Текст книги "Четвертое сокровище"

Автор книги: Тодд Симода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Это я. Извини, что так поздно.

– Тина?

– Мама упала на лестнице и повредила лодыжку.

– Хочешь, чтобы я приехал?

– Я знаю, что не могу просить…

– Не вопрос. Она лежит?

– Да. Мы приложили лед и подняли ногу вверх.

– Молодцы.

Положив трубку, она набрала собственный номер. Ответил автоответчик. Тина оставила сообщение:

– Я остаюсь у мамы. – И все. Ей больше нечего было добавить.

Ханако уже в третий раз повторила:

– Извините, что заставила вас ехать в такую даль.

– Ничего страшного, мэм. Только скажите, если больно.

Ханако вздрогнула, когда он коснулся ее лодыжки, но промолчала.

– Ма, ты должна сказать ему, если тебе больно.

– Не думаю, что перелом, – успокоил Уиджи. – Но точно сказать трудно из-за опухоли. Нужно сделать рентген.

– Или МРТ? – предложила Тина.

– Конечно, тоже пойдет. Только значительно дороже.

– Если мы не сделаем его сами, – заметила Тина.

Уиджи улыбнулся:

– У нас уже есть опыт работы с «Эйч-5100».

– Потерпишь до Беркли? – спросила Тина у матери.

– Беркли?

– Надо выяснить, нет ли у тебя перелома. Можем поехать в Беркли или в больницу.

Ханако кивнула.

– Как мы ее спустим на пять этажей вниз? Чертов лифт.

– Думаю, придется нести на руках.

Три часа спустя Уиджи положил Ханако на ее кровать.

– Спасибо, что поднял ее сюда, – сказала Тина.

– Пустяки, – ответил он, еле переводя дух. – Как вы себя чувствуете, мэм?

– Прекрасно. Извините, что доставила вам столько хлопот. Аригато годзаимас^[66].

– Никаких хлопот, – успокоил Уиджи. – Хорошо, что нет перелома.

– Лодыжка не сломана, – сказала Тина, стоя у кровати, – хотя нога в скверном состоянии. Тебе нельзя будет несколько дней наступать на нее. Так, Уиджи?

Он подложил подушку ей под лодыжку.

– Точно так. Здесь все растянуто и повреждено из-за падения. Завтра приду и осмотрю. – Он глянул на часы. – Точнее, сегодня.

– Извини, – сказала Тина, – уже поздно.

Уиджи и Тина зашли в гостиную. Он сел на диван, Тина устроилась на полу.

– Почему ты всегда сидишь на полу?

– Так удобнее. К дивану тело нужно специально приспосабливать.

– Как скажешь.

– Как ты думаешь, лодыжка заживет?

– Должна. Если она будет о ней заботиться. Когда опухоль спадет, не помешает пройти курс физиотерапии.

– А склероз не замедлит выздоровление?

^{Для начинающих постигать искусство сёдо поучительным будет обратить внимание на ключи иероглифов. Филология кандзи началась три тысячи лет назад в Китае с буквальных рисунков повседневных предметов. Иероглифы принадлежат к тому роду примитивных рисунков, которыми и сегодня пользуются обычными люди без художественных наклонностей. Когда пытаются описать какие-то физические объекты. Эти примитивные линии превратились в абстрактные иероглифы, которые мы имеем сегодня. Например, первоначально солнце изображалось в виде простого круга с точкой или чертой посредине. Эта пиктограмма постепенно стала квадратной, так что сейчас этот иероглиф по форме больше напоминает ящик или коробку. Так конкретное стало репрезентативным, а изображение превратилось в абстрактный символ, потерявший первоначальное значение. Вернуть абстрактному символу конкретное и глубокое значение – задача каллиграфа.}

Уиджи задумался.

– Не могу сказать точно. Надо порыться в литературе. – Он повернулся и посмотрел в окно. – Прекрасный вид.

– Прекрасные виды – в нескольких кварталах отсюда, выше по склону.

Уиджи продолжал смотреть в окно.

– И все-таки это город. Мне пора идти, пока не наступило утро.

– Можешь оставаться, сколько захочешь. – Тина обхватила руками колени. – Еще раз спасибо.

Уиджи сполз с дивана и сел радом с ней.

– На здоровье.

Он обнял ее за плечи и притянул к себе. Тина отдалась его поцелую. Значительно позже она встала:

– Пойду посмотрю, уснула ли она.

Тина прошла в коридор и заглянула в спальню. Дыхание матери было глубоким и ровным. Тина тихо прикрыла дверь и вернулась к Уиджи.

Он ушел перед рассветом. Тина, свернувшись калачиком, лежала на своей кровати. Она то засыпала, то снова просыпалась, пока вдруг не услышала грохот из материнской спальни. Тина встала, влезла в джинсы и открыла дверь:

– Ма?

Ханако сидела на постели, поставив здоровую ногу на пол. Стул был опрокинут. Похоже, она пыталась опереться на него, чтобы встать.

– Что случилось?

– Мне нужно в бэндзё, – сказала она, назвав туалет японским просторечием.

– Я бы тебе помогла.

– Я пыталась тебя позвать.

– Не слышала. Извини, наверное, уснула.

Тина помогла ей дойти до туалета и вышла на кухню. Поставила воду и попыталась отыскать что-нибудь на завтрак. Удалось найти только хлеб, малиновый джем и маленькие банки с апельсиново-ананасовым соком.

Когда Ханако крикнула, что хочет выйти, Тина опять помогла ей. Ханако захотелось посидеть с дочерью на кухне: она сказала, что не в силах больше лежать в постели. Тина поставила два стула друг напротив друга и помогла матери сесть на один. Сходив за подушкой, подложила ее матери под ногу.

– Чаю?

– Я сама приготовлю, – ответила Ханако.

– Сиди. Я справлюсь. И попробую сделать как надо. Есть хочешь?

– Немного, – призналась Ханако.

– Тост и сок подойдут?

– Я буду то же, что и ты.

Тина достала две тарелки и отрезала еще пару ломтиков хлеба. Она следила за чайником, чтобы снять его до того, как он перегреется.

– Ма?

– Да?

– Почему ты выбежала из квартиры?

Ханако долго молчала.

– Гомэн, нэ^[67]? Не знаю.

^{«Таку» – одна из базовых черт «эйдзи хаппо». По форме эта черта напоминает черту «рё», но пишется с постоянным нажимом на кисть – в отличие от «рё», которая требует постепенного уменьшения нажима. Очень важно начало черты: твердое, но легкое касание – как и нужно подходить к жизни во всех ее проявлениях.}

^{Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

Пока Хана принимала душ, Ханако снова достала рисунки сэнсэя. Они менялись всякий раз, когда она смотрела на них, вызывая в памяти разные мгновения жизни, разные места. Некоторые напоминали примитивные пиктограммы – в них чувствовалось что-то животное. От них исходило такое ощущение, словно это писал человек, живший тысячи лет назад, и, царапая значки на костях или черепашьих панцирях, стремился пережить в них свой короткий век.

Интерлюдия

Превращение в ничто

Март 1977 года

Кобэ, Япония

Тэцуо отсутствовал уже неделю, когда Ханако наконец поверила, что он действительно уехал. Как минимум – на два месяца. Теперь ей не приходилось заниматься поспешно и убирать каллиграфические принадлежности. Не нужно было торопиться домой после занятий, чтобы приготовить ужин. С ее души упала самая тяжелая ноша: ей не нужно было ждать.

В тишине хорошо изолированного от внешнего мира дома она слышала шорох кисти, когда та скользила по шероховатой поверхности рисовой бумаги. Сосредоточившись, она могла даже расслышать, как льется на бумагу тушь, как она засыхает. В тишине она слышала свои мысли: о каллиграфии, о сэнсэе, о тушечнице – Четвертом Сокровище.

В тишине она ощущала скольжение своей души. Она чувствовала это и раньше – после того, как уехала из дома в школу, в Киото. Она знала, что означает это чувство, и боялась его. Чем больше она занималась сёдо, тем больше она скользила. А чем больше скользила, тем больше ее Притягивала сила этого скольжения.

Ослабь контроль над сознанием, говорил ей сэнсэй Дайдзэн, позволь подсознанию сделать все. Именно оно обладает наибольшей силой, но это лишь маленькая часть айсберга, скрытого под водой. Подсознание – вода, говорил он, – великий океан, сознание плавает и дрейфует, повинуясь его течениям, постепенно растворяясь и превращаясь в ничто.

Сан-Франциско

Кандо ожидал приезда Арагаки в гостиничном номере. На следующий день после того, как детектив увидел Ханако, он сел на электричку до Беркли и нашел школу японской каллиграфии Дзэндзэн. Когда он постучал, ему открыл дверь японец лет тридцати с лишним.

– Сэнсэй Годзэн?

– Да?

– Я Кандо.

Имя поначалу ничего не сказало Годзэну, но через секунду его челюсть задергалась и он, заикаясь, спросил:

– Детектив из Киото?

Кандо подтвердил, что действительно являлся детективом из Киото. Они с Годзэном зашли, и наставник сёдо провел детектива в общую комнату школы. Кандо отказался от чая и сразу перешел к делу

– Я здесь, чтобы организовать встречу между вами и сэнсэем Дайдзэн.

– Встречу? – переспросил Годзэн.

– Как можно скорее, разумеется. Послезавтра вам будет удобно?

Наставник вздохнул.

– Да.

– Хорошо. – Кандо посмотрел по сторонам. – А Симано здесь?

Годзэн начал было что-то говорить, но тут же осекся.

– Не беспокойтесь. Я не стану ничего предпринимать. Я просто хочу удостовериться, что сэнсэю Дайдзэн стоит ехать в такую даль из Киото. – Кандо встал. Он стоял неподвижно, сверля взглядом Годзэна.

– Да, он здесь, – ответил наставник. Он поднялся и провел детектива в мастерскую. Постояв у входа, они понаблюдали с минуту, затем вернулись обратно в общую комнату. Усевшись, Кандо перешел к делу:

– Итак, расскажите, что произошло.

Вернувшись из Беркли, он позвонил Арагаки, чтобы сообщить, что договорился о встрече. Годзэн встретит его в аэропорту.

– Сэнсэй? – обратился Годзэн к мужчине, который отделился от толпы пассажиров, вышедших из зоны таможенного контроля.

– Годзэн? – ответил Арагаки.

Сэнсэй Годзэн глубоко поклонился, так что его корпус стал параллелен полу.

– Большая честь познакомиться с вами, сэнсэй.

Годзэн выпрямился и взял сумку Арагаки. Они молча прошли через аэропорт. Годзэн попытался вспомнить удобные разговоры ни о чем, в которых так сильны американцы: «Как прошел полет? Бывали раньше в Сан-Франциско? Я уже много лет поклонник вашей каллиграфии». Но тридцатый сэнсэй Дайдзэн не походил на того, кому такие разговоры придутся по вкусу.

Выйдя наружу, Арагаки глубоко вдохнул теплый воздух и двинулся за Годзэном на парковку. Тот показал на свою машину – не подходившую, естественно, для транспортировки такой уважаемой особы, но арендовать лимузин Годзэн был не в состоянии. Он уже и так сильно потратился, сняв сэнсэю номер в гостинице в Сан-Франциско на три ночи по двести долларов.

Они ехали молча по оживленному скоростному шоссе 101 из аэропорта в город. Ладони Годзэна покрылись потом, так крепко вцепился он в руль. Когда показались небоскребы деловой части города и машина стала подниматься по холму, Арагаки произнес:

– Прекрасно. – Годзэн немного расслабился.

Они подъехали к отелю «Мияко» в Японском квартале. Годзэн провез сэнсэя в окружную, чтобы тот смог увидеть мост Золотые Ворота («Прекрасно», – вымолвил сэнсэй Дайдзэн снова.) Годзэн принес багаж наставника в фойе, где они, зарегистрировавшись, получили ключ от номера. Коридорный взял сумку и поехал с ними на лифте. У двери в номер Арагаки Годзэн поклонился и сказал, что подождет сэнсэя в фойе, пока тот освежится с дороги.

В комнате Кандо зазвонил телефон: то был Арагаки.

– Что мне делать теперь? – спросил он.

– Каково ваше впечатление о Годзэне?

– Нервничает, но искренний.

– Думаю, вы можете подойти к нему именно с этой стороны. Но если потребуется помощь, звоните.

Годзэн прождал почти час, когда наконец сэнсэй Дайдзэн появился в фойе. Годзэн опять поклонился и поинтересовался, хорош ли номер. Арагаки ответил кивком. Они сели в тихом уголке фойе.

– Спасибо за то, что вы связались с Кандо насчет Тушечницы Дайдзэн, – начал Арагаки. Это было его самое длинное высказывание с момента приезда.

– Не за что, пустяки.

– Нет, не пустяки. Я должен спросить вас прямо: что вы хотите в качестве вознаграждения за возвращение тушечницы в школу Дайдзэн?

Годзэн замялся.

– Хочу?.. Мне ничего не нужно, сэнсэй.

– Кандо сказал, что вы изменили свое первоначальное намерение вернуть тушечницу.

Годзэн почувствовал, как температура его лица повысилась на несколько градусов.

– Да, ситуация изменилась.

– Кандо проинформировал меня и об этом. Насколько я знаю, у сэнсэя случился удар.

– Сильный удар. Инсульт. Он больше не может говорить, и, похоже, не понимает, когда к нему обращаются.

– Расскажите мне подробнее о его абстрактных рисунках. Это не каллиграфия?

– Нет. Он может держать кисть и пользоваться ею, но в его рисунках не видно смысла. Некоторые черты напоминают элементы иероглифов или ключи, но как целое это – не иероглифы.

– Скверно, скверно, – покачал головой Арагаки. – На что они похожи?

– Трудно описать. Нужно увидеть своими глазами.

– Конечно, было бы неплохо. Поедем сейчас?

Годзэн сделал глубокий вдох.

– Да, сэнсэй.

Беркли

С колотящимся сердцем, покраснев, Арагаки заглянул в мастерскую сэнсэя Дзэндзэн. Поначалу он не узнал своего соперника – волосы его совершенно поседели, а всегда идеальная посадка уступила место неуклюжей, скособоченной позе. Арагаки тихо вошел внутрь и сделал шаг к столу, за которым работал сэнсэй Дзэндзэн. Увидев тушечницу, Арагаки глубоко вдохнул.

Сэнсэй Дзэндзэн повернулся на звук. Невидящим взором он посмотрел на Арагаки и вернулся к своей кисти и бумаге.

Тина вышла из электрички в центре Беркли и пошла за толпой к эскалатору Она оставила Киёми на несколько часов с матерью, чтобы самой съездить на занятия. Снаружи, на солнцепеке не по сезону побиралась спустя рукава кучка бездомных подростков; с ними, вывалив языки, сидела пара щенков. Кружки для подаяния у них были из бумажных стаканчиков ресторана «Большой глоток». Три седые женщины держали транспарант с лозунгом протеста: «Калифорнийский университет – создатель ядерной бомбы». Высокий белый мужчина раздавал листовки. Маленький афроамериканец продавал выпечку в пользу Церкви Ислама.

От университета Тина пошла к школе сэнсэя. Приятно прогуляться по свежему воздуху: спала она всего несколько часов, в основном – сидела с мамой, и, задремав в электричке по пути сюда, приехала несколько обалделой. Дойдя до школы сэнсэя Дзэндзэн, она увидела перед зданием машину Годзэна. Постучав, она вошла и позвала:

– Э-эй?

Из мастерской сэнсэя вышел Годзэн.

– Здравствуйте.

– Как сэнсэй? – спросила Тина.

– Нормально. Как и раньше, то есть. – Годзэн повернулся и посмотрел через плечо. – Я здесь вместе с другим учителем сёдо. Из Японии. Другая школа каллиграфии.

– Я просто хотела сообщить, что мне, вероятно, придется сократить время дежурства у сэнсэя. С мамой произошел несчастный случай.

– Мне очень жаль, – ответил Годзэн. – Конечно, вам следует заботиться о матери.

– Я все равно помогу ухаживать за сэнсэем. Только Не смогу уделять столько времени, как раньше.

Годзэн кивнул:

– Разумеется.

После небольшой паузы Тина спросила:

– Я могу увидеться с сэнсэем? У него может быть для меня новая каллиграфия.

Годзэн помялся.

– Думаю, можно. – Он направился к двери в мастерскую, Тина – следом.

В мастерской Годзэн представил ее Арагаки, который рассматривал абстрактные рисунки сэнсэя Дзэндзэн.

– Ее друг – Роберт-сан – один из учеников нашей школы.

Арагаки, низко поклонившись, выпрямился. Тина тоже поклонилась.

– Хадзимэмаситэ. Додзо ёросику^[68].

– Вы говорите по-японски? – спросил Арагаки медленно, однако на приличном английском.

– Нет, чуть-чуть. Гомэн насай.

Арагаки отмахнулся от ее извинений, как от мухи.

– Годзэн рассказал, что вы помогаете ухаживать за сэнсэем. Вы врач? Извините, но вы такая молодая.

– Я студентка Калифорнийского университета. Изучаю неврологию.

Арагаки посмотрел на Годзэна, который перевел последнее слово на японский.

– Прекрасно. Что вы можете сказать о состоянии сэнсэя? Пожалуйста, учтите, что я не очень разбираюсь в медицине и науке.

– Инсульт повредил языковой центр его мозга. Врачи не знают, насколько это серьезно. Мы знаем, что он не может говорить, поскольку зоны, отвечающие за речь, практически полностью поражены. Мы не знаем, понимает ли он, что ему говорят, хотя создается впечатление, что он слышит, но зоны мозга, помогающие понимать речь, тоже повреждены… Он по-прежнему владеет кистью, но уже не может писать так, как писал до инсульта. Мы не знаем, что значат его рисунки, если они вообще несут в себе какой-либо смысл.

Арагаки внимательно выслушал.

– Спасибо. Я практически все понял. Вы сможете вернуть его способность к общению?

– Извините, нет. Я только пытаюсь лучше понять его теперешнее состояние. Может, мне удастся выяснить, что значат его рисунки.

Арагаки кивнул.

– Как вы сами сказали, если они вообще что-то значат.

Когда Тина взяла пачку рисунков сэнсэя и ушла, Арагаки сказал:

– Поразительно.

Годзэн недоуменно посмотрел на него.

– Вы не видите?

– Извините, чего?

– Сходства? Не видите?

Годзэн был в полном недоумении.

– Ну ладно, не важно.

Самое первое

что мне нужно

сделать

Тина стояла вместе с Уиджи и Джиллиан у конференц-зала, где только что завершился семинар профессора Аламо.

– Прекрасный доклад, Уиджи, – сказала Тина.

– Спасибо, но не думаю, что он понравился Аламо. Он все время дергал бровью.

– Я заметила, – подтвердила Джиллиан. – Хотелось ему врезать.

– Может, ты говорил что-то провокационное, – заметила Тина.

– Спасибо, не думаю, – ответил Уиджи. – Раз уж заговорили об Аламо – ты не хотела бы побеседовать с ним?

– Вообще-то я собиралась домой – посмотреть, как там мама. Тетя Киёми ждет меня дома. О чем он хотел поговорить?

– Он очень заинтересовался тем экспериментом, который мы провели с учителем каллиграфии.

– Уиджи… – начала Тина с нотками упрека в голосе.

– Вы прямо движители науки, – перебила Джиллиан. – А я пойду займусь чем-нибудь поинтересней.

– Две минуты, – сказал Уиджи Тине, когда Джиллиан ушла. – Обещаю.

Когда они вошли в кабинет Аламо на третьем этаже института, профессор развернулся к ним в кресле на колесиках и махнул Уиджи, прося закрыть дверь. После чего он жестом пригласил Уиджи и Тину сесть. Тина пожалела, что не ушла домой.

Аламо закинул ногу на ногу, сложил руки на колене.

– Уильям рассказал, что вы натолкнулись на интересный случай. Японский учитель каллиграфии с симптомами аграфии.

– Да. Он сэнсэй моего друга. – Она подумала, что нужно бы сказать «бывшего любовника», но ей не нравилось такое выражение.

– Уильям рассказывал мне кое-что о сэнсэе, а также о том, что вам удалось сделать очень интересные снимки, показывающие его состояние в процессе рассматривания его собственных рисунков.

– Мне кажется, что они представляют некоторый интерес, но, конечно, я только начинаю разбираться во всем этом.

– Разумеется, и в этом мы как раз можем помочь. Мы, – профессор Аламо кивнул на Уиджи, – будем рады стать вашими научными партнерами в этом начинании. Фактически я готов финансировать это мероприятие, а также, кстати, и весь процесс вашего обучения здесь. Есть парочка грантов, которые я могу выудить.

– Спасибо за предложение, – медленно проговорила Тина.

Профессор Аламо поднял руку.

– Я понимаю, что Портер – ваш научный руководитель и у нее есть источники финансирования на этот год. Но, между нами, ее финансовые перспективы не дают повода для оптимизма. Может случиться, что год-два она будет без денег. Разумеется, финансирование – не самое важное. Главное – какому исследованию посвящает себя ученый, его качество, его значимость. «Большая Наука», как я это называю. Сейчас Портер занимается хорошим делом, нужным, не поймите меня превратно. Но то, чем занимаемся мы, – он опять взглянул на Уиджи, – это Большая Наука, та, под которую выделяют большие гранты, которая приводит к большим контрактам с издательствами, большим креслам в больших университетах. К большим премиям. – Тина вдохнула и начала было говорить, но Аламо продолжал: – Большой науке нужны лучшие исследователи, лучшее оборудование, лучшее всё и лучшие во всем. – Он поменял ноги и откинулся на спинку стула, руки легли на бедра. – Но даже при всех этих условиях порой не обойтись без счастливой случайности, прорыва. Учитель каллиграфии может оказаться таким прорывом. С его помощью, и с вашей, мы могли бы сделать существенный шаг вперед в понимании того, как сознание и тело формируют субъективный опыт.

Тина слегка кивнула, показывая, что понимает.

– Может, я покажусь наивной, но мне кажется, что случай с сэнсэем не будет единственным.

– В этом-то и вся проблема, – заметил Аламо. – Степень повреждения мозга у каждого больного различна. Все зависит от обширности поражения мозга, то есть от степени серьезности и расположения пораженной зоны. Судя по снимкам сэнсэя, которые мне показал Уильям, мы, скорее всего, имеем дело с сочетанием параметров, идеально подходящим для наших целей. Выигрышный случай, так сказать.

Тина повернулась к Уиджи. Тот уставился в пол перед собой. Аламо продолжал:

– Само собой, вы будете участвовать в исследованиях, публикациях и разделите почет и славу. Иначе и быть не может. Я понимаю, что это большая нагрузка для докторанта первого года. С другой стороны, это подходящий момент, чтобы перейти к нам, пока вы не оказались слишком глубоко вовлечены в исследовательские программы профессора Портер. Для нас критично начать работать с сэнсэем с серии сложных тестов, когда его мозг меняется, заново соединяет цепи, как мы говорим.

– Алонсо, – подал голос Уиджи. – Может, пусть она подумает? А то ей нужно домой.

Профессор Аламо кивнул:

– Да, извините, я слышат о вашей матери.

– Спасибо. Мне бы действительно не помешало немного подумать об этом.

– Конечно. Давайте вскоре снова поболтаем. Вы понимаете, в таких случаях, как с сэнсэем, фактор времени играет решающую роль. Если будут вопросы, с удовольствием на них отвечу.

Тина и Уиджи встали.

– Кстати, Кристина, – заметил напоследок профессор Аламо, – вы очень неплохо работаете в нашем семинаре.

– Спасибо. Приятно это слышать.

Сан-Франциско

Из окна материнской квартиры – ставшей и ее квартирой, пока она не найдет новое пристанище, – Тина смотрела, как с наступлением рассвета тускнеют городские огни. Прошлым вечером она уснула всего через час после ужина с матерью. Тина приготовила самое простое: рис, жареный тофу и салат. Ханако поела совсем чуть-чуть, сказав, что есть слишком жарко – температура в тот день поднялась до 98°^[69] – и легла обратно в постель. Тина попробовала почитать что-то из домашнего задания, но заснула на первом же абзаце.

Когда над горизонтом показался краешек солнца, Тина встала с дивана и пошла на кухню. Она отыскала баночку растворимого кофе: для начала хватит, но скоро придется выкроить время для похода в магазин, если она собирается и дальше здесь жить.

Тина приготовила кофе и тост и уселась за кухонный стол читать статью для семинара профессора Аламо, но никак не могла сосредоточиться. Казалось, что она деградирует, движется обратно в своем образовании, теряя знания и понятия, словно часы, которые вдруг пошли назад. Зря Уиджи рассказал профессору Аламо о сэнсэе – это лишь все усложнило.

Она попыталась сосредоточиться на статье.

Мать проснулась, когда Тина успела прочесть всего несколько страниц. Тина помогла матери пройти до туалета, та покривилась от боли, задев больной лодыжкой за косяк.

– Ой, – тихо вскрикнула Тина.

Когда Ханако вышла, Тина довела ее до кухни.

– Тетя Киёми придет сегодня пораньше. А мне нужно в университет, у меня куча дел. Тебе нужно что-нибудь в магазине? Зайду на обратном пути.

– Иэ, сумимасэн. Извини, что тебе приходится так много мной заниматься.

– Все нормально, ма. – Тина поставила воду для чая. – Ты уже, наверное, знаешь, что мы с Мистером Робертом расстались. Ты не возражаешь, если я поживу у тебя немного? Пока не найду другого места.

Ханако нахмурилась:

– У тебя все будет нормально?

– У меня не было времени подумать об этом.

Тина открыла дверь их квартиры. – Эй? – позвала она.

– Мы здесь, – откликнулся из гостиной Мистер Роберт.

Тина положила рюкзак в кабинете и прошла в гостиную. Мистер Роберт, Арагаки и Годзэн встали. На кофейном столике стояли чайник и три чашки.

– Рад вас видеть снова, – сказал Арагаки.

Годзэн украдкой взглянул на нее.

Все уселись – кроме Мистера Роберта, который пошел за новой чашкой.

– Извините за вторжение в ваш дом, – сказал Арагаки.

– Вы не вторгаетесь, – успокоила Тина. Она хотела лишь взять свои вещи и уйти, рассчитывая, что Мистера Роберта дома уже не будет.

– Мы хотели поговорить с вами, – обратился к ней Арагаки, – поэтому хорошо, что вы вернулись.

– Вообще-то я не собиралась задерживаться надолго. Так, забрать некоторые вещи.

– Понимаю, – ответил Арагаки. – Я здесь по поводу одного события, которое произошло несколько лет назад, если точнее – более двадцати. Я думал, проблема уже давно решена, но недавно дело приняло новый оборот. – Арагаки сделал паузу и, слегка улыбнувшись, продолжил: – Я хотел бы задать вам один вопрос, Судзуки-сан. Как давно вы знаете сэнсэя Дзэндзэн?

– Совсем недолго, с конца прошлого месяца. – Она показала на Мистера Роберта, который уже вернулся с чашкой. – Это он познакомил нас после того, как с сэнсэем случился удар.

Арагаки кивнул:

– Это мне известно. Но ваша мать знала его раньше, не так ли?

– Она рассказала Мистеру Роберту о школе каллиграфии.

Арагаки снова кивнул.

– Ваша мать, должно быть, говорила с вами о нем раньше? Мистер Смит сказал мне, что она очень высоко отзывалась о сэнсэе.

– Никогда не слышала, чтобы мама упоминала о сэнсэе Дзэндзэн, – ответила Тина.

– Понятно, – сказал Арагаки. – И вы ничего не слышали о Тушечнице Дайдзэн?

– О чем?

– О Тушечнице Дайдзэн, – повторил Арагаки. – Сэнсэй Дзэндзэн в прошлом в Японии был главой школы каллиграфии Дайдзэн.

– Нет. Никогда не слышала, чтобы она упоминала об этом.

– Понятно. Домо аригато^[70]. – Арагаки встал. – Думаю, нам не следует вас больше задерживать.

В спальне Тина пыталась решить, что же из одежды взять с собой, как вдруг вошел Мистер Роберт.

– Тебе не обязательно съезжать, – сказан он.

– Обязательно.

– Я хотел сказать, что съеду я.

– Спасибо за предложение. Но в любом случае мне нужно присматривать за мамой. – Тина взяла пару джинсов и маек и засунула их в рюкзак.

– Как она? – поинтересовался Мистер Роберт.

– Не очень довольна. Конечно – сидеть взаперти весь день.

– Представляю.

Тина положила в рюкзак несколько пар носков.

– По какому поводу все эти расспросы? Они были все-таки слишком личные.

– Может, ему было просто интересно.

– А что это за тушечница?

– Про это я вообще ничего не знаю.

– Это имеет какое-нибудь отношение к твоей просьбе держаться подальше о сэнсэя?

– Я тебе уже сказал, с чем это было связано.

– То есть надо уйти из твоей жизни. – Тина застегнула рюкзак. – Не проблема.

Беркли

Тина завезла одежду к маме и поспешила обратно к электричке. Вошла в поезд и села. До Беркли она успела дочитать начатую статью, причем поняла почти три четверти – заметный прогресс.

Она зашла в «Полуноту», взяла латтэ на вынос и поспешила в институт.

Было по-прежнему жарко, и все ходили в шортах и коротких топах.

В институте Говард работал на компьютере в их кабинете. Тина поставила латтэ и рюкзак на стол.

– Прости, что меня так долго не было, – я знаю, я уже отстала.

– Ничего, я добавил еще аннотированных сканов. – Он посмотрел на часы. – Кстати, мне пора в лабораторию. – Он взял рюкзак и вышел из кабинета.

Тина достала хрестоматию, решив прочесть еще одну статью и допить кофе, а уже потом приниматься за ввод данных.

Тина дочитывала статью, когда раздался звонок.

– Тина, – сказала профессор Портер, когда она сняла трубку, – вы не зайдете ко мне в кабинет?

Тина отложила статью, прошла по коридору и поднялась в кабинет профессора Портер. Та из-за своего стола жестом предложила Тине сесть. И долго просто смотрела на нее.

– Должна сказать, что я разочарована.

Тина почувствовала комок в горле:

– Простите, я не понимаю, о чем вы.

– Судя по всему, вы уже подумываете о смене научного руководителя.

Тина сглотнула.

– Я не знаю, что вам рассказали. Я действительно встречалась с профессором Аламо.

– По поводу учителя каллиграфии, разве нет, Тина? – Профессор Портер сцепила руки. – Не понимаю, как вы можете быть столь легкомысленной на этом этапе получения образования.

– Мне жаль, если у вас сложилось такое впечатление. Он пригласил меня к себе в кабинет, да, это было связано с сэнсэем, я разговаривала насчет него с одним из его студентов.

– Вы понимаете, что может произойти?

Тина кивнула:

– Я не ожидала, что эти сведения дойдут до профессора Аламо.

– Так вы думаете покинуть нас?

– Нет, вовсе нет.

Профессор Портер побарабанила пальцами по столу.

– Хорошо. Я рада, что мы это прояснили.

Кандо позвонил Арагаки в школу каллиграфии Дзэндзэн из отеля «Мияко». Детектив подтвердил, что женщину, за которой сэнсэй Симано поехал в Сан-Франциско, действительно звали Судзуки. Ханако Судзуки. Он не смог выяснить, была у Ханако дочь от сэнсэя или нет.

– Все так переплелось, – сказал Арагаки Годзэну. – Симано, Судзуки, ее дочь, друг ее дочери, вы. И всех свела Тушечница Дайдзэн.

Сан-Франциско

Ханако и Киёми смотрели мыльные оперы с приглушенным звуком. Когда началась реклама одноразовых подгузников, Киёми зевнула:

– Ты точно не хочешь, чтобы я что-нибудь приготовила перед уходом?

– Нет, спасибо, Хана скоро вернется.

– Ладно, – сказала Киёми. – Знаешь, мне вчера не хватало нашего обычного похода в ресторан. Я люблю наши вторничные походы, ведь за двадцать лет мы пропустили всего несколько вечеров.

– Ну да, – согласилась Ханако. – По два вторника в год, когда ты уезжаешь в отпуск на Гавайи.

– Но когда я там, каждый раз по вторникам думаю о том, как бы мне хотелось быть в «Китайских морях» и есть креветки в остром соусе с белой рыбой.

– Однажды, когда ты уехала, я пошла туда с другой официанткой. Мне тогда казалось, что я изменяю тебе.

Киёми рассмеялась:

– В следующий вторник пойду одна и возьму на вынос. И мы поужинаем здесь.

– В следующий вторник мы вместе туда пойдем.

Киёми улыбнулась:

– Договорились.

Они немного посмотрели сериал. Во время очередной рекламной паузы Ханако попросила:

– А ты не съездишь в Беркли, в школу Дзэндзэн разузнать насчет сэнсэя? Роберт-сан практически ничего не рассказывает в последнее время.

– Конечно, – ответила Киёми.

– Сэнсэй по-прежнему рисует свои картинки. – Она попросила Киёми принести стопку рисунков из спальни, и они их просмотрели вместе.

– Странные, – заметила Киёми. – Но красивые.

* * *

Ближе к вечеру Тина вернулась домой, бросила рюкзак на кухонный стол и прошла в гостиную. Мама спала на диване, Киёми – в кресле; телевизор было еле слышно. Окна были открыты, и горячий сухой воздух овевал комнату. Тина на цыпочках вышла.

^{Значит, моя боль – в груди, желудке, кишечнике – последствие того, что у нас с Мистером Робертом все кончено, общения с Уиджи, того, что кажется то чем-то очень хорошим, то ужасным, болезни мамы и ее приступов, появления сэнсэя и того, что я не могу понять, что же он пытается выразить, гигантского шага назад, возвращения в чулан, – это просто нервные волокна типа С передают в неокортекс то, что испытывает мое тело. Тупая боль вырабатывается каким-то нейрохимикатом и распространяется по нисходящим путям как реакция на все. И чем сильнее я ощущаю то. что мой мозг фиксирует как боль, тем сильнее она становится. Это путь хронической боли по нервным каналам.}