Текст книги "Четвертое сокровище"

Автор книги: Тодд Симода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Вернувшись в кухню, на обратной стороне первого рисунка она написала иероглиф «сожаление».

Разрезанный

и оголенный

холоден воздух

и болит

но кожа утолщается

и задушит

Интерлюдия

Решающий момент

Февраль 1977 года

Кобэ, Япония

Дорога домой от соседней бакалейной лавки заняла двадцать минут – приятная прогулка, ведь Ханако никуда не торопилась. В это утро она отвела себе уйму времени, чтобы спланировать ужин, убрать и почистить в доме все, что было нужно, и принять ванну перед походом за покупками.

К часу пополудни она вернулась, легко пообедала тем, что было, и начала готовиться к ужину: помыла и нарезала овощи, вынула и положила размораживаться рыбу. Для занятий каллиграфией перед уроком у нее оставался еще час. Ее самостоятельные занятия всегда проходили сосредоточенно, и она была довольна – даже в те дни, когда она сама понимала, что каллиграфия не удается.

Принадлежности она держала в коробке из-под льняных салфеток, которая была спрятана в чулане, забитом щетками, швабрами и ведрами; туда же был втиснут еще и пылесос. Листки с результатами каллиграфических штудий она выкидывала вместе со старыми газетами в макулатуру.

Возвратившись из Киото с занятий, она заканчивала готовить ужин. А потом ждала.

Пока время текло в ожидании, ее сознание бесцельно перескакивало с мысли на мысль. Никто не учил ее ждать. Мать рассказывала, как готовить и убираться, как должна вести себя жена, какой скромной должна быть, когда к ней обращаются – особенно такой муж, как Тэцуо Судзуки. Об ожидании ничего не говорилось.

Иногда она читала или слушала музыку. Но каллиграфией заниматься не могла, зная, что муж может прийти домой неожиданно. Тогда бы у нее не осталось времени убрать кисточку, бумагу и тушь. Часто, если ей надоедали чтение и музыка, она брала в руку палочку и чертила в воздухе невидимые иероглифы, пока время не превращалось в пустоту.

– Здравствуй, – сказал ей муж однажды вечером, входя в дом.

Само приветствие было необычным. Тэцуо редко произносил хоть слово до того, как переодевался, принимал ванну и выпивал пару глотков скотча или сакэ.

– Здравствуй. Удачный день? – отважилась спросить Ханако.

– Да. Прекрасный, – ответил он.

– Хорошо. – Она помогла ему снять пиджак.

– Сделка по новому отелю, – сказал он. – Гавайи. Мауи.

– Мауи. Это хорошо.

– Пятьсот роскошных номеров, все с видом на океан. Площадки для гольфа уровня мировых чемпионатов. Четыре бассейна. Торговый комплекс высших стандартов. – Ханако повесила его пиджак, а он продолжал: – Сделка с «Осака Трэвел Труп» – они будут посылать туда всех своих клиентов, кто хочет провести медовый месяц. Пакет соглашений с теми, кто отправляется в отпуск. И… – он сделал небольшую паузу, – … я поручаю твоему отцу и его банку заниматься финансовыми вопросами.

– Он будет доволен.

– Доволен? – Тэцуо хохотнул коротко, отчетливо и резко. – Это сделает ему карьеру. Однажды он станет президентом банка.

– Спасибо, – поклонилась Ханако.

– Завтра я уеду на несколько недель, может дольше, чтобы завершить сделку. Нужно еще нанять архитекторов и подрядчиков.

– Конечно, – сказала она.

– Может, когда я закончу там все дела, ты ко мне приедешь. Проведем несколько дней отпуска вместе.

– Конечно.

Тэцуо, все еще в возбуждении от сделки, сразу же после ужина – хоккайдосские крабы – потащил Ханако в постель. Вымыть посуду она не успела. Когда он был сверху, она пальцами начала рисовать иероглифы на его шее. Ее движения, похоже, возбуждали его, и он повторил процедуру практически без перерыва.

Когда он наконец заснул, она встала и тихо вымыла посуду. Закончив, села и осталась сидеть в темноте.

Киото

Не успел Кандо закончить телефонный разговор с Беркли, в его кабинет вошел Арагаки.

– Я сейчас разговаривал с нашим контактером в Калифорнии, – сказал детектив.

– Хорошо.

– К сожалению, не очень.

Арагаки поднял бровь:

– А что такое?

– Он только что сообщил мне, что ситуация изменилась.

– Он не хочет возвращать Тушечницу Дайдзэн? – Голос Арагаки зазвенел от негодования. Кандо подождал, пока Арагаки остынет.

– Говоря точнее, она ему не принадлежит, так что не ему ее и возвращать. Человек из Калифорнии связался со мной, когда ваш предшественник явным образом уже больше не пользовался Тушечницей Дайдзэн. Теперь же эта ситуация изменилась.

– Не могли бы вы говорить конкретнее? – попросил Арагаки – по-прежнему зло.

– Контактер ничего не пояснил.

– Я ни в коем случае не собираюсь бросать это. Тем более – сейчас. – Он сделал глубокий вдох. – Что вы предлагаете? Как нам следует действовать? Я говорю «нам», потому что собираюсь нанять вас. Чтобы вы действовали от моего имени в этих переговорах.

Двадцать девятый сэнсэй Дайдзэн был первым клиентом Кандо в этом деле, и представление интересов Арагаки против Симано вызвало бы конфликт интересов всех участников. Но, с другой стороны, это было так давно, что Кандо не чувствовал никаких моральных обязательств.

– Обязательства, – подумал Кандо вслух.

– Прошу прощения?

– Я уверен, что если вы поедете в Калифорнию и встретитесь с этим человеком лично, не обязывая его ни к чему, просто для разговора, то сможете его убедить, что лучшим исходом дела было бы возвращение тушечницы в школу Дайдзэн.

– Похоже, вы уверены в этом, – заметил Арагаки.

– Практически, – заявил Кандо. – Он производит впечатление нерешительного человека, и вы сможете его поколебать.

– Конечно же, я поеду. Пожалуйста, устройте нам встречу, – попросил Арагаки, затем добавил: – Я нанимаю вас, как я уже сказал.

Кандо слегка кивнул в знак согласия:

– Но я еще не закончил. Я также считаю, что первым отправиться в Калифорнию необходимо мне и прояснить «ситуацию», о которой он говорит. Это поможет вам решить стратегически, как лучше всего преподнести свои требования.

Арагаки засомневался. Кандо знал, что тот пытается решить, можно ли ему доверять.

– Хорошая мысль, – сказал наконец Арагаки, встав и официально поклонившись. – Пожалуйста, помогите мне написать следующую главу в истории Тушечницы Дайдзэн.

Интерлюдия

История Тушечницы Дайдзэн

Часть 2

Зима 1656 – лето 1658 года

Эдо, Япония

Ихара продолжал работать на чаеторговца; оплаты же никогда не хватало на то, чтобы удовлетворить всех кредиторов его отца. Каждый день после работы он скрывался в чайном домике, чтобы практиковаться в сёдо. Пожилая хозяйка – ее звали Курокава – приносила ему перед занятиями чашку чаю и немного жареной рыбы. Когда он заканчивал, они на двоих выпивали бутылочку сакэ.

В чайной он чувствовал теплоту и прилив энергии. Каллиграфия получалась легко, словно время без занятий приносило больше пользы, чем десять тысяч черт в день. Стиль его работ также изменился: видимо, сказывалась оторванность от дома, а может – отсутствие недремлющего ока сэнсэя Дайдзэн. Наверное, тот был прав, когда советовал каждому найти свой путь.

Однажды вечером в комнату, когда он занимался, вошла старуха Курокава.

– Извините, но кто-то пришел и спрашивает вас.

Ихара вышел к двери. Там он увидел Ногути и своего младшего брата Синдзю. Ихара коротко кивнул брату и бросил взгляд на Ногути – он не понял, как она его нашла. Он никогда не упоминал о занятиях в чайной.

– Прошу вас, – обратилась ко всем Курокава. – Позвольте, я подам вам чай.

Двое братьев и Ногути сели на подушки вокруг маленького столика, а старуха отправилась в глубину дома. Синдзю осмотрелся:

– А чайная не очень-то. Не такое я ожидал увидеть в Эдо. У нас дома есть чайные получше.

– Зачем ты здесь, брат? – спросил Ихара.

Синдзю долго и тяжело посмотрел на старшего брата.

– Прошло много месяцев, а ты до сих пор не прислал нам доходов от продажи отцовского дела.

– Здесь все трудно.

– Понятно, – сказал Синдзю, сверля взглядом Ногути.

– Он работает изо всех сил, – пояснила та. Синдзю сжал челюсти.

– Он работает изо всех сил, а мы дома практически бедствуем.

– Тебя послала мать? – спросил Ихара.

– Мать не хотела, чтобы я беспокоил тебя. Сказала, что ты делаешь все, что в твоих силах. Мне нужно было приехать и убедиться самому. – Ихара ничего не ответил. – И ты даже не вернулся домой на похороны отца, – добавил Синдзю.

Старуха Курокава принесла чай. Ногути помогла подать на стол, пока братья сидели в молчании. Чай и легкая закуска их не успокоили.

– Мне пришлось устроиться на работу, старший брат, – сказал Синдзю.

– Какая трагедия.

Лицо Синдзю вспыхнуло гневом.

– Трагедия в том, что мать вынуждена еле-еле наскребать на еду, и еще добывать где-то деньги на лекарства для бабушки.

– Мне очень жаль, – сказал Ихара. – Я не стал говорить матери, но скажу тебе: наш отец оставил много долгов. Он фактически умер от рук кредиторов.

– Что? Я думал, он умер от болезни.

– В каком-то смысле он действительно умер от болезни, – вставила Ногути.

Ихара еле удержался, чтобы не ударить ее – женщину, которая высосала жизнь из их отца. Та продолжила:

– Это была боль от того, что он был должен стольким людям. Ему было больно видеть упадок своего дела – дела, которое ему передал его отец, семейного дела. При мысли об этом жизнь становилась для него невыносимой.

Братья опустили глаза и уставились в чашки.

– Он пытался спасти его, но не понимал, что у него ничего не выйдет. И начал пить, чтобы успокоить боль. Это болезнь, вызванная дешевым алкоголем, убила его, а ненападение кредиторов. – Она помолчала. – Ваш отец уже был мертв.

Братья и Ногути вышли из чайной и направились на постоялый двор.

– Старший брат, – сказал Синдзю, – эта комната такая неприятная. Почему ты живешь здесь?

– А куда еще мы могли бы пойти? – возразила Ногути.

– Не знаю, только я здесь оставаться не могу.

– Можно отыскать место и получше, – сказал Ихара, – но оно будет стоить дороже. Я пытаюсь выплатить деньги кредиторам и продать наше дело по приемлемой цене.

– Мне жаль, что приходится говорить это, старший брат, но ты ничего не понимаешь в деньгах, не так ли? Прежде всего, в этом деле каждый сам за себя, и тебе нужно начать думать так же. Я покажу тебе, как разобраться с этими разбойниками. Для начала мне нужны все деньги, которые у тебя есть.

После долгих размышлений Ихара отдал ему все, что имел. Синдзю взял деньги, и они двинулись обратно, пока не подошли к гостинице поприличнее, которая, как обратил внимание Ихара, приглянулась Синдзю еще на пути сюда.

– Подождите здесь, – сказал Синдзю.

Ногути и Ихара остались снаружи, не говоря ни слова. Ожидание было таким долгим, что Ихара начал уж подумывать, не сбежал ли братишка через заднюю дверь с его деньгами. Наконец брат вернулся.

– Нам дадут здесь комнату – не лучшую, конечно, но на три татами больше, чем у нас было. Места для троих хватит. Здесь также подают завтрак и ужин.

– У нас нет денег, чтобы заплатить за такую большую комнату и обслуживание, – сказал Ихара.

– Будут, – ответил Синдзю.

– Откуда?

– Нужно лишь сказать, что наш отец внезапно умер, оставив в наследство торговую империю и огромное состояние, так что у нас уйдет неделя-другая, чтобы завещание вошло в силу.

– И они поверили вам? Они разрешат нам здесь жить, удовольствовавшись обещанием? – спросила Ногути.

– Я пообещал заплатить им чуть больше обычного в компенсацию за задержку.

Ногути рассмеялась. Ихара впервые услышал ее смех.

Позже той ночью – гораздо позже, когда начинал брезжить рассвет, уже после того, как они впервые там поели и легли на свои футоны, – Ихара услышал шорох от футона его брата и легкий стон Ногути.

Новая неделя пришла и прошла очень быстро. В первый день, проведенный ими вместе, Ихара рассказал брату все, что знал о семейном чайном бизнесе.

– Понятно, – ответил Синдзю, показывая на бухгалтерскую книгу. – Мы можем использовать сеть наших торговых агентов себе на пользу. Если мы сблизимся с одним, другие потянутся следом.

Ихаре пришлось признать, что план его брата разумен.

– Хорошо, младший брат, я вижу, куда ты клонишь. Ты будешь сам заниматься этими сделками?

– Конечно. Я сделаю все, чтобы вернуть нашей семье доброе имя.

– Я буду счастлив, если это удастся.

Ихара почти не видел брата в ту неделю. Первые несколько дней у него было чувство, будто гора свалилась с его плеч. К концу недели он стал немного волноваться – особенно замечая, как хозяин гостиницы каждый раз хмурится, когда он проходит мимо него в комнату.

Но он решил доверять брату. Когда Ихара не работал и не занимался каллиграфией, он бесцельно бродил по городу. Однажды вечером недалеко от центра, куда он забрел, отдыхая от занятий, он наткнулся на объявление, где говорилось о каллиграфическом состязании, которое должно было начаться через несколько дней в одном из монастырей. Ихара запомнил все подробности, включая размер вознаграждения победителю, и пошел обратно в чайную.

– Как вы думаете, стоит ли мне участвовать в состязании? – спросил он старуху Курокава.

– Вы бы выиграли.

– Мне нужно больше заниматься.

– А почему вам не бросить работу? Если хотите, можете проводить здесь весь день. Я бы вас кормила, мыла вам кисти, готовила тушь и подавала бумагу.

Ихара поклонился ей.

– Спасибо вам.

Теперь Ихара проводил все дни и почти все ночи в чайной, занимаясь на пределе возможного. Последние несколько монет он отдал Курокава на новые кисти. Он редко виделся с братом и Ногути, поскольку ел в чайной. Когда подошло время состязаний, Ихара, с одной стороны, чувствовал, что готов, но, с другой, ему было тревожно. Его каллиграфия сильно изменилась с тех времен, когда он занимался в школе Дайдзэн, и еще больше – после того, как он приехал в Эдо. Но к лучшему ли эти перемены?

В день состязаний Ихара упаковал кисти, тушь, бумагу и тушечницу. Когда он уходил, старуха Курокава поклонилась ему, не сказав ни слова. Ихара в спешке пересек Эдо и подошел к храму рано. Сначала он записался – регистратора впечатлила его принадлежность к известной школе, – и занял отведенное ему место. Пытаясь расслабиться, прошелся по территории храма, пока подъезжали и устраивались зрители и другие участники. Создавалось впечатление, что большинство других участников знакомы между собой – они дружески болтали друг с другом. Ихара же мог только наблюдать.

Наконец объявили о начале состязаний. Зрителям представили организаторов и судей, а также разъяснили правила: будут прочитаны пять стихотворений, участники по своему желанию должны выбрать три и до захода солнца представить их каллиграфическое исполнение. Объявлявший дал сигнал.

Ихара записал все прочитанные стихотворения на клочке бумаги. Взяли их из антологии древней японской поэзии «Манъёсю»^[61] – по большей части то была любовная лирика. Ихара выбрал три и попробовал представить, как они должны выглядеть на бумаге и какие иероглифические черты подходит лучше всего. Его сердце заколотилось, когда он понял, чтó будет делать. Ихара произнес про себя молитву почившему сэнсэю Дайдзэн и приступил.

С закатом состязание закончилось. Ихара отложил кисть и почувствовал, что его рука и спина ноют от целого дня работы. Он выбрал лучшие варианты каждого стиха и положил их сверху.

Участники отошли к галерее и толпе зрителей, а судьи пошли вдоль разложенных каллиграфических свитков. Никто не обмолвился с Ихарой ни словом, хотя он и заметил на себе косые взгляды некоторых соперников.

Судьи удалились в дальний угол монастыря и принялись совещаться. Каждый высказывался по очереди. После голосования началась оживленная дискуссия. Затем проголосовали еще раз, что повлекло еще более бурное обсуждение. Толпа зашепталась. За еще одним раундом прений последовало новое голосование. И только тогда результаты передали для оглашения.

Объявили вторую и третью премии. В толпе раздались возгласы одобрения. Когда же провозгласили имя победителя, толпа разразилась громкими удивленными криками. Ихара наконец понял, что произнесли его имя. Он не мог сдвинуться с места, пока объявлявший не сделал ему знак подойти и получить премию.

Он долго стоял у своих работ, пока участники, зрители и судьи поздравляли его, интересуясь его техникой и связью со школой Дайдзэн. Потом они вместе отправились поесть и выпить; торжества продолжались до поздней ночи. С торжества его не отпускали, пока он не пообещал давать уроки.

Когда он вернулся в гостиницу – в голове пусто и она кружилась, – хозяин крикнул ему что-то, но он не разобрал. Хозяин заорал на него снова. До Ихары наконец дошло: он хотел денег.

– Твои брат и сестра исчезли. Нет денег – нет и отношений. Я хочу то, что мне причитается, причем – немедленно, иначе я обращусь к властям.

Дрожащими руками – дрожали они как от выпитого, так и от угроз – Ихара пересчитал призовые деньги: их не хватало, чтобы оплатить счет. Он открыл мешок с каллиграфическими принадлежностями, предлагая кисти. Хозяин поморщился, но кисти взял. После чего показал на кучу вещей Ихары, которые валялись на полу.

Ихара спал до утра у чайного домика, пока Курокава не открыла ставни навстречу утреннему солнцу.

Он смиренно поклонился, когда старуха предложила ему спать в мастерской своего деда. О своем брате и Ногути он больше ничего не слышал, но выяснил, что все активы чайной компании Ихары были проданы.

Ихара написал длинное письмо матери, объясняя произошедшее, но брата стараясь ни в чем не обвинять. Он сообщал, что будет и дальше посылать ей деньги и попытается восстановить доброе имя семьи как можно скорее.

Потом связался с теми, кто хотел получать уроки каллиграфии, и договорился со старухой Курокава, чтобы она позволила проводить их в чайной. Он давал одно-два занятия в день. Дел в чайной тоже прибавилось: ученики приходили перед занятиями и просили чай с закусками, а часто беседовали с такими же энтузиастами каллиграфии и оставались распить бутылочку-другую сакэ.

Ихара получил от матери ответ: та благодарила его за посланные деньги и сожалела, что их семейное дело не принесло ему ничего. Она продала их дом и переехала в соседний город к врачу, лечившему травами. Она надеялась, что сын найдет свою судьбу в Эдо.

– Я хотел бы дать название своей школе, – сказал однажды вечером Ихара старухе Курокава после того, как ученики разошлись.

– Давно пора. Школа Ихара звучит, по-моему, чудесно.

– Школа Курокава звучит куда лучше, если вы дадите разрешение. Я стану наставником в Школе каллиграфии Курокава.

– Почту за честь, – ответила она и добавила: – Сэнсэй Курокава.

Школа Курокава стала известна под именем Чайной или Новой школы. Через два года она уже брала верх во всех калл и графических состязаниях в Эдо. Чайная была пере' полнена посетителями и вскоре стаза одним из центров сёдо. Те деньги, которые зарабатывала школа, позволили им расшириться и купить здание рядом с чайной. Старухе хотелось отремонтировать старую чайную, но сэнсэй не разрешил.

– Чайная прекрасна такой, какая есть, – сказал он. – Она в духе школы. На самом деле, я хотел бы немного разрушить новые классы, чтоб больше походили на чайную.

Старуха Курокава рассмеялась.

Однажды зимой после легкого снегопада старуха прервала занятия сэнсэя.

– Тут кто-то спрашивает сэнсэя Новой школы.

– Еще один ученик?

– Не похоже. Я попросила его зайти попозже, если он хочет заниматься, но он сказал, что по личному делу.

Сэнсэй Курокава отложил кисти и вышел в переднюю комнату чайной. Мужчина, одетый как самурай, стоял к нему спиной и изучал каллиграфический свиток.

– Здравствуйте, – обратился к нему сэнсэй Курокава.

Мужчина обернулся – это был Саката из школы Дайдзэн.

– Ты? – изумился Саката. – Ты – сэнсэй Новой школы?

– Добро пожаловать в школу Курокава, сэнсэй Саката.

Самурай ощетинился при упоминании своей фамилии.

– Теперь я Дайдзэн.

– Извини, сэнсэй Дайдзэн. Пятнадцатый сэнсэй Дайдзэн, если точнее.

Старуха Курокава подала им чай. В чайную заглянули несколько учеников, но они предпочли сесть подальше от этих двоих.

– Ты поступил правильно, что взял тушечницу сэнсэя, – сказал сэнсэй Курокава.

Новый сэнсэй Дайдзэн не выразил никаких чувств, рот его остался застывшим. Наконец он произнес:

– А ты поступил неправильно, что уступил ее без поединка.

– Поединка? Я бы проиграл схватку. У меня нет боевых навыков.

– Да, ты проиграл бы такой поединок, но я говорю о другом состязании.

Сэнсэй Курокава сделал глоток. Сэнсэй Дайдзэн посмотрел в свою чашку и повернул ее три раза, прежде чем отпить.

– То, что я здесь, – простое совпадение. Я не пытался разыскать тебя. Я приехал в Эдо по поручению губернатора нашей провинции и услышал о твоей школе. Поэтому, как видишь, пришел сюда просто засвидетельствовать почтение.

– Твое почтение засвидетельствовано самим фактом посещения нашей скромной школы. Хотя почтение должно быть засвидетельствовано прежде всего тебе, как сэнсэю Дайдзэн.

Саката задумался и после паузы сказал:

– Я не из тех, кто привык терять даром время. Я просто хотел посетить школу, которая в такое короткое время создала себе хорошую репутацию. – Сэнсэй Курокава в знак благодарности слегка поклонился. – Но раз уж я здесь, а ты – тот, кто ты есть, я должен признаться, что несколько сердит на тебя.

– Ты прямолинеен.

– И я негодую, что взял тушечницу и школу так, как взял.

– Ты негодуешь на меня за то, что сделал сам? – Сэнсэй Курокава на секунду задумался. – Кажется, я понимаю.

– Позволишь ли отплатить тебе за твой поступок?

Сэнсэй Курокава отпил чаю.

– Что ты предлагаешь?

– То, что и должно быть предложено.

Сэнсэй Курокава посмотрел своему бывшему соученику в глаза.

– Вызов на поединок?

– Да. Вызов.

– А в чем цель?

– Выяснить, кто по праву должен быть сэнсэем Дайдзэн.

– Но ты уже и так сэнсэй Дайдзэн. Я не хочу им быть. Я вполне счастлив и здесь.

Сэнсэй Дайдзэн отпил из чашки.

– Но если я не заслуживаю быть сэнсэем Дайдзэн, я и не должен им быть.

– Заслуживаешь или нет, но ты уже сэнсэй Дайдзэн. Ты творишь школу по своему образу и подобию, и я творю то же самое со своей школой.

– Не усложняй.

Сэнсэй Курокава отодвинул чашку.

– Но Тушечница Дайдзэн – другое дело.

– Тушечница?

– Как приз состязания.

Сэнсэй Дайдзэн задумался и тоже отодвинул свою чашку.

– Согласен.

Состязание между почтенной школой каллиграфии Дайдзэн и Новой школой Курокава состоялось два месяца спустя в монастыре Фукугава. Установили правила и выбрани судей. Состязания начались сразу после восхода солнца. Первыми начинали борьбу новички, затем должны были состязаться ученики среднего ранга, затем – высокого, и в самом конце два сэнсэя должны были вступить в борьбу за право обладания тушечницей.

Утро состязаний было ярко-желтым от солнца. Только несколько ревностных поклонников каллиграфии пришли посмотреть на состязания новичков, но когда стали демонстрировать свое искусство ученики высшего ранга, монастырь был уже битком набит зрителями.

Сэнсэй Курокава отправился в монастырь только ближе к полудню. Он не хотел действовать на нервы, пока состязались его ученики, – это было бы слишком «по-учительски». Ученикам нужно самим ощутить почву под ногами и не бояться, что он заглядывает им через плечо, готовый раскритиковать каждое движение. Но сэнсэй переживал за них и мерил шагами чайную. Он больше волновался за них. чем за свое выступление.

Старуха Курокава наблюдала за его метаниями, понимая, что помочь ничем не может. Попыталась приготовить ему чай или что-нибудь из еды, но он вежливо отказался. Наконец сказал, что отправляется к храму.

Летнее солнце жгло лицо, и он вытер платком капельки пота. Медленно шагая к храму, он почувствовал себя лучше и сочинил стихотворение:

Иду неспешно к храму

Солнце парит, как в бане

Думаю ни о чем

Вокруг монастыря небольшими группами стояли люди, среди которых были и его ученики. Они поклонились, когда он подошел. Казалось, они уже начали волноваться, что он опоздает или не придет вовсе. Один из его старших учеников рассказал об их успехах и трудностях. Сэнсэй похвалил всех. Старшие ученики взяли у него сверток с кистями, тушью, бумагой и тушечницей и проводили до монастыря. В нескольких шагах позади шли новички.

Толпа, набившаяся в монастырь, расступилась и дала ему пройти. Только что закончилось состязание старших учеников, и судьи объявляли победителей. Вторая премия была отдана ученику школы Курокава. а достойным первой премии признали ученика школы Дайдзэн. Сэнсэй Курокава увидел сидящего в углу сэнсэя Дайдзэн – его спина была идеально прямой, а лицо выражало застывшую сосредоточенность, как у самурая перед битвой.

Сэнсэй Курокава занял угол напротив соперника и попытался расслабиться, а один из его старших учеников разложил кисти и приготовил тушь. Главный судья – чиновник из местного общества сёдо – подошел сначала к сэнсэю Дайдзэн и спросил, готов ли он; получив короткий утвердительный кивок, он направился к сэнсэю Курокава и поклонился. Тот ответил, что и он готов.

Главный судья вернулся к остальным судьям, поговорил с ними и начал объявлять завершающий этап состязаний. Он вкратце рассказал об истории обеих школ: история школы Курокава была несравненно короче и беднее истории школы Дайдзэн. Биография сэнсэя Курокава не прозвучала столь внушительно, когда судья кратко представил каждого учителя. Затем объяснил правила, после чего судьи подошли к сэнсэю Дайдзэн и взяли у него футляр, который тот с готовностью им протянул. Главный судья вернулся в центр зала. Он открыл футляр и показал всем Тушечницу Дайдзэн.

– Это символ самой изысканной школы каллиграфии в Японии, самой древней школы, и именно эта тушечница станет призом финального этапа этого состязания.

В толпе послышались возгласы восхищения. У сэнсэя Курокава при виде тушечницы свело мышцы живота. Столько произошло после того, как он видел ее в последний раз. Он взглянул на сэнсэя Дайдзэн, заметил, как тот наблюдает за ним, и залился краской – он не хотел, чтобы соперник понял, что ему не важен исход состязания. Ему просто очень хочется выиграть тушечницу.

– Состязание начинается, – объявил главный судья. Каждый из четырех судей зачитал по стиху, а главный судья прочитал последний. Сэнсэй Курокава записал стихи на клочке бумаги и понял, что это трудные стихи – там есть сложные для написания иероглифы.

Эти стихи легче было написать классическим стилем сэнсэя Дайдзэн, чем его свободно парящим почерком.

Он выбрал два, наиболее подходящие к его стилю, и решил отложить выбор последнего, пока не напишет два первых. Придирчиво осмотрел кисти и бумагу. Представляя, как следует расположить иероглифы, начал писать, и после первой же черты понял, что начал неправильно. Сэнсэй Курокава отбросил испорченный лист, положил перед собой другой и начал снова продумывать наилучший способ расположения стиха.

Он уже начал было писать, но тень сомнения, возникшая в душе, остановила его. В сознание вполз голос его старого наставника: «Всегда представляй каждую черту в иероглифе отдельно, но в то же время представляй их как целое». Когда он был еще учеником, у него уходили месяцы, чтобы понять, чтó сэнсэй имеет всякий раз в виду, и годы, чтобы это воплотить. Представить себе, где каждая черта должна располагаться, было крайне трудно, не рассматривая их как части иероглифов в целом, а каждый иероглиф, в свою очередь, – как часть стиха.

Голос его наставника не звучал у него в сознании – по крайне мере, так отчетливо – с того времени, как он приехал в Эдо. Что еще сказал бы ему сэнсэй? Так много: сосредоточься на кончике кисти, а не на бумаге и не на туши. Думай о смысле стихотворения, и, гем не менее, не думай о нем. Десять тысяч черт на десять тысяч дней. Достиг ли он всего этого?

Кисть его застыла без движения. Он чувствовал, как линии текут из-под кисти соперника. Толпа наблюдала за сэнсэем Дайдзэн – похоже, ее смутило его собственное сомнение. Но за ним наблюдали ученики. Он разочаровывал их; они так хорошо выступили, а он теперь не делает для них ничего.

Сэнсэй Курокава попробовал начать другой стих из выбранных. Попробовал думать о стихе, который сочинил утром, думать ни о чем. Но ничего все равно не стекало из его сознания через кисть. Ему захотелось уйти – отыскать сад, уединенное место в горах, где бы не было людей, где он смог бы позволить сознанию свободно бродить, где смог бы заниматься каллиграфией для себя и лишь когда захочется.

Его взгляд упал на Тушечницу Дайдзэн. Главный судья поставил ее на пьедестал в центре храма. В ней было что-то мощное – то, что он чувствовал много лет, когда был учеником предыдущего сэнсэя Дайдзэн, и тот растирал тушь, смешивая ее с водой. Тушечница, казалось, сама звала его растереть тушь в своей канавке. Словно он таким образом заполнял что-то в своей сущности, словно у фиолетово-серого камня была душа.

Сэнсэй Курокава вспомнил, как еще в период ученичества он опускал кисть в канавку тушечницы, и кисть оживала от того волшебства, которое его сэнсэй проливал на бумагу. От магии, что наполняла жизнью каждый иероглиф, каждую черту, написанную его наставником.

Сэнсэй Курокава встал. Все зрители обратили взгляды на него и смотрели, как он идет к главному судье.

– Извините, – обратился он, – у меня есть одна просьба.

– Да?

– Я хотел бы попользоваться во время состязания Тушечницей Дайдзэн.

Главный судья наморщил лоб.

– Зачем вам это? Сэнсэй Дайдзэн согласился не пользоваться ею, чтобы это не восприняли как несправедливое преимущество.

– Я чувствую, что смогу выразить себя, только если возьму Тушечницу Дайдзэн. В противном случае мне придется объявить о проигрыше в этом состязании.

Главный судья нервно перевел взгляд с тушечницы на сэнсэя Дайдзэн, который поднял глаза от своего свитка.

– Мне необходимо спросить владельца, – объявил главный судья. Сэнсэй Курокава поклонился судье и вернулся на свое место, пока судья объяснял происходящее сэнсэю Дайдзэн. Их диалог был краток, сэнсэй Дайдзэн встал, подошел к тушечнице, взял ее и принес сэнсэю Курокава.

– Если вы останетесь и продолжите состязание, то, конечно, можете пользоваться Тушечницей Дайдзэн.

– Спасибо, – поблагодарил сэнсэй Курокава, кланяясь так низко, что голова его почти коснулась пола.

Ученики сэнсэя Курокава помогли ему растереть тушь, как он когда-то многократно делал сам, будучи учеником. Когда канавка тушечницы заполнилась, сэнсэй Курокава занес кисть над этим жидким мраком. Он медленно опустил кончик кисти в тушь.

После чего медленно вынул кисть, поднес к бумаге и Дал потоку тьмы излиться на бумагу. Тушь сверкала чем-то живым, таким, что глубоко задело его, вызвав чувство, которого он не испытывал никогда и которому у него не было объяснения.

Сэнсэй Курокава принял поклон от сэнсэя Дайдзэн, когда тот произнес:

– Поздравляю, сэнсэй. Я получил удовольствие от состязания, хоть и проиграл. Если вы согласитесь, через три года в то же время мы проведем следующее состязание.