Текст книги "Четвертое сокровище"
Автор книги: Тодд Симода
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Annotation
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище – древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова.
Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно.
Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» – впервые на русском языке.
Тодд Симода
Часть первая
Беркли
Интерлюдия
Беркли
Киото
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Беркли
Интерлюдия
Киото
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Беркли
Сан-Франциско
Беркли
Интерлюдия
Беркли
Беркли
Сан-Франциско
Часть вторая
Беркли
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Киото
Интерлюдия
Киото
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Беркли
Интерлюдия
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Киото
Интерлюдия
Беркли
Сан-Франциско
Киото
Интерлюдия
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Часть третья
Сан-Франциско
Интерлюдия
Беркли
Сан-Франциско
Беркли
Интерлюдия
Сан-Франциско
Интерлюдия
Сан-Франциско
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Сан-Франциско
Интерлюдия
Сан-Франциско
Интерлюдия
Беркли
Сан-Франциско
Интерлюдия
Сан-Франциско
Интерлюдия
Сан-Франциско
Последняя интерлюдия[78]
Благодарности
Каллиграфия и японские иероглифы
Неврология:
Рецензии
Об авторе
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
Тодд Симода
Четвертое сокровище
Посвящается Адриэлль и Карен
Сёдо[1] каллиграфия. Это метод изображения иероглифов при помощи японской кисти и суми – японской туши черного цвета. Сёдо считается как искусством, так и способом письма как средства коммуникации. Из «Словаря японской культуры» под ред. Момо Ямагути и Сэцуко Кодзима, 1979
На деревянной лошади и задом наперед
Я во весь опор проскачу сквозь пустоту.
Захочешь ли найти мои следы?
Ха! Поймай-ка бурю сетью.
Кукоку (1328–1407) Из сборника дзэнской поэзии «Пусть влетит весенний ветерок»
Часть первая
Теории сознания
Беркли
Киити Симано, основатель и сэнсэй[2] школы японской каллиграфии Дзэвдзэн, поглубже макнул кисть в тушечницу, наполненную суми. Легкими движениями он отжал кисть о чернильный камень, пока точно рассчитанная лишняя капля не стекла медленно в канавку. Затем плавным движением кисти по бумаге нарисовал простую горизонтальную черту.
– Видишь, – сказал он Годзэну, своему лучшему ученику. – Если угол кисти слишком острый, черте недостает жизни. Попробуй еще раз.
Годзэн кивнул и смочил кисть тушью.
Горизонтальная черта является одним из 24 основных графических элементов (ключей), входящих в официальную таблицу иероглифов и их сочетаний (гакунэнбэцу кандзи хайтохё). Таблица основных иероглифических комбинаций и графических элементов утверждается японским Министерством культуры. Каждый кандзи – японский иероглиф, заимствованный из китайского языка, – состоит из комбинации ключа и графических элементов.
По другим классификациям число основных компонентов иероглифа может варьироваться от 8 (восемь графических элементов, входящие в иероглиф «вечность», «эйдзи хаппо») до 72. Горизонтальная черта выглядит простой в написании, однако на самом деле отработка ее гармоничного начертания очень трудна. Черта не должна быть ни строго горизонтальной, ни симметричной, ни слишком наклонной, ни слишком асимметричной. Тут очень важно качество кисти, используемой для каллиграфии (кисть входит в число «четырех сокровищ каллиграфа»). Для изготовления лучших кистей используется шерсть с груди китайских овец. Волоски ее очень прямые и служат долго, обладая при этом достаточной эластичностью, которая позволяет контролировать толщину и направление линий. Хотя хороший каллиграф может написать красиво и плохой кистью, каллиграфические шедевры создаются только лучшими кистями.
Дневник наставника. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн
Пока Годзэн отрабатывал горизонтальную черту, наставник погрузился в размышления: как бы ему хотелось вернуться домой, в Киото, где двадцать три года назад он окончательно понял, что она больше не хочет иметь с ним дело. Она так и не объяснила, почему, но без нее ему незачем было оставаться в Америке. Конечно, и в Японии у него ничего не осталось: ни школы, где он мог бы преподавать, ни студентов, которых он мог бы обучать, ни семьи, – все это теперь не имело к нему никакого отношения. Но в Японии он по крайней мере был бы дома.
Хотя даже после того, как наставник поднял что добиваться ее бессмысленно, он все равно бродил по кварталам Сан-Франциско, стараясь оказаться возле ее дома на перекрестке Буш и Тейлор, на кругом склоне Ноб-Хилла. Не останавливаясь, проходил мимо ресторана «Тэмпура-Хаус» на Пауэлл-стрит, где она работала. Хотя и так не было надежды, что встреча с ним хоть как-то изменит ее решение. Или ее чувства.
Каждый раз после целого дня бесполезных шатаний он находил недорогой ресторанчик, где ел в одиночестве.
Тогда он преподавал каллиграфию в Центре японского искусства «Восточная бухта» – вольно организованном учебном заведении в Беркли. Центр располагался в старом доме на юге кампуса, в полуквартале от сумасшедшей Телеграф-авеню – последнего оплота хиппистской культуры 60-х. Еще живо было воспоминание, как он впервые вошел в этот центр. Тогда ему в глаза бросились хлипкие стулья, расставленные вокруг стола, испещренного ожогами курительных палочек. На столе в куче хаотично валялись самые разнообразные журналы – от «Экономиста» до «Мэд». Вся доска объявлений была заклеена рукописными листовками репетиторов японского, секций карате и айкидо[3] и дзэнской службы по уходу за домашними животными.
Совершенно неожиданно многие из его студентов, занимавшиеся каллиграфией, научились писать вполне прилично, несмотря на бессистемный подход к делу, замешанный на энтузиазме. Именно это и отличало их от его учеников в Японии. Быть может, как раз строгость и сосредоточенность не позволяли его японским питомцам сделать стремительный рывок вперед. Или же его американские подопечные не боялись делать ошибки, и поэтому совершенствовались быстрее.
Вдалеке от Японии его собственный стиль каллиграфии постепенно становился более индивидуальным и менее традиционным. Более самоуглубленным, что ли. Скорее всего – из-за долгих ночей в одиночестве. Оставшись один, он вдруг обнаружил в себе печаль. Не депрессивную, ибо чувство было вполне комфортным. Печаль стала его постоянным спутником. Больше ему не приходилось есть в одиночестве.
За те два. года, что он занимался с маленькой группой одаренных и преданных учеников, в центре происходили многочисленные перемены. Уходили преподаватели, на их место набирались новые. Уходили и студенты, их сменяло все меньше учеников. Начнись трудности с зарплатой, регулярные занятия стали невозможны. Когда распад достиг апогея, он решил уйти на вольные хлеба – открыть свою собственную школу сёдо, «пути каллиграфии».
Он бы предпочел разместить эту школу в Сан-Франциско, лучше всего – в Японском квартале, но потенциальных учеников больше было в Беркли, где работало несколько дзэнских центров и других азиатских религиозных групп и художественных объединений. В тихом районе, в нескольких кварталах к западу от университетского городка он нашел дом, где можно было жить самому и вести занятия. Твердое желание нескольких его учеников продолжать каллиграфические студии, а также его учительские сбережения позволили ему приобрести этот дом.
Для регистрации новой школе нужно было дать имя. В голову абсолютно ничего не приходило – «дзэндзэн» по-японски[4]. Ничего, ничего. Так и появилось имя для его школы, а сам он стал учителем Дзэндзэн.
– Видишь, – он указал на черту, только что проведенную Годзэном. – Даже незначительный нажим на кисть неприемлемо утолщает черту.
– Да, сэнсэй.
Сэнсэй Дзэндзэн проговаривал это Годзэну уже много раз. Но совершенствование не есть результат простого слушания, пусть даже многократного. Только практика и бесчисленные повторения одной и той же черты превращают ее в чистое ощущение, где нет места мысли.
– Попробуй еще раз, – посоветовал наставник Годзэну. – Попробуй не думать.
Годзэн обмакнул кисть в тушь и сосредоточенно посмотрел на бумагу.
Чистое ощущение и никакой мысли… а лучше бы – полное отсутствие чувств и мыслей. Какой художник может создать что-либо, красотой похожее на осенние листья? Или такое же трогательное, как старое умирающее дерево, расцветшее последним весенним цветком?
Мысли и эмоции только мешают творению искусства. Именно это он бы и сказал ей, если бы она позволила. Он посоветовал бы ей избавиться от кистей, туши, бумаги и тушечницы. Or последней – особенно. Выкинуть все это и обрести искусство в самой себе.
Тушечница… открытие себя… Он наконец-то понял, почему она решила с ним порвать…
Взрыв боли где-то за левым глазом сэнсэя был настолько силен, что наставник сглотнул и прижал руку к голове.
Хватаясь за воздух и слепо ощупывая пространство вокруг; он опрокинул низенький столик, за которым они работали. Тушь разлилась, кисти разлетелись, подставка легко покатилась по татами. Рисовал бумага проплыла по воздуху и плавно опустилась возле рухнувшего сэнсэя. Он застонал. Затем – ничего.
Если я перестану говорить
станет ли она слушать
Интерлюдия
Багряные листья,
Падают
Ноябрь 1975 года
Киото, Япония
Киити Симано, старший сэнсэй школы каллиграфии Дайдзэн, созерцал сад из своей мастерской. Осенний ветер сорвал ярко-красные листья с кленов и теперь разбрасывал по земле. Их случайные узоры на мхе были гармоничны и полнились живым ритмом. Так легко природе, так трудно художнику Разница, скорее всего, в том, что художник создает свои произведения мыслью и чувством. Природа же не действует ни тем, ни другим. Она лишь повинуется нескольким простым законам – тяготения, силы ветра, смены сезонов, – комбинируя их бесконечно.
Сэнсэй школы Дайдзэн взял кисточку и сосредоточился на иероглифах со значением «багряный», которые были частью начатого им стихотворения:
Багряные листья,
Падают
Не очень-то много, нужно признаться.
Вместе эти знаки, произносимые как «макка», означают «ярко-красный, багровый»; если же переводить значение каждого буквально, получится «по-настоящему красный» или «кроваво-красный». Цвета осени, особенно багряный, символизируют подлинную сущность жизни, а именно – присущую ей печаль. Поэтому движения кисти при написании этих иероглифов должны отражать это ощущение, наполняя каждую черту слегка утяжеленным, стремящимся вниз движением. Первый иероглиф, «ма», означает «настоящий» или «квинтэссенция». Он получился путем постепенной эволюции начертания из иероглифа со значением «опустившийся, падший человек» [5] . Почему падший человек использовался для репрезентации понятия «настоящий», сказать трудно. Возможно, имелось в виду, что дух человека показывает его истинную сущность.
Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн
Для стихов получше хронически не хватало времени – особенно после того, как несколько месяцев назад его объявили двадцать девятым главой школы Дайдзэн. Составление расписания практических занятий, распределение учащихся по группам, судейство на конкурсах, управление финансовыми делами – лишь часть обязанностей, которые он унаследовал как сэнсэй Дайдзэн. Кроме этого – многочисленные интервью: последнее состоялось не далее как этим утром. Прямой эфир утренней программы Осакской телевизионной компании. Журналистка хоть и горела энтузиазмом (порой чрезмерным), но интересовалась, похоже, лишь внешними атрибутами сёдо: «Какими кисточками вы пользуетесь? Откуда берете тушь? Как часто занимаетесь? Как долго длится занятие?» Истощив репертуар, она осведомилась о его возрасте и, после ответа, окрестила его «молодым сэнсэем». Ему лишь тридцать четыре, это на 15–20 лет моложе обычного возраста любого нового главы школы – он самый молодой сэнсэй после самурая Сакаты. Тот был пятнадцатым главой Дайдзэн и не только самым молодым сэнсэем за всю историю школы, но и признанным отцом нынешней эры в состязательной японской каллиграфии. Журналистка задала свой последний вопрос:
– Как удачно, по мнению молодого сэнсэя, вы сможете выступить на предстоящем каллиграфическом состязании Дайдзэн-Курокава?
Речь шла о соревновании между его школой и школой каллиграфии Курокава. Сэнсэй Дайдзэн ожидал этого вопроса и подготовил рассказ о краткой истории состязаний. В 1659 году самурай Саката и основатель школы Курокава положили начало соревнованиям по каллиграфии под названием Дайдзэн-Курокава, которые по сей день считаются самыми престижными в Японии. Эти поединки, проводимые с тех пор каждые три года, помогали убедиться, что искусство каллиграфии в обеих школах находится на большой высоте.
Учитель Дайдзэн ответил, что не может предугадать результата состязании, но сделает все от него зависящее.
Он надеялся, что журналистка спросит его, почему каллиграфия, если заниматься ею правильно, вся проникнута духовной энергией. Он хотел, чтобы она спросила, почему даже для того, чтобы достигнуть посредственного уровня в каллиграфии, необходимо посвятить себя упорным занятиям. Ему бы хотелось, чтобы она спросила, зачем в наш век средств массовой информации нужно заниматься таким древним видом искусства.
Она не спросила больше ничего.
Правильная поза крайне важна при занятиях сёдо – она позволяет каллиграфу контролировать энергию, возникающую при единении мысли и тела. Правильная поза естественна и расслаблена Плечи, например, не должны быть напряжены и приподняты, их следует расслабить и опустить. Точно так же позвоночник не должен быть напряжен, его не следует держать слишком прямо или же, наоборот, сутулиться. Позвоночник должен сохранять естественную, слегка изогнутую форму. Иероглифы, написанные каллиграфом в неправильной позе, будут выглядеть неестественно и напряженно, как будто каждая черта, последовав за своим создателем, приняла неестественную позу.
Медленно и ровно выдыхая, сэнсэй переместил вес тела в центр тяжести. Приняв правильную позу, опустил кисть в углубление тушечницы – Тушечницы Дайдзэн. Если бы журналистка спросила об этой тушечнице, он бы объяснил, что из камня ее вырезал поэт Дзинмай, основавший школу в 1409 году Уйдя на покой, он передал ее своему преемнику. Этот акт передачи стал традицией и продолжался, пока не учредили состязания Дайдзэн-Курокава. Тогда тушечница стала вручаться победителю как переходящий трофей. Недавно она вернулась в Дайдзэн после трех поражений подряд. Чудовищная череда провалов наконец прекратилась победой предыдущего, двадцать восьмого сэнсэя школы Дайдзэн, который умер всего несколько месяцев назад от рака поджелудочной железы.
Долгом сэнсэя Дайдзэн было выиграть это состязание. Все остальное можно оставить в стороне, если это необходимо, для победы. Таинственное состязание приводило в трепет не только энтузиастов каллиграфии, но и вся Япония загадочным образом с восторгом опадала его. Телевизионная трансляция должна была вестись не только во время состязания. До начала должны были рассказать о мнениях и прогнозах экспертов и показать интервью с участниками. А после планировалось дать детальный анализ результатов и взять интервью у победителей. Каждое такое состязание привлекало в школы потоки новых учеников. Победившая же школа, само собой, всегда привлекала лучших.
Иероглиф «эй» имеет два значения: «вечный» и «долгий». Он, вероятно, произошел из пиктограммы, изображающей реку и ее притоки. Этот иероглиф хорошо известен каллиграфам, поскольку состоит из восьми основных каллиграфических черт «эйдзи хаппо».
Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.
Сэнсэй Дайдзэн знал, что для, победы в противостоянии один на один с главой школы-соперника он должен посвятить этому все свое время и энергию, причем – в несоизмеримо большей степени, чем когда учился пли даже преподавал сам. Он, конечно же, участвовал в сотне подобных соревнований, больших и маленьких. Но даже в самых влажных напряжение и бремя ответственности, ложившиеся на него, по сравнению с тем, что предстояло ему в состязании Дайдзэн-Курокава, больше напоминали прогулку тихим летним вечером по спокойной Тропе Философии в Киото.
Всякий раз за полгода до таких соревнований главные наставники состязались между собой в каллиграфическом искусстве, чтобы определить свои сравнительные ранги. Перед последним состязанием сэнсэй Дайдзэн в напряженной схватке победил Арагаки. Победа ему дала ранг наставника номер один и практически гарантировала, что он станет следующим главой школы.
Вспоминая об этом состязании, он удивлялся, что вообще выиграл у Арагаки. Прежде всего, Арагаки жаждал победы намного сильнее. Кроме того, соперник буквально заточил себя в мастерской на два месяца перед самим турниром, практикуясь часами. Он же не добавил ни минуты к своему обычному графику занятий: три раза в неделю по утрам.
Во время состязания сэнсэй Дайдзэн поглядывал на Арагаки: лицо соперника сосредоточенно кривилось, на висках выступали капли пота. Возможно, Арагаки предчувствовал, что глава школы умрет еще до конца года и победивший в состязаниях старший наставник станет новым сэнсэем Дайдзэн.
Арагаки не был самым старшим наставником в школе Дайдзэн. Сравнительно молодой, он пробыл в школе на десять лет дольше Симано. Два других старших наставника (оба виртуозно владели техникой, но, по мнению сэнсэя Дайдзэн, страдали отсутствием творческого чутья) были в школе соответственно на одиннадцать и восемнадцать лет дольше Арагаки. Практически во всех школах японского искусства, будь то каллиграфия, чайная церемония, или же игра на бива[6], преемником на посту главы школы обычно становился старший сын главного сэнсэя в школе.
В Дайдзэн глава школы выбирался по результатам состязания между старшими наставниками. Хотя оценка была, понятно, во многом субъективной: трудно избежать влияния личных пристрастий главы школы, остававшимся главным судьей состязаний, – тем не менее система хорошо работала много столетий. Школа оставалась сильной, выигрывая больше половины состязаний Дайдзэн-Курокава.
Не в силах сосредоточиться, сэнсэй Дайдзэн прекратил занятие. Сначала он промыл кисточку, затем, вылив тушь, вымыл и Тушечницу Дайдзэн. Он пока не оценил ее до конца. Массивнее всех, какими он пользовался двадцать лет занятий каллиграфией, Тушечница Дайдзэн давала какое-то особое ощущение, которое часто его отвлекало. Главным же неудобством оставалась трудность растирания и смешивания туши для получения нужного оттенка черного. Тушечница Дайдзэн, вырезанная из куска натурального сланца, была неровной, испещренной крошечными трещинками, а потому растирание строго определенного количества туши становилось крайне трудоемким[7].
Его сбивало с толку и даже приводило в замешательство, что с Тушечницей Дайдзэн столько проблем. По легенде, ее использование должно постоянно совершенствовать его каллиграфию и вести по пути к просветлению.
Он не испытывал ни того ни другого.
Перед тем как покинуть мастерскую, сэнсэй быстро поклонился свитку, висевшему на стене. То была каллиграфия первого сэнсэя школы Дайдзэн, написанная как раз в тот день, когда он решил основать школу. Стихотворение «Проживай жизнь как искусство» стало девизом школы Дайдзэн. Встав, сэнсэй вышел на морозный воздух и через сад направился к своему домику. Внутри Юрико, его жена, надевала пальто.
– Закончил заниматься? – спросила она. – Хочу сходить в магазин, а потом зайду к матери и занесу ей овощи. Сегодня отведу ее в больницу навестить отца. Тебе что-нибудь нужно, пока меня нет?
– Нет, ничего. – У ее отца несколько дней назад удалили аппендицит. После операции сгусток крови прошел через все его тело и чуть не убил его. – Пожелай ему от меня скорейшего выздоровления.
– Хорошо. – Она скользнула в туфли, взяла сумочку и направилась к двери. Остановившись, сказала: – Ах да. Тебе звонили. Какая-то женщина хочет стать твоей ученицей. Я сказала ей, что можно позвонить прямо в школу и поговорить с кем-нибудь из наставников, но она хотела обсудить это только с тобой.
Быстро кивнув – как бы убедившись, что передала ему все, – она вышла из дома и двинулась по улице к автобусной остановке.
Сэнсэй Дайдзэн скинул тэта[8]. По наполненному приятной тишиной дому он прошел в большую комнату и устроился на татами рядом с телефоном. На листке над номером было написано имя: Ханако Судзуки.
Следовало бы скомкать записку и выкинуть ее. Обращение к главе школы в такой форме было грубейшим нарушением этикета. Слишком прямо и бесцеремонно.
Но его заинтриговал столь непосредственный звонок женщины, сообщившей о своем желании изучать каллиграфию. В школе Дайдзэн училось только две женщины: искусство сёдо традиционно считалось мужским, хотя от женщин искусству – да и самой школе – только польза.
Хорошо, что она позвонила ему, а не какому-нибудь другому старшему наставнику: иначе ее, скорее всего, отговорили бы сюда поступать. Его коллеги никогда не принимали в ученики женщин и, он был уверен, никогда бы не приняли, хотя с ними эту проблему он не обсуждал.
Сэнсэй Дайдзэн посмотрел на телефонный номер. И ему на самом-то деле не следовало брать новых учеников – лучше сосредоточиться на предстоящем состязании.
Он снял трубку и набрал номер. После двух звонков ответила женщина.
– Алло, это Судзуки-сан? – спросил сэнсэй.
– Да.
– С вами говорит Дайдзэн из школы Дайдзэн.
– Большое спасибо за звонок, сэнсэй. Простите, что причинила вам столько беспокойства. Но я видела ваше интервью по телевизору, и мне нужно с вами поговорить.
Сэнсэй Дайдзэн мог бы и догадаться.
– Я понимаю, вы хотите брать уроки. Вы когда-нибудь занимались раньше?
– Нет, никогда. В старших классах я ходила в клуб любителей каллиграфии, но это вряд ли можно считать занятиями.
Сэнсэй кивнул. Многие новички говорили, что занимались раньше каллиграфией, но чтобы стать учеником школы Дайдзэн, требовалось значительно больше, чем несколько бессистемных занятий.
– У нас ограниченное число мест – и только для серьезных учеников. – Он надеялся, что этой фразы будет достаточно, чтобы отвадить ее, если она не настроена серьезно.
После долгого молчания она ответила:
– Я настроена серьезно, сэнсэй. – Ее голос звучал мягко, однако настойчиво.
– Конечно, – согласился он. Многие звонившие были настроены серьезно. В начале, по крайней мере. Но в ее голосе слышалась тихая сосредоточенность, придававшая словам силу. – Нам, возможно, придется встретиться, чтобы обсудить детали. У меня будет немного свободного времени сегодня во второй половине дня перед вечерними занятиями. Откуда вы будете ехать?
– Из Кобэ.
– На поезде?
– Да.
– Скорее всего, мы могли бы встретиться на вокзале в Киото. В три часа. Мне нужно будет зайти в художественную лавку там недалеко. На вокзале есть небольшое кафе, направо за билетными кассами.
– Большое спасибо, сэнсэй.
Три часа. Это ей подходило. Ханако прикинула, что ее встреча с сэнсэем продлится не больше часа. Если учесть час езды из Киото обратно в Кобэ, она успевала вернуться домой, чтобы приготовить ужин. Однако если встреча вдруг затянется, она решила приготовить кое-что до отъезда.
Конечно же, Ханако прекрасно знала, что практически не рисковала опоздать с ужином. За два года совместной жизни ее муж Тэцуо лишь несколько раз вернулся вовремя. У него часто бывали встречи, которые затягивались допоздна. Как минимум раз в неделю случались командировки, о которых его оповещали чуть ли не за минуту до отъезда: то в Нагоя, то в Токио, то в какой-нибудь другой город, где раскинула свои щупальца империя Судзуки. И все-таки Ханако хотелось приготовить ужин вовремя. Даже если он вдруг не придет к назначенному часу, лучше, если ужин будет готов. А кроме того – чем еще заняться?
Она очистила огурцы от кожуры и семечек, порезала их ломтиками толщиной в полногтя на мизинце. Пока резала, думала о телевизионном интервью, которое видела утром. Сэнсэй говорил так мягко и в то же время – так уверенно, будто знал величайшие секреты какого-то иного мира. Его мир наверняка не похож на ее.
Прежде всего, она живет в новом доме, в новом жилом районе, спроектированном компанией мужа. Застройщики купили участок земли и сравняли с землей старые покосившиеся домики – пришлось изрядно потрудиться, чтобы убедить домовладельцев, что и они должны принять участие в модернизации Японии. Ее дом использовался как демонстрационная модель: когда она впервые вошла в него, дом был уже обставлен мебелью, а холодильник набит продуктами. Компания, где работал Тэцуо, не могла продать демонстрационный дом – никто бы его просто не купил. Если клиенты собирались покупать новый дом, они и покупали новый дом, а не тот, по которому прошлись сотни людских ног, где каждый угол тщательно исследован любопытными взглядами.
Ханако не возражала. Дом был тщательно вымыт и вычищен.
Нет, мир сэнсэя – скорее всего, мир традиционной красоты, созерцания, мир сокровищ. Так он назвал Тушечницу Дайдзэн, которую показал на интервью – одним из четырех сокровищ. «Четыре сокровища?» – переспросила интервьюер. «Да, – ответил сэнсэй, – так называют четыре предмета, необходимые для занятий сёдо. Это фудэ, суми, ками и судзури[9]».
У нее тоже были четыре сокровища: автоматическая рисоварка, электрическая точилка для ножей, холодильник с автоматической разморозкой и микроволновая печь последней модели с вращающейся подставкой внутри.
Когда сэнсэй Дайдзэн открыл дверь кафе, женщина приветствовала его глубоким почтительным поклоном. Сэнсэй едва склонил голову в ответ. Когда она выпрямилась, наставник спросил:
– Судзуки-сан?
– Да, сэнсэй. Большое спасибо, что согласились встретиться со мной.
Они выбрали столик у дверей. Наставник заказал чашку кофе, женщина тоже. У нее было узкое лицо и круглый лоб, отчего она походила на европейку. Хотя он ничего не понимал в модной одежде, женщина, как ему показалось, была одета дорого; его жена такую одежду не покупала. Юрико предпочитала повседневные и удобные наряды. Прическа Ханако тоже поразила его своей стильностью: по-современному короткая, с намеком на легкую волну. Юрико же по традиции до сих пор носила длинные волосы.
– Осмелюсь спросить, – начал сэнсэй. – Почему вы заинтересовались изучением сёдо в школе Дайдзэн?
– Что ж… – начала Ханако и смолкла. Затем сама себе кивнула, будто окончательно приняла какое-то решение. – Я замужем уже два года. Я была молода и наивна, когда выходила замуж, но теперь вроде бы знаю, кто я такая.
Сначала сэнсэю показалось, что это звучит слишком прямо, даже как-то эгоцентрично. Такое утверждение никак нельзя назвать типичным для японской домохозяйки. А потом он невольно ухмыльнулся, и пришлось сдерживаться, чтобы уголки рта не ползли вверх.
Женщина, видимо, уловила это легкое движение, потому что сама улыбнулась, чуть ли не с озорством.
– Я знаю, это звучит глупо. Казалось бы, как могут изменить человека два года? – Теперь сэнсэй улыбнулся открыто.
Они посмотрели, как официантка ставит кофе на стол. Когда она ушла, наставник произнес:
– Это зависит, мне кажется, от того, какие это два года.
Женщина отвернулась, будто бы пряча новую улыбку:
– Вот именно. Вы очень проницательны. Я вышла замуж за сына главы одной известной компании, занимающейся строительством новых районов.
А, значит, тот самый Судзуки, подумал сэнсэй.
– Не то чтобы я хотела произвести на вас впечатление, – заметила Ханако. Она не отрывала взгляда от стола. – Но это может объяснить, почему я так сказала.
Сэнсэй сделал глоток кофе.
– Понимаю, – сказал он, не находя нужных слов. – Так что вы имели в виду? Насчет знания себя?
Женщина задумалась на секунду.
– Я не знаю, поможет ли это мне стать одной из ваших учениц, сэнсэй.
– Вполне возможно, что нет. Простите, если был чрезмерно любопытен.
– Ну что вы. Конечно, нет. В конце концов, я первой начала.
Сэнсэй кивнул:
– Может, просто расскажете, почему хотите заниматься сёдо?
Она сделала глоток кофе и только потом заговорила:
– Я обнаружила, что для определения себя мне требуется что-то еще.
Сэнсэй дважды моргнул, скользя взглядом по краю кофейной чашки. Такую причину ему еще никто не называл. Будущие ученики обычно говорили, что хотели бы овладеть каким-нибудь традиционным искусством или же заняться чем-нибудь «успокоительным». Многие признавались прямо, что не могут объяснить, зачем это им надо.
– Вы сказали, что нуждаетесь в том, что вас определит. Однако еще вы говорили, что уже знаете, кто вы. Как же так?
На миг Ханако прикрыла глаза.
– Да, это звучит противоречиво.
– Я и не думал…
– Вы, конечно же, правы. Посмотрим, смогу ли я это объяснить. – Она задумалась; молчание переросло в неловкость. – Я знаю – и простите меня, что я так много говорю, – что я человек, которому нужно то, что меня определит, даст опору в жизни. Я верю, что могу обрести это через сёдо. – Головы она не поднимала, но говорила уверенно, как будто пришла на исповедь. – Когда я занималась каллиграфией в школьном клубе, у меня было чувство, что я – это я. Странно звучит, я знаю. Не то чтобы я понимала тогда это чувство. Я не знаю, о чем я думала на самом деле. Может, это сейчас мне так кажется.
Сэнсэй кивнул и сделал еще глоток кофе.
– Я не знаю, поможет ли вам каллиграфия в поисках. В конце концов, сёдо – всего лишь искусство. Но посредством дисциплинированной практики вы действительно сможете повысить свою самореализацию. Дисциплина – это ключ, а в практику вы можете вкладывать сколько угодно себя. Чем больше станете это делать, тем больше будете проживать свою жизнь как искусство.
Ее мягкий взгляд не отрывался от его лица, словно она задумалась над более глубоким смыслом его слов.
А ему собственные слова вдруг показались пустыми, как будто он бездумно твердил рекламный слоган.
– Итак, – произнес он быстро, словно стараясь прогнать эту мысль из головы. – Когда вы хотели начать занятия?
Ее лицо просветлело:
– Не будет ли завтра слишком скоро, сэнсэй?
– Напротив, завтра – прекрасный день для начала занятий.
Беркли
Годзэн увидел, как сэнсэй Дзэндзэн дернулся один раз, потом другой, но ни звука не вырвалось из стиснутых челюстей его наставника. Годзэн встал на колени и приложил ухо ко рту сэнсэя – дыхание было едва уловимым. Машинально Годзэн принялся было убирать вещи, беспорядочно разбросанные вокруг. Нет, не сейчас. Он вскочил и кинулся в основной зал школы, где был телефон.
