Текст книги "Четвертое сокровище"

Автор книги: Тодд Симода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Он решил еще раз пообедать в «Тэмпура-Хаусе» и выяснить что-нибудь насчет Ханако: как долго она будет еще пропускать работу, собирается ли выходить надолго из своей квартиры и сколько они еще собираются держать Симано у себя.

Официантка почти ничего не знала из того, что он вскользь спросил о Ханако, и показала на Тину:

– Вон ее дочь, я могу ее позвать.

– Спасибо, но, кажется, она очень занята, это неважно.

К концу вечера – а он выдался нелегким – Тина присела за стол с тетей Киёми. У Тины ноги одеревенели и болели, она ослабила пояс, но ей показалось, что кимоно вот-вот упадет с нее. Запихнув в себя немного еды, приготовленной для персонала (она не была голодна после того, как насмотрелась на всех этих обжор), она зашла в кабинет управляющего и снова переоделась в джинсы, свитер и кроссовки. Никогда ей не было так удобно.

Вместе с чаевыми она заработала сто десять долларов – больше двадцати долларов в час. Ее мать получала неплохо – хоть и не целое состояние, но сумма все-таки внушительная. Но все то же самое завтра вечером, и послезавтра… Тина застонала. Ей казалось, что она не сможет проработать так два вечера подряд, но когда Киёми спросила, придет ли она завтра, она ответила, что придет.

По пути домой она зашла в кафе «Двойная радуга» перед самым закрытием в одиннадцать и купила себе лимонное мороженое в сахарном рожке. Она всегда так делала в детстве после ужина в «Тэмпура-Хаусе». По дороге она задумалась о том, каково было маме каждый вечер подниматься после работы по Буш-стрит, ложиться спать, потом просыпаться – и с утра все то же самое.

Облизывая мороженое по кругу, пока не растаяло, Тина дошла до маминого дома. Ей хотелось спать – но не на диване, а в своем старом чулане.

Интерлюдия

Руки

Июль 1977 года

Сан-Франциско, Калифорния

Ханако поднялась на дребезжащем лифте на пятый этаж и прошла мимо широкой лестницы, которая некогда была элегантной, а теперь перила облезли и потускнели. Открыла дверь в квартиру и вошла, сняв обувь прямо за дверью. Налево была ванная, прямо – кухня. А направо – коридор, который вел в спальню, и два поместительных чулана. Гостиная с эркерами располагалась в конце коридора.

Она сняла пальто, повесила его в один чулан и прошла в гостиную. Села на старый диван, оставшийся от прошлых хозяев, у окна, из которого открывался живописный вид, и поджала ноги. Потирая то одну, то другую, она смотрела, как туман постепенно расползается и застилает огни города.

Когда ноги перестали болеть, Ханако посчитала деньги, сложив чаевые, чеки и то, что у нее осталось от денег, которые дал ей Тэцуо. Она хотела увериться, что у нее хватит, чтобы позаботиться о ребенке – особенно в те первые недели, когда придется взять отгул на работе.

Когда Ханако сложила сбережения, зазвенел звонок нижней двери. Может, это Киёми? Она заходила пару раз просто поболтать. Ханако нажала кнопку, открывая входную дверь, и оставила дверь в квартиру открытой. Быстро прошлась по комнатам: не нужно ли прибрать что-нибудь.

Удовлетворившись осмотром, она поспешила по коридору назад, но, повернувшись к двери, застыла. В проеме стоял сэнсэй Дайдзэн.

Ей хотелось убежать, но бежать было некуда.

– Простите, что не позвонил и не предупредил письмом, что приезжаю, – сказал он.

– Как вы нашли меня?

Он открыл было рот, уже очерченный горькими складками, но решил промолчать. Покачал головой.

– Это неважно.

– Пожалуйста, не надо.

– Что?

– Прошу вас.

Ханако почувствовала, как ее ноги обрели способность двигаться, отступила на шаг и кинулась к двери.

– Пожалуйста, оставьте меня, простите.

Она протянула руки. Сэнсэй подумал, что она тянется к нему, но она тянулась к двери. Ее руки прошли мимо его вытянутой руки – той, которая учила ее держать кисть. Она взялась за ручку и захлопнула дверь.

Сан-Франциско

В дверь спальни Ханако постучали.

– Да?

– Это я, – сказала Тина.

Ханако дотянулась и открыла дверь. Тина вошла с завтраком на подносе и поставила его на комод.

– Доброе утро, – сказала Тина.

– Охаё, – ответила Ханако.

Тина разогнула ножки складного столика и поставила его на кровать. Разложила завтрак на столике.

– Как вчера день прошел с бабушкой?

– Не очень-то много от нее помощи. Она только телевизор смотрела.

– Ну все-таки она была здесь, если бы тебе вдруг что-нибудь понадобилось.

Тина налила чай.

– Она ничего не слышит. Включает телевизор на такую громкость.

– Я уверена, тебя она бы услышала.

Ханако сказала спасибо за чай и завтрак.

– Ты не обязана работать за меня в «Тэмпура-Хаусе».

– Мне не трудно.

– Но тебе нужно учиться.

– Я и учусь.

Тина закончила накрывать на стол: тосты, яйцо и мисочка фруктового салата.

– Куда мне положить чаевые?

– Ханако указала на комод:

– В нижний ящик.

Тина выдвинула его и нашла маленькую несгораемую коробку для денег.

– Ключ на цепочке под верхним ящиком.

Тина нащупала его и положила деньги в коробку.

– А это не нужно отнести в банк?

– Я хожу в банк, когда она наполняется.

– Ладно, – сказала Тина.

Ханако подалась вперед и сделала глоток чаю.

– Положи ее обратно.

– Сейчас, ма. Сейчас.

Ханако поставила чашку. Взяла яйцо и откусила уголок тоста. Запила еще одним глотком чаю, а потом откинулась на гору подушек и закрыла глаза.

Тина вымыла посуду, прежде чем заглянуть к сэнсэю. Еще до того, как она покормила маму он быстро – но не Как от голода, а словно бы в спешке – съел свой завтрак. И снова принялся рисовать. Открыв рюкзак, Тина достала вещи, которые принесла из мастерской. Разложила принадлежности для каллиграфии рядом с его рабочим местом и сложила одежду рядом с его – а раньше ее – кроватью, хотя не похоже было, что он вообще спал.

Сидя на полу, она некоторое время смотрела, как он работает, присматривалась к его движениям и старалась понять, есть ли какая-то связь между выражением его лица и тем, что он рисует. По большей части его лицо ничего не выражало. Он словно потерялся в каких-то глубинах.

Закончив работу, он потянулся к печати, которую Тина ему принесла. Смочил ее красной тушью и приложил к рисунку. Казалось, он делает это механически; наверное, он ставил печать столько же раз или даже больше, сколько ее мама носила подносов с супом мисо.

Сэнсэй поднял рисунок, словно решая, куда его повесить. Тине вспомнился свиток в рамке, который она видела в спальне у него дома. На нем было две печати, одна – изысканная печать сэнсэя, а другая – поменьше и попроще. «Ханко», обычная личная печать с именем. Теперь, вспомнив об этом, Тина поняла подпись на маленькой печати. Она знала иероглифы, которыми записывается имя Судзуки; кажется, на маленькой печати были как раз те. Но печать была стилизованная, а она взглянула на нее лишь мельком.

Тина попыталась заниматься за столом на кухне, но никак не могла сосредоточиться на статье. Она потерла лоб, потом икры, которые все еще ныли после вечерней смены.

Как раз когда она вернулась к началу статьи, раздался звонок в дверь. Она встала и со статьей в руках подошла к двери и нажала на кнопку. Для Киёми что-то рановато. Тина стояла перед дверью, перечитывая введение, пока не увидела, как по лестнице поднимается Мистер Роберт. В руках у него был целлофановый пакет, и он протянул его Тине.

– Почта. И всякие мелочи.

– Спасибо, – ответила она.

Они стояли в дверях: Тина опиралась на косяк, а Мистер Роберт высился перед ней. Его прекрасная осанка была выработана годами тренировок. Наконец Тина спросила:

– Зайдешь к маме?

– Конечно.

– И к сэнсэю?

– Да, наверное.

Тина вошла, держа в руках пакет. Мистер Роберт постучал в дверь спальни Ханако.

– Коннитива, Роберт-сан, – сказала мама.

Тина вернулась на кухню и уставилась в статью.

К тому времени, как Мистер Роберт собрался уходить, Тине удалось продраться через статью и даже понять большую часть, хотя некоторые детали остались неясными.

– Спасибо, – сказал мистер Роберт, стоя в дверях Кухни.

– Не за что.

Шепотом он добавил:

– Она выглядит подавленной.

– Так и есть.

– Ей станет лучше, когда она сможет вставать и ходить, – сказал Мистер Роберт. – И сэнсэй мне тоже не нравится. Он все время только рисует?

Тина кивнула.

^{Как чудесно, однако, вместе с тем и страшно было бы проникнуть в сознание другого человека. Действительно понять его, почувствовать его радости и страхи. Узнать, что он думает о тебе. Неужели когда-нибудь для этого достаточно будет просто измерить нейрохимическую реакцию или локализовать нервные каналы и воспроизвести их в голове другого?}

^{Тетрадь по неврологии, Кристина Хана Судзуки}

– Когда ты собираешься отпустить его домой?

– Я не держу его здесь в плену.

– Но он же не может сказать тебе, хочет ли домой.

– А не мог бы ты кое на что взглянуть? – спросила Тина, меняя тему. Она достала из рюкзака ксерокопию книжки. – Это «История Тушечницы Дайдзэн».

Мистер Роберт взял ее и всмотрелся в первую страницу.

– Я вот подумала – ты не мог бы ее перевести? Только основной смысл, не всю целиком, конечно.

Он осторожно переворачивал страницы, то и дело удивленно задерживаясь.

– Будет непросто – это древнеяпонский.

– Ты не обязан.

– Нет-нет, я хочу, – горячо возразил он. – Чтобы передать тебе основное содержание, много времени не понадобится.

Он просмотрел еще несколько страниц, и Тина поняла, что они никогда больше не будут вместе. После всего. что она ему наговорила, – после того, как он, вероятно. ей поверил.

Когда Мистер Роберт ушел. Тина проверила почту – гам не было ничего стоящего. Она прочла главу из книги профессора Портер о языке. Закрыла книгу и пошла в чулан. Сэнсэй отметил ее присутствие тем, что его взгляд несколько сфокусировался; потом он вновь вернулся к рисункам. «Скоро ему понадобится еще бумага», – подумала Тина, сидя рядом на полу.

В спальне Ханако боролась с подступающими волнами боли. Рассудок словно хотел оставить ее, улететь прочь. Из ее глаз текли слезы – слезы грусти, боли, тоски.

Когда мне больно

приходится

довольствоваться

шрамом

Интерлюдия

Ханако и Тэцуо

Апрель 1977 года

Кобэ, Япония

Ханако открыла окна и начала новый день с легкого завтрака и чашки чаю, прежде чем приняться за свою длинную поэму. По предложению сэнсэя Дайдзэн она разделила ее на части, каждая – из нескольких иероглифов. В день она писала по одной части и листки черновиков были разбросаны по всему дому.

Она проработала до полудня, легко перекусила и отправилась на занятие, захватив с собой лучшую утреннюю работу. Сэнсэю очень нравилось – сначала она не была в этом уверена. Она знала, что ее задумка была весьма амбициозной для начинающего.

Сэнсэй много с ней работал, и его предложения – как по содержанию, так и по исполнению – она принимала с радостью. Он воодушевленно предлагал новое, словно все это придумал он сам. Может быть, даже слишком. Его лицо немного менялось, когда он читал ее поэму, словно он глубоко задумывался.

Она вернулась с занятия и неожиданно обнаружила, что Тэцуо уже приехал с Гавайев. Он сидел на стуле в гостиной, и ее листки валялись по всему полу у его ног.

– Здравствуй, жена, – сказал он. Голос пронзил ее своей холодностью.

– С возвращением, – ответила она, стараясь го ворить как обычно. – Я не знала, что ты вернешься: я бы все это убрала.

Он поднял один листок с иероглифами.

– Что это?

– Я занялась сёдо.

– У тебя прирожденный талант.

– Спасибо.

Она встала на колени и начала собирать листки.

– Как там отель?

Тэцуо поднял еще один листок.

– Все шло хорошо до этого звонка.

– Звонка? Тебе позвонили?

Он начат рвать листок, Ханако вздрогнула.

– Да, мне позвонили. Мне сказали, что у тебя роман с твоим сэнсэем по сёдо. – Листок разорвался пополам. Тэцуо взял другой и тоже начал рвать его. – «Сёдо? – переспросил я. – Но моя жена не занимается сёдо».

Он рвал листки один за другим, и Ханако ничего не могла сказать.

– «Моя жена не занимается сёдо», – повторил Тэцуо. – Но ты занимаешься сёдо. – Он разорвал еще листок. – И у тебя роман.

Ханако задрожала.

– Я все знаю про тебя и твоего сэнсэя, – сказал Тэцуо, вставая. Он вышел на кухню, где на столе были разложены принадлежности для каллиграфии. Она поднялась и двинулась за ним.

Он взял одну кисть и сломал пополам.

– Вот что я собираюсь сделать с кисточками твоего сэнсэя. – Он взял тушечницу и разломил ее на две части о край стола. – А это…

Ханако ахнула. Тэцуо бросил куски тушечницы на пол. Они со стуком упали на половицы.

Она рухнула на колени, сжимая в руках разбитую тушечницу. Пыталась соединить осколки, но у нее не получалось. Она пыталась снова и снова, но они никак не соединялись.

– Не надо, – молила она, – не делай этого.

Она посмотрела на Тэцуо – на его угрюмом лице проступило отвращение.

– Если ты еще хоть раз с ним встретишься, я сделаю не только это.

Ханако кивнула.

– Я хочу, чтобы ты ушла из этого дома. Уезжай из страны, чтобы я никогда больше тебя не видел.

Тэцуо схватил ее за руку и поднял с колен.

– Но прежде чем ты уедешь, мы нанесем визит твоим родителям, и ты им расскажешь, что натворила.

В доме Иида Ханако стояла на коленях перед родителями. Те сидели на татами. Тэцуо расположился в стороне – спина прямая, руки скрещены на груди. Ханако низко склонила голову.

– Смотри на родителей, – приказал ей Тэцуо. Она приподняла голову лишь настолько, чтобы видеть их лица. Отец сидел, стиснув зубы и выпучив глаза, а мать, покраснев, в ужасе смотрела на дочь. Ханако закрыла глаза.

– Рассказывай, – прохрипел Тэцуо.

Ханако не могла говорить – ее словно парализовало холодом.

Беркли

После занятий по нейроанатомии. где они изучали, как мозжечок посылает сигнал мышцам и контролирует их работу, Тина зашла в кабинет Уиджи. Он работал за компьютером.

– Тина, – сказал он. – Как мама?

– Что-то непохоже, чтобы лодыжке было лучше. Я хотела показать ее врачу, но она не соглашается.

– Но это же необходимо, – сказал Уиджи. – Хочешь, я загляну к вам?

– Да, если у меня не получится ее заставить. – Тина села на стул и положила рюкзак на колени. – Но больше всего меня беспокоит ее настроение.

– Депрессия?

– Думаю, да.

– Это понятно. Она всегда была такая активная, а теперь эта болезнь, да еще лодыжка. Ей круто.

– Ну да.

– Я поговорю с ней.

– Спасибо.

^{Черта «Таку» – последняя из «эйдзи хаппо». Хотя по звучанию ее название совпадает с названием седьмой черты, они совсем не похожи. «Таку» входит во многие иероглифы, но это один из самых сложных в исполнении ключей. В конце черты направление кисти слегка изменяется. По мере движения от левого верхнего к правому нижнему углу нужно сильнее нажимать на кисть. Конец черты толще, чем начало, но необходимо соблюсти пропорцию.}

^{Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

Уиджи покачал головой:

– Я слыхал. тебя выставили из собственного кабинета. Что случилось? Портер наказала?

Тина и сама не знала. в чем дело: ей казалось. она все уладила. Возможно, ей давали знак.

– Наверное.

Уиджи встал и потянулся. Он напомнил. что предложение Аламо всё еще в силе, если, конечно, ее это интересует.

– Спасибо, не сейчас.

Уиджи уселся на стол.

– Ты знаешь, здесь, может быть, все переменится Аламо все больше времени проводит с Портер. С тех пор как мы все вместе оказались в школе каллиграфии.

– Что?

Уиджи покачал головой:

– Мне и самому не верится.

– Что вы хотите узнать о сёдо? – спросил Годзэн. У них с Тиной было первое занятие. Они сидели в мастерской за столом друг напротив друга.

– Может, для начала основные философские предпосылки?

– Мы обычно даем вводный урок, хотите послушать?

– Да.

Годзэн подумал немного и начал:

– Прежде всего, сёдо требует самодисциплины.

– То есть это не просто творчество?

– Творчество важно, но и дисциплина нужна. Это зависит от стиля сёдо, которым вы хотите заниматься. И от того, что вы понимаете под творчеством. Даже в самых традиционных стилях лучшие работы отражают личность, и это можно назвать творчеством.

– В каком смысле?

Годзэн поморщился:

– Ну, это трудно выразить словами. Есть основные принципы, которым нужно следовать: равновесие, весомость – но в лучших работах сёдо они используются особым образом.

– А рисунки сэнсэя могут считаться творческим сёдо?

Годзэн провел рукой по лицу так, что пальцы, соскользнув по щеке, остановились на подбородке.

– Нет.

– Как я должна изменить жизнь, чтобы стать хорошим каллиграфом? – спросила она.

– Изменить? Ну, конечно, чтобы добиться успеха, нужно упорно тренироваться, каждый день. По десять тысяч черт десять тысяч дней – так говорят.

Сто миллионов, посчитала Тина. И дольше тридцати лет.

Ближе к концу занятия, когда Годзэн показывал ей копию дневника наставника, к двери подошел кто-то из учеников. Пока Годзэн разговаривал с ним, Тина зашла в спальню сэнсэя и рассмотрела печать с подписью на свитке. Взяв ручку и листок бумаги, она ее срисовала.

Чем

кем

я

стал

Сан-Франциско

Перед тем как отправиться на работу в «Тэмпура-Хаус», Тина зашла домой. Киёми уже ушла. Бабушка была дома, смотрела телевизор. Она улыбнулась Тине, и та улыбнулась в ответ.

Тина порылась в одной из маминых коробок, которые вытащила из чулана, когда освобождала комнату для сэнсэя. Кипы старых квитанций, письма из школы, всякая всячина. Почти на самом дне она обнаружила небольшой матерчатый мешочек, в котором лежала деревянная печать «ханко» и коробочка с чернильной подушечкой. Тина играла с ними, когда училась в школе, – ставила печать себе на руку или на домашние задания.

Затем она вынула тот листок, на который срисовала печать со свитка сэнсэя. Открыла подушечку – тушь еще не высохла. Прижала к ней печать-ханко, потом приложила к листку. Она не знала, часто ли бывает, что печати оказываются похожи, но эти две были абсолютно неотличимы.

Интерлюдия

Взгляд

Апрель 1977 года

Киото, Япония

Сэнсэй Дайдзэн разглядывал каллиграфический свиток, законченный Ханако, – на него они уже поставили печать. Он повесил ее работу в мастерской на место своей собственной, такой безжизненной по сравнению с этой.

Когда Ханако опоздала на занятие, он сразу же подумал: что-то случилось. Раньше она не опаздывала. Может, застряла в пробке. А может, опаздывал поезд. Время шло, он начал думать о худшем: авария, болезнь.

Когда она не пришла и на следующий день, он с бьющимся сердцем набрал ее номер. После двадцати гудков повесил трубку. Подумал, не поехать ли к ней домой, но он не знал точно, где она живет. Знал только, что ее дом где-то в Кобэ. Он мерил шагами мастерскую, воображая, что она серьезно больна, или – уже чуть ли не в истерике – что муж узнал об их связи и убил ее.

^{Энсо – это круг (а не иероглиф), иллюстрирующий понятие бесконечного в дзэне. Для того чтобы нарисовать энсо, необходимо полное единение тела и сознания, потому что рисуют его не глядя – рука каллиграфа в этот момент полностью закрывает изображение. Начните энсо, сильно нажимая на кисть; затем, по мере того, как дорисовываете круг, постепенно уменьшайте давление. Черта не должна резко обрываться, энергия «ки» каллиграфа должна продолжать круговое движение, даже когда круг уже завершен.}

^{Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

В тот день он не мог взять кисть в руки, не мог сосредоточиться на пришедших учениках, не мог думать ни о чем, кроме зияющей пустоты внутри и сердца, бившегося так медленно, будто жизнь вытекала из тела. Когда занятия в тот день закончились, он упал на колени перед ее работой.

В мастерскую зашла Юрико – взгляд у нее был холодный, недвусмысленный. И тогда он понял. Это из-за нее Ханако перестала ходить на занятия.

Сан-Франциско

Вторая смена Тины в «Тэмпура-Хаусе» была не такой напряженной. У нее даже хватило времени помочь тетушке Киёми сворачивать салфетки.

– Как тебе второй вечер? – спросила Киёми.

– Что-то медленно.

Киёми засмеялась:

– Рвешься в бой?

– Вчера вечером у меня не было времени даже подумать. Все происходило само.

– Так лучше всего. Я люблю вечера, когда много народу.

Ее руки продолжали двигаться, быстро и ловко сворачивая салфетки.

– Тетя Киёми, я хотела у вас кое-что спросить. Мама не была ученицей сэнсэя? Я нашла у него в студии несколько работ. Кажется, на них стоит мамина печать.

Руки Киёми остановились на середине складки.

– Она, кажется, говорила, что занималась каллиграфией. Но лучше спроси у нее.

Кандо спустился к Арагаки, Годзэну и Мистеру Роберту в холле отеля «Мияко».

Они заказали выпить.

Первым делом Кандо спросил:

– Вы уверены, что это Тушечница Дайдзэн?

Арагаки взглянул на Годзэна, потом сказал:

– Да, я думаю, что да. Я ее видел.

– А когда вы ее видели в последний раз?

– Мне понятен ваш намек, – проговорил Арагаки.

– Нужно быть уверенными на сто процентов, перед тем как начинать всю эту возню с ее возвращением.

– И как это проверить? – спросил Годзэн.

– У вас есть рисунок? Описание?

– У меня есть описание и картинка из книги, – вступил в разговор Мистер Роберт.

– Из «Истории Тушечницы Дайдзэн»? – спросил Годзэн.

– Да.

– Тогда все просто, – сказал Кандо, кивнув в сторону Мистера Роберта. – Он может попасть в квартиру и все проверить.

– Понятно, – ответил Арагаки. – И если это действительно Тушечница Дайдзэн, он может заодно ее вынести.

– Это вам троим решать, – сказал Кандо. – Я не могу указывать вам, что делать.

Некоторое время они молча потягивали напитки. Потом Кандо перевел взгляд с Годзэна на Мистера Роберта:

– У меня вопрос к вам двоим. Почему вы так хотите вернуть тушечницу в Японию?

Годзэн взглянул на Арагаки, и тот ответил:

– Я могу сказать. Я предложил им за помощь должность старших наставников в школе Дайдзэн.

Сразу после восьми в «Тэмпура-Хаусе» начался час пик. Тина увидела Мистера Роберта перед рестораном, когда ставила на стол последнюю «моти»^[75].

– Пришел поужинать?

– Нет, спасибо. Я принес перевод, который ты просила.

– Уже закончил?

– В общих чертах. Сидел над ним весь день. – Он помахал Киёми, разговаривавшей с одной из официанток в глубине ресторана. – Мне помогли. Один учитель в школе – он из Японии – знает кучу всего про классическое японское письмо. Я сделал много заметок. Могу тебе прочесть и рассказать, о чем там речь.

– Хорошо, давай я спрошу Киёми, можно ли мне уйти.

– Я могу подождать, – ответил он.

– Принести тебе чаю или пива?

– Лучше чаю.

Тина закончила обслуживать свои столики и подсела к нему.

– Объяснить, что происходит в этой книге, нелегко. У многих слов нет точного перевода на современный японский. Большая часть японцев их не поймет.

– Как читать Чосера в оригинале?

Мистер Роберт склонил голову.

– Думаю, да.

Тина налила себе чаю. Заглядывая в заметки, написанные аккуратным почерком, Мистер Роберт пересказал основное содержание книги – про основание школы Дайдзэн, когда первый сэнсэй нашел камень и сделал из него тушечницу.

– Во второй половине книги, – продолжал Мистер Роберт, глотнув чаю, – речь идет по большей части об основании школы Курокава, отделившейся от школы Дайдзэн, и про то, как тушечница эта стала наградой на состязаниях между Дайдзэн и Курокава. Любопытно, что во второй части есть и любовная история.

– Любовная история?

Он пролистал заметки.

– Сэнсэй Курокава рассказывает, что как-то раз, когда он жил в горной деревне Дзюдзу-мура, он шел вдоль ручья. Там он встретил женщину, которая тоже шла вдоль ручья. Она показала ему, как слушать журчание ручья, когда он стекает по камням, как водяная скульптура.

– Как в японском саду.

– Он влюбился в нее, но она не могла уехать с ним – семейные трудности, – а он не мог остаться.

Они посидели молча. Чай в ее чашке остыл.

– В общем, это все, что там написано, – сказал Мистер Роберт.

– Спасибо, это замечательно.

Мистер Роберт перелистал страницы, пока не дошел до изображения тушечницы. Он повернул книгу к Тине.

– Это Тушечница Дайдзэн. Сэнсэй пользуется именно ей?

– Да.

– Ты уверена? Можно, я зайду проверю?

Тина поднялась.

– Хорошо.

В квартире было тихо. Муж Киёми уже отвез бабушку домой. Тина сначала заглянула к сэнсэю: тот рисовал. Мистер Роберт зашел к нему в комнату, а Тина пошла к маме. Ханако сидела, опираясь на подушки. Рядом лежала стопка рисунков сэнсэя.

– Бабушка приносила тебе все, что нужно?

– В рекламных паузах.

– Хорошо. Она все-таки помогает, да? Тебе что-нибудь принести?

– Иэ, сумимасэн. Как «Тэмпура-Хаус»?

– Сначала медленно, потом разошлось. – Тина опустилась на колени и открыла ящик, где лежала коробка с деньгами. Поискала ключ на цепочке. – Я немного разузнала о сёдо. Оказалось, сэнсэй – сэнсэй Дзэндзэн – на самом деле двадцать девятый сэнсэй японской школы каллиграфии Дайдзэн.

В коробке с деньгами росла стопка купюр и гора монет: еще несколько вечеров, и нужно будет нести это в банк.

– У него знаменитая тушечница, она называется Тушечница Дайдзэн. Ей сотни лет.

Тина повернулась к матери. Ханако отвела глаза. Тина закрыла коробку и села на кровать.

– Ты это уже знала, правда? Ты ведь была его ученицей?

– Как ты поняла? – тихо спросила Ханако.

– Я видела работу с твоей печатью в мастерской.

– С моей печатью?

– Да, это твоя печать, я уверена. Я не смогла прочесть иероглифы, но выглядели они очень красиво.

Ханако медленно кивнула.

– Да, я была его ученицей в Японии.

– Почему ты не рассказывала мне, что занималась сёдо?

Ханако вздохнула:

– Это было недолго.

– У тебя очень хорошо получалось. Почему же ты бросила?

– Доситэ^[76]?.. Я переехала сюда. Поэтому прекратила заниматься.

– Но потом сэнсэй приехал в Калифорнию, – сказала Тина. – Зачем?

– Вакаримасэн^[77]. Спроси у него.

– Но ты же знаешь, что он не может говорить, – озадаченно ответила Тина. Она взяла один из рисунков сэнсэя. – Но ты же понимаешь их, да?

Ханако выпрямилась, словно собралась сползти с кровати и куда-то захромать.

– Не знаю. Мне лишь кажется, что знаю.

– Что?

– Он… – начала мать. – Вакаримасэн.

Тина перевернула рисунок, который держала в руках. Ей не удавалось прочесть иероглифы.

– Что это значит?

Ханако взглянула на надпись.

– По-английски, – сказала она так тихо, что Тина едва расслышала, – это значит: «чем, кем я стал».

Тина думала об этих словах и смотрела на рисунок. Слова, добавленные к рисунку, не объясняли его – они передавали чувства матери, которых та не могла выразить.

Тина заглянула к сэнсэю. Мистер Роберт сидел на коленях рядом с сэнсэем и смотрел, как тот работает.

– Я иду спать. Выйдешь сам, – шепнула она Мистеру Роберту.

– Хорошо. Спасибо.

– Тебе спасибо, что помог с книгой.

– Не за что. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Ханако взяла последние рисунки сэнсэя и разложила их на кровати. Принцип не стал яснее, но она по крайней мере начала ощущать смысл. Ее чувство рассказывало историю утраты, боли, сожаления и непонимания. Она не смогла бы объяснить, почему она это чувствовала; может, все это она себе навоображала. Возможно, вглядываясь так долго в эти странные черты, она убедила себя в том, что понимает их. Может, она хотела, чтобы рисунки сказали ей именно это. Может, именно это она хотела сказать сэнсэю сама.

Желаю надеюсь

молю и молюсь

никто не слушает

меня

кроме меня

Подождав несколько минут после того, как все в квартире стихло, Мистер Роберт достал из рюкзака другую тушечницу Опустившись на колени рядом с сэнсэем, он подождал, пока тот не обмакнет кисть и не начнет новый рисунок. Затем помечал тушечницы и перелил тушь из Тушечницы Дайдзэн в другую. Поднялся и попятился. В резком свете чулана он сравнил Тушечницу Дайдзэн с рисунком. Они были неотличимы.

Мистер Роберт крепко стиснул тушечницу и выбежал из квартиры.

Ты мне не нравишься

и мне не нравишься

ты и я

Свесив ноги с кровати, Ханако попробовала опереться на больную лодыжку. Боль отдалась во всей ноге, но не так сильно, как раньше. Она дохромала до комода. Осторожно ступая, подошла к двери и тихонько ее отперла. Медленно открыла дверь – не раздалось ни звука. Тогда, придерживаясь за дверь, она шагнула в коридор и направилась к комнате сэнсэя.

Тот лежал на полу прямо у входа.

Ханако опустилась рядом на колени и положила руки ему на плечо. Она медленно повернула его, чтобы увидеть лицо. Она искала в нем надежду, прощение, понимание – все то, что когда-то замечала в себе, но похоронила так глубоко, что они увяли и умерли.

Полная темнота. Темная, как суми в тушечнице, которая глубже океана. Тихая и спокойная. Есть только мысли, но и те – лишь на мгновенье, пока не исчезнут, как искры, улетающие в ночное небо. Но за эту долю секунды все стало ясным: она боялась не его, а тушечницы. Сила тушечницы помогла ей понять, кто она на самом деле, помогла найти свое истинное «я». Но она хотела открыть не это…

Плыть в темноте – свободно. Бессвязные, ничем не скованные мысли. Все сказано.

Вот сижу здесь

говорю и сверкаю

другие сидят и

смотрят

Интерлюдия

Последняя встреча

Июль 1977 года

Сан-Франциско, Калифорния

Он увидел ее несколько недель спустя. Она выходила из ресторана и на сей раз шла ему навстречу И увидела его. Бежать он не мог – она бы решила, что он ее преследует.

– Вижу, вы все еще в Калифорнии, сэнсэй, – сказала она.

– Я преподаю в Беркли. В Центре японских искусств «Восточная бухта».

– Беркли… Там я еще не была. А как же школа Дайдзэн?

– Бросил ее и переехал сюда.

– Надо бы вернуться.

– Уже не могу. А вы? Когда вернетесь в Японию вы? Мимо прогрохотал вагон фуникулера. Когда шум стих, она сказала:

– А мне придется остаться.

– Может, нам встретиться? Вы по-прежнему занимаетесь сёдо?

– Нет. Больше ни разу.

– Может, еще позанимаемся как-нибудь?

– Нет, – покачала она головой.

– А ведь тушечница у меня. Тушечница Дайдзэн. Она вскинула на него взгляд и на миг застыла. А потом молча поспешила прочь.

Сан-Франциско

Врач беседовал с Ханако и Тиной в приемной.

– У него был тяжелый геморрагический инсульт. Дыхание мы поддерживаем, но высшие функции мозга отказали.

Тина взглянула на мать – та неподвижно замерла в пластиковом кресле.

– Какая область поражена? – спросила Тина.

– Точно установить не удалось, но это в правом полушарии.

– Предыдущий инсульт был месяц с небольшим назад, – сказала Тина.

– Мы так и подумали. Все признаки налицо.

– В левой височной доле, ближе к предлобной части. Он не мог ни говорить, ни писать, да и понимать, кажется, тоже. Развились аграфия и афазия. – Тина говорила отстраненно и сухо, словно читала по учебнику.

– Учитесь на медицинском? – спросил врач.

– Аспирантура. Неврология.

– Калифорнийский университет в Сан-Франциско?

– Да, там.

Он кивнул.

– А если бы его привезли раньше? – спросила Тина. – В здании сломан лифт. Фельдшерам пришлось подниматься, а потом спускаться на пять пролетов.

– Готов поспорить, они были в восторге. Но не думаю, что это время сыграло какую-то роль.