Текст книги "Инквизиция: царство страха"

Автор книги: Тоби Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Но, возможно, самое важное во всех жалобах и восстаниях заключалось в том, что ни на Арагон, ни на Сицилию не оказали никакого влияния гражданские войны в Кастилии. Поэтому не имелось необходимости в институте сыска или в козле отпущения, хотя здесь было такое же огромное количество конверсос, как в Кастилии. Именно это более всего указывает, что религиозное обоснование учреждения новой инквизиции оказалось обманом и пропагандистскими выдумками [224]224
  Monter (1990), 18; La Mantia (1977), 44, 53.


[Закрыть].

Сопротивление Арагона и папского престола новой испанской инквизиции дает основание полагать: все, кто жили в условиях старой инквизиции, почувствовали – в период правления католических королей увеличение инквизиторской власти сопровождалось произволом и жестокостью. Люди не доверяли мотивации, сформулированной монархами, из-за жестокости королей. Даже в том случае, если мы будем рассматривать инквизицию по стандартам того времени, то обнаружим, что к ней относились непочтительно.

Но следует задать действительно важный вопрос: каким образом можно было избежать этого? Как следовало предотвратить фракционность и страшную ненависть, насаждение своего рода расовых преследований? [225]225
  Llorente (1841), 140.


[Закрыть]

Разумеется, если Кастилию не раздирали бы конфликты, то можно было бы избежать такой реальности и новой инквизиции. Эти конфликты отчасти стали поиском национальной самобытности Испании. С лингвистической и культурной точек зрения это произошло здесь раньше, чем в других странах Европы [226]226
  Классическую современную формулировку этой точки зрения дал Лопес Мартинес (Lopez Martinez (1954). Именно эта работа является одним из самых выдающихся трудов по роли антисемитизма в истории исследований жизни евреев в Испании.


[Закрыть].

Фракционность стала отчасти результатом правления слабых королей. Но она возникла и в результате захвата власти могущественными группами, объединившимися по интересам и пытавшимися улучшить свое материальное положение. Эти люди не понимали, к каким сокрушительным последствиям может привести то, что они сделали врага из конверсос, изображая их в самом черном свете.

На цокольном этаже знаменитого музея Прадо в Мадриде, около зала, где мрачные творения Иеронима Босха и Питера Брейгеля-старшего пытаются намекнуть на некоторые из самых темных сторон человеческой натуры, есть галерея, посвященная работам Педро де Берругете. Берругете, возможно, был самым выдающимся художником Испании во времена правления католических королей. Одно из живописных полотен, экспонируемых в этой галерее, закончено около 1495 г. Оно называется «Аутодафе».

На картине «Аутодафе» Берругете изображен святой Доминик, который руководит казнью еретиков-альбигойцев в XIII веке. Альбигойцы оказались первыми целями средневековой инквизиции на юге Франции. Святой изображен вполне доброжелательным, но неизгладимое впечатление производит атмосфера спокойствия и справедливости, царящая среди прелатов, окружающих его. Прелаты, вельможи и монахи просто наблюдают за маленькими людьми ниже них, которых ведут на костер. Один из монахов даже уснул, лицо его раскраснелось от послеобеденного безразличия. Между тем языки пламени уже лижут двоих альбигойцев. Остальных уже скоро приведут, чтобы присоединить к ним.

Я посещал Прадо в перерывах между работой в архивах инквизиции. И непременно приходил в эту галерею, чтобы взглянуть на картину. Всякий раз меня поражало спокойствие, настоящее безразличие прелатов и вельмож к судьбам осужденных.

Общество всегда лишает всего человеческого группы, выбранные для жертвоприношения подобно козе, предложенной Богом Аврааму в качестве замены жертвоприношения сына Исаака. Страдания жертв – не причина для беспокойства. Есть основания полагать, что Берругете удалось великолепно отобразить на картине отношение многих своих современников к судьбе конверсос [227]227
  Ключевой работой, доказывающей расовую направленность движения, головной колонной которого стала инквизиция, является работа Нетанияху (Netanyahu, 1995 (а)).


[Закрыть].

Одна из деталей этого полотна относится к осужденным людям у столба. Снизу у них из-под гениталий торчат металлические стержни. Эти стержни скошены на конце, словно обрезаны. С помощью такой косвенной ссылки на конверсос, тайно исповедующих иудаизм, Берругете, несомненно, хотел в своем изображении прошлого поднять важные моральные вопросы настоящего. Даже в наши дни картина рассказывает нам о характере преследования и о тех силах, которые могут спровоцировать его. А эти силы бурлят даже в самых богатых и самых упорядоченных обществах [228]228
  В отличие от других европейских стран, национальным (родным) языком с XIII века стал язык правящего класса Испании (Castro (1954), 357). Андерсон (Anderson (1991), 12–18) убедительно доказывал: употребление родного языка было важным элементом в становлении европейского национализма. И то, что в Испании это произошло значительно раньше, чем в остальной Европе, объясняет, почему учреждение по проведению гонений тоже возникло раньше. Употребление национального языка оказалось наследием совместного проживания христиан, мусульман и евреев. Последние сыграли роль в восприятии арабской культуры христианским правящим классом на севере (Castro, (1954), 451-58). Более общее обсуждение этого процесса приводится в работе Грина (Green (2007), приложение «В»).


[Закрыть].

Глава 2
Костры распространяются

«…Опасаясь наказания, которое заслужил за свои ереси, он решил попытаться покончить с собой, не дожидаясь, пока Справедливость выполнит свои законные обязательства в его отношении…»

Эвора, 1490–1545 гг.

В 1474 г. на португальский берег около Сетубала, недалеко от Лиссабона, выбросился и погиб кит. Считалось, что чудовище из морских глубин нападало на людей и пожирало рыбаков вдоль побережья. Когда кит лежал на песках, португальский раввин провозгласил: это Левиафан из Ветхого Завета. Близится приход Мессии [229]229
  Саго Baroja (1978), т. I, 145.


[Закрыть]. Это время, как и в Испании, стало для страны эпохой предзнаменований. Приближалось великая борьба.

Но катаклизм был еще впереди. Даже когда языки пламени лизали подступы к Севилье, Сьюдад-Реалю и Сарагосе, в Португалии все казалось спокойным. В 1481 г. умер старый король Афонсу V, его место занял Жуан II, а в 1490 г. его сменил сын Жуана кронпринц Афонсу, помолвленный с принцессой Испании Изабеллой. Продолжалась определение планов альянса, времени заключения союза и достижения взаимных интересов.

Город Эвора, расположенный менее чем в сорока милях от границы Португалии с Испанией, выбрали для празднования королевской свадьбы Афонсу и Изабеллы. В дни перед прибытием испанской принцессы во дворцах состоялись танцы. Из домов аристократов на извилистые улицы ниже римского акведука выходили целыми группами. Актеры подготовили фарсы. Культура проявила свой анимализм в бое быков. Королевский летописец Рюи де Пинья сформулировал это так: «Всеобщее возбуждение было таково, что казалось, будто содрогается земля» [230]230
  CRP, 967-68.


[Закрыть].

27 ноября 1490 г. в Эвору прибыла принцесса Изабелла.

Из города ради ее прибытия изгнали на десять дней всех африканских рабов. Жуан II приказал собрать в Эвору всех самых красивых девушек с округи.

Местные крестьяне и работники скотоводческих хозяйств пригнали коров и коз со своих пастбищ, свиней вместе с поросятами и коров с телятами. Под продовольствие отвели пять площадей города, чтобы никто не остался голодным. Для этого события король построил из дерева банкетный зал. Окна города украшали ветви апельсиновых и лавровых деревьев, драгоценные камни и гобелены. Как ярко играли краски! [231]231
  Там же, 972-77.


[Закрыть]

Приказали явиться мусульманам-маврам. Вызвали лучших танцоров, певцов и музыкантов. Жуан II заплатил за то, чтобы всех нарядили в красивые одежды, он профинансировал их прибытие и пребывание.

Въехавшую в город принцессу приветствовали мавры и огромное местное еврейское население. Исполнялись фарсы и танцы, царило всеобщее веселье. Сам Жуан II появился в одной из пышных процессий во главе огромного флота кораблей, «изображенных на одеждах среди нарисованных бурных волн. Все сопровождал ужасающий грохот артиллерии, труб и литавр, звучали громоподобные крики, звуки свистков. Рядом с королем шли корабельных дел мастера, лоцманы и моряки, разодетые в парчу и шелка… А все навесы над корабельными палубами были из парчи, паруса – из белой и фиолетовой тафты, такелаж – из золотого шитья и шелка» [232]232
  Там же, 972Ь, 978-79.


[Закрыть].

В 1490 г. театральность Португалии еще не предполагала аутодафе.

Как в любом маскараде, Жуан II остановился на образе, который лучше всего характеризовал его личность. Он изображал себя за кормилом страны, изменившейся за месяц в результате морских подвигов – подвигов, которые оказались столь же ужасными, как шум, сопровождающий их, но выглядящими великолепно и прекрасно.

Такими же предельно символическими оказались фарсы, поставленные в традициях дворцовых праздников того времени. Их исполняли евреи и мусульмане Эворы.

Но эти пьесы относились к самым последним подобным фарсам, которые будут поставлены в Португалии. Вскоре бурные межкультурные развлечения навсегда канут в прошлое: нетерпимость расползлась из одной части Иберии в другую.

Инквизиция не сразу перебралась из Испании в Португалию. Около пятидесяти восьми лет отделяют формирование трибуналов в Испании в 1478 г. от их учреждения в Португалии (1536 г.) Но опасения распространялась с большим напором, а то, что вырвалось на свободу, невозможно легко остановить. Спустя почти шестьдесят лет, когда конверсо Альвару де Лэана гноили в подвалах инквизиции в Эворе, он задавал себе вопрос: какое же будущее, в которое он входит, словно лунатик, ожидает мир? Свобода и непосредственность торжественных праздников, украсивших город в 1490 г., остались лишь неясными воспоминаниями под толстым слоем страха.

10 января 1545 г. прокурор палаты Святой инквизиции в Эворе возбудил дело против Альвару де Лэана.

Лэан был купцом, родившимся в пограничном городе Могадору на северо-востоке Португалии, расположенном у роскошных зеленых лесов по берегам реки Дору.

Альвару де Лэан вырос в большой семье вместе с пятью братьями и одной сестрой. В течение следующих пятидесяти лет дела этих людей, их детей и внуков впитали в себя многое из глобальной истории инквизиции.

Прокурор излагал дело с осторожностью. Лэан, которому было около тридцати лет, жил в безлюдных холмах между Могадору и ближним городом Кортикош. По утверждения прокурора, именно в Кортикоше знали, что «он соблюдал закон Моисея и выполнял его обряды, отмечал все иудейские праздники, не принимал пищу во время этих праздников до восхода звезд, раздавал милостыню конверсос в еврейской манере, считая это своим моральным обязательством – тзекадах».

Альвару де Лэан молился по-еврейски. Вместе с конверсос он собирался в своего рода синагоге, соблюдал иудейский день отдохновения, зажигал свечи по вечерам в пятницу и отказывался работать по субботам.

Лэана арестовали вместе с женой Лианор де Карвайал по подозрению в иудаизме. Их обоих отправили в тюрьму инквизиции города Эвора [233]233
  IAN/TT, Inquisicao de Evora, Proceso 8779, folio 1r-3r; 6r.


[Закрыть].

Альвару отрицал все. Он работал по субботам точно так, как и в остальные дни недели, ходил на местные рынки и продавал свои товары. Его знали как истинного христианина, который всегда приходил слушать литургию по воскресеньям и по церковным праздникам. Говорили, что он молился на мессах весь год напролет. Его крестили восьми дней от роду, как это делалось у «старых христиан». Этот человек был истовым католиком, не имелось никаких причин сомневаться в его искренней вере [234]234
  Там же. 6r-v.


[Закрыть].

Ничто не могло убедить прокурора. Заключенные всегда заявляли о своей невиновности при аресте. Следовало набраться терпения и заставить их сделать признание.

Прокурор привык к такого рода сражениям, он научился получать удовольствие от борьбы, подавляя обвиняемых своей волей. В городах Могадору и Кортикоше обвинитель голословно утверждал: общеизвестно, что Лэан совершал все свои преступления. Он будто бы отказывался платить за покровы и большие священные свечи для алтаря: «Даже если правда то, что обвиняемый соблюдал воскресенья и церковные праздники, то истинно и то, что Лэан соблюдал еврейские ритуалы и обряды» [235]235
  Там же. 3r, 8r.


[Закрыть].

Затем дело резко приостановили, положив его в долгий ящик. Лэана отправили обратно в инквизиторскую тюрьму, чтобы арестованный поразмыслил над своими преступлениями и подумал о раскаянии. Так он провел три года, и только потом приняли решение по его делу.

Лэана можно простить за то, что он мог посчитать, будто его дело – своеобразная вендетта против него и его семьи. Его брат Жоржи тоже находился в тюрьме инквизиции в Эворе вместе со своей женой Бранкой. Подобно Альвару, Жоржи и Бранка жили в Кортикоше. Жоржи был тамошним торговцем. Братьев арестовали вместе в один и тот же день [236]236
  Там же. 66v; судебный процесс есть в IAN/TT, но получить эти документы для изучения невозможно в силу их плохого состояния. Краткое описание процесса над Хорге в указателе в IAN/ ТТ подтверждает, что Хорге также арестовали 10 января 1545 г.


[Закрыть].

Между прочим, и один из дядьев Альвару и Жоржи по материнской линии, Бернарду Лопеш, был арестован инквизицией. Его содержали в той же тюрьме [237]237
  Там же, 67 г.


[Закрыть]. На эти семьи обрушилось проклятие, а чтобы снять его, потребовались века…

Подобное дело оказалось типичным для событий в Португалии. В 1480-е гг. многие конверсос бежали от испанской инквизиции в Португалию. Когда в 1492 г. Фердинанд и Изабелла изгнали испанских евреев, большинство из них тоже отправилось в Португалию, выбрав «самое простое решение» [238]238
  Roth (1959), 54.


[Закрыть]. Эти беженцы оседали в таких городах, как Могадору, расположенный в двух шагах от испанской границы. Там они вели беспокойной образ жизни, сосуществуя со своими соседями. В новой стране их обвиняли в распространении чумы, эпидемия которой вспыхивала в Португалии каждый год в период между 1477 и 1496 гг. [239]239
  Travares (1982), т. I, 425; Herculano (1854), т. I, 108.


[Закрыть]

Беженцы-конверсос часто вступали в близкородственные браки вплоть до опасного нездорового уровня. Так Каталина, сестра Альвару, вышла замуж за Гашпара де Карвайала [240]240
  IAN/TT, Inquisicao de Evora, Proceso 8779, 66r; подтверждение см. в работе Topo (Toro (1982), 278-79).


[Закрыть], родственника Лианор, жены Альвару. Обе семьи, Карвайал и Лэан, жили в Могадору. У них имелись крепкие связи с теми частями Испании, которые находились сразу же за границей. То была земля, где они жили вплоть до исхода в 1492 г. [241]241
  Следовательно, Гашпар де Карвайал умер в Бенавенте (там же, 279), как Альвару и Антониу, отец Жоржи (см. там же). Остальные члены семьи жили в Саламанке и Медине-дель-Кампо (см. там же).


[Закрыть]

Пришельцы оказались легкими мишенями в стране, которая пыталась разобраться в своем реальном могуществе. Португалия стала в то время нуворишем среди всех европейских стран. Завоевание Гоа и исследование африканского побережья от Сенегала до Конго обеспечили ей, последнему «серебряному берегу» Европы перед Атлантическим океаном, контроль над торговлей специями из Азии в Европе, а заодно – над торговлей рабами и золотом из Африки. Мануэла I, сменившего на престоле Жуана И, называли «счастливчиком». Жуан II получил известность как «золотой король» [242]242
  Godinho (1969), 425.


[Закрыть].

Однако не все были столь же щедры на комплименты. Например, Франциск I, король Франции, предвкушая оценку, данную англичанам Наполеоном («нация лавочников»), называл Мануэла «королем-бакалейщиком» [243]243
  Boxer (1948), 1.


[Закрыть].

Беспрецедентное количество денег хлынуло в Португалию. Во время правления Жуана II золото из Мина (расположенного в современной Гане) обеспечило почти половину всего богатства страны [244]244
  Godinho (1969), 829.


[Закрыть]. С огромным количеством денег, невиданным до сего времени, королевский двор вскоре превратился в монстра.

После смерти Мануэла I в 1521 г. новый король Жуан III путешествовал вдоль и поперек по всей стране с огромным кортежем слуг, которые устраивали хаос везде, где останавливались. Среди бездельников, маскировавшихся под придворных, процветали азартные игры и грабеж. Эти идальго везли вслед за собой огромное количество слуг. Их необходимо было обеспечить средствами к существованию и продовольствием. Продукты питания, лошадей и повозки воровали. Сады и леса опустошали, считая это одним из способов развлечения.

У этих идальго было такое количество слуг, что в сельской местности имелся хронический недостаток рабочей силы. Поля вспахивали под пар, стирая остальные с лица земли. Но и это мало чем могло помочь [245]245
  Herculano (1854), т. I 184 – жалобы из кортесов Торрес, 1525 г. Король Мануэл I умер в 1521 г.


[Закрыть].

Подобные небрежные эксцессы характерны для общества, которое недавно испытало беспрецедентное сосредоточение могущества. Чтобы убедиться, успех оказался не просто химерой, такая власть должна продемонстрировать себя в полную силу перед всеми остальными. Это неизбежно предполагало: должны страдать все, кому повезло меньше, чем новой олигархии.

В отличие от Испании, в Португалии численность мусульманского населения не была огромной, так как португальская реконкиста закончилась к середине XIII века. Мусульманское население успело легко ассимилироваться [246]246
  Marques (1972), т. I, 80.


[Закрыть]. Поэтому всю власть следовало направить на кого-нибудь другого. Массовая иммиграция конверсос и евреев из Испании в 1480-е гг. и в 1492 г. предлагала прекрасную альтернативу.

Находясь в застенках тюрьмы инквизиции в городе Эвора, Альвару де Лэан, безусловно, не имел возможности предположить: его горькая судьба отражала такие же судьбы многих других людей в Испании и в других странах. Человеческий опыт не помог бы ему представить характер такого распоряжения властью. Однако Лэан мог почувствовать ненависть и отчаяние. Собственно, это все, что ему оставалось…

В январе 1546 г., спустя один год после ареста и допроса, Альвару Лэан попытался совершить самоубийство, вонзив кинжал в пупок. Ширина раны равнялась четырем пальцам. Инквизиторские власти проявили мало сочувствия. Лэан, как заявили они, «опасаясь наказания, которое заслужил за свои ереси, он решил попытаться покончить с собой, не дожидаясь, пока Справедливость выполнит свои законные обязательства в его отношении» [247]247
  IAN/TT, Inquisiсao de Evora, Proceso 8779, 17r-v.


[Закрыть].

В Португалии того времени с бурлящей религиозной атмосферой не могло оказаться слишком много людей, которые ожидали бы выполнения «законных обязательств», если становилось возможным взять дело в свои руки. Но ведь крайне неприятно, когда заключенные кончают с собой, не дожидаясь, пока инквизиция назначит им наказание, которого они заслуживали…

Лиссабон, 1497–1506 гг.

Мануэл I взошел на трон в 1495 г. в возрасте 26 лет. Его предшественник Жуан II умер во время эпидемии чумы, которая унесла и восемь ближайших претендентов на трон, освободив путь к власти Мануэлу. Так что многие рассматривали его царствование как предопределенное. Кто, если не избранный, может стать королем при подобных обстоятельствах?!

Само рождение принца считали чудом. Его мать дона Беатрис мучилась в схватках в течение нескольких дней. Но как только мимо дверей ее дворца прошла религиозная процессия, призывая силы небесные, на свет мгновенно появился мальчик [248]248
  Gois (1949), t. I, 11–12.


[Закрыть].

Мануэл считался человеком прекрасного телосложения. Голова его была круглой, лоб – выдающимся. Впечатление дополняли каштановые волосы, веселые зеленоватые глаза, мелодичный голос.

Вероятно, музыка стала самым большим увлечением короля. Пользуясь недавно полученным богатством Португалии, он приглашал к своему двору певцов и музыкантов со всех концов Европы. По воскресеньям и в праздничные дни Мануэл завтракал и обедал под музыкальное сопровождение, слушая корнет-а-пистоны, арфы и тамбурины, игру морисков на лютнях. После открытия Васко да Гамой пути в Индию во время его героического морского путешествия 1497-99 гг. в подарок монарху привезли пять слонов. Эти животные шествовали перед ним, куда бы король ни направлялся в Лиссабоне. Во главе процессии ставили носорогов [249]249
  Там же, т. II, 223–226.


[Закрыть].

Обращение Мануэла к экзотике отражало состояние, которую король унаследовал в 1495 г. В то время Лиссабон был одним из самых космополитических городов Европы. В португальской столице, по размерам не уступавшей Лондону или Кёльну, находились толпы иностранцев, привлеченных новыми торговыми маршрутами [250]250
  Costa Lobo (1979), 130.


[Закрыть]. Мужчины и женщины свободно ложились в постель друг к другу или играли в карты до рассвета. Люди ездили верхом на лошадях с очень короткими стременами в стиле «мориско». Некоторые седла покрывали серебром или золотом [251]251
  Показания Николауса фон Попплау (около 1485 г.) – Garcia Mercadal (ред.), 1999, т. I, 289, 295.


[Закрыть]. И около шумного порта, и на оживленных улицах, идущих от него, в пределах городских стен раскинулись оливковые рощи, просуществовавшие до 1500 г. [252]252
  Lobo (1979), 117.


[Закрыть]Центральной точкой Лиссабона стала Рошио – большая площадь неправильной формы, ограниченная холмами с двух сторон и спускающаяся к берегам реки Тежу. Именно на Рошио должны были учредить дворец инквизиции.

Присутствие в Лиссабоне иностранцев свидетельствовало о том, что они не вызывают отвращения у португальцев. Но как только страна стала открываться для внешнего влияния, возникла внутренняя потребность в национальном определении. Начали возникать группы по профессиональным интересам, на основе дружеских связей. А они в большинстве своем принимали решения не только о том, кого можно принять в члены той или иной группы, но и о том, кого туда принимать не следует [253]253
  Douglas (1984), 38.


[Закрыть].

По мере расширения поступления иноземных продуктов и круга иностранных торговцев, а также с увеличением числа африканских рабов, все предполагаемые аутсайдеры, которые уже находились в стране, попали под более пристальное наблюдение. Население, состоящее из евреев и конверсос, неизбежно приковывает к себе внимание.

С самого начала Мануэл доброжелательно относился к беженцам-евреям, прибывшим из Испании в 1492 г. Если Жуан II обратил в рабство многих из тех, кто не покинул страну в течение предоставленного для одного года, то одним из первых распоряжений Мануэла стал указ о представлении свободы рабам-евреям.

Однако в 1496 г. он предложил руку и сердце Изабелле – той самой дочери католических королей, которая столь расточительно выходила в городе Эвора замуж за Афонсу, сына Жуана II (см. начало главы).

Афонсу вскоре после свадьбы умер, Изабелла осталась вдовой. Она выдвинула условие, что выйдет замуж за Мануэла, если тот изгонит всех евреев из Португалии.

И Мануэл принял решение. 5 декабря 1496 г. он издал декрет, предписывающий всем евреям покинуть Португалию до следующего октября.

Сначала казалось, что указ милостив по сравнению с изгнанием евреев из Испании. Там изгнанникам дали только четыре месяца на сборы, чтобы покинуть страну. Они не могли брать с собой деньги и ювелирные изделия.

Но в Португалии все обернулось иначе. Мануэл заволновался. По некоторым оценкам, евреи составляли 10 процентов населения страны [254]254
  Revah (1971), 483.


[Закрыть]. Так как король не мог допустить потерю такого населения, он решил сделать все, чтобы евреи не покидали страну.

В апреле 1497 г., во время великого поста, Мануэл приказал принудительно крестить еврейских детей в возрасте младше четырнадцати лет. Этих детей следовало отнять у родителей, отправить в другие места и дать христианское образование за счет короля. Многие «старые христиане» были настолько тронуты страданиями евреев, что «сами брали еврейских детей в свои дома, чтобы они не попали в чужие руки. Эти люди спасали их» [255]255
  Gois (1949), т. 1, 42.


[Закрыть]. В тех случаях, когда не удавалось спасти детей, «поднимался громкий плач и стенания, воздух наполнялся звуками рыданий и причитаний женщин» [256]256
  Osorio(1944),T. I, 81.


[Закрыть].

Наконец-то дело дошло до катаклизма. Но это не был тот катаклизм, который вообразил раввин, увидевший кита, выброшенного на берег в Сетубале. Некоторые евреи топили своих собственных детей, чтобы не видеть, как любимое чадо забирают у них. Другие совершали самоубийство. Жизнь, правильный порядок, закон – все переворачивалось у них в голове.

Затем 20 000 евреев направились в Лиссабон, единственный порт во всей стране, из которого Мануэл разрешил им окинуть страну. (Безусловно, они не могли пройти до границы с Испанией по португальской земле). Но здесь король заточил их в тюрьму.

Истек срок. Подавляющее большинство евреев крестили, удержав в стране. Но некоторым удалось покинуть Португалию и отправиться в Северную Африку [257]257
  Tavim (1997), 83–84.


[Закрыть].

Мануэл провозгласил амнистию для своих собственных вновь созданных конверсос сроком на двадцать лет. В течение этого периода не должно быть трибуналов инквизиции, а крещеные евреи смогут изучать католическую веру. Единственное утешение для них заключалось в том, что многим из этих несчастных вернули детей [258]258
  Osorio (1944), т. I, 81.


[Закрыть].

Принудительное обращение евреев Португалии рассматривали во всем христианском мире как пародию на католическую доктрину. Традиционные католические догматы отрицали обращение такого рода и призывали крестить народ путем поучений и убеждений. Даже один из летописцев Мануэла назвал этот акт «несправедливым и противозаконным» [259]259
  Там же.


[Закрыть].

Лицемерное оправдания обращения можно кратко обобщить на основе того, что, согласно собственным постановлениям Мануэля, ни одного африканского раба нельзя обращать в христианскую веру без его согласия, если ему уже минуло десять лет [260]260
  Lobo (1979), 34.


[Закрыть].

При таких обстоятельствах нельзя ждать, что католицизм людей, родителей и внуков Альвару де Лэана мог быть хоть сколько-нибудь искренним. Вполне естественно, что они постарались сохранить свою культурную и религиозную самобытность. Вопреки здравому смыслу, через сорок лет португальская инквизиция объявила эту самобытность ересью. Создав феномен, монархия приступила к его преследованию.

К 1506 г. каждому в Португалии было известно, как испанская инквизиция поступает с еретиками-конверсос. Более того, каждый знал, что конверсос в Португалии, как правило, притворялись христианами. В стране все еще свирепствовала чума, и кого-то следовало обвинить в этом. Атмосфера созрела для общеизвестного аутодафе, санкционированного только предрассудками.

В тот год в одной из часовен доминиканского монастыря города на распятии заметили странный свет. Некоторые восприняли его как чудо. Другие не были столь уверены в этом, а один конверсо, чья честность преобладала над здравым смыслом, заявил: этот свет больше похож на зажженную менору, поставленную рядом с образом Христа. Услышав такое, несколько прихожан схватили этого человека за волосы и вытащили его на улицу, где избили, запинали ногами, после чего сожгли на площади Рошио на виду у огромной толпы.

Одним из свидетелей сожжения был монах нищенствующего ордена, который стал подстрекать толпу против конверсос. Из монастыря вышли два монаха-доминиканца с распятием в руках. Они кричали: «Ересь, ересь!»

Толпа из 500 человек, следуя примеру популярных аутодафе в Испании, где доминиканцы оказались религиозным орденом, представляющим инквизицию, рассыпалась по узким городским улицам, хватая подряд всех конверсос, независимо от их местонахождения. Людей убивали на месте или притаскивали полуживыми на костры, где сжигали заживо. Градоначальник Лиссабона пытался защищать конверсос с шестьюдесятью вооруженными солдатами, но народ стал сопротивляться. Оказалось, что ничего предпринять уже нельзя. Костры разожгли слуги и африканские рабы. Пламя зловеще мерцало на берегу реки и на площади Рошио.

В тот день сожгли 500 человек.

Дела пошли еще хуже. На следующий день толпа из 1000 человек врывалась в двери домов, в которых, как было известно, прятались конверсос. Они вытаскивали мужчин, женщин и детей из церквей, вырывая иконы Христа и Пресвятой Девы у них из рук. Жертвы волокли по улицам за ноги, ударяя о стены, после чего бросали их в костры.

Ко вторнику ярость утихла. Но в этой кровавой бойне погибло не менее 1900 человек. Мануэл, которого не было в городе, так как он пытался избежать чумы, приказал сжечь монахов, подстрекавших толпу с распятиями в руках, предварительно лишив их жизни [261]261
  Это заимствовано у Гоиса (Gois (1949), т. 1, 254–257); также смотри Bernaldez (1962), 505.


[Закрыть]. Возможно, первое ощущение, которое возникло у короля – это злость на чернь, которая захватила закон в свои руки. Но в том, что произошло, основная вина лежала именно на нем. Ведь после женитьбы Изабелла получила большую власть, кроме того, евреев принудительно крестили, обратив в христиан.

Каким образом эти действия могли сосуществовать с тонким вкусом и склонностью к снисходительности Мануэла, понять трудно. Ведь он был законодателем в области музыки, спонсором великолепной архитектуры – например, Иеронимитского монастыря в Белене, в нескольких милях от Лиссабона. Монастырь в устье реки Тежу отличается тонким вкусом архитекторов, подробно разработанным планом украшения здания. На строительство ушло пятьдесят лет. Его прочность такова, что монастырь оказался одним из немногих зданий, устоявших во время страшного землетрясения, разрушившего Лиссабон в 1755 г. Полностью белый фасад монастыря до сих пор доминирует над Тежу.

Смесь жестокости и милосердия короля можно объяснить лишь противоречиями человеческой натуры. Та часть в нас, которая жаждет власти, предполагает: хотя Мануэл и восхищался изящными искусствами, им в большей степени руководила возможность физического обладания. Поэтому монарху нужно было взять в жены вдову сына своего предшественника и принять ее требования относительно изгнания евреев.

Однако опасный прагматик внутри нас полагает: вместо всего этого Мануэла беспокоила только легитимность его правления после смерти такого количества претендентов на трон. Эти смерти и обеспечили ему возможность получить корону. Монарх чувствовал, что его женитьба на вдове законного наследника разрешит проблему.

Поэтому личные соображения, внутренняя борьба и тщеславие правителя внесли вклад в учреждение собственной инквизиции в Португалии, оказавшей влияние на всех и на каждого. Но в этой трагедии имелась и ирония судьбы. Супруга Мануэла Изабелла, исходная причина чудовищного кровопролития, сама умерла во время родов в 1498 г. Она утонула в потоках собственной крови всего через год после принудительного обращения евреев.

* * *

В наше время Лиссабон – один из наименее оживленных городов в Европе. Звонки трамваев смешиваются со звуками, раздающимися с канатной дороги, с помощью которой люди поднимаются на холмы и спускаются с них. Эти холмы придают форму городу и определяют его ландшафт. В чаше между замком Сан-Жоржи (некогда в нем находилась тюрьма инквизиции) и клубами в Байру-Алту, где исполняют популярные португальские песни и бразильскую музыку, вокруг центрального фонтана раскинулась старая площадь Рошио.

По сторонам на тротуарах разместились стенды с газетами и уличные кафе, где работают гарсоны в начищенной до блеска обуви. Подают крепкий кофе и булочки со сладким кремом – пирожки Белена («паштиш де Белен»). Атмосфера одновременно романтическая и декадентская, она лишена амбиций и стремительности нашего века, которая характерна для улиц Лондона и Нью-Йорка. В этой миролюбивой атмосфере трудно представить костры, которые пылали в мятежах 1506 г. Жестокость проходит, но осадок остается.

Хотя детали и кажутся различными, склонность Португалии к инквизиции имела много сходства с соседями. В двух странах создали козла отпущения из аномальной группы, в сохранении которой общество не было заинтересовано. Когда начались узаконенные преследования, их оказалось легче расширить, а не прекратить.

Как и в Испании, религиозные настроения конверсос в Лиссабоне были весьма неискренними. Так полагала толпа, чинящая самосуд.

То обстоятельство, что некоторые из несчастных находили убежище в церкви, то, что их пришлось оттаскивать от христианских икон, говорит само за себя. Есть и иной факт: некоторые «старые христиане» сводили счеты со своими врагами, обвиняя их в том, что те были конверсос, после чего натравливали на них толпу. В Португалии свирепствовала эпидемия чумы, страну охватила массовая истерия. В Лиссабоне в 1504 г. и в Эворе в 1505 г. уже произошли первые мятежи против конверсос [262]262
  Azevedo (1922), 59.


[Закрыть]. После событий в Испании иберийские общества знали, когда и где следует открыть выпускной клапан в такие кризисные времена.

Хотя мятежи 1506 г. не имеют никакого отношения непосредственно к инквизиции, подражание аутодафе показывает: португальцы отлично знали о том, что происходит в Испании. И они были готовы последовать этому примеру. Нетерпимость, некогда изобретенная в Испании, с легкостью пошла на экспорт. А то, что она привьется в Португалии, оказалось лишь вопросом времени.

И вновь объект преследования создало само общество, допустив грубый произвол и совершив насилие над «внутренним врагом».

Эвора, 1545-48 гг.

Спасение Альвару де Лэана после совершенной попытки самоубийства закончилось двухлетней безвыходной ситуацией. Адвокаты Альвару пытались доказать, что он впал в безумие, но прокурор отвергал все доводы защиты. Обвиняемый действовал как человек, обладающий здравым смыслом, когда речь шла о делах, когда он давал признательные показания. «В нем не имелось вообще ничего безумного. Это, всего-навсего, еретические проявления…» [263]263
  IAN/TT, Inquisicao de Evora, Proceso 8779, folios 23r-v.


[Закрыть]