ног. Я вошел через эту дверь и попал в прекрасную комнату. Воздух тут был насыщен благовониями, от слабых бликов огня и драгоценных камней исходило сияние, а полог кровати был темно-красного цвета.

Как и в моем сне, Лайла была совершенно нагая. Лицо ее было накрашено, соски и треугольник внизу живота поблескивали золотом. Она протянула ко мне руки. Я пересек комнату и лег рядом с ней на постель. Прикосновение кожи Лайлы усилило необыкновенное ощущение, охватившее меня, как только я вошел в комнату: явный сплав эротического возбуждения и настойчивого любопытства, так что две крайности эмоции и рассудка словно слились во мне. Теперь у меня не было причин удерживать рассудок от сексуального возбуждения, ибо нагое женское тело не ограничивало мою способность думать с предельной ясностью, но, наоборот, стимулировало ее. И вновь я вспомнил сон: обещание какого-то открытия, какой-то точки высшего понимания – все это теперь ожидало меня не на грани между сном и явью, но на вершине сексуального пароксизма. И я взошел к этой вершине, и покорил ее, и продолжил восхождение на последующие вершины. Что я видел при этом? Все. Просто все. Мои способности познания безгранично расширились, и я решал интеллектуальные проблемы, переживая сексуальное блаженство... бесконечно...

Как объяснить испытанное мною? Не могу. Прошло время, я вспоминаю и... ничего не вспоминается. Самое малое, что всплывает,– удовольствие познания, но я не помню, что и как познал. Такое изнеможение не редкость в половом акте: не успеешь достичь вершины, а она уже исчезла. Но теперь я почувствовал, что самое интенсивное интеллектуальное переживание в моей жизни увяло подобным же образом – в моих мыслях не осталось ничего, кроме дешевых синаптических сотрясений. Как это могло случиться? Видимо, я пал жертвой какой-то галлюцинации, ибо воспоминания мои представляются каким-то наваждением. Впрочем, не стоит так думать – ощущения были столь живы, столь сильны... они были на самом деле. Нет... Мне нужно встать лицом к лицу с истиной. Есть и иной, более вероятный, вариант.

Ибо теперь ясно, что, если мое интеллектуальное и эротическое возбуждения слились воедино, значит, они оба зависели от присутствия Лайлы рядом со мной. Когда она покинула меня? Не помню. Не помню даже, как уснул. Но, наверное, уснул, поскольку пробудился в одиночестве, лежа совершенно голый на полу в пустой комнате. Рядом валялась моя скомканная одежда. Над головой у меня висел портрет Лайлы, его освещала одинокая свеча, а все остальное в комнате было погружено в легкий пурпурный мрак. Такой же мрак царил, когда мы со Стокером нашли

Джорджа,– точно так же сейчас лежал я под портретом улыбающейся Лайлы. Я быстро встал, оделся и поспешил из комнаты. Снаружи ждала Сармиста. Склонив голову, она подала мне пиджак. Я взял его, а она повернулась и побежала прочь. Я окликнул ее, спрашивая, не могу ли я чем-нибудь помочь, и она замешкалась, обернувшись ко мне. В ее больших глазах стояли слезы. Но не успел я шагнуть к ней, как она опять бросилась бежать и исчезла. Последним воспоминанием, оставшимся у меня в памяти, было несчастное положение этой девушки и ее беспомощность. И все же... как сильно я ошибался...

Я вышел через холл наружу и пошел по улицам. И чем дальше шел, чем больше подробностей улетучивалось из моей памяти, тем меньше мне хотелось идти домой, тем сильнее я жаждал вернуться. Это стремление было физической болью, болью, о которой я читал в историях болезни про ломку и воздержание от опиатов. По-видимому, я тоже стал наркоманом, как эти доходяги в притоне Полидори или, точнее, как Джордж,– наркоманом общества Лайлы. Мне хотелось ее общества больше, чем чего-либо еще, и хочется до сих пор. Хочется больше, чем чего-либо иного, познанного мной в жизни.

Должен ли я бороться с этим? Я вспомнил девушку – намек о жестокости, существующей в мире Лайлы, жестокости, о которой я подозревал, но с которой прежде никогда не встречался. Одна из моих максим всегда гласила: наше подсознание опасно и полно угроз, ибо мы не способны управлять желаниями, которые могут быть порождены в нем. Что Лайла предложила мне, как не желания моего подсознательного разума? Боюсь поддаться им вновь, боюсь потерять самоконтроль, боюсь – и признаю – того, куда желания могут завести меня. Больше не поеду к Лайле. Хочу остаться верен себе, остаться тем, кто я есть.

Больше к Лайле я не поеду.

11 вечера. Извинился перед Ллевелином и отослал его спать. Бедный малый, вид у него утомленный. Хотя, пока меня не было, ничего не произошло, кроме того, что заходил Эдвард Весткот. Кажется, Люси от изнеможения упала на сцене, и ее уложили в постель. Завтра навегцу, а то сегодня уже поздно. Будить пациентку в одиннадцать часов вечера не самое лучшее лекарство от изнеможения.

Телеграмма профессора Кури Джьоти Навалкара

доктору Джону Элиоту

20 августа

Боюсь, что Люси Весткот в ужасной опасности. Охраняйте ее. Срочно. Повторяю – срочно!

Хури.

Дневник доктора Элиота

21 августа. Ужасные дни, и конца им не видно. Вчера рано утром пришла телеграмма от Хури с предупреждением об опасности, грозящей Люси. Это меня насторожило, ввиду сообщения ее мужа о том, что ее уложили в постель. Бросил работу на Ллевелина и сразу же поехал на Миддлтон-стрит. Весткот был рад моему приезду.

– Да ничего особенного,– не переставая бормотал он,– она просто перетрудилась, правда, ее что-то беспокоит.

Я попросил его провести меня к Люси.

– Только тише,– предупредил Весткот.– Она спит.

Мы тихо поднялись наверх, где спала Люси. Достаточно было одного взгляда, и я сразу поставил диагноз.

Люси была смертельно бледна. Более того, на шее у нее виднелись крохотные ранки, точно такие же, как я видел у Джорджа. Я спросил у Весткота, когда они появились. Он ответил, что в начале месяца, около трех недель назад. А когда Люси стала жаловаться на слабость? Весткот глотнул воздуха и взглянул на жену.

– Три недели тому назад.

Он во что бы то ни стало хотел знать мое мнение. Я вначале не ответил ему, подошел к окну и попытался открыть его. Задвижка была закрыта. Я взглянул на Весткота.

– Окно заперли совсем недавно,– сказал я.– Это видно по узорам пыли.

– Да,– согласился Весткот,– на прошлой неделе.

– Зачем? Ведь в последнее время стоит такая жара.

– На этом настояла Люси.

– Дурные сны? – поинтересовался я.

– Откуда вы знаете?

– Из-за чего? Кто-то ломился? Какая-то странная угроза?

Весткот медленно кивнул.

– Расскажите.

– Не знаю,– покраснев, наконец промолвил он,– да.. это была... странная угроза.

Я нахмурился – его явно что-то смущало. Я пожал плечами и вновь вернулся к оконной задвижке. Внимательно изучив ее, я повернулся к Весткоту.

– Смотрите,– указал я,– краска по краям задвижки слезла. Кто-то с силой открывал ее.

Весткот, поразившись, уставился на меня.

– Вы имеете в виду... нет... это невозможно.– Голос его затих. Он взял ключ, отпер окно, раскрыл его и выглянул наружу.– Но здесь голая стена,– заявил он.– До карниза не добраться.

Я взглянул на Люси.

– Эдвард,– спросил я его,– за последние три недели... вы были вместе с ней в комнате? Я имею в виду ночью?

Он снова покраснел.

– Прошу вас,– нетерпеливо промолвил я,– положение не терпит ужимок. Вы спали с ней?

Весткот покачал головой:

– Большую часть времени я провел в Уилтшире, готовил дом родителей для Шарлотты. Это моя сестра... Она должна вскоре вернуться из Индии.

– Вы об этом точно знаете? – удивился я.

– Да, она сейчас на пароходе, следует рейсом из Бомбея.

– Тогда очень рад за вас.

Он слегка улыбнулся и кивнул:

– Можете себе представить, сколько всего нужно подготовить. Вообще-то, я всего несколько дней как вернулся в Лондон, а меня уже ждало письмо мистера Стокера, сообщающее о том, что Люси заболела. Сама Люси ничего мне не написала. Она все заявляет, что с ней ничего особенного. Но она очень больна, правда ведь? – Он посмотрел на жену. Она пошевелилась и застонала, но не проснулась, лишь смяла простыни, словно отстраняя от себя что-то угрожающее ей.– В таком состоянии она пребывает с самого моего приезда. Я лежал рядом с ней в первую ночь по возвращении, но спать не мог – ей снились дурные сны, а когда она просыпалась, то говорила, что со мной ее еще больше мучают кошмары...

Он замолчал и вновь покраснел, уставившись в пол.

– Кошмары? – тихо спросил я.– Какие кошмары?

– Женщина,– пробормотал он.– К ней приходит женщина...

– Да? И что делает?

Он с беспокойством оглянулся:

– Этого я вам сказать не могу.

– Почему?

– Просто не могу.

– Почему? Ей снится, что эта женщина пожирает ее?

– Нет... Может быть... Нет... Вообще-то, я не уверен...

– Тогда у них сексуальная связь? Вы это имеете в виду?

– Доктор! – Весткот посмотрел на меня страдальческим взглядом.– Прошу вас!

Я выдержал этот взгляд, а потом взял Весткота за руку и крепко сжал ее.

– Эдвард,– прошептал я,– понимаю, вы сильно расстроены. Но прошу, расскажите мне, это чрезвычайно важно, не описывала ли вам Люси, как выглядит эта женщина?

Весткот отвернулся и встал рядом с женой.

– На ней была вуаль,– наконец заговорил он.– Люси так и не удалось увидеть ее лицо. А что? – покосился он на меня, словно пораженный моим вопросом– Вы думаете, эта женщина – нечто большее, чем сон?

Я оглядел отвесную стену под окном и пожал плечами.

– У меня есть друг. Он сейчас уехал на время, но, вернувшись, сможет ответить на этот вопрос более авторитетно, чем я. Тем временем,– я подошел к постели Люси,– надо посмотреть, что я могу для нее сделать с точки зрения медицины.– Я прощупал пульс Люси. Он был очень слабым.– Очевидно, она потеряла много крови.

– Но,– Весткот неверяще уставился на жену,– она же никуда не выходила... Не понимаю... И на простынях не было никакой крови.

Я указал на шею Люси:

– А эти шрамы? Что вы о них скажете?

Весткот нахмурился и беспомощно пожал плечами:

– Не знаю.

– Что ж,– произнес я как можно более доверительным тоном,– давайте подождем, что покажет мой осмотр.

Я взял кровь у Люси и, на всякий случай, у Весткота. Оставив Эдварду наказ ни на шаг не отходить от постели Люси, я как можно быстрее вернулся в Уайтчепель и заперся в лаборатории. Кровь Люси, слава Богу, не показала серьезных аномалий, никакой мутации лейкоцитов. РОЭ ниже, чем я ожидал, но, к счастью, анализ крови Весткота показал совместимость сангвигенов. Мой же собственный сангвиген оказался несовместимым. Впрочем, это не обеспокоило меня: Весткот – крепкий молодой человек.

Готовясь к переливанию крови, я вспомнил о Джордже. Ввиду явного сходства этих случаев и полдня привязанность Джорджа к своей подопечной, я подумал, что, может быть, стоит навестить его и вызвать на разговор. Мне подумалось, что сравнение его состояния с состоянием Люси можеу многое прояснить в обоих случаях. Однако, когда я подъехал к дому Моуберли, мне сказали, что Джордж недавно отбыл на юг Франции восстанавливать здоровье. Леди Моуберли, сообщившая о его отъезде, уверила меня, что Джордж чувствует себя лучше. Многообещающая информация, которая доказывает, что перемещение с места болезни действительно может привести к излечению. Но Люси в настоящее время слишком слаба, чтобы куда-либо ехать, и нам надо постараться сделать все возможное, чтобы восстановить ее здоровье. Леди Моуберли очень обеспокоилась, услышав о состоянии Люси, и предложила свою помощь. В частности, она вызвалась присматривать за ребенком Люси, если в доме возникнет какая-либо угроза инфекции. Я уверил ее, что такой угрозы нет. Задним умом мне пришло в голову, что это не совсем так. Однако можно передать ее предложение Эдварду Весткоту сегодня вечером.

Вернувшись на Миддлтон-стрит, я увидел, что у постели Люси сидит Брэм Стокер, явно удрученный состоянием ее здоровья. Он доверительно сообщил мне, что ее внешний вид значительно ухудшился с позапрошлой недели, когда он отправил ее домой из «Лицеума». Как и леди Моуберли, он вызвался помочь, поскольку у него сейчас появилось время, потому что театральный сезон недавно закончился. Так что я сразу смог его использовать: он помогал при переливании крови Весткота. Операция имела умеренный успех – Весткот очень ослаб, но на щеках Люси появился слабый румянец, и пульс ее стал более ровным. Однако это показывает серьезность ее состояния, ибо, несмотря на то, что у ее мужа был взят максимум возможного количества крови, силы Люси восстановились лишь частично. По крайней мере, сейчас состояние ее стабилизировалось, поскольку ухудшения не отмечено, и Люси даже смогла сесть и немножко поговорить. Впрочем, она ничего не добавила к тому, что рассказал мне Весткот: женщина в снах всегда скрывалась под вуалью, хотя в манерах ее проскальзывало что-то знакомое. Попросил Люси отнестись к этому внимательнее. Может быть, при очередном визите ей удастся заметить больше.

Прошлой ночью – ничего. Мы с Весткотом дежурили попеременно. Сегодня дежурит Стокер, а я посплю несколько часиков и сменю его.

22 августа. Хури все еще нет. Не понимаю, где он может быть. Если ему известно, что Люси в опасности, то он, конечно же, знает и о том, что он должен находиться рядом с ней. У меня нет опыта вести такое дело в одиночку.

Состояние Люси устойчиво. Впрочем, вчера около трех часов ночи, вскоре после того, как я приехал сменить Стокера, произошел интересный случай. Я услышал, что в окно кто-то странно скребется. Я встал посмотреть, но путь мне загородила Люси, которая тоже встала и пошла по комнате. Глаза ее были открыты, но, когда я заговорил с ней, она не услышала моих слов, а проскользнула мимо меня и стала открывать окно. И тогда я снова услышал поскребывание. Когда же я попытался удержать Люси, она вдруг вздрогнула, будто пациент, пробуждающийся от месме-рического транса, и удивленно воззрилась на меня.

– Джек? – прошептала она.– Что вы здесь делаете?

И затем рухнула в обморок мне на руки. Я отнес ее в постель. Ей снова начал сниться какой-то сон, она стонала и хваталась за горло, но затем конвульсии прекратились.

Больше ничего интересного не отметил. И в окно больше никто не скребся.

23 августа. Границы логики и вероятности были сметены событиями последних нескольких месяцев, так что пора перестать удивляться чему-либо. Да я, вообще-то, и не удивляюсь. Нет, не удивляюсь, хотя это-то и убеждает меня в том, что удивляюсь. Во всяком случае паутина связей была элементарна. Я мог бы сам распознать и проследить ее. Но я еще не полностью принял любимое изречение Хури о том, что невозможное всегда остается одной из возможностей. Если принять это за основу, то можно весьма своеобразно трактовать законы логики. Может быть, и для моих методов есть надежда.

Ибо сам. Хури, несмотря на озадачивающий характер своих предпосылок, несомненно проявляет склонность к дедуктивному расследованию. Он приехал сегодня рано утром и сразу же направился к Люси. Опустившись на колени у ее постели, он долго и молча смотрел на нее, а потом вдруг взглянул на меня.

– Киргизское серебро,– произнес он.– Полагаю, в Лондоне его не достать?

– В Лондоне можно достать все,– ответил я.– Главное – искать.

– Тогда чеснок,– решил Хури.– Правда, он слабее, но, может быть, этого будет достаточно, чтобы удержать его.

– Его? – удивленно переспросил я, ибо уже рассказал Хури о снах Люси.

Но он лишь улыбнулся, почесал нос и встал.

– Идемте,– позвал он.– Покажу вам нечто крайне интересное.

Мы вместе сошли вниз. Хури сказал Весткоту, что нужен свежий чеснок, и, когда Весткот настороженно взглянул на меня, я подтверждающе склонил голову. Затем мы с Хури вышли на Фаррингдон-роуд, где подозвали кэб.

– В Бетнал-Грин,– приказал Хури вознице,– к Национальной картинной галерее.

Я не ожидал услышать о таком маршруте нашего следования, но предпочел не расспрашивать. Хури улыбнулся, скорее даже, слегка усмехнулся мне и, как только кэб тронулся, подскакивая на мостовой, вытащил из карманов пиджака какие-то бумаги и подал одну из них мне. Это было объявление, которое Полидори оставлял на дверях своей лавки. Хури вручил мне и другой листок бумаги, на этот раз письмо. Я сразу увидел, что и то, и другое написано одним и тем же почерком.

– Где вы взяли это письмо? – спросил я.

Хури вновь усмехнулся:

– В поместье Келмскотт.

– Где жил Россетти?

Хури кивнул.

– Почему оно там оказалось?

Ухмылка Хури растянулась до ушей:

– Оно было среди бумаг Россетти.

Я не удивился. Я ожидал, что так и будет. Как просто, в самом деле...

– Видите ли, он был дядей Россетти...

– Кто? Полидори?

Хури встряхнул головой и взглянул на мелькающую за окошком улицу.

– Доктор Джон Уильям Полидори,– пробормотал он,– умер, предположительно наложив на себя руки, в 1821 году. Врач изучал сомнамбулизм, временами пописывал нечитаемые рассказы...

– Да,– вдруг вспомнил я.– Стокер упоминал о нем. Я бы никогда не подумал...

– Вам Стокер не рассказывал, что он писал? – поинтересовался Хури, двигая при этом бровями вверх и вниз.

Я мотнул головой.

– Его самая известная повесть, Джек, называлась «Вампир». Можете догадаться, как звали этого вампира? – Он выдержал театральную паузу.– Нет? Тогда позвольте помочь вам Это был английский аристократ. Точнее, английский лорд.

– Неужели Рутвен?

Хури просиял.

Я откинулся на сиденье.

– Чрезвычайно! – пробормотал, я.– Ну, Хури, должен вас поздравить, свое рвение и смышленость вы явно использовали самым наилучшим образом. А как вы узнали об этой повести?

– Детская игра,– воскликнул Хури, звонко щелкая пальцами.– Вы забываете, Джек, вампиры давно интересуют меня. И мне стыдно было бы не знать о работе Полидори. Стоило вам только назвать эту фамилию, и я вспомнил его опус о вампире по имени лорд Рутвен. До меня сразу дошло,– он вновь щелкнул пальцами,– вот так! Но это только начало. Подождите и увидите, что будет дальше. Моя поездка по Англии оказалась крайне полезной. Я узнал, кто такой лорд Рутвен на самом деле.

Я нахмурился:

– Что означает «на самом деле»?

Хури улыбнулся и постучал по стенке кэба.

– Пойдем и посмотрим,– сказал он, когда кэб начал останавливаться. Хури расплатился с возницей и затрусил к входу в галерею.– О да,– хихикнул он,– пойдемте и хорошенечко посмотрим!

Я последовал за ним по лестнице, через анфиладу залов, увешанных картинами. Наконец, у какой-то впечатляющей двери он остановился и взглянул на меня.

– Ну, Джек, и взъерепенитесь же вы! И рассердитесь неописуемо, что пропустили такое!

– Почему?

– Мистер Стокер рассказал вам о Полидори. А сказал он вам, чьим врачом был Полидори?

– Да,– ответил я,– лорда Байрона...

И тут я словно окаменел. Лорд Рутвен. Лорд Рутвен! Вот почему Хури хотел его видеть! Вот почему он спросил меня, когда мы выходили из дома лорда Рутвена, читаю ли я поэзию! Я стоял как столб и даже не почувствовал, что Хури взял меня за руку и подвел к картине на стене. Я пристально посмотрел на картину. Лорд Байрон был одет в какой-то багрово-золотой восточный мундир. Из-под тюрбана мне улыбалось не только его лицо, но в то же время и лицо другого человека, человека, с которым я встречался, которого я знал не как Байрона, а как... лорда Рутвена!

– О Боже,– тихо пробормотал я, поворачиваясь к Хури.– Это же невозможно, но...

Я вновь всмотрелся в картину.

– Но это так,– прошептал Хури, заканчивая за меня фразу.

Я медленно кивнул:

– Кто же еще, как вы думаете, может пить людскую кровь? Бетховен? Шекспир? Авраам Линкольн?

Хури улыбнулся и покачал головой:

– Думаю, что они этого не делают. Обстоятельства, связанные с лордом Байроном, совершенно особые...

Мы стали выходить из галереи, и по пути Хури объяснил ход своих исследований на кладбищах Ноттингемшира, в юридических фирмах и различных отделах записи актов гражданского состояния. Первое упоминание о лорде Рутвене он проследил до 1824 года – в тот год Байрон умер в Греции – и смог выяснить, что лорд Рутвен унаследовал богатство погибшего поэта. Он также провел поиски по генеалогическому древу семьи Рутвенов, ища противоречия тому, что лорд Рутвен и Байрон – одно и то же лицо. Но поиски были напрасны. Не было никакого лорда Рутвена, титул этот – всего лишь псевдоним.

– Но Люси? – спросил я.– Артур? Какому роду они принадлежат?

Лицо Хури потемнело, он поднял руку:

– Вот здесь-то дело и приобретает крайне серьезный оборот, Джек. Помните телеграмму, которую я вам послал?

– Естественно.

– Отлично, конечно помните,– произнес Хури.

Мы уже вышли на улицу, и Хури поднял лицо к лучам солнца, словно призывая белый свет к себе на помощь, затем поискал взглядом скамью и со вздохом сел на нее. Я сел рядом. Хури вновь вытащил свои бумаги, раскладывая их на коленях. Некоторое время он молча смотрел на них, затем слегка ударил себя по лбу и вновь взглянул на меня.

– Линия семьи Люси, как и ссылки на самого лорда Рутвена, прослеживается лишь до 1824 года Логическое заключение? Рутвены произошли от лорда Байрона.

Я нахмурился:

– Логическое?

– И более того...– вновь поднял руку Хури.– Все не так радостно, Джек.

– Вот как? Расскажите...

Хури кивнул, взял связку бумаг, передавая их мне.

– Это копии свидетельств о смерти, Каждый из Рут-венов, после того как у него или у нее рождался ребенок, умирал в течение года. Как только линия крови была продолжена... трах! – Он щелкнул пальцами.– Родитель сразу становился ненужным. Видите ли, Джек, такое у них незыблемое правило. Железное! Но даже не это самое худшее – их смерть всегда наступала от катастрофической потери крови. Ваш друг Артур – недавний пример тому.