Текст книги "Четвертое сокровище"
Автор книги: Тодд Симода
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Извини, что оторвала тебя от работы.
– Мне очень жаль, что это случилось с отцом.
Ихара нашел отца в маленькой гостинице в Эдо поблизости от района Ёсивара. Комната насквозь пропиталась человеческими испарениями, вонью протухшей пищи и дешевого сакэ. Отец посмотрел на него мутным невидящим взглядом с тонкой циновки, на которой лежал.
Его отец не был болен – он был пьян.
Ихара отвернулся, когда отец потянулся к нему. По узким извилистым коридорам он поспешил наружу. Выскочив на свет и свежий воздух, он чуть не сбил женщину, несшую какой-то сверток, обернутый лохмотьями.
– Простите меня, – сказала она. – Извините.
– Ничего страшного, – ответил Ихара и сделал шаг в сторону.
– Подождите, – сказала она и дотронулась до его рукава.
Ихара остановился, одинаково удивленный мольбой в ее голосе и бесстыдным прикосновением. Женщина было одета в кимоно, которое когда-то было элегантным, но теперь совершенно истерлось. Она выглядела на несколько лет младше матери, и в то же время – как бы старше. Несколько мгновений женщина вглядывалась в его лицо, затем произнесла:
– Ихара-сан?
– Да?
– Вы похожи на своего отца. Жаль, что я не знала его, когда он был в вашем возрасте.
Ихара сразу же понял, кто эта женщина в жизни отца. Внутри у него все перевернулось. Жаль, что у него нет при себе меча Сакаты. Он бы убил ее, потом отца, а потом и себя.
– Вы его видели? Он здесь, – сказала она, показывая на обветшалую гостиницу.
Ихара последовал за ней, не в силах сказать, что видел его только что – точнее, то, что от него осталось. По извилистым коридорам они пробрались к комнате, входить в которую у Ихары не было никакого желания, но он уже не мог остановиться. Женщина замерла у двери, подождала, пока Ихара догонит ее, и ворвалась внутрь.
– Отец, – выкрикнула она, словно бы лебезя перед Ихарой. Только бы она не называла его «отцом» все время, подумал он.
Отец Ихары лежал на боку спиной к двери, а теперь перевернулся к ним лицом.
– Ногути-сан, – прохрипел он.
Ногути упала на колени на драную циновку и поклонилась сначала старшему, затем – Ихаре.
– Ваш сын приехал.
Мужчины уткнулись взглядами в противоположные стены. Поглядев по очереди на каждого, Ногути развязала узел на тряпичном свертке:
– Взгляните. Жареная рыба и рисовые лепешки.
Лицо его отца исказилось в гримасе, когда он садился. Ногути обратилась к Ихаре:
– Милости прошу.
Они поели втроем, она – больше всех. Ихара и отец просто поковырялись в еде. Отец хотел выпить сакэ за приезд сына.
– Я счастлива, – произнесла Ногути, рыгнув. – Как будто мы одна семья.
Ихару передернуло.
Его отец был действительно болен – его пожирали алкоголь и Ногути. Один день он бывал в поразительно ясном сознании, а на другой уходил в полное забытье. В дни просветления Ихара пытался, насколько мог, выяснить у отца все о состоянии семейного дела. В результате он обновил все цифры в бухгалтерских книгах, которые отец передал ему. Своей маленькой кистью он правил бухгалтерию, пока рука не онемела.
– У тебя прекрасный почерк, – отметила Ногути однажды вечером. – Ты, наверное, занимался каллиграфией?
Ихара проигнорировал ее – это уже вошло у него в привычку.
– У меня тоже когда-то был хороший почерк, – продолжала Ногути. – Я даже как-то написала стих-другой.
Оттолкнувшись от татами, он выскочил в темноту ночи. Быстрым шагом дошел до маленького храма, в который вступил через тории[38] и остановился перед алтарем.
Ногути подошла к нему сзади.
– Я очень извиняюсь. Я не знаю, что делать с вашим отцом.
Ихара глубоко выдохнул.
– Это уже неважно.
– А вы будете учить меня каллиграфии?
– Нет.
– Вы можете меня учить. Ваш отец говорил мне, что вы ученик школы Дайдзэн.
– Я не могу учить, – сказал Ихара. – Я здесь не для этого.
Ногути стояла рядом, пристально глядя на алтарь.
Кредитор – высокий и тощий мужчина – привел с собой в гостиницу двух громил-сыновей.
– Заплатите мне то, что обещали, – заявил он.
Отец Ихары изогнулся в поклоне так, что совсем простерся на татами. Оголившаяся шея была тонкой, как тростник. Ихара поклонился вслед за свои отцом и произнес:
– Я его старший сын. Я налаживаю наше дело и выплачу вам весь долг. Я только хотел бы попросить о небольшой отсрочке.
– Отсрочке? Нет уж, больше отсрочек не будет.
Двое сыновей-громил быстро прошлись по комнате, переворачивая вверх дном скудный скарб и разнося в щепки бамбуковые дорожные коробы. Они разбили лакированные шкатулки, порвали в клочья книги, мешки и одежду Покончив со всем, взялись за Ихару и его отца – стали бить и пинать их, разорвали всю одежду. Они забрали все жалкие гроши, которые с таким трудом скопил Ихара.
Когда черный туман, окутавший его сознание, рассеялся и уступил место целой радуге боли, первой Ихара увидел Ногути. Она держала над его лицом мокрую тряпку. Женщина склонила голову набок, чтобы получше разглядеть лицо.
– Ихара-сан, – сказала она мягко.
Ихара застонал.
– Что с отцом?
– Ихара-сан, – повторила она еще тише.
Прошла неделя, прежде чем Ихара смог самостоятельно встать. Синяки же сошли только через месяц.
Ногути умудрилась по крохам собрать немного денег, чтобы отправить тело его отца домой – их пожертвовали несколько клиентов, которые отцу сочувствовали. Ихара послал матери известие: он останется в Эдо, пока не закроет семейное чайное дело.
Но после смерти отца оно стоило еще меньше, чем при его жизни. Ихара метался по Эдо, стараясь изо всех сил спасти все возможное и продержаться до выгодного предложения. Устроился на работу к одному из отцовских перекупщиков – там нужно было взвешивать и паковать чай. К концу дня руки становились каменными.
Ногути все еще жила в комнате. Ихара не знал, что с ней делать. Он подумывал дать ей немного денег на отъезд, но отъезд, казалось, не входил в ее планы.
– Ногути-сан, – обратился он к ней однажды вечером. – Почему вы не уезжаете?
Она посмотрела на стену так, будто могла видеть насквозь.
– Вы хотите, чтобы я уехала?
– Нет, – выдавил он.
На следующий день, когда после работы Ихара получил свою первую зарплату, он не пошел сразу домой, вместо этого отправился побродить по улочкам ситамати[39] – нижней части Эдо, как по своему положению, так и по репутации. Проголодавшись, остановился около жаровни с подрумяненным тофу[40] и съел пару шампуров. Приятная тяжесть в желудке и жажда повлекли его к лотку с сакэ. Мысль о смерти отца была мимолетна, и он выпил сначала одну бутылочку, затем другую.
После смерти учителя Ихара забыл, что такое счастье, но теперь, идя домой, он был доволен. По дороге ему попалась маленькая чайная – крыша ее поникла, будто хвост бродячей собаки. Восхитившись ее очертаниями, похожими на хорошую каллиграфию, он вошел.
Чайная была чистая, везде чувствовался налет старины. Посетителей, однако, не было. Престарелая хозяйка вышла из задней комнаты и склонилась перед ним. Ихара сел на тонкую подушку перед низеньким столиком.
Слово «спокойный» – «сидзука» – представляет собой, как полагают, результат абстрактного переосмысления таких понятий, как «прекрасный зеленый цвет», «бесконфликтный», «остающийся чистым» или «желаемое отсутствие движения». Черты иероглифов должны отражать это настроение. Само собой, изобразить их в таком стиле крайне трудно, если сознание неспокойно.
Но каллиграф должен добиваться спокойствия не расслабляющего, а скорее активного – полного единения духовной и физической энергии. В самом деле, сознание занимающихся сёдо коренным образом изменяется в результате настойчивой и целеустремленной практики, но не благодаря сознательному усилию: оно формируется постепенно, пока сознание медленно впитывает в себя подсознание.
Женщина с мягким взглядом, напомнившим ему глаза матери, подала ему теплое влажное полотенце, затем налила чашку чаю. Ихара полюбовался грубой красотой чашки, сделал глоток и поклонился хозяйке. Она ответила поклоном и оставила его в одиночестве. Ихара оглядел скромно обставленную комнату. На одной стене висел хорошо исполненный каллиграфический свиток. Он хотел подняться, чтобы рассмотреть его поближе, когда хозяйка вдруг вернулась с небольшим подносом затейливого рисового печенья.
Ихара полюбовался пристойное время и печеньем, затем взял одно и откусил.
– Очень вкусно, – сказал он. Хозяйка поклонилась и произнесла:
– Извините за вопрос, но откуда вы?
– Из местечка около Фудзи-сан[41], – ответил он и тут же заметил: – Этот свиток… прекрасная каллиграфия.
Женщина обернулась и посмотрела на нее.
– Нет, это неудачный свиток. В касуре нет напряжения, окончания черт слишком резкие. Не хватает равновесия.
Ихара подошел к свитку и посмотрел внимательнее. Каллиграфия все равно поразила его своим мастерством. Укоры хозяйки можно было считать почти безосновательными, хотя, присмотревшись тщательнее, Ихара убедился: у хозяйки наметанный глаз и утонченный вкус. Действительно, касуре – открытое белое пространство на свитке, подчеркивавшее движение кисти, – было местами лишено напряжения, ибо черты были слишком толстыми, окончания же их следовало сделать чуть длиннее, и в результате равновесие слегка портила излишне тяжелая верхняя часть. Тем не менее работа была прекрасной. Ихаре была неизвестна печать мастера. Он вернулся к чаю.
– Видите, я же говорила, – отметила женщина.
– Кто автор?
– Он почти не известен. Мой дед. Извините за вопрос, вы занимаетесь сёдо?
Ихару подмывало сразу же сказать «нет», ведь он не занимался уже много недель. Но он ответил:
– Я был учеником в школе Дайдзэн.
– Дайдзэн! Прекрасно. Тогда вы должны быть мастером.
Ихара поклонился.
– Вовсе нет. Я сын чаеторговца.
– Но ведь Дайдзэн… Я не могу поверить, что вы заглянули в мою убогую чайную.
– Видите ли, сэнсэй Дайдзэн умер.
– Не может быть! В самом деле? Кто же придет на его место?
– Он не назначил себе преемника.
Тушечница досталась Сакате, он руководил школой, ему же и перешел титул сэнсэя Дайдзэн.
Женщина наблюдала, как Ихара ест, и постоянно подливала ему чаю. Когда он закончил трапезу, она обратилась к нему:
– Пожалуйста, пойдемте со мной.
Слово «ябурэтэ» – изношенный, порванный – образовано из иероглифов «камень» и «кожа», и, скорее всего, имел значение «маленький кусочек», что подразумевает «рвать на части». (Последние два знака азбуки образуют отглагольное прилагательное.) Иероглиф «камень» изначально изображал «камень, вырубленный из скалы». Обратите внимание на острые углы штрихов. Острота черт достигается меньшим количеством туши на кисти и более легкими, быстрыми движениями.
Ихара последовал за женщиной через чайную в заднюю часть дома, где стены потрескались, потолок просел, весь пол встал на дыбы, а татами кишели насекомыми. Но все комнаты были такими же чистыми, как и спереди. Они остановились в комнате с таким низким входом, что Ихаре пришлось нагнугься в дверях.
В комнате стоял низкий столик, на котором были разложены тушечница, вощеные печати, бумага, подставка для кистей, груз для бумаги[42] и связка кистей. По всей комнате лежали пачки листов для упражнений, каллиграфические свитки были приколоты к стенам. Узкое окошко впускал0 в комнату от силы два-три луча света.
– Прекрасно, – сказал Ихара.
– Это комната, где занимался мой дед. Как видите, я оставила все так, как оставил все это он.
Ихару потянуло к кистям.
– Прошу вас, – сказала она. – Я была бы счастлива, если бы вы показали мне, какова каллиграфия Дайдзэн.
– Я не упражнялся уже много месяцев. И, кроме того, это комната вашего деда. Я не хотел бы нарушать ее порядок.
– Вы здесь ничего не нарушите – вы лишь окажете ей честь.
– Я был бы счастлив отблагодарить вас за доброту.
Ихара сел за стол и развернул кисти, а хозяйка подала ему воду… Ихара внимательно изучил кисти – для своего возраста они были в хорошем состоянии. Ихара растер брусок туши, смешал ее с водой и положил перед собой лист бумаги. Он очистил сознание, сосредоточился на бумаге и послал свою энергию через кисть.
Строки на бумаге складывались в иероглифы: «спокойный», «истерзанный» и «радостный». Таково ему было в этой чайной. Хозяйка улыбнулась:
– Это совершенство. Теперь я могу умереть с радостью.
– Нет-нет. Это не столь совершенно, как работы вашего деда. Мне нужно практиковаться еще много лет.
– Вы можете заниматься здесь, если у вас нет места в Эдо.
– Спасибо. Я буду очень счастлив.
Хозяйка поклонилась:
– Вы не хотели бы немного сакэ?
– Да. С удовольствием.
Фраза «кимоти-но ии» буквально значит «приятное чувство». Иероглиф «ки» – дух, энергия – произошел от изображения пара, поднимающегося над готовящимся рисом. Два следующих знака – «моти» – от глагола со значением «держать руками», который имеет метафорическое значение «претерпевать». Два последних знака – «но ии» – имеют значение «хороший», «правильный», «красивый» и тому подобное. Обратите внимание на мягкий, округлый характер черт этих знаков в отличие от остроты слова «ябурэтэ». Округлость и сглаженность черт достигаются большим количеством туши на кисти и более сильным нажимом.
Дневник наставника. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.
Ногути спросила, где он был.
– Так, бродил. Смотрел достопримечательности Эдо, – ответил Ихара.
– Я могла бы тебе показать достопримечательности Эдо.
– Думаю, я увидел все. что мне нужно.
– Твой отец любил ходить по Эдо и любоваться видами.
– Мне кажется, их слишком много.
Лицо Ногути устало вытянулось; она подумала немного, затем произнесла:
– Мне жаль, что все так вышло с твоим отцом. Он был хорошим, жизнерадостным человеком.
Ихара встал и открыл бумажную дверь сёдзи, пытаясь немного проветрить комнату.
Киото
Офис Тэцуо Судзуки по-прежнему хранил следы былой роскоши, несмотря на экономический крах, постигший компанию в период застоя. По крайней мере, он выглядел роскошнее неприглядного кабинета Кандо. Сам Кандо смотрел, как застройщик читает его отчет о ресторане якитории его обанкротившихся владельцах. Судзуки сильно сдал за последние несколько лет: кожа стала землистой, глаза налились кровью, в волосах появились седые пряди. Когда пузырь японской экономики лопнул, банки рассыпались, а компаниям пришлось решиться на неслыханные увольнения, империи Судзуки пришлось туго. В конце 1970-х и начале 80-х застройщик кредитовал свою неуемную экспансию вздутыми ценами на недвижимость. Когда же в конце 80-х и начале 90-х все обрушилось, цены резко упали, и обеспечение его кредитов обесценилось едва ли не до нуля. Банки пытались взимать задолженности по ссудам, арестовывая собственность, но было уже слишком поздно. В конце концов, банки бросили эту затею с арестами, решив. что разумнее подождать лучших времен, чем возвращать иену-другую с каждой ссуженной сотни.
Первым провалился проект Судзуки с курортом на Мауи – его гордостью, флагманом курортного филиала империи Судзуки. Когда экономика пошла ко дну, туристы перестали ездить на острова, особенно – в дорогие для отдыха места. В дни дутого благополучия даже обычные «сарариманы»[43] на свои щедрые премиальные могли позволить себе отдых на курорте. Теперь же это было по карману лишь очень богатым людям, а таких осталось крайне мало. Банк отца Ханако вернул курорт себе, но вскоре сам пошел ко дну. Отец Ханако умер вскоре после от сердечного приступа – вызванного, без сомнения, тяжелой депрессией. Мать Ханако проглотила полный пузырек снотворного на следующий день после его похорон.
Кандо было жаль Судзуки. Жаль, несмотря на унижение и психологическую пытку, которым подверг его застройщик. Боль в нем не утихала все эти годы.
– Особо нечего изымать, не так ли? – спросил Судзуки, дочитав отчет.
– Похоже на то. Только оборудование.
– Б/у. Никчемное.
– Практически.
Судзуки вздохнул:
– Никаких денежных активов?
– Нет. Ни иены. – Кандо был рад, что у владельцев не было никакой наличности; Судзуки приказал бы ему забрать все, что у них было.
– Я устал от этого дерьма, – сказал Судзуки. Похоже – себе самому, а не Кандо. И не этому миру. – Гоняйся тут за всякими сраными мамашами и папашами, которые не выполняют условия аренды.
– Будут еще какие-нибудь просьбы? – спросил Кандо.
Судзуки ухмыльнулся детективу:
– Умеешь готовить якитори?
Беркли
Сомнений не было – он держал Тушечницу Дайдзэн. Годзэн взвесил ее в руках, пытаясь решить, что делать дальше. Он предпочел бы оставить ее здесь, в ящике стола, словно бы вообще не находил ее. С другой стороны, если сэнсэй Дзэндзэн не оправится от болезни, члены семьи заберут все вещи и обнаружат тушечницу. Это привело бы к сильному конфузу, а школа Дзэндзэн была бы дискредитирована связью с заблудшим сэнсэем. Кроме того, нужно было думать о традиции и долгой истории состязаний между школами Дайдзэн и Курокава. Тушечница, главный трофей, была такой же неотъемлемой частью состязаний, как само искусство каллиграфии.
Открытие принципиально изменило место Годзэнз в мире сёдо. Он был лучшим учеником двадцать девятого сэнсэя Дайдзэн, а, как известно, лучший ученик в школе Дайдзэн непременно становился следующим сэнсэем.
От этой мысли у него подкосились ноги. Конечно, он здесь – не в школе Дайдзэн. А если бы он в ней был – считался бы он и тогда лучшим?
Решив подождать, что будет дальше с сэнсэем Дзэндзэн, он снова положил тушечницу в коробку. Сэнсэй Дзэндзэн может оправиться быстро, и тогда Годзэну придется забыть о своей находке.
Из передней части дома донесся чей-то голос. Сэнсэй Годзэн стремительно захлопнул ящик, взял метелку и выбежал из комнаты.
– Коннитива, сэнсэй Годзэн, – приветствовал его Мистер Роберт, поклонившись, когда Годзэн вошел в переднюю залу.
– Коннитива, Смит-сан.
– Я извиняюсь за вторжение, но дверь была открыта.
– Ничего страшного. Я убирался. – Годзэн показал метелку.
– Как поживает сэнсэй? Он здесь?
– Он в больнице.
– Что случилось?
– У него был удар. – Годзэн коснулся лба. – Был в коме, но начал постепенно приходить в себя. Врачи считают, что в результате пострадал мозг. Они пока не знают, насколько это серьезно, – по крайней мере, до получения результатов анализов.
– Мне очень жаль все это слышать.
– Может, вы могли бы сходить в больницу и узнать всё подробнее?
С радостью. А где больница?
На Годзэна обрушилось облегчение.
– Я ученик сэнсэя Дзэндзэн, одного из ваших пациентов, – обратился Мистер Роберт к девушке из регистратуры.
– Дзэндзэн? – повторила она и уставилась в монитор.
– Извините, – исправился Мистер Роберт, вспомнив, что говорил ему сэнсэй Годзэн. – Его фамилия Симано.
Девушка посмотрела на него долгим скучающим взглядом, потом набрала имя.
– Его сегодня переводят в другое место. Значит, он или в палате 2-45, или же в реабилитационном крыле. Посмотрите сначала там. Это вниз через холл, потом в конце направо, а потом налево. Спросите у старшей сестры, пускают ли к нему.
– Спасибо, – поблагодарил он, но она уже отвечала на чей-то звонок. Последовав ее инструкциям, он нашел старшую сестру и спросил насчет сэнсэя.
– Его как раз переводят в новую палату. Возможно, это не лучшее время для посещения.
– Каково его состояние?
– А вы?..
– Один из его учеников.
– Понятно. Он преподает японское письмо.
– Сёдо, – поправил мистер Роберт. – Это гораздо больше, чем просто «японское письмо».
– Обычно мы даем информацию только членам се# мьи.
– У него здесь нет никого из родных.
– Мне кажется, я могу вам сообщить: у него из-за аневризмы лопнул кровеносный сосуд. Мы еще не знаем, насколько серьезны последствия, но у него несколько нарушена речь.
– То есть он не может говорить?
Сестра кивнула:
– Он не может ни говорить, ни писать. Это случается, когда после удара оказываются поражены некоторые зоны мозга. Он оправился от комы всего пару дней назад.
– Значит, он не может писать? – спросил он.
– Он только пишет вот эти причудливые каракули.
– Каракули?
– Вот, взгляните. – Она открыла папку и показала ему разлинованный лист из блокнота. На нем фломастером были нанесены какие-то знаки.
– Это что-нибудь вам говорит? – спросила сестра.
– Нет, – ответил Мистер Роберт, перевернув лист. – Некоторые знаки похожи на строки иероглифов, но большая часть напоминает какую-то абстрактную мазню.
Сестра лишь молча пожала плечами.
В глубоком сне
спасенья нет
для меня
от меня.
Бредя по кампусу на встречу с Мистером Робертом – они договорились вместе пообедать, – Тина с удовольствием подставляла лицо теплому солнышку, что проглядывало сквозь туманную дымку. Она вышла с первого занятия профессора Портер по проблеме языка и мозга. Профессор дала им программу курса и попросила прочесть первые три главы ее книги «Влажный язык: как разговаривает мозг». Затем она прочла им вводную лекцию о во многом таинственном процессе создания человеком языка. Все-таки нам известно немногое, объясняла она: в мозгу есть специфические зоны, которым отведены четкие роли в сотворении языка, – околообонятельное поле Брока отвечает за речепроизводство, а зона Вернике[44] – за понимание.
Тина нашла кафе «Нефели» у перекрестка Херста и Юклид, прямо напротив северной границы кампуса. Кафе представляло собой крошечное помещение, забитое столами, отделенными друг от друга лишь несколькими дюймами. Мистер Роберт ждал ее у самой двери.
Стоя в очереди, они вдыхали запахи эспрессо, взбитых сливок и греческих сыров, долетавших от бара и из кухни. Толпа говорила на всех мыслимых языках: испанском, китайском, французском и других, которые Тина не могла определить. Очередь двигалась быстро, и у стойки они заказали сэндвичи. Тина взяла капуччино, Мистер Роберт – чай со льдом. С напитками они протиснулись между столиками к свободному.
Они сделали по паре глотков, когда официант принес сэндвичи: хрустящий хлеб скрывался под слоем копченых красных перцев, оливок, феты и моццареллы, а также помидоров. Они отломили по кусочку этого аппетитного буйства. Мистер Роберт жевал, как обычно, задумчиво, словно пытался ощутить вкус каждой молекулы. Так он делал все – напряженно-сосредоточенно, как требовали на занятиях боевыми искусствами. Но вот наконец проглотил.
– Какие у тебя сегодня были занятия?
– Мозг и язык. У профессора Портер.
– О чем это?
– Названием все сказано. Как мозг производит язык.
Тина принялась резать свой сэндвич на кусочки, которые можно было бы прожевать.
– Своевременно. У моего сэнсэя по сёдо как раз случился удар. Он недавно вышел из комы, но не может ни говорить, ни писать – по крайней мере, ничего осмысленного. Рисует лишь вот такие каракули. Отчасти абстракция, отчасти иероглифы, но во всем вместе – никакого смысла. Это что-нибудь значит?
Тина вспомнила занятия по психологии.
– Похоже на афазию.
– Афазия… – повторил Мистер Роберт. – Это навсегда?
– Я не знаю медицинских аспектов. Может, удастся разузнать у профессора Портер подробнее. Или Уиджи знает что-нибудь.
– Уиджи? – Мистер Роберт посмотрел, как она кладет отрезанный кусочек в рот.
– Это один из аспирантов. Доктор медицины.
– Что это за имя – Уиджи?
– Прозвище, сокращение от Уильяма Джеймса.
– Хм. – Он внимательно посмотрел на стакан с чаем, взял его и сделал глубокомысленный глоток. – Я был сегодня у твоей матери.
– Как она?
– Поначалу вроде бы совсем неплохо, но потом у нее начались боли.
– Спазмы?
– Да, что-то вроде. Судя по всему, очень болезненные.
Тина вспомнила, что косяк, который дала ей Джина, все еще лежит у нее в рюкзаке.
– Она собиралась на работу?
– Да.
– Похоже на маму. Не пропустила и дня, насколько я помню.
Сан-Франциско
– Как муж? – спросила Ханако у Киёми, менеджера ресторана «Тэмпура-Хаус».
Киёми заполняла график работы на неделю, а Ханако складывала салфетки.
– Неплохо, – ответила Киёми. – Можно сказать, даже лучше. На прошлой неделе у него были сильные боли. Говорит, такое чувство, будто он тонет.
У мужа Киёми была легкая форма эмфиземы, хотя, как утверждала она сама, он в жизни не выкурил не единой сигареты. Но с пятнадцати лет работал в прокуренных ресторанах и барах.
В ногах у Ханако закололо, и она сморщилась.
– С тобой все в порядке? – спросила Киёми.
– Все хорошо.
Киёми посмотрела на нее поверх очков:
– Ты уверена?
– Уверена.
Киёми вернулась к своим таблицам:
– Мне очень нравится заполнять эти графики.
– Тебе все нравится, – улыбнулась Ханако.
Киёми задумалась.
– Нет, не все.
– А что тебе не нравится?
Та рассмеялась:
– Не знаю. Что-нибудь есть такое.
Ханако сложила следующую салфетку в замысловатый узел, похожий на цветок. Киёми научила ее этому хитроумному узлу больше двадцати лет назад. А через две недели Ханако уже складывала салфетки быстрее всех в «Тэмпура-Хаусе».
– Что изучает Хана? – поинтересовалась Киёми. – Я помню, ты мне уже говорила.
– Нервную деятельность. Мозг.
– Это я поняла. Там было что-то еще.
Ханако оторвала взгляд от салфетки:
– Язык. Как мы пользуемся мозгом, чтобы говорить и понимать, что нам говорят другие.
– Язык.
– И мозг.
– Язык и мозг. Кажется, я поняла. Хана умная, да? – Киёми показала карандашом на график работы. – Тебе не нужно времени для отдыха?
– Отдыха? Зачем это мне отдыхать?
– Сделаешь перерыв. Побудешь с Ханой, раз она сюда вернулась.
Ханако покачала головой:
– Она теперь в университете, у нее нет для меня времени.
– Я что-то не припомню, чтобы в последние годы ты брала отпуск.
– Я ездила к Хане на выпуск в Сан-Диего.
– Всего на два дня. Это не отпуск.
– Мне не нужен отпуск… – Гримаса исказила ее лицо, когда ногу скрутило спазмом.
– Вот видишь. Ты опять… так сделала.
– Что сделала?
– Эту гримасу. Вот так. – И Киёми скривилась, изображая боль.
– У меня все хорошо, не волнуйся.
Ханако сгребла кипу салфеток и начала раскладывать их по столам.
Интерлюдия
Вверх по Пауэлл
Май 1977 года
Сан-Франциско, Калифорния
Набитый скалящимися туристами, вагончик фуникулера полз вверх по Пауэлл-стрит, проплывая мимо Ханако, когда она входила в ресторан «Тэмпура-Хаус». Она открыла дверь и заглянула внутрь. Персонал убирался после обеденного часа пик, обслуживал нескольких оставшихся клиентов и готовился к наплыву толпы, которая обычно атаковала ресторан во время ужина.
– Одна будете обедать? – окликнула ее официантка, одетая в кимоно.
– Нет, извините, – ответила Ханако. – Я хотела бы устроиться официанткой.
– Понятно. Тогда пойдемте.
Ханако пришлось чуть ли не бежать за официанткой – та, не снижая скорости, подхватила по пути несколько пустых тарелок. Они прошли за норэн[45] – разделенную надвое короткую занавеску – и оказались в маленьком кабинете. Официантка дала ей заполнить анкету, велела ждать управляющую и тут же поспешила в зал, захватив с собой переполненную пепельницу.
Ханако уже почти все написала, когда в комнату вошла японка. Она представилась по-японски и взяла листок. Просмотрела его.
– Вы живете на углу Буш и Тэйлор, совсем рядом. Эго хорошо. Не придется пользоваться городским транспортом. На нем и за год не доедешь. – Женщина коротко улыбнулась. В уголках глаз возникло и тут же пропало несколько морщинок. Затем она спросила по-английски: – Сколько времени вы уже в Сан-Франциско?
Ханако понадобился миг, чтобы тоже перейти на английский:
– Две недели.
– Когда можете приступить?
– Вы меня берете?
– Да.
– Но у меня нет опыта работы.
– Эго не проблема. Втянетесь быстро.
Ханако не была уверена, что правильно поняла смысл последней фразы. Управляющая показала на анкету:
– В Кансае вы окончили женскую гимназию. Это очень хорошая школа. Прилично владеете английским. Мы покажем вам, за какие веревки тут дергать, и через пару часов будете у нас тут летать, будто родились в воздухе.
Ханако кивнула раз, опять не очень понимая, о чем собеседница толкует. Управляющая повертела в руках пачку, но сигарету доставать не стала.
– Есть что-то еще, не так ли? – спросила она по-японски.
– Что-то еше?
– Мне кажется, вы хотите что-то рассказать.
– Вероятно, следует. – И Ханако сделала глубокий вздох.
– Вы ждете ребенка?
Вопрос управляющей прозвучал раньше, чем Ханако открыла рот Поразительно. Наверное, ей кто-то уже сказал. Управляющая сочувственно улыбнулась ей:
– Все в порядке. У нас такое бывало раньше.
Ханако смущенно уставилась на свои руки.
– Какой месяц?
– Два с половиной.
– Хорошо, три-четыре месяца можем на вас рассчитывать. Побольше мяса на костях в любом случае будет вам к лицу. Сможете вернуться после родов, как только захотите. Я знаю тут пару старушек, которые сидят с детишками.
– Большое спасибо.
– Сможете потренироваться сейчас и поработать вечером? Мы ждем несколько тургрупп из Японии. Они оголодают после целого дня тряски в автобусе, пока пялятся на достопримечательности.
– А это генератор льда, – объясняла Киёми, официантка, проводившая ее в кабинет. – Не оставляй совок во льду. Санитарному инспектору это не нравится.
– Да, – ответила Ханако.
– Иногда он застревает – лед, то есть, – поэтом)' придется по нему вдарить… вот тут. – Киёми нагнулась и сунула голову в камеру. Потом залезла внутрь рукой и шарахнула кулаком в стенку изнутри. В лоток обрушился каскад льда. – Видишь? Обожаю эту машину.
Ханако наклонилась и тоже заглянула внутрь:
– О’кей.
Когда Ханако выпрямилась, Киёми уже стояла у машины с напитками.
– Вот, смотри. – Она поднесла стакан к соплу крана. – Жмешь тут и из него польется. Вот так. Мне эта штука тоже нравится. Домой бы такую.
– Да, понятно.
– Если кола кончается, или типа того, она шипит, вот так – пшш, пшш. Значит, нужно идти на кухню и наорать на посудомоя, чтоб заменил колу, или что там пшикает.
– О’кей.
– Ну вот вроде и все. Есть вопросы?… Нет? Хорошо. Теперь мне пора. Сегодня у меня выходной. – Она помедлила в дверях. – А я люблю выходные.
Беркли
– У нас много работы, поэтому давайте начнем, – провозгласила профессор Портер. Аспиранты Портер, собравшиеся в одном из конференц-залов института, постепенно прекратили разговоры и обратили взоры на нее. – Я хотела бы поприветствовать Тину на ее первом научном семинаре. Я знаю, вы все уже с ней познакомились, поэтому представлять ее дальше нет необходимости. Давайте начнем с сообщений. Пожалуйста, Говард.
Говарду Клиэру было под тридцать, хотя темные круга под глазами значительно старили его.
– Я анализирую данные, – начал он, – собранные этим летом у пациентов-афатиков. Вырисовываются интересные выводы относительно возможной роли под-чечевицеобразных тканей в процессе формирования порождающей грамматики. – Его доклад продолжался несколько минут. Тина вначале кое-что конспектировала, но потом совершенно потерялась в терминологии и разнообразных изысканиях, о которых говорил Говард. Насколько можно было судить, речь шла о пациентах, которые страдали от различных травм головного мозга – опухолей, вызванных болезнью или несчастным случаем, инсультов, ушибов, – что, в свою очередь, привело к нарушению речевой функции. Он часто поминал «афазию».
