Текст книги "Четвертое сокровище"

Автор книги: Тодд Симода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

До восьми лет Тина спала на раскладушке в спальне матери. Когда ей исполнилось восемь, она заявила, что уже слишком большая, чтобы спать вместе с матерью, и потребовала отдельной комнаты. Она не сказала матери, что к тому же устала от жирного, липкого запаха масла, в котором жарили тэмпуру^[14] в ресторане «Тэмпура-Хаус», где мать работала. Этот запах насквозь пропитал материнское рабочее кимоно и впитался в волосы и кожу.

За несколько недель до дня рождения они съездили к тете Киёми, жившей около парка Золотые Ворота. У обоих ее детей были свои комнаты. По дороге домой Тина спросила мать, почему они не могут переехать в более просторную квартиру. Ханако ответила:

– Ты же знаешь. Как же твой колледж, нэ^[15]? Тебе нужны деньги, чтобы учиться в колледже.

Вместо переезда на новую квартиру Ханако предложила дочери свою спальню: сама же она будет спать на диване в гостиной. Однако Тина уже положила глаз на уютные чуланы. Она все равно в них все время играла: в последнее время строила там себе палатку из одеял и читала при свете фонарика.

Ханако упиралась несколько дней, а потом как-то утром брат одного из поваров «Тэмпура-Хауса», плотник, появился у них с ящиком инструментов. Тина так никогда и не узнала, разрешили матери переделывать чуланы в комнату, или нет, но предположила, что стенку можно восстановить так же быстро, как ее снесли.

После того как Тина поступила в колледж, мать постепенно вернула чуланам их изначальное предназначение. Одежда Ханако, висевшая раньше в маленьком гардеробе в спальне, перекочевала обратно. Кровать Тины и остальная мебель, включая почти кукольный комод с зеркалом и школьный стол, по-прежнему стояли в чуланах, но теперь были завалены коробками и кипами писем и газет. Мать становилась старьевщицей.

Тина вошла в гостиную и опустила рюкзак на пол. Ханако лежала на диване. Ее спину подпирала подушка, а на животе лежал японский женский журнал. Пока мать закрывала журнал и поднималась, Тина заметила:

– Ма, ты бы не оставляла дверь нараспашку.

– Но я же знала, что ты придешь, – ответила Ханако. – Ты же сама мне позвонила…

– Дверь все равно лучше закрывать.

– Хорошо, Хатян.

Мать положила журнал на кофейный столик, а подушку на диванную полку. Тина села на пол среди комнаты.

– Как ты сегодня себя чувствуешь? – Около года назад у матери обнаружили рассеянный склероз.

– Гэнки^[16]. Я просто читала перед работой. Как у тебя учеба?

– Нормально, сегодня всего один семинар. Просто тест.

– Тест? В первый день?

– Что-то вроде теста.

Тина последней сдала свои ответы. Джиллиан и студент, с которым она хихикала, работы сдали первыми. И ушли вместе. Профессор Аламо едва взглянул на Тину, когда она отдавала ему свои листки. Она там написала, что уверена: остальные присутствующие знают о неврологии гораздо больше нее. Она получила степень бакалавра по психологии, но прошла курс по нейроаспектам психологии. Этот курс оказался самым интересным. Она добавила, что прекрасно понимает: ей необходимо освоить громадный объем материала, – но она всегда была старательной студенткой и постоянно готовилась к занятиям. Ее главным вкладом в развитие нейронной теории сознания будет понятие «открытого разума».

^{Мозжечок, или «малый мозг», представляет собой скопление плотно прилегающих тканей головного мозга, находящееся под полушариями головного мозга, и отвечает за планирование и окончательную коррекцию движений. Клетки Гольджи: подавляющие интернейроны (клетки, передающие раздражение от одного нейрона к другому), находятся в мозжечке.}

^{Тетрадь по неврологии, Кристина Хана Судзуки.}

В ответе на второй вопрос она написала, что слышала и о Сантьяго Рамоне-и-Кахале, и о Камилло Гольджи, особенно – о Гольджи, чьим именем назван метод окрашивания шлифа, позволяющий рассмотреть отдельные нейроны под микроскопом. Кроме того, в мозгу, точнее – в мозжечке, есть особый тип клеток, названный его именем. О Кахале она знала меньше – только то, что он использовал метод окрашивания Гольджи в своих оригинальных исследованиях, и в результате обнаружил новый тип нейронов; к тому же он считается основателем современной нейроанатомии. Она честно призналась, что факт совместного получения ими Нобелевской премии был ей неизвестен и она не имела никакого понятия о теоретических расхождениях между ними. Она высказала предположение (в чем и призналась сама), что, вполне возможно, ученые имели разные взгляды на то, как нейроны функционируют и передают возбуждение друг другу Один, вероятно, предполагал, что нейроны скорее связаны непосредственно, то есть просто соединены друг с другом, а не передают возбуждения по синапсам через нейропередающее химическое вещество. Кто из ученых какую теорию защищал, она не знала.

– Мам, ты уверена, что сможешь пойти на работу?

– Роберт-сан сделает мне рэйки^[17].

Ханако привязалась к Роберту – бойфренду Тины. Все, за исключением ее матери, звали его «Мистер Роберт» – именно так называли его студенты, когда он преподавал английский в Японии. Он свободно говорил по-японски, намного лучше Тины, писал как каной – двумя видами японской слоговой азбуки, так и кандзи – более сложными и изысканными иероглифами, произошедшими от китайских знаков^[18]. Тина могла читать лишь кану и знала некоторое количество иероглифов, но написать могла лишь несколько десятков. Кроме каллиграфии сёдо, Мистер Роберт был специалистом по рэйки, айкидо, игре на тайко^[19], проведению тядо^[20], кэндо^[21] и дзэнской медитации. Он профессионально готовил суси, а тэмпуру мог сделать не хуже шеф-повара «Тэмпура-Хауса». Он различал на вкус многие сорта сакэ и знал наизусть более сотни японских стихов. В университете он изучал японскую литературу и философию и прожил пять лет в Японии. Роберт и Тина познакомились, когда он заканчивал свою магистерскую диссертацию по японистике в Калифорнийском университете Сан-Диего.

– А рэйки действительно помогает?

Ханако кивнула и, поморщившись от боли, потянулась к ногам.

– Что такое?

– Ничего, – ответила Ханако, улыбнувшись дочери для убедительности. – Со мной все нормально.

– Ты давно ходила к врачу?

Ханако кивнула:

– На прошлой неделе. Он сказал, что у меня все нормально.

Тина сомневалась, что мать ходила – врачи стоят денег. А если действительно была у врача, вряд ли он сказал что у нее «все нормально». Хотя боли в последнее врем усилились, она не жаловалась, но было заметно, что былая живость из нее ушла.

– Мам, тебе не нужно больше волноваться о расходах на мое образование. Я получаю стипендию, я же тебе говорила. И у меня лаборантская субсидия^[22]. Мне больше не нужны деньги.

Тина фактически никогда не нуждалась в материнских деньгах на учебу. Стипендия практически полностью покрывала плату за обучение в Калифорнийском университете Сан-Диего, а месячной зарплаты, которую она получала, совмещая учебу с работой, хватало на жизнь.

В дверь позвонили. Тина прошла по коридору и нажала кнопку, открывающую входную дверь в здание. Затем вернулась в гостиную; мать уже встала и принялась наводить порядок в комнате, которая и без того смотрелась идеально.

Тина подняла рюкзак и перенесла в прихожую. Тут в дверь постучали, и она открыла. При виде ее Мистер Роберт слегка удивился:

– Тина, я думал ты на занятиях.

– Я была там утром. Вечером будет прием для новых студентов. Поэтому решила вот проведать маму, а не слоняться по Беркли всю вторую половину дня.

Она сказала, что мама в гостиной, и сама пошла за ним по коридору. Волосы у Мистера Роберта были не очень длинные, но на хвост сзади хватало. Тине он не нравился, хотя вслух она по этому поводу не высказывалась.

– Как учеба? – спросил Мистер Роберт.

– Прекрасно, – ответила Тина. – Там будет весело. – Ей не хотелось вдаваться в подробности вступительного теста профессора Аламо: Мистер Роберт наверняка найдет, что сказать по этому поводу.

– Это хорошо, – ответил он. Войдя в гостиную, Мистер Роберт обратился к Ханако: – Коннити-ва, о-гэнки дэс ка?^[23]

Ханако сидела на тахте.

– Гэнки, Роберт-сан.

– Она говорит, что ей намного лучше, – вмешалась Тина, – но я не уверена, что ей следует идти на работу. Опять будет весь вечер на ногах. Для нее это пытка.

– У меня все нормально, Ха-тян, – сказала Ханако. – И мне нравится ходить на работу. Что мне делать дома? Нечего.

– Хорошо, хорошо, – ответила Тина. – Может, ты и права.

Мистер Роберт присел на корточки напротив Ханако:

– И рэйки поможет, правда?

Ханако украдкой глянула на дочь, прежде чем ответить:

– Да, конечно.

Мистер Роберт расстелил на полу одеяло. Ханако легла лицом вниз. Встав на колени над ее ногами, Мистер Роберт медленно надавил на точку под коленом тупым большим пальцем с коротко подстриженным ногтем. Заметив, что Ханако поморщилась, Тина спросила:

– Мам, ты уверена, что это тебе на пользу?

Мистер Роберт ответил за нее:

– Конечно. Я снова наполняю ее энергией «ки»^[24]. Как это может быть плохо?

– Со мной все в порядке, – уверила Ханако.

– Сосредоточьтесь на принятии моей энергии «ки», – сказал Мистер Роберт Ханако. Та глубоко вздохнула и сделала медленный выдох. – Я всего лишь помогаю ее телу, – тихонько сказал Тине Мистер Роберт, – использовать «ки» для лечения его же самого.

Тина хотела поспорить с Мистером Робертом: никаких научных доказательств существования мистической энергии «ки» не найдено. Кроме того, ни в западной, ни в восточной медицине пока нет способа лечения рассеянного склероза. Но не хотелось спорить при матери.

– Мне нужно успеть на прием в Беркли. Мам, тебе чем-нибудь помочь, перед тем как я уйду?

– Нет, спасибо, мне ничего не нужно, – ответила Ханако. Ее голос едва прорывался сквозь одеяло.

Интерлюдия

Первое занятие

Ноябрь 1975 года

Киото, Япония

Такси высадило Ханако около мастерской сэнсэя школы Дайдзэн в двадцать пять минут второго. Машин практически не было. Полуторачасовое занятие должно было закончиться в три: она возьмет такси до вокзала, успеет на поезд и окажется дома до возвращения Тэцуо.

Снаружи мастерская сэнсэя казалась меньше, чем выглядела по телевизору. Три больших плоских камня обозначали короткую дорожку через передний сад. Ей очень понравились умело высаженные ростки карликового бамбука, нежно журчащая вода в каменном бассейне и камелия, чьи листья были, как бисером, обсыпаны капельками воды.

Она подошла к двери и легко постучала. Сэнсэй открыл тут же.

– Судзуки-сан, – сказал он. – Ёку ирассяимасита^[25].

– Онэгай симас, сэнсэй^[26], – ответила она, низко поклонившись. – Пожалуйста, помогите мне в учении.

В маленькой комнате с видом на боковой сад, располагавшийся между мастерской и главным домом, он начал первый урок.

– Прежде всего, крайне важно правильное состояние сознания. Ваше сознание может как нарушить, так и помочь творчеству. Вы должны уметь координировать и сознание, и подсознание. Это, тем не менее, крайне трудно, поскольку одно либо другое всегда стремится доминировать.

Ханако застыла без движения, едва дыша.

– Во-вторых, очень важна правильная поза. Лучше всего принять позу сэйдза^[27], как при медитации, если, конечно, вы можете поддерживать ее долго. Эта поза позволяет держать ваше тело в правильно сбалансированном состоянии. Сейчас, естественно, многие занимаются каллиграфией за столом, сидя на стуле. В этом тоже нет ничего плохого.

Ханако шевельнулась, изменив осанку.

^{Черта «соку» – боковая точка, является одной из базовых черт «эйдзи хаппо», восьми базовых иероглифических черт. Когда начинаете писать точку, кончик кисти должен находиться в положении, близком к горизонтальному, и при этом должен смотреть к верхнему левому углу листа. Оторвите кисть от бумаги в направлении левого нижнего угла. Эта черта может также заканчиваться, будучи слегка направленной к началу следующей черты. «Соку» по-японски означает «сторона»; возможно, эта черта называется так потому, что пишется движением из одной стороны в другую. Внутренний угол точки должен быть достаточно острым и не слишком закругленным. Чтобы изменить направление движения кисти так быстро и точно, необходимо полное единение сознания и тела.}

^{Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.}

– Хорошо, – сказал сэнсэй. – В-третьих, важно правильно держать кисть. – Он взял кисть. – Обратите внимание: мои пальцы направлены вниз, большой палец параллельно бумаге. Заметьте, что мое запястье слегка согнуто. Видите?

– Да, – ответила Ханако, внимательно глядя на кисть в его руке.

– Хорошо. Правильно нажимая большим пальцем, вы держите кисть всеми пальцами. При этом вы должны двигать кистью свободно, но в то же время под контролем. Пожалуйста, попробуйте.

Ханако попыталась взять кисть так, как только что показал сэнсэй, но ее пальцы либо сжимались слишком сильно, либо давали кисти полную свободу.

Сэнсэй слегка коснулся ее пальцев.

– Ваша «ки», жизненная энергия, – в кончиках ваших пальцев, в руке, в предплечье. Поэтому вся ваша рука несбалансированна, плохо поддается контролю. В этом случае ваше сознание доминирует над подсознанием. Расслабьтесь и дайте волю подсознанию. Вес естественно переместится в низ вашей руки и предплечья. – Сэнсэй коснулся нижней части ее предплечья, чуть повыше локтя. – Вот здесь. Правильно. Чувствуете разницу?

Прикосновение сэнсэя вызвало у нее дрожь.

– Да. Чувствую.

– Теперь попробуйте послать вашу «ки» через кончик кисти. Не останавливайте энергию в кончике кисти, посылайте ее через нее. Я попытаюсь вырвать кисть у вас из руки.

Сэнсэй взялся за кисть и с усилием потянул ее. Кисть не сдвинулась, застыв над бумагой.

– Хорошо, – сказал он. – Да, вот так хорошо.

– Это трудно.

– У вас получится, – успокоил сэнсэй. – Однажды это ощущение придет к вам без всяких мысленных усилий.

– Не уверена.

Беркли

Тина оказалась первой на приеме – если не считать официантов, – хотя специально приехала на пять минут позже назначенного времени. Прием устраивали в большом конференц-зале института. Стол заседаний, которого хватило бы посадки небольшого самолета, отодвинули к стене. Еду и напитки уже почти расставили. Тарелки со свежими овощами изящно расположились вокруг чаш с соусом. Тонкие кусочки ветчины и сыра были свернуты в трубочки и разложены аккуратными рядами. Корзинки с нарезанными рулетами стояли возле блюд с мясом и сыром. Из ведерок со льдом торчали пиво, газировки и минералки. Бутылки бургундского и шабли были окружены фужерами.

Когда она оказалась в этом зале, все, что происходило с ней, показалось лишенным смысла: и приезд сюда, и возвращение домой, и получение докторской степени. Что она будет делать со своей степенью? Она не видела себя лихим исследователем или преподавателем вроде профессора Аламо. Чем еще она могла бы заняться? На интервью при зачислении сюда ее спросили, что она собирается делать со своей степенью. Она ответила, что хотела бы научиться как можно большему, а потом уж посмотреть, куда приведут ее знания. Достаточно расплывчато, но зато правда. По большей части.

Тина потихоньку начала пятиться из зала, надеясь где-нибудь спрятаться, пока не подойдет кто-нибудь еще, когда сзади к ней вдруг подошла профессор Карин Портер.

– Похоже, мы первые.

– Здравствуйте, профессор Портер.

– Зовите меня, пожалуйста, Карин.

Ее широкая улыбка открыла белоснежные зубы и розовые десны.

– Хорошо, Карин. – Тина двинулась за ней к напиткам, где профессор выбрала бокал красного вина. Тина взяла белого.

– Как ваша первая неделя? – Профессор держала бокал в ладони, ножка свисала вниз между пальцев.

– Все прекрасно. Правда, я побывала только у профессора Aламo.

– Не переживайте, не все из нас такие, как… как бы это сказать… не такие, как он. – Профессор лукаво ухмыльнулась. – Оставим эту тему.

– Вообще-то я даже не знаю, зачислена ли я к нему. У него предусмотрен процесс отбора.

Портер кивнула, отпивая из бокала. Красное вино плеснуло, оставив пятно на верхней губе. Тине захотелось промакнуть его своей салфеткой.

– Не беспокойтесь, я поговорю с ним.

– Правда? – спросила Тина, не уверенная, хорошо ли это будет.

Портер слегка кивнула, и тут кончик ее языка пробежал по верхней губе. Профессор заметила кипу салфеток.

– Извините, – сказала она и отошла.

Тина побрела к другому краю стола, изучая расставленную еду. Зал стал наполняться народом, когда к ней подошла Джиллиан. В руке у нее была бутылка пива.

– Что-то скучновато, – заметила она, делая глоток из бутылки и озираясь.

– Пока я бы сказала, что ты права.

– Как тебе Аламо?

Тина не очень понимала, сумеет ли профессор Портер действительно пропихнуть ее в семинар Аламо, просто поговорив с ним. Чуть посомневавшись, она ответила:

– Он отличается от прочих.

– Ага, кретинизмом.

– Тот философ, который вышел с семинара, наверное, назвал его еще хуже.

– Кто бы сомневался. Эй, а вот и Уиджи.

Джиллиан помахала кому-то в дверях. Тина повернулась и узнала студента-латиноса, который на семинаре сидел рядом с Джиллиан. Тот помахал в ответ, взял пиво и направился к ним.

Джиллиан представила их:

– Это Тина Судзуки. Тина, это Уиджи.

– Тина, рад, – сказал он, пожав ей руку после того, как переместил бутылку с пивом в левую.

– И мне приятно… Уиджи? – Его рука была холодна от бутылки, но рукопожатие приятное.

– Это не я придумал, – ответил он, посмотрев на Джиллиан. Та рассмеялась:

– Моя заслуга.

– Не знаю, нравится ли мне.

– Прирастет, обещаю.

– Так почему Уиджи? – поинтересовалась Тина.

– Вообще-то меня зовут Уильям Джеймс. Уильям Джеймс Крус.

– Мне кажется, Уиджи – прекрасное имя, – вставила Джиллиан. – Как ты считаешь, Тина?

– Уильям Джеймс. Уиджи. Мне нравится. Постой, а это не тот Уильям Джеймс, который психолог^[28]?

– Очень проницательно. Психолог и, прости господи, философ. Это была идея моей матери. Она сама психолог и философ, работает на двух кафедрах в университете Колорадо.

– Надеюсь, – сказала Тина, – профессор Аламо об этом не узнает.

– Это уж точно, – ответил Уиджи, направив на нее свою бутылку. – А ты как сюда попала?

– Нечего и рассказывать. Только что закончила Калифорнийский университет Сан-Диего по психологии. Интересуюсь работой мозга, сознания и тому подобным. А ты?

Джиллиан двинула Уиджи кулаком в руку:

– Да он чертов доктор медицины, представляешь?

Уиджи пожал плечами и одновременно кивнул:

– Тебе интересно, почему я здесь, почему взял этот курс и снова застрял в университете на четыре, а то и на шесть лет? – Он отхлебнул из бутылки. – Так вот. Я сам без понятия.

По всему залу гулко загромыхал чей-то голос. Тина оглянулась и узнала кругленького бородатого директора института.

– Приветствую всех. Давайте отбросим все формальности и вернемся к приятному процессу насыщения.

Уиджи прошептал Тине и Джиллиан:

– Насыщения?

Джиллиан хихикнула. Тина улыбнулась в ответ на усмешку Джиллиан.

После приветственной речи и напутствий директора Тина обратила внимание на профессоров Портер и Аламо: они как раз беседовали в углу. Аламо был выше коллеги почти на фут, поэтому слегка горбился, словно пытаясь расслышать слова Портер среди общего гула разговоров. Тина отвернулась, чтобы Аламо вдруг не заметил ее пристального взгляда. Надо было все-таки попросить профессора Портер не говорить с ним о его занятиях.

Когда Джиллиан объявила, что у нее больше нет сил выносить этот прием, Тина, Джиллиан и Уиджи отправились в бар прямо напротив центральной станции метро Беркли. Там, на втором этаже они нашли столик у окна с видом на Шэттак-авеню.

Уиджи принес кувшин пива. Пока он наполнял стаканы, Тину колола совесть: она не спешит домой к Мистеру Роберту. Она спросила Уиджи:

– Сколько времени ты проработал доктором?

– Недолго. У меня закончилась ординатура, и я решил, что это не для меня.

– Почему же? – спросила Джиллиан. – Самое трудное позади, ведь так?

Уиджи пожал плечами:

– Просто вдруг понял, что это ошибка. Трудно объяснить.

– У меня вопрос к доктору Крусу, – сказала Тина. – Ты лечил когда-нибудь рассеянный склероз?

– Рассеянный склероз… дай-ка подумать. – Уиджи на секунду сосредоточился. – Разрушение миелиновой оболочки вокруг нервных волокон, приводящее к утрате мышечной и мыслительной функций. Может сопровождаться, в частности, такими симптомами, как онемение, покалывание, спастичность, усталость, боль различной интенсивности и силы, паралич и нарушение зрения. Психологические проблемы? Ну, например, депрессия. Лечению болезнь не поддается, но применение иммунных препаратов вроде «авонекса», «бетазерона» или «копаксона», может сократить частотность проявления симптомов или замедлить течение болезни. Других медикаментов, которые помогли бы при снижении мышечной активности, спазмах или других симптомах, нет.

Некоторые реагируют на биологическую обратную связь или гипноз, что помогает контролировать болевые ощущения. – Он отхлебнул пива. – А почему ты спрашиваешь?

– Моя мать этим болеет.

– Мне очень жаль, Тина.

– Да, дело дрянь, – заметила Джиллиан. – На самом деле дрянь.

Уиджи взял свой стакан, затем опустил, не отпив:

– Как далеко зашла болезнь?

– Трудно сказать. Она не говорит со мной об этом. – Тина помолчала. – Но, кажется, прогрессирует.

Уиджи покачал головой:

– Может помочь лечение стволовыми клетками^[29]. Но метод разработают еще не скоро. Особенно если будут сокращать ассигнования на исследования или ограничат доступ к стволовым клеткам.

Джиллиан заговорила вновь:

– Я видела парня по телевизору, у которого был рассеянный склероз. Он сказал: самое лучшее, что можно придумать, – это курить траву.

– Я тоже об этом слышала, – заметила Тина.

– Точно так, медицинская марихуана, – сказала Джиллиан. – В Калифорнии легальна.

Тина посмотрела на Уиджи:

– Что ты об этом знаешь?

– Конечно, сейчас пока нет проверенных научных данных. И их не будет, пока марихуану не легализуют и фармацевтические компании не прекратят продавать ее с наценкой в тысячу процентов. Но вместе с тем есть до смешного очевидные доказательства того, что она приносит облегчение при симптомах спастичности и потери аппетита.

– Не могу представить маму курящей косяк. Это действительно помогает?

Джиллиан хлопнула ладонью по столу:

– Да. Тот парень поклялся.

– Но нужен рецепт врача или что-то такое, чтобы ее получить, ведь так?

– Рецепт? – Джиллиан усмехнулась. – Черт возьми, у меня с собой немного ганджи, если тебе нужно.

– Почему меня это не удивляет? – прокомментирован Уиджи.

– Все равно спасибо, – ответила Тина. – Вряд ли у меня получится даже предложить ей покурить травы.

– Эй, Уиджи, тебе нужно самому поговорить об этом с мамой Тины. Ведь ты же у нас чертов доктор медицины.

– Ты бы не звала меня так больше, а? – попросил Уиджи. – Конечно, я буду рад.

– Спасибо. Я тебе дам знать.

Когда Джиллиан потянулась за кувшином с пивом, Тина заметила татуировку сзади у нее на плече. То был японский иероглиф «луна» – гэцу. Сам темно-синий, а вписан в красный круг.

– Интересная татушка, – отметила Тина.

– Можешь прочесть?

– Это японский иероглиф «луна». А красный круг – это дзэнский знак энсо?

– Дай-ка взгляну, – попросил Уиджи.

Джиллиан повернулась и оголила плечо.

– Так и есть. Энсо.

– Что означает? – спросил Уиджи, разглядывая круг.

– Символизирует вечность, – ответила Тина. – Насколько я знаю.

– Вечная луна, – вставила Джиллиан. – В этом смысл всего. Вечный цикл жизни.

– Этот «энсо» напоминает мне нуль, – отметил Уиджи. – Не наступая никому на культурологические ноги, нельзя ли сказать, что этот знак скорее символизирует «ничто», а не «всё»?

– Это же дзэн, Уидж, – сказала Джиллиан. – Всё есть ничто. Правильно, Тина? Поправь меня, если что не так.

– По правде говоря, я не очень-то разбираюсь в дзэне. – Мистер Роберт нашелся бы, что сказать, подумала она. – Вроде похоже на дзэн. У тебя есть еще татуировки?

– Есть, но я не могу показать вам их здесь.

– Выпей-ка еще, – сказал Уиджи, наполняя ее стакан. – Мы заставим тебя показать их всему бару.

– Ну, для этого нужно будет выпить гораздо больше.

– Ты говоришь по-японски, Тина? – спросил Уиджи, наблюдая, как Джиллиан поправляет верхнюю часть своего туалета.

Тина не любила говорить по-японски ни с кем, кроме своей матери.

– Я понимаю, что мне говорит мама, – если, конечно, это не выходит за рамки второго класса японской школы. Могу сказать несколько слов в ответ. А ты? Ведь Крус – латиноамериканское имя, так? Ты говоришь по-испански?

– Судя по всему, так же, как ты по-японски. А как ты, Джиллиан?

– Что я?

– Какие-нибудь национальные оттенки в твоем происхождении?

– Я практически полностью англосаксонка. Среди предков были и шотландцы, но на их языке я почти совсем не говорю.

– А почему дреды? – спросил Уиджи.

– А в чем дело? Тебе не нравится?

– Этого я не говорил. Ты растаманка?

– К религии это не имеет отношения. Я не практикую ничего, просто иногда стучу в ритм, когда нравится музыка. Кроме того, я выглядела бы чертовски скучно, если б ничего с собой не делала. Была бы еще одной южно-калифорнийской белой девчонкой.

Тина коснулась одной из ее косичек:

– Как ты это сделала?

– Жуткая морока. Прежде всего…

Уиджи встал.

– Схожу еще за одним кувшином, пока вы туз о прическах.

– …Я заплела кучу косичек и обработала их перманентом. Затем сходила к стилисту, и та сплела их по четыре-пять вместе и закрепила гелем. Потом сделала начес. Это чистая пытка. Мне нельзя было мыть волосы три недели, чтобы плетение сохранилось.

– Ты с ними выглядишь здорово, – сказала Тина.

– Спасибо. Ты тоже так можешь.

Тина потянула себя за волосы, доходившие до плеч:

– Не знаю. Ты видела азиатов с дредами?

Джиллиан нахмурилась:

– Да вроде нет.

Вернувшись с пивом, Уиджи наполнил их стаканы до краев.

– Закончили о прическах?

– Я вот что хочу узнать, – сказала Тина. – Ответ на вопрос о Кахале и Гольджи.

– Господи, – вздохнула Джиллиан, – и охота тебе говорить о таких пустяках. Кстати, в чем там проблема с этими придурками?

– Я покопался насчет этого после семинара, – ответил Уиджи. – Гольджи считал, что мозг представляет собой сеть нервных тканей. Так называемая ретикулярная, или сетчатая теория. Кахаль же полагал, что мозг состоит из индивидуальных клеток. Так называемая нейронная теория.

– Базара нет, – вставила Джиллиан. – Так я и думала.

– А ты, Тина?

– Мне пришло в голову нечто похожее. Только не совсем это.

– Этого должно хватить для ответа, – сказал Уиджи. – Я же был абсолютно без понятия. Но я все-таки – один из аспирантов Аламо. Он, но идее, должен взять меня к себе. Но, как мне кажется, правильный ответ не очень-то много значил. Главное – как ты ответил на вопрос.

– Как это? – спросила Тина.

– О чем ты, док? – подхватила Джиллиан.

– Потом сами увидите. – Он опорожнил стакан. – Я умираю с голоду. Пойдемте ко мне чего-нибудь перекусим. Заодно проверим почту. Может, уже пришел ответ.

^{Но ситуация значительно осложняется в том случае, если импульс продолжает испускаться и достигает центра сознания. Импульс передается по нервным каналам. Следуя по сложной траектории, он достигает поверхностного слоя головного мозга, то есть – коры головного мозга. Что касается сознания, то – по крайне мере, у человека – оно сконцентрировано исключительно в этой зоне. Пока импульс не достигнет этой области, он должен оставаться изолированным. В противном случае, если активизируются соседние нервные каналы, отвечающие за другие участки кожного покрова, повреждение может быть неправильно локализовано. Если болевое ощущение в конце концов воспринимается на ограниченном участке раздраженной кожи, это ощущение может явиться источником других реакций в центральной нервной системе. Например, может стать источником мыслей или каких-либо моторных действий.}

^{Из выступления профессора графа К. А. X. Мёрнера, ректора Королевского Каролинского института на церемонии вручения Нобелевской премии в области медицины и психологии Сантьяго Рамону-и-Кахалю и Камилло Гольджи, 1906 год.}

^{Тетрадь по неврологии, Кристина Ханс Судзуки.}

Аламо закончил рассылать электронные письма зачисленным студентам. Он принял своего нового аспиранта и лаборанта Круса, а также еще парочку студентов, которые дали прекрасные ответы. Они писали о том, какой вклад могли бы внести в этот лекционный курс и что другие могли бы получить от их присутствия на семинаре. Еще несколько человек, которых он все-таки решил принять, не вполне определились в этом смысле. Сам вопрос о Гольджи и Кахале был скорее предлогом. Главное здесь – не правильный ответ, а критическое мышление, которое, по замыслу профессора, должны были продемонстрировать студенты. Последние две кандидатуры были выбраны простой жеребьевкой, и одной стала Судзуки, студентка Портер, но Аламо не считал ее неполноценной.

Сама Портер и ее теория о роли языка и сознания (более высокие уровни сознания происходят из языковых способностей более высокого уровня, при этом сознание и язык настолько переплетены, что в конечном счете являются единым целым) раздражали его. Почему Портер отводила такую роль языку, было для него загадкой. Человеческая речь не намного интереснее собачьего лая.

Семена раздражения были высажены на научном семинаре их института, когда он в своем докладе кратко излагал факты в поддержку его предположений о возможном характере нейронной теории сознания. Центральной темой его сообщения были предлобные доли головного мозга, но не в том смысле, что сознание Непременно концентрируется в этом районе, а в том, что именно здесь наблюдается наибольшая активность при работе сознания.

Он показал слайды мозговых сканов у пациентов с пораженной предлобной зоной и выдвинул предположения, почему изучение таких повреждений может быть полезно ддя разработки теории.

После доклада Портер начала приставать к нему с длинными бессвязными вопросами. Было очевидно, что она пускает пыль в глаза, а не пытается предложить конструктивный диалог. Она морщилась – ее лоб при этом собирался складками, как кортикальная ткань – по поводу любого его результата исследований, которые он предлагал как доказательства. А потом затягивала свое обычное: «Но…» Она предлагала другие объяснения приведенных им данных, а затем переходила к собственным изысканиям.

Но как бы там ни было с Портер, Судзуки оказалась для него трудным выбором: девушка не очень внятно излагала, каким может стать ее вклад в семинар. Хуже того, она еще попыталась показаться остроумной, упомянув понятие «открытого разума» в контексте изучения сознания. Насчет второго вопроса она тоже была не очень уверена, хотя ее догадка была правильной. И тем не менее то была всего лишь догадка, как она сама и признала. По крайней мере, она честна, а ответ показывал способность мыслить. Если бы у него не было возможности набирать студентов с острым, как бритва, интеллектом или превосходной научной эрудицией, он предпочел бы напыщенному словоблудию такие качества, как честность и глубокомысленность. И действительно, чаше всего именно честные студенты, начинавшие медленно, становились его любимцами и показывали в конце лучшие результаты.