Текст книги "Четвертое сокровище"

Автор книги: Тодд Симода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Что именно?

– Не знаю. Потому и спрашиваю.

– Сейчас с ней все хорошо, – ответила Тина. – У нее был временный паралич, ноги отказали. Но все прошло.

– Хорошо.

Прозвенел таймер. Тина вынула кофе.

– Ты сегодня разве не собираешься к сэнсэю Дзэндзэн? – спросил Мистер Роберт.

– Собираюсь, а что?

Мистер Роберт смотрел, как она пьет кофе.

– Мы очень ценим твою помощь, но в ней нет необходимости. У нас достаточно учеников для помощи сэнсэю. А у тебя занятия, работа. Не говоря о том, что тебе нужно проводить время с матерью.

– У меня все нормально.

– Нет, в самом деле. Я не хочу, чтобы ты из-за него волновалась.

– У меня все нормально, – повторила Тина раздраженно. – Я сама разберусь со своей жизнью. Но сейчас мне действительно нужно заниматься. – Она перевернула страницу и взяла желтый маркер.

Тина закончила статью, не очень помня, о чем читала. Закрыла хрестоматию, надела на маркер колпачок и, взяв кофе, вышла на их маленький балкончик, смотревший в сад. Небольшой газон выглядел искусственно зеленым, как будто его подкрасили.

Она не могла толком понять, когда все начало разлаживаться с Мистером Робертом. Первая их крупная размолвка произошла, когда Тина решила переехать обратно в Сан-Франциско, чтобы жить поближе к матери. Мистер Роберт не хотел переезжать. Ему оставался еще год до получения магистерской степени. Тина предложила ему остаться в Сан-Диего и закончить диссертацию, но он не захотел с ней расставаться. А она хотела бы? – спросил он. Конечно нет, ответила она. Тогда едем, сказал он. А как же твоя степень? – спросила она. Он пожал плечами и сказал, что степень не так важна, как ее мать. Когда ее приняли в докторантуру Калифорнийского университета, она предложила ему перевестись туда же. Неинтересно – вот и все, что он сказал. Почему? – спросила она. Неинтересно и все.

Но проблемы – отсутствие интереса друг к другу, разговоры, умиравшие посередине, интимная жизнь, постепенно сходившая на нет («Есть настроение?» – «Не-а». – «О’кей».) – все это началось гораздо раньше. Он «углублен» в свои занятия – так Мистер Роберт ответил ей однажды ночью, когда она спросила, что с ним происходит. Потом извинился и пообещал сходить с ней на пляж в ближайшие выходные. Устроить где-нибудь пикник. И они действительно отправились на пляж, но большую часть времени Мистер Роберт провел, вглядываясь в морскую даль, – причем так сосредоточенно и самозабвенно, что, казалось, хотел разглядеть Японию.

Именно тогда Тина догадалась, что Мистера Роберта переполняет разочарование. И она знала, что разочарован он не только в собственной жизни, в торможении с Магистерской диссертацией, в возвращении в Штаты, где он опять оказался на нижней ступени социальной лестницы (учительствуя в Японии, он был на вершине – все-таки сэнсэй). Главным образом, причиной его разочарования была Тина. Она не понимала, чего именно он хотел от нее. Но даже если и понимала – чем бы оно ни было, – он уже укреплялся во мнении, что она не способна дать ему это. Ее предложение остаться в Сан-Диего до получения степени было для него, как она считала, выходом из положения, поэтому она сильно удивилась, когда он так настойчиво захотел, чтобы они остались вместе.

Вернувшись на кухню, Тина вылила остатки кофе. Коричневая холодная и горькая жидкость, покружившись по раковине, устремилась в канализацию.

Беркли

Тина наблюдала, как сэнсэй разводит тушь. Его движения стали значительно ловчее за последние дни.

Они с Годзэном только что вернулись из больницы, куда возили сэнсэя на осмотр. Врач проверил его общее состояние, а физиотерапевт сделала реабилитационные процедуры. Пока Годзэн ждал снаружи, Тина провела сэнсэя внутрь и осталась с ним, пока не закончили.

Сэнсэй Дзэндзэн взял кисть и уставился в чистый лист бумаги. Тина уже стала волноваться, нет ли у него проблем, какой-нибудь когнитивной дисфункции, – когда вдруг он быстрым движением обмакнул кисть в тушечницу и буквально разбрызгал тушь по бумаге. Затем повернулся к Тине и отодвинулся в сторону подальше от стола. Тина проползла на коленях по татами, чтобы посмотреть нарисованное. Рисунок еще меньше походил на японский иероглиф или черту нежели те, которые он писал при ней до этого. Стремительная линия, похожая на волну Капли туши беспорядочно разлетелись по бумаге.

Сэнсэй заметил Тину и протянул ей кисть. Она взяла ее, не уверенная, что понимает, чего он от нее хочет. Сэнсэй поправил кисть так, чтобы пальцы Ханако смотрели вниз, а сама кисть была вертикальна. Шагнув назад, он сделал быстрое движение рукой, проводя в воздухе черту.

Тина обвела рисунок сэнсэя, не прикасаясь кистью к бумаге. Потом еще раз. Сэнсэй убрал этот лист и заменил его чистым из стопки рядом. Прижал верхний край листа, чтобы бумага не сдвинулась. Тина окунула кисть в тушь и занесла ее над листом. Кисть была настолько легкой, что казалось, будто в руке ее нет. Тушь потекла на бумагу, когда она попыталась скопировать нарисованное сэнсэем.

Ее лицо горело, когда она отложила кисть. Ее рисунок лишь отдаленно напоминал каллиграфию наставника. Тина видела, как занимается каллиграфией Мистер Роберт: его наставник отмечал ошибки красными кружочками. Рисунок Тины был бы весь испещрен красным.

Когда она положила кисть, сэнсэй не отрывал взгляда от ее творения. На лице его читалась странная, едва ли не печальная удовлетворенность.

Когда все взбаламучивается

я вижу ясно

всю неясность,

слепящую меня

Интерлюдия

Зимняя луна,

Умирает

Январь 1977 года

Киото, Япония

Двадцать девятый сэнсэй Дайдзэн, Симано наблюдал, как Ханако пишет иероглиф «зима». Ее техника меньше чем за год стала отточенной и элегантной, а работы были исполнены чувства. Закончив поэтическую строку «зимняя луна, умирает», Ханако положила кисть на подставку.

^{«Фую-но гэцу» – зимняя луна. Первоначальное значение иероглифа «фую» (зима) неизвестно, хотя используемый сейчас знак восходит к фонетическому употреблению пиктограммы «собираться вместе» – так она употребляется в составе иероглифа «сжатый». Это может быть связано с представлением о льде, замерзающем, сжимающемся зимой. Это слово часто употребляется в поэзии, метафорически описывая потерянную любовь, когда сердце твердеет и сжимается. Иероглиф «гэцу» (луна) произошел из пиктограммы, изображавшей луну. Центральная черта символизирует темные кратеры луны. Эта черта должна быть наполнена ощущением медленного, осознанного движения, словно луна проплывает по небу. Луна обычно считается предвестником перемен в счастливом или несчастливом жизненных циклах.}

– Хорошо, – похвалил сэнсэй.

– Спасибо, что вы так говорите, но моя каллиграфия сильно отличается от вашей. – Ханако сравнила свою попытку с оригиналом.

– Да, отличается, но все равно хорошо.

– Сёдо говорит многое о человеке, не так ли? – Ханако показала на свою версию иероглифа «луна». – Видите? Моему недостает движения, которое есть в вашем. Как будто луна остановилась в небе намертво. И в чертах моих нет силы, они как-то вянут.

Сэнсэй рассмотрел ее каллиграфию и решил, что она права. Как он мог не заметить того, что стало таким очевидным после ее разъяснений? Чтобы прогнать эту мысль, он спросил:

– Что вам о вас говорят ваши движения кистью? Ханако склонилась над своей работой – движение открыло ее шею сбоку и сзади. Сэнсэй еле справился с желанием прикоснуться к ней. Когда она откинулась назад, ее волосы упали на шею и снова прикрыли ее.

– Точно не знаю, – ответила она. – Может, я не очень сильный человек. И поэтому не иду вперед. Как вы думаете?

– Я могу лишь догадываться. – Он придвинулся к ней, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Ханако не отстранилась, и тепло их тел слилось. – Недостаток движения может означать, что вы слишком нерешительный человек.

– Верно, – сказала Ханако. – Я действительно нерешительна. Я должна останавливаться и обдумывать каждую мысль или действие.

Ободренный тем, что она так благосклонно отнеслась к его замечанию, сэнсэй продолжил:

– Так или иначе это проявится в каллиграфии. Подсознание знает, как провести хорошую черту, но ваше сознание считает, что знает это лучше.

Она кивнула.

– Оно хочет все контролировать.

– Вот именно.

– А что насчет моих увядающих линий? Они так слабы по сравнению с вашими.

Сэнсэй снова внимательно посмотрел на ее иероглифы.

– Теперь, когда я смотрю на них, я не назвал бы их увядающими или слабыми.

– Нет?

– Я назвал бы их честными. Посмотрите. – Он показал на «луну» и подчеркнул восходящий крюк второй черты. – Ваше продолжение очень хорошо сочетается с самим стихотворением.

^{«Киэру», что означает «уничтожать» или «исчезать», состоит из двух элементов: «вода» и «быть похожим» (фонетически он означает «несколько» или «немного», а следовательно – «меньше»). Сочетаясь вместе, эти иероглифы, вероятно. означают «уменьшать количество (воды)». Часть знака, похожая на иероглиф «луна», на самом деле является иероглифом «плоть».}

^{Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

Ханако склонила голову, чтобы внимательно рассмотреть свою линию.

– Извините, я не понимаю. Моя черта умирает… ох, вижу:

Сэнсэй показал на свою каллиграфию, проведя по концу второй черты.

– Мой росчерк заострен, взлетает резко наверх. Это классическая правильность, совершенно не соответствующая, однако, настроению стихотворения.

– Значит, моя тоже правильная?

– Да. О чем вы думаете, что чувствуете, когда пишете иероглифы?

Ханако на секунду задумалась и ответила:

– Вначале, я сосредоточиваюсь на своей форме: поза, дыхание, течение моей энергии «ки». Затем представляю себе образ иероглифа. Перед тем, как написать его. Я пытаюсь перестать думать вообще, позволяя ощущению черты пролиться на бумагу через кисть.

– Хорошо, – сказал он.

– Иногда, впрочем, при написании черты я начинаю думать о том, что делаю, и тогда все выходит неправильно.

Сэнсэй кивнул:

– Это часто случается. – Это случалось чаще, чем он хотел бы признать.

– Это ведь совсем как в жизни, не так ли? – сказала Ханако.

– Вы такое испытывали в жизни?

Ханако снова села на татами, расслабившись после строгой позы, в которой писала иероглифы, и повернулась к сэнсэю.

– Можно думать очень много и очень сильно стараться. Это борьба, не так ли?

– Попытки самоопределения?

– Я могу думать о том, кем хочу быть, но не могу заставить себя быть тем, чем не являюсь. Как бы желанно это ни было.

Сэнсэй кивнул:

– И чем больше думаешь об этом, чем сильнее стараешься – тем больше становишься тем, кем не желаешь быть?

– Я меняюсь, – сказала она мягко, словно сама себе. – Ваше обучение начало менять меня.

Если бы он мог ей сказать, как она изменила ею – изменила намного сильнее, чем он, в принципе, был способен изменить ее..

– К лучшему, надеюсь.

Повернув голову, она долго о чем-то думала.

– Сэнсэй, могу ли я воспользоваться тушечницей? Тушечницей Дайдзэн?

– Конечно. – Он встал и вынул тушечницу из бархатного футляра. Поставив ее на стол, он приготовил тушь. Ханако вынула чистый лист рисовой бумаги из пачки, лежавшей рядом. Приняла правильную позу, глубоко вдохнула и сделала медленный выдох. Затем взяла кисть и поправила ее в руке, чтобы придать ей нужное положение. После чего опустила кисть в тушь и нарисовала иероглифы «глубокий», «сам» и «открытие».

И положила кисть.

– Я не могла прекратить думать.

– Посмотрите. – Сэнсэй показал на иероглиф «глубокий». – Вы так хорошо отразили его смысл, это ощущение глубины… Эта глубина как будто манит туда.

– Вы так думаете?

– А другие… словно вы оставили в них частичку себя. Прекрасно. Вам следует это подписать.

– Если только вы тоже подпишете.

– Конечно.

Она вынула из сумки печать со своим именем и опустила ее в коробочку с красной тушью, предназначенной специально для печатей.

– Где?

Сэнсэй показал на свободное место в левой части листа – в четверти от нижней кромки. Правильное расположение печати так же важно, как и сама каллиграфия. Но ощущению, где именно ставить печать, научить не так-то легко, ведь каждый рисунок требует своего особого места, создающего необходимое равновесие.

Когда она поставила печать, сэнсэй обмакнул в красную тушь свою. То была печать двадцать девятого сэнсэя Дайдзэн, которую он сам вырезал вскоре после инаугурации. Он поставил свою печать ниже.

Наблюдая за тем, как она моет тушечницу Дайдзэн в раковине в глубине мастерской, он подошел к ней вплотную. Ханако подалась к нему, чувствуя тепло его тела. Они опустились на пол, Ханако положила тушечницу рядом и притянула его к себе.

– Не забудьте взять свою каллиграфию, – напомнил сэнсэй.

– Я бы не осмелилась, – ответила она. – Вы должны оставить ее себе.

– Возьмите.

– Но я не могу, – сказала она и поспешила из мастерской к такси, которое уже ожидало снаружи.

Беркли

Тина взяла скан мозга из стопки, которая стала выше, чем была вначале. У нее уже лучше получалось читать неразборчивые аннотации Говарда и вводить их в базу данных, но Говард писал быстрее. При таких темпах она никак бы его не догнала – по крайней мере, пока Говард не закончит университет. Или не умрет.

Разобравшись со следующим снимком, она глубоко вздохнула и потянулась. Если не считать легкого гудения компьютера, в комнате было тихо. Это напомнило ей – с приятной и неприятной стороны одновременно – ее собственную спальню в чулане. С приятной – потому что здесь возникало то же уютное ощущение кокона; неприятное же чувство вызывала зажатость в шкафу.

В дверь постучали. Она встала и открыла. Усталый, словно вот-вот зевнет, Уиджи сунулся внутрь и спросил:

– Работаешь?

Она показала на стопку сканированных снимков мозга.

– Ввожу данные.

Подойдя к снимкам, Уиджи огляделся.

– Унылая комнатка. Как ты тут выдерживаешь? – Он взял верхний снимок. – То, чем ты занимаешься, – рабский труд, – сказал он. – Ты можешь разобрать эту писанину?

Тина склонила голову набок:

– «Поражение околообонятельного поля Брока, приблизительно один сантиметр…»

– Поразительно, только я не верю, что тебе приходится заниматься такой гадостью. Могли бы специально нанять человека, который сделал бы все за пару дней.

– Профессор Портер сказала, что это поможет мне в исследованиях. – Тина взяла у Уиджи снимок и положила обратно в стопку. – Ты, похоже, дня два не спал.

– Один. Меня Джиллиан вытащила.

Тина заставила себя улыбнуться.

– Готова поспорить, что ей пришлось связать тебя и бросить в машину.

– Почти, – ответил он, зевнув. – Извини.

– И где вы были?

– В городе. Не в одном, не в двух, а в целых трех Клубах.

– Ты уже слишком стар для такого.

– Только не надо. – Уиджи сел на стул и потянулся. «Но я не стал тебя искать, чтобы не расстраивать.

Тина села.

– А как ты узнал, что я здесь?

– Зашел к тебе в кабинет. Там был Гови, он и посоветовал поискать тебя здесь. – Уиджи взял другой снимок из стопки и стал его рассматривать.

– Гови?

Уиджи ухмыльнулся:

– Разве ты не зовешь этого Говарда Гови?

– Не думаю, чтобы ему это понравилось. Он не из тех, кого можно называть Гови.

– Но тогда тебе следует называть всех преподавателей «профессор». Профессор Портер, профессор Аламо. Это Беркли, а не Кембридж. Здесь все хотят быть запанибрата с нами аспирантами.

– Профессора Портер я называю «Карин» – по крайней мере, когда она мне об этом напоминает. А как ты зовешь профессора Аламо?

– «Алонсо» – в лицо, и «Аламо» – за спиной. – Уиджи положил снимок в стопку и взял другой. – Наши отношения еще не дошли до того, чтобы я мог называть его «Эл».

Тина показала на снимки:

– Не перепутай. Гови сложил их как-то особо.

– Вот видишь, «Гови» даже звучит иначе.

– Саркастически.

Уиджи пожал плечами, потер затылок и покрутил головой.

– Неважно. Я искал тебя, потому что у меня появилась одна прекрасная идея насчет мастера каллиграфии, о котором ты говорила. Абсолютно крутой проект.

Тине стало вдруг тревожно, поэтому она встала и закрыла дверь.

– Это еще зачем? – спросил Уиджи.

– Профессор Портер взбесится, если узнает, что я разговаривала с тобой о сэнсэе. Я тебе уже говорила – она давит на меня, чтобы использовать сэнсэя в ее исследованиях.

– Классический случай паранойи и мании величия. – Уиджи подкатил свой стул к Тине и наклонился ближе. На секунду Тине показалось, что он хочет ее поцеловать. – Вот что мы сделаем, – прошептал он. – Поместим сэнсэя в «Эйч-5100» и покажем ему его рисунки, один за другим. Пока он будет смотреть на рисунки, мы сделаем серию функциональных MPT-сканов его мозга.

– И тогда мы увидим, какие зоны его мозга активизируются? А если они меняются от рисунка к рисунку?

– Мне кажется, мы можем получить соответствие между различными рисунками и активизируемыми зонами. Допустим, один рисунок активизирует правое полушарие, около височной зоны коры головного мозга, тогда мы можем сделать вывод, что рисунок, вероятнее всего, имеет отношение к событиям из прошлого, поскольку такие воспоминания накапливаются именно в этой зоне. Мы, вероятно, сможем сузить круг поиска до более конкретных воспоминаний, если в то же время активизируется другая зона, скажем, вентромедиальное ядро, центр контроля вкусовых ощущений.

– И это будет значить, что воспоминания связаны с едой?

– Не могу сказать наверняка, но у тебя будут серьезные основания для такого заключения.

– Если мы найдем четкие соответствия, то сможем выяснить, что сэнсэй хочет нам сообщить, – в первом приближении, конечно.

– Это может привести к чему-нибудь поточнее и пошире, чем простая интерпретация его рисунков.

– Мне нравится. – Тина улыбнулась и встала. – Давай проверим расписание работы лаборатории на сегодняшний вечер.

Выяснив, что в тот же вечер в графике есть свободное время, Уиджи отвез Тину к школе Дзэндзэн. У сэнсэя дежурил один из его учеников, но Годзэн сказал ему, что в этот вечер за сэнсэем присмотрит Тина.

Втроем они посмотрели, как сэнсэй работает в своей мастерской. Он уже закончил несколько рисунков. Тина поклонилась сэнсэю и, когда он поклонился в ответ, взяла пачку, сложенную в передней комнате. Сэнсэй не заметил – или же ему было все равно; он взял кисть и принялся за новый рисунок.

– Он теперь больше ничем не занимается? – спросил Уиджи Тину.

– Нет. Весь день и большую часть ночи только рисует.

– Классический признак навязчивого поведения после удара.

Они с Уиджи просмотрели рисунки и отобрали несколько для эксперимента. Ученику они сказали, что, протестировав сэнсэя, вернутся через час. Тот не стаз беспокоить их вопросами.

Вернувшись в кабинет Уиджи, они отсканировали рисунки и переформатировали их под «Эйч-5100». Затем в лаборатории на компьютере просмотрели файлы. Пока Уиджи занимался системой управления, Тина проверила дисплей.

– Работает.

Сэнсэй вышел за Тиной из школы и сел в машину Уиджи. Он, казалось, был в несколько смешанных чувствах, когда они приехали на грузовую стоянку, вышли из машины и двинулись вниз по лестнице. Войдя в лабораторию, Тина щелкнула выключателем, который снаружи за дверью зажег табличку: «Идет эксперимент, не входить». Увидев МРТ, сэнсэй расслабился и, взобравшись на выдвижной стол, лег.

Уиджи наладил управление и контроллеры «Эйч-5100», а Тина подогнала устройство для фиксации головы.

Сэнсэй спокойно смотрел в потолок.

– Готово, – выкрикнул Уиджи.

– Сосредоточьтесь вот здесь, – сказала Тина сэнсэю, показывая на экран дисплея. – Здесь будут появляться изображения.

Сэнсэй никак не показал, что понял, но его глаза сфокусировались на кончике ее пальца. На экране пересекались две линии. Тина попятилась к двери, наблюдая за сэнсэем и проверяя, чтобы его голова не двигалась. В Контрольной будке она села за компьютер:

– О’кей, Я готова.

– Три… два… один. Начали, – скомандовал Уиджи.

Тина нажала на клавишу, и на экране монитора вместо креста мишени появился первый рисунок. Через две секунды рисунок пропал и вновь появился крест. Затем возник другой рисунок.

Они повторили эту процедуру несколько раз за пятнадцать минут, пока наконец Уиджи не объявил:

– О’кей, закончили.

Они с Тиной пошли в комнату сканирования и помогли сэнсэю выбраться из аппарата. Наставника слегка шатало, когда Тина вела его к стулу. Тина села с ним рядом, но он, казалось, не заметил.

Покоясь

в передышке

я король

милостиво правлю

Тина и Уиджи привезли сэнсэя в школу, и он тут же направился в мастерскую. Тина поблагодарила ученика за ожидание. По дороге в институт, где они собирались загрузить в компьютер сканы сэнсэя, Уиджи остановился у винного магазина.

– Сейчас вернусь, – сказал он. Вернулся он с бутылкой холодного шампанского. – Думаю, мы можем это отметить, пока будем заканчивать.

– Можем посмотреть, как выглядят наши мозги после шампанского.

Уиджи засмеялся.

– Пока я был в магазине, я понял, что в нашем эксперименте мы упустили одну деталь.

– Какую?

– Контрольную группу.

Тина досадливо стукнула по приборной доске и повернулась к Уиджи:

– Нам нужно сделать функциональные МРТ-сканы еще кого-нибудь. Для сравнения.

– Верно. Может, мы оба по очереди просмотрим рисунки. Тогда у нас будет по крайней мере два контрольных случая для сравнения.

Уиджи лежал в «Эйч-5100», голова его была зафиксирована, дисплей со зрительными стимулами находился перед глазами.

– Я готов.

В контрольной будке Тина запустила программу показа и начала сканирование.

Закончив, она легла на место Уиджи. Он поместил ее голову в фиксатор.

– Удобно?

– Могу даже заснуть.

– Тогда мы получим немногое, – сказал Уиджи и отправился за пульт. – Сосредоточься на объекте. Изображения начнут появляться секунд через тридцать.

Картинки замелькали одна за другой, и Тина начала видеть закономерности рисунков; при этом некоторые менее походили на иероглифы, чем другие.

Когда все рисунки были просмотрены, Уиджи помог ей освободиться. Они пошли в компьютерную комнату и распечатали снимки.

– Вот твой мозг, – сказал Уиджи, показывая ей одну из распечаток.

– Есть какие-нибудь сходства между твоим и моим?

– Тебе повезет, если не будет.

Они разложили снимки в два ряда на большом столе.

– Ничего особенного не происходит, – заметила Тина. – А как дела у сэнсэя?

Уиджи распечатал страницу со снимком сэнсэя и положил рядом.

– Ну, что ты думаешь по этому поводу?

– Трудно сказать так сразу.

– Я распечатаю остальные. Как насчет шампанского, пока ждем?

Они выпили, чокнувшись бумажными стаканчиками с шампанским.

– За наш первый эксперимент, – провозгласил Уиджи.

– За твой эксперимент, – поправила Тина и отпила. – Очень мило. Хороший выбор.

– Да, мило. День без шампанского… ну, просто плохой день. – Уиджи ухмыльнулся и выпил.

– Похоже, у тебя никогда не бывает плохих дней, – заметила Тина. – Все равно, с шампанским или без.

– Патологическое невежество, скорее всего.

– Сейчас бы и я не отказалась от капельки твоего невежества.

– Вообще-то я просто избегаю вещей, которые могут оказаться хоть как-то неудобными.

– Но ты же не можешь постоянно избегать их. Когда-нибудь обязательно выпадет несчастливый день – хотя бы раз в жизни.

Уиджи посмотрел на нее с легкой улыбкой:

– Был у меня раз такой день.

– Какой? Расскажи, – попросила Тина.

– Ты никому не расскажешь?

– Конечно, нет.

– И еще одно условие.

– Какое?

– После того как я тебе расскажу, мы не будем об этом говорить. Ни слова.

Тина собиралась было спросить почему, но, пожав плечами, ответила:

– Ни слова.

Уиджи сделал большой глоток шампанского, снова Наполнил стаканчики и начал:

– Я был ординатором в больнице в пригороде Денвера. Рядом располагалась детская больница, и я вызвался добровольно участвовать там в одном исследовательском проекте. Изучение детей с сильной аллергией на арахис. Исследователи пробовали новую вакцину, которая облегчала аллергическую реакцию. Возможно, они надеялись, что смогут ослабить ее настолько, чтобы спасти жизнь своим маленьким пациентам, ведь аллергическая реакция на арахис может привести к летальному исходу… Исследователи собрали контрольную группу детей, у которых не было такой аллергии. Половине ввели вакцину, другой же половине сделали инъекцию раствора арахиса. Экспериментальную группу детей с аллергией тоже поделили на две части.

– И никому из них не вводился раствор арахиса, так?

– Верно. Одной половине ввели вакцину, а другой – успокоительное. Моя работа состояла в том, чтобы сделать инъекции части детей. Очевидно, что это был эксперимент вслепую. – Уиджи помолчал и отпил шампанского.

– Ты не знал, какие у тебя дети или какую инъекцию ты им делаешь?

^{Сексуальные реакции в большинстве своем контролируются ядром гипоталамуса подбугорья), хотя нейроантомическое строение (и реакции» мужчины и женщины значительно отличаются. У мужчин срединное предзрительное ядро направляет саморегулирующиеся импульсы к пенису (например, увеличенный кровоток = эрекция) и посылает сигналы коре головного мозга, вызывая сознательное сексуальное возбуждение. У женщин за половое возбуждение в основном отвечает вентромедиальное ядро (интересно, что вентромедиальное ядро отвечает также за аппетит во время еды; вполне вероятно, именно это объясняет двойную реакцию на каннабиноиды: сексуальную и чувство голода). Вопрос: Почему мы так много знаем о биохимических основах того, что переживаем, и так мало – о сознании? Почему я практически ничего не знаю о себе? Иными словами, я просто набор клеток, которые ведут себя регулярным, заранее установленным образом. Как личность появляется из набора химических реакций? Почему столь многое еще остается тайным, непредсказуемым?)}

^{Тетрадь по неврологии, Кристина Хана Судзуки}

– Да, таков был протокол эксперимента. А ночью – помню, я работал весь день до этого – я появился в детской больнице. Как обычно, взял в исследовательской группе поднос со шприцами и пошел в палаты, где дети ждали уколов. Меня всегда сопровождал кто-то из ассистентов. Они вели записи и следили, чтобы детям делали те инъекции, на которых указаны их имена… Все шло нормально. Я устал. но дети всегда заряжали меня энергией. Они так смело подставляли свои маленькие ручки. Особенно храбрился один мальчик, Джереми. «Я готов, давайте быстрей». Ему было одиннадцать, он все рассказывал, что на следующий год идет в среднюю школу… Я сделал ему укол, сказал, что он прекрасно проведет время в средней школе, особенно когда он начнет догонять девочек. «Какое мне дело до девчонок?» – ответил он. «Хорошо сказано», – ответил я… Потом зашел в следую-палату, радуясь, что уже практически закончил. Мне хотелось пойти домой и отрубиться. Не прошло и секунды, как вошла одна из больничных медсестер. И сообщила, что с Джереми проблема… Но это было больше, чем проблема. Когда я вернулся к нему, он уже не мог дышать. Его дыхательные пути полностью сузились, пульс едва прощупывался. Он лишь смотрел на меня, и глаза его молили о помощи, а лицо и горло распухли, словно воздушные шары. У него были все симптомы анафилактического шока. Я предположил, что у него тяжелая редакция на то, что я ему ввел. Нужно было немедленно сделать укол адреналина. Я заорал сестре, чтобы она принесла эпинефрин, и она вылетела из палаты. Но когда вернулась, было уже поздно. Я сделал Джереми инъекцию, но это не помогло. Когда он умер, его глаза так опухли, что полностью закрылись.

Уиджи допил шампанское. Тина не знала, что могла бы сказать, если бы Уиджи разрешил ей. Он снова посмотрел на нее и сказал:

– Один из исследователей перепутал растворы. В шприце Джереми была инъекция раствора арахиса. Джереми был в экспериментальной группе. Сильная аллергия.

– Уиджи… – начала Тина.

– Прошу тебя, – сказал Уиджи.

Некоторое время они посидели молча.

– Стало быть, у тебя это сознательно, – наконец сказала она. Уиджи потер челюсть.

– Сознательно что?

– Уход от боли.

– Думаю, большей частью подсознательно. Как большая горилла в джунглях. Ты ее не видишь, но знаешь, что она там. И у тебя нет желания идти туда, где она может появиться.

Когда они допили шампанское, Уиджи наклонился к ней, и они поцеловались. Уиджи отстранился и сказал:

– Прекрасный урожай. Семьдесят седьмой или семьдесят восьмой год?

– Семьдесят восьмой. – На этот раз Тина сама поцеловала его. – Я должна тебе кое в чем сознаться.

Уиджи отодвинулся:

– О-ё-ёй.

Тина улыбнулась:

– Я подумала о кое-чем слегка извращенном.

– Извращенном?

– Определенно извращенном.

– O-о-о’кей, – ответил Уиджи, растягивая слово. – Насколько извращенном?

– Ты никогда не думал о том, а как выглядит мозг человека, когда он испытывает оргазм?

Уиджи посмотрел на «Эйч-5100».

– Это точно попахивает извращением. Но…

– Мы не то чтобы займемся любовью, – поспешно сказала Тина, пока он не вспомнил ее же собственных слов, сказанных тои ночью в его квартире.

– Нет?

– Мы сделаем это ради науки.

Уиджи взял у нее стаканчик, в который она вцепилась, и поставил его на стол.

– Ну если только ради науки.

Сан-Франциско

После пешей прогулки из «Тэмпура-Хауса» домой и долгого восхождения по лестнице Ханако сняла кимоно и завернулась в юката. Сев за кухонный стол, она разложила перед собой рисунки сэнсэя. И палочкой ДЛЯ еды, взятой на манер кисти, стала водить по рисункам. Она вспоминала уроки сэнсэя, когда тот говорил, как важно копировать работы мастеров каллиграфии. Ученик тогда начинает чувствовать правильные движения.

^{Правильный порядок черт должен отрабатываться до такого совершенства, чтобы каллиграф при написании иероглифа не задумывался об этом. Сознательная концентрация на порядке черт разрушит единство тела и сознания. необходимое для сёдо.}

^{Копируя и обводя работы великих мастеров, начинающие могут преуспеть в тренировке руки и сознания, приспосабливая их к движению кисти в процессе написания совершенных черт. Не следует проводить слишком много времени в таких упражнениях, ибо каллиграф должен взращивать свое собственное сознание.}

^{Дневник наставника. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

Но она не понимала, с какого элемента следует начинать копирование сейчас. Какая черта должна быть первой?

Казалось, не было никакой возможности понять, как он все это нарисовал. Она попробовала несколько вариантов, копируя то так, то эдак, пока ее не пронзила острая боль сожаления. И ощущение потери, глубокой печали. Она остановилась и закрыла глаза. Чувство постепенно ослабло – пока не превратилось в легкую тень переживания. Ханако открыла глаза и повела палочкой дальше.

Сожаление, именно сожаление наполнило ее до краев, перехватив дыхание, как порыв зимнего ветра. Палочка выпала из руки. Она встала из-за стола и зашла в спальню. На комоде стояла старая кофейная кружка с десятком ручек из «Тэмпура-Хауса». Ручки стояли там годами, но теперь казались ей какими-то чужими, словно кто-то другой поставил их сюда, и она впервые обратила на них внимание, – или же кто-то поставил их как-то иначе. И в то же время это ей что-то напомнило – она задрожала и выхватила из кружки одну.