Текст книги "Штормовое предупреждение"

Автор книги: Тим Лотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Я-то считала, что ты не такой, как твой брат, но я ошибалась. Вечно что-то устраиваете. Томми отличился сегодня утром. Теперь ты – сцепился с официантом, хорошо же мы отметили годовщину свадьбы! Ты, когда пьяный, совсем дуреешь. А пьяным ты бываешь слишком часто. Ты и сейчас пьяный. До чего же противно!

Чарли жжет горечь раскаянья.

– Я не такой, как Томми. Но мужчина должен уметь постоять за себя. Если у него есть элементарная гордость.

Морин молча качает головой. Чарли сует руку в карман, хочет что-то достать.

– Прости, детка. Видно, портится характер. Стал все слишком близко принимать к сердцу. Я и сам знаю, что с выпивкой надо завязывать.

– Это был ужасный день. Ужасный.

Чарли не сразу удается извлечь из кармана то, что он хотел. Это конверт.

Морин совсем не собирается прощать его, что бы ни лежало в конверте. Наверняка сегодня купил что-то на скорую руку, выкроив пять минут от перерыва на ланч.

Однако открытка на роскошной белой бумаге, извлеченная из конверта, не была куплена в магазине. Чарли изготовил ее собственными руками, все рисунки сделал тушью и отпечатал на печатном станке, потом раскрасил их, как это делал со своими моделями. Он корпел над рисунками много дней, девять или десять вариантов пришлось выбросить в корзину. Все сделано очень аккуратно и тщательно, сразу чувствовалась рука мастера.

На открытке изображены сценки из их с Морин жизни. Их первая встреча у автобусной остановки, день свадьбы, день рождения Роберта, любовно выведен каждый штришок, все до мелочей. Он раскрашивал картинки самой тонкой кисточкой, которой красил всегда мелкие детали поездов, потом все покрыл лаком. Он робко протягивает открытку Морин, хотя боится, что она откажется ее брать.

Но Морин берет ее и начинает рассматривать, сначала ничего не понимая. Но вот она замирает, потом на лице ее отражается изумление. Рисунки выполнены искусно, даже талантливо; и она и сам Чарли получились очень похожими. Морин потихоньку оттаивает, сердце ее наполняется прощением, оно растет и ширится, согревая грудь, таинственным образом проникая в каждую частицу ее тела. Она чувствует, как к ее глазам снова подступают слезы, а потом бросается Чарли на шею.

– Поздравляю тебя, детка, – говорит Чарли, краснея и улыбаясь.

– Поздравляю, Рок.

Мир восстановлен и скреплен объятьями, и Чарли снова трогается в путь. Настроение у них поднялось, но дорога ужасная. До Эрлз-Корт они ползут почти час. Чарли, озираясь, смотрит на плотный поток машин, на тесные ряды зданий, на праздно шатающиеся группки молодежи. У светофора слоняются два юнца с подозрительной ухмылкой, Чарли на всякий случай ставит дверь на запор, мало ли что у них на уме. Раздается вой полицейской сирены. Чарли крепче сжимает рулевое колесо, надеясь, что его никто не остановит и не станет проверять на алкоголь.

– Проклятый Лондон, – бормочет он. – Едешь по прямой, а получается в пять раз дольше, чем в объезд.

– Твоя правда, – говорит Морин.

– Не езда, а одна маета, – горько усмехается Чарли, – и ведь постоянно одна и та же картина, в любое время суток.

Он вспоминает о Тейдон-Бойс, где теперь блаженствует Томми, в этом их милом местечке улицы широкие, дороги частные, деревьев больше, чем домов, а не наоборот. И еще он вспоминает, как во время каникул жил с родителями в Корнуолле, на какой-то ферме. Там были добродушные полицейские и красные почтовые ящики, там были улыбчивые лавочники, белые, в белых курточках и халатах, торговавшие ветчиной и чеддером.

Когда после кино они наконец добираются до дому, Морин сразу отправляется спать, но Чарли слишком взбудоражен, чтобы уснуть. Он наливает себе почти полстакана виски и разбавляет его кока-колой. Потом усаживается перед телевизором. Там крутят рекламный блок. Некоторые рекламы нравятся Чарли больше, чем передачи. Он попал на самое начало: на экране появляется клоун в брюках в яркую красную полоску, он разгуливает на ходулях. Чарли и раньше натыкался на эту рекламу, но теперь решил рассмотреть все более внимательно. Ему нравится этот коротенький ролик. Почему-то он вызывает у Чарли странное томление и тоску.

Клоун в торговом центре раздает детям красные надувные шары. На руках у клоуна белые перчатки, на голове – высокая шляпа с красно-белой лентой на тулье; красный того же оттенка, что шары. Камера выхватывает физиономию одного парнишки, совершенно обыкновенного, с растрепанной каштановой гривой, в глазах его – восторг и невинное вожделение. За кадром звучит проникновенная мелодия, звуки пианино отдаются прямо в сердце Чарли.

Получив свой шарик, парнишка бежит к группе нарядных чистеньких детей, уже марширующих на площади посреди торгового центра. На это трогательное представление одобрительно смотрит бородатый дядя полицейский.

Камера следит за тем, как этот белокожий растрепанный мальчик с шаром проходит вдоль уличного базара. Чарли в этот момент снова отпивает виски. А мальчик тоже времени даром не теряет, он надевает ролики и катит по велосипедным дорожкам, замечательно пустым. Мост, нависший над мостовой, а под ним едут почти совсем новенькие машины, и никаких пробок.

Чарли не отрывается от экрана, смотрит, как мальчик проезжает мимо кучки детей, примерно того же возраста. Дети все, как один, седлают мопеды последней модели "BMX". К звукам фортепьяно присоединяются струнные, и мелодия словно устремляется ввысь, делаясь все громче и радостней. Мальчик катится мимо лавки, где торгуют жареной рыбой и картошкой. За ним следует кортеж из мотоциклов "BMX", по бульварам и велосипедным дорожкам, а с обеих сторон стоят новенькие коттеджи, стилизованные под старину.

Стена вся в граффити, вернее, это тоже стилизация под настоящее "уличное" творчество. Мальчик приезжает домой, в один из новеньких коттеджей. Чарли закуривает сигарету. Мальчики на мотоциклах притормаживают рядом с домом мальчика на роликах. Чарли так и не понял, что им от парнишки нужно, но это не так уж и важно. Вид у всех вполне мирный, это проявление особого мальчишеского уважения, ни намека на желание затеять драку.

В следующем кадре мальчик сидит в уютной чистенькой гостиной и что-то пишет на маленькой карточке. На заднем плане парит красный шарик. И вот мальчик с шариком снова на улице, идет по осененным пышными зелеными кронами загородным аллеям. Теперь радостную мелодию фортепьяно и скрипок подхватывает флейта, придав мелодии некую настойчивость, и мальчик пересекает деревенский мостик. И вот запели птицы, и мальчик встречается со своим приятелем, собравшимся, судя по одежде, удить рыбу, а одет он совсем как сорванцы из книг Марка Твена, и, разумеется, на голове у парнишки широкополая рыбацкая шляпа. Впрочем, мальчик с красным шариком тут же отходит от приятеля, чтобы привязать этот самый шарик к ветке дерева, после чего швыряет в зеркальную гладь озера несколько камушков. Когда Чарли смотрел эту рекламу в первый раз, эти кадры окончательно сбили его с толку, он никак не мог сообразить, что же, собственно, рекламируется. До сценки на озере он думал, что весь смысл в мотоциклах.

Между тем на экране уже не озеро, а улыбающаяся физиономия шофера автобуса. Мальчик залезает в автобус, и теперь уже автобус двигается вдоль зеленых аллей; красный шарик тоже здесь, в кадре, – он за окошком, рвется ввысь, колышется на своей веревочке. Наконец автобус прибывает к месту назначения.

Следующий кусок у Чарли самый любимый и неизменно вызывает у него экстатический восторг. Мальчик с шариком бежит по какой-то лестнице, выше, выше, и вдруг выясняется, что ведет она к стадиону. Он забирается на последнюю ступеньку и… Сердце Чарли замирает от восторга, когда камера показывает то, что видит мальчик: чаша стадиона, полная тысяч, нет, десятков тысяч людей, и у каждого в руке – красный шарик.

А вот и он. Ради него все это и придумали, ради транспаранта, написанного крупными буквами:

"Милтон-Кейнз. Первенство по запуску красных шаров". Очередной крупный план: оказывается, клоун из первых кадров тоже тут. Он, ритмично взмахивая рукой, считает: пять, четыре, три… При слове "ноль" стадион сотрясает громкое "ура", и все отпускают свои воздушные шарики.

Чарли едва не вываливается из кресла, выражение лица у него точно такое же, как у маленьких актеров, задействованных в рекламе. Все небо стало алым из-за взмывших шаров. Задранные вверх детские лица полны восторженного изумления. Добрый бородач полицейский смотрит на детей и улыбается. На детях футболки, на футболках тот же лозунг, а шарики, отпущенные на волю, все летят и летят. Картинка с летящими в небо шариками застывает. Голос за кадром спрашивает: "Вы хотите жить в таком городе, в городе Милтон-Кейнз?"

Чарли едва не плачет. Он видит этот город воочию: там нет пробок на дорогах, там тишь и покой, там старина мирно уживается с современностью, машины с велосипедами, там простор и свежий воздух. А главное, там – свобода. И шарики вольно летят в небеса.

– Проклятый Лондон, – повторяет Чарли, выключая телевизор. Он смотрит, как постепенно меркнет экран, тускнея до черноты.

8

Морин нервно шагает по Бэттерси, прислушиваясь к своему телу, готовому в любой момент заставить ее остановиться или оступиться. На левой ступне, на самой подушечке, недавно вскочило штук семь новых бородавок, они еще не успели затвердеть и очень чувствительные, поэтому походка у нее неуверенная, в каждом движении – легкий страх, что сейчас ей будет больно.

И все-таки Морин решилась на эту вылазку, несмотря ни на что. Она рассудила, что лучше одеться поскромнее, в джинсы и старенькое пальтишко, чтобы не выглядеть белой вороной. Однако сразу почувствовала, что рядом с прохожими она смотрится как воплощение сытости и благополучия. Теперь понятно, почему Роберт не хотел, чтобы она пришла к нему в гости. Знал, что она будет переживать, и он был прав, она уже вся испереживалась.

Она снова внимательно смотрит на фотографию. Роберт прислал ее недели через три после отъезда. На фото огромный викторианский секционный дом, слегка обветшавший, дверь – голубая. Морин щурится, пытаясь разобрать номер из двух цифр, ей кажется, что одна из цифр – семь.

Она уже час бродит по всему кварталу и уже не надеется найти дом сына. Возможно, дверь перекрасили, возможно, на этой улице вообще нет такого дома, Роберт нарочно обманул ее.

И вдруг случайно набредает на нужное место. Даже не глядя на фото, Морин уверена, что не ошиблась. На двери прикреплены две цифры: 3 и 7, она расположена в шестой секции. Дверь точно такого цвета, как на фотографии. Над дверью, под аркой, гипсовая розетка. Морин останавливается, присматриваясь. Совсем не то, что она представляла, никаких заколоченных окон и изрисованных стен. Просто та часть дома, которую занимал Роберт, была более обветшавшей, чем все остальные. Краска на подоконниках облупилась, в маленьком садике заржавевший миниатюрный водоем, пустой. Но в целом вполне сносно. Немного успокоившись, Морин сворачивает на дорожку, ведущую к двери.

Доносящаяся изнутри музыка смутно ей знакома, хотя она понятия не имеет, что это за вещь. Музыка громкая, монотонная, назойливая. Исполнитель не поет, а кричит, будто кого-то в чем-то обвиняет. Современная музыка слишком агрессивна. Морин ее не понимает.

Подойдя к двери, Морин ищет кнопку звонка или дверной молоток, но их нет. А дверь заперта. Музыка продолжает звучать, теперь даже еще громче. Набрав в грудь побольше воздуха, Морин начинает колотить по двери своим маленьким кулачком, но удары получаются слишком тихими. Никто не отзывается.

Ей приходит в голову постучать в окно, но прямо под ним – лестница в подвал, спускается футов на пятнадцать, с нее точно не дотянешься. Да еще ступеньки довольно крутые и грязные. Немного подумав.

Морин снимает с правой ноги ботинок и, покрепче его ухватив, начинает каблуком дубасить по двери.

На этот раз ее старания не прошли даром. Звук сильно убавили. Морин слышит чьи-то шаги. Она внутренне приготовилась к встрече с Робертом, к любой реакции на ее появление. Но дверь открывает не Роберт. На пороге стоит Кэрол. Обе женщины молча смотрят друг на друга, не зная, что сказать.

И тут Морин понимает, почему эта музыка показалась ей знакомой. На прошлой неделе Кэрол буквально извела их этой пластинкой. Морин даже пришлось зайти к ней и попросить сделать потише. Кэрол тут же мило извинилась и убавила звук. Вообще-то эта девочка нравится Морин, видимо, поэтому она вдруг обнаружила, что улыбается, и первой нарушила кошмарное молчание.

– Оказывается, вот кто тут у нас, – говорит Морин, не сумев придумать ничего более умного.

– Да, это я тут… – отзывается Кэрол, тоже вполне по-дурацки.

На ступеньках за спиной Кэрол раздается топот. Подняв глаза, Морин видит Роберта, на нем синяя форма охранника, на правом кармашке эмблема компании "Теско". В левой руке он держит детскую бутылочку. Теперь, когда музыка играет тише, Морин слышит детский плач.

– Черт, – вырывается у Роберта.

Он неловко взмахивает рукой, и молоко из бутылочки начинает капать на голый, ничем не прикрытый пол.

–

Вскоре они все вчетвером сидят на кухне. Очень славная кухонька, думает Морин, просторная и не душная. Она держит в руках чашку со свежезаваренным чаем и сама удивляется вдруг охватившему ее спокойствию. Кэрол, приобняв сына, нежно шепчет:

– Шш, Чарли.

Морин улыбается, обуреваемая вихрем эмоций, совершенно не понимая, что же она все-таки чувствует, злобу или нежность? Но в конце концов нежность перевешивает. Морин протягивает руки к карапузу:

– Можно мне его подержать?

– Да-да, конечно.

Морин берет малыша на руки, господи, сколько раз она уже видела его, сидящего в колясочке, то на лестничной клетке, то в магазине. При ней Кэрол всегда называла его Чаки. И как же она, полная идиотка, не догадалась, в чем дело…

– Мам, через пару минут мне уже бежать на работу.

– Что скажет по этому поводу твой отец, Роберт?

– Мой отец по этому поводу взбесится, вот что. Пожалуйста, ничего ему не говори.

– Думаешь, это так просто? Я вижу Кэрол почти каждый день. И почти каждый день вижу его внука.

Лицо Роберта каменеет, губы упрямо сжимаются. Знакомая гримаса. Точно такая же, как у нее самой в критические моменты, поэтому Морин знает, что спорить бесполезно. Роберт сидит напротив и смотрит на нее почти угрожающе.

– Ничего ему не говори. Кэрол на той неделе переберется сюда, так что никаких проблем не будет.

– Никаких проблем? У него появился внук, и ты считаешь, что это не проблема? Совсем не проблема?

– Мам, ты не понимаешь! Он и так считает, что я лодырь из лодырей, хуже нет никого. А это будет последней каплей… Я только хочу… я хочу…

– Но так нельзя, Роберт, сам пойми. Как можно скрывать такие вещи от собственного отца?

– Я просто хочу доказать ему, что не такое уж я жалкое ничтожество. Что я могу не только работать вышибалой в этом вонючем "Теско" и жить в норе со своим полугодовалым младенцем. Я хочу добиться чего-нибудь стоящего, мама. Но у меня пока не было времени. Не было времени понять, что стоящее, а что нет. Дай мне немного сориентироваться и встать на ноги. Я хочу, чтобы он обрадовался, что у него есть внук, а не рассвирепел еще сильнее.

– Но что ты все-таки собираешься делать, сынок?

Вся воинственность Роберта вдруг улетучивается.

– Сам не знаю. Работы никакой. Конечно, какая-то всегда есть – разная муть, недостойная человека с моими талантами. Или с отсутствием таковых.

– Ты ведь умный мальчик. Если бы приложил немного больше усилий…

– Если бы то, если бы это, если бы пятое-десятое. А у меня есть то, что есть, приходится исходить из реальных возможностей.

– Тебе надо больше общаться с отцом. Мы месяцами ничего о тебе не знаем.

Роберт прикусывает губу, так крепко, что она белеет.

– Прекрати, Роб. Ты же сам сказал, что готов к жизненным испытаниям. Если хочешь, чтобы я успокоилась, попробуй наладить с ним контакт.

– Хмм.

– Слушай. А что, если тебе как-нибудь поиграть с ними в карты? Это было бы неплохим началом. Недавно я просила его взять тебя с собой.

– И что он сказал?

– Ничего.

– Отлично.

– Ноя знаю, что он будет рад с тобой повидаться.

– Ас чем я пойду играть, а, мам? У охранников лишней наличности не водится.

Перехватив Чарли левой рукой, правой Морин достает кошелек. Роберт упрямо качает головой:

– Не нужно, мам. Я уж как-нибудь сам.

– Не глупи. Я же не на мотоцикл тебе даю. Я хочу, чтобы ты наладил отношения с отцом. Бери. Можешь проиграть. Проиграй их папе, если, конечно, получится. Сам сделай первый шаг. И тогда…

Роберт смотрит на нее умоляюще.

– И тогда я сделаю все, что ты попросишь, – тихо говорит Морин.

Кэрол подходит к Роберту и кладет руку ему на плечо, перебирая пальцами нейлоновую бахрому на погончике.

– Возьми деньги, Роб, – просит Кэрол.

Роберт берет у матери три двадцатифунтовые купюры и ласково трется щекой о ее пальцы. Кэрол, перегнувшись через плечо Роберта, щекочет сына, тот заливается смехом.

– Роберт, он очень хороший, миссис Бак.

– Теперь ты можешь звать меня просто Морин.

– Морин. Большинство парней на его месте просто бы отвалили. Я хочу сказать… мы ведь не то чтобы любим друг друга. Вообще-то мы только друзья. И вдруг все-таки… увлеклись. Но это точно сын.

Роберта, он знает. Поэтому мы и назвали его в честь дедушки. Роберт, он молодец. Правда-правда. Он не хочет перед всеми подряд плясать, "да, сэр", "как скажете, сэр". У него будет работа, хорошая работа. Только пока еще он не знает, какая именно.

Морин перекладывает мальчика так, чтобы видеть его круглое, как луна, личико, и начинает тихонько его баюкать.

– Ты мог бы поговорить с дядей Томми. У него много знакомых.

– Да, много, но все не те, какие нужно. Я с ним уже разговаривал.

– А ему ты рассказал про Чаки?

– Нет, конечно. Мы говорили только о делах. Все уговаривал меня поработать на одной стройплощадке. Но меня совсем не тянет валандаться с тяжелыми носилками. Правда, он…

– Он – что?

– Правда, он… у него есть одна неплохая идея. Ничего общего со стройками. И все абсолютно законно. Я мог бы при случае напомнить, поймать его на слове. Запросто. Хорошая зарплата, постоянные прибавки. Все прилично и чинно. Продвижение по службе.

– Звучит как сказка, – говорит Морин.

– То ли еще будет, – лукаво говорит Кэрол.

–

Душный августовский вечер. Дом Томми в Тейдон-Бойс. Томми, Чарли и Майк сидят за столом.

Томми тасует карты. На проигрывателе пластинка "Любителям классики", популярная классика в исполнении Оркестра Королевской филармонии. Майк Сандерленд приятно взбудоражен нарочитой скромностью обстановки. На столе только пиво и сигареты. Пакетики чипсов с сыром и с луком, хрустящие соленые печенюшки "Твиглетс", серебристые маринованные луковки, нанизанные на коктейльные палочки. Все пепельницы переполнены окурками, а воздух в комнате сизый от дыма. Лоррейн дома нет, – убежала попить в баре винца с подругами.

– Этот твой дружок, он ушлый игрок, да? – спрашивает Томми. Он делит колоду на две части, потом смешивает их, ловко пропуская одну половину карт через другую, "врезкой", так называют этот прием. – Здорово соображает, да?

– Снежок-то? Он, конечно, не новичок, но и не то чтобы ас, – говорит Чарли. – Но удачливый. Ему всегда везет. Не знаю, как ему это удается. Такой везунчик, просто умереть. Он никогда не играет наобум, он носом чует, когда ему пойдет хорошая карта, хватает удачу за хвост. Это какая-то мистика, черная магия.

Томми оборачивается к Майку, любовно сворачивающему самокрутку:

– А ты у нас бывалый картежник, Мик?

– Ну не знаю. Так, иногда играю, что-то вроде бриджа.

Томми хохочет:

– Да-а, игра просто зашибись! Игра для престарелых дамочек, чтобы скоротать последние денечки.

– Позволю себе не согласиться. Это чисто интеллектуальный поединок.

– Ой-ой-ой, фу-ты ну-ты. "Мод, голубушка, передай мне фужер с шампанским". У вас в газете все такие чистенькие умники, а, Чарли? Господи Иисусе, если бы моя башка торчала настолько выше жопы, я бы даже пукал интеллектуально, выдувал бы задницей дикси[77]77
  Дикси (полн.: диксиленд) – стиль джаза, возникший в Новом Орлеане в начале XX в.


[Закрыть], не хуже сакса.

Майк, забыв про свою самокрутку, ошеломленно таращит глаза.

– Не обращай внимания, Майк. Томми никогда не обременял свою жизнь хорошими манерами.

– Да, Мики, да, мой мальчик, будь проще. Лично мне плевать, откуда ты взялся, из этого гребаного Кембриджа или из Хуексфорда, главное – деньги на кон. Вот зачем мы тут, милок, собрались. Малость встряхнуться и заодно перераспределить собственность.

Томми швыряет на стол толстую пачку пятифунтовых бумажек, перехваченных резинкой.

– Ну, давай выгребай из всех дырок свои гребаные бумажки, покажи нам, сколько у тебя товара.

Майк, кивнув, достает из внутреннего кармана портмоне, вынимает четыре пятидесятифунтовые купюры и кладет их рядом с пятерками Томми.

– Надеюсь, этого достаточно, – с эффектной небрежностью говорит он.

– Да, конечно. – Томми фыркает. – Предостаточно. На это можно купить бутылец "Болли", а то и парочку, или шикарную сигарную зажигалку для старухи "Бугатти".

Раздается звонок в дверь. Томми идет открывать, его хорошо шатает. Майк нервно и жадно затягивается, сразу искурив почти весь свой косячок, и начинает делать новый.

– Как ты, Майк?

– Если честно, Чарли, мне немножко не по себе.

– Не обращай внимания на моего братца. Он больше брешет, чем кусается. Никаких укусов.

Томми, покачиваясь, возвращается, а Майк в сотый раз смотрит на его щеку, где розовеет четкий след от чьих-то зубов, и ему кажется, что Чарли недооценивает возможности своего брата. Возвращается он с Робертом, нещадно тиская своей ручищей его плечо.

– Вот и он, рыжий засранец, стручок долговязый. Надеюсь, у него с собой кошелек с деньгами, а не мешок медяков. Но пусть знает, что мы не обналичиваем чековые книжки господ безработных.

Томми громко ржет, довольный своей шуткой, и треплет Роберта по щеке. Роберт сдержанно усмехается. Он в костюме, тщательно выбрит, у него короткая аккуратная стрижка, Чарли изумлен. А еще он изумлен тем, какой юный у него вид, какой незащищенный. Чарли вдруг понимает, что не знает, как вести себя с сыном. Захотелось броситься к нему и крепко обнять. Но гордость и правила приличия одерживают верх. Чарли остается сидеть на своем стуле и лишь приветственно вскидывает руку.

– Привет, папа.

– Привет, Роберт.

Далее следует неловкая пауза. Раздается деликатное покашливание Майка.

– Роберт, это Майк Сандерленд. Он помощник редактора. В газете.

Майк поднимается и протягивает руку:

– Очень приятно познакомиться.

За спиной Майка Томми, уперев руки в боки, тут же состроил умильную светскую гримасу, иллюстрирующую эту фразу.

Но Роберт в упор его не видит и с улыбкой пожимает Майку руку:

– Мне тоже.

Он усаживается за стол. И тут же поднимается, чтобы снять пальто, ищет глазами, куда бы его повесить, и, не обнаружив ничего подходящего, вешает его на спинку стула. Снова садится, но на этот раз замечает вешалку в дальнем конце комнаты и снова встает.

– Черт возьми, ты, Зеведей[78]78
  Зеведей (дар Божий) – галилейский рыбак, отец апостолов Иакова и Иоанна.


[Закрыть], развесь наконец свои весла и сети, – говорит Томми. – Хочешь чего-нибудь выпить, рыжая бестия?

– Я бы выпил пива, дядя Том.

– Майки, а что тебе, мой мальчик? Джин с содой? Детское шампанское? Или взрослое?

– Мне тоже пиво. Спасибо.

Томми топает на кухню.

– Как дела, пап?

Роберт сидит напротив отца, расположившегося в торце стола. Стол овальный, и они оказываются на максимальном отдалении друг от друга..

– Более или менее. Знаешь, Роберт, я… – он смущенно умолкает, – я рад тебя видеть.

– Я тоже, пап.

– Ну и где этот ваш гребаный провокатор и обманщик? – спрашивает Томми, возвращаясь с двумя кружками пива. – Или вы думаете, я для того все затеял, чтобы разводить лалы о том, как кто поживает? Давно пора делом заняться. Ждем еще пять минут, и – поехали, без этого вашего – как его? – Снеговика. Откуда у него такое имечко, а? Просто зашибись!

– Он сейчас придет, – говорит Чарли.

И тут, как по заказу, раздается жужжанье дверного звонка. На этот раз открывать идет Чарли. Это Ллойд, в модном синем плаще, над воротом которого виден воротник рубашки и узел небесно-голубого галстука. Он еле дышит, видимо, бежал бегом.

– Прости, Чарли. Проклятые автобусы.

– Поймал бы такси.

– Такси мне не по карману.

– Входи, Снежок. Давай сюда свой плащ.

Под плащом у Ллойда оказывается удлиненный пиджак с подбитыми плечами, брюки с высоким поясом и с прорезными карманами. Он выглядит потрясающе, как с картинки журнала.

– Шикарно.

– Ты не поверишь, парень. Этот костюмчик я носил, когда только сюда приехал. Ты только глянь! До сих пор годится, сидит как влитой. Разве я не хорош?

– Хорош-хорош. Просто картинка. Знакомься, Снежочек, мой брат Томми.

Томми, отлавливающий из ведерка лед для своего двойного виски, поднимает голову. И Чарли видит, как его круглая физиономия слегка вытягивается. Ллойд подходит к нему, протягивает руку:

– Рад познакомиться.

Томми молчит и смотрит мимо него. Потом все-таки произносит:

– Нет, не стоит. У меня мокрые руки.

Потом разворачивается и снова уходит на кухню. Ллойд, ничуть не расстроившись, поворачивается к столу:

– Привет, Роберт. Как же ты вырос! В последний раз, когда я тебя видел, ты был еще совсем пацаном. А теперь вы только на него посмотрите! Да-а, ты гораздо симпатичнее своего папаши.

– Спасибо, Ллойд.

– Хочешь выпить, Снежок? – спрашивает Чарли.

– Я-то? Рома с черносмородинным.

– Томми, плесни Снежку рому! – кричит Чарли на кухню.

В ответ никакого отзыва. Чуть погодя появляется Томми с блюдцем орешков и с подсоленными хрустящими "колечками".

– Где ром для Снежка? – спрашивает Чарли.

– А разве ему охота выпить? Я ничего не слышал. – Томми садится за стол, с противоположной стороны от Ллойда. Чарли, вздохнув, идет на кухню и приносит стакан с ромом. В грянувшей вдруг тишине становится слышна еще не кончившаяся пластинка "Любителям классики".

– Это что за муть? – фыркает Роберт.

– Мелодичная музыка. Что, не устраивает? – спрашивает Чарли.

– Мне жаль этого дурака, – говорит Роберт, цитируя коронную фразу какого-то телеведущего.

Роберт подходит к проигрывателю, снимает пластинку и ставит другую, которую прихватил с собой, и прибавляет звук. Вой электрогитар заполняет комнату.

Лавина звуков.

– Господи ты боже мой… Что это? – спрашивает Чарли.

– Группа "Не идущие в никуда", – объясняет Роберт, тряся головою в такт.

– Ну и дрянь, – говорит Чарли. – Это что, твой обожаемый панк-рок?

– Мощно, – одобрительно бормочет Майк, – очень мощная энергетика.

– Бездарно до безобразия, – добавляет Чарли.

– А мне нравится, – говорит Томми. – Бодрит, сразу тянет съездить кому-нибудь по морде.

– О, господи, – с тоской произносит Чарли.

– Только не панк-рок. Это "Ой!"[79]79
  «Ой!» – одно из течений в рок-музыке, попытка вернуть музыку «панков» к «раскрепощенному» состоянию. Этот стиль называют «панк-роком третьей волны», «панк-82», «уличный панк»; первоначально – музыка «детей рабочих», название – от выкриков музыкантами ритмичного «ой!» в начале каждого припева.


[Закрыть].

– Ой? – переспрашивает Томми.

– "Ой!" Ну да, типа "уй!" или "хей!", – объясняет Роберт.

Томми блудливо хохочет. Чарли встает и, отодвинув Роберта в сторону, снимает пластинку и ставит Мела Торме[80]80
  Мел Торме (1925–1999) – американский певец, мечтал быть джазовым певцом, но популярность завоевал исполнением эстрадных песен


[Закрыть].

– До сих пор в ушах звенит, – ворчит он.

Томми тасует карты.

– Хорошее у вас тут местечко, – говорит ему Ллойд.

– Так во что играем? – коротко вопрошает Томми.

– В "сбрось туза"? – предлагает Роберт.

Чарли качает головой:

– Это детская игра, Роберт. У нас тут не рождественская вечеринка.

– "Смотри в оба", – предлагает Ллойд, высасывая что-то застрявшее меж зубов.

– А может, правда, сыгранем в "сбрось туза"? – веселится Майк.

– Никаких детских игр, – строго говорит Чарли. – Для разминки предлагаю "понтун".

– А во что вы обычно играете? – спрашивает Майк тоном директора школы, решившего поиграть с шестиклашками.

– "Понтун". "Стад-покер". Иногда в "малый джин".

– Давайте начнем с покера. Пойдем вразнос, до последнего пенни, – говорит Томми, изобразив свой фирменный крокодилий оскал.

Ему хочется почувствовать себя прожигателем жизни, готовым пойти ва-банк, все или ничего. Он играет без оглядки, очень рисково. Чарли более осторожен, распределяет ставки, кладет в банк мелкие суммы, поэтому никогда много не проигрывает, но почти ничего и не выигрывает.

– Понтун. Поехали, – говорит Чарли.

– Уговорил, – говорит Ллойд, – Для разминки сгодится.

– Минутку, – говорит Роберт.

Он достает кошелек и вытаскивает четыре пятерки. Посредине стола образовалась горка из разноцветных бумажек.

– А "понтун" – это то же самое что "блэк-джек", да? – спрашивает Майк, тоже доставая портмоне. – Значит, "vingt-un"[81]81
  «Двадцать одно» (фр.).


[Закрыть].

Чарли замечает, что у него там толстая пачка двадцатифунтовых банкнот. Какого же черта этот папенькин сынок вечно ходит в обносках? И еще Чарли раздражает, как этот пижон произнес "вэнт-ан", с французским прононсом.

– Как ни называй, все едино: "двадцать одно". Объявлять до пятнадцати. Четырнадцатое сгорает. Можешь выкупить банк, иначе тебе ничего не обломится. Выигравший берет все. Минимальная ставка пятьдесят пенсов.

– В принципе ясно, – говорит Майк, забирая одну пятидесятифунтовую бумажку и выкладывая мелочь.

– И учти еще одну вещь, – говорит Чарли.

– Какую? – настораживается Майк.

– Снежок колдун, он использует приемы "вуду".

Ллойд усмехается, обнажив потемневшие от щедро приправленного смородинным соком рома.

– Просто я умею играть, парень. – Ллойд загадочно улыбается.

Роберт закуривает сигару и даже не закашливается. Атмосфера почти благостная, никто еще не рычит и не бесится, все сюрпризы игры еще впереди.

В "двадцать одно" играют почти час. Роберту разок удается сорвать банк, остальным остается только дружески хлопнуть его по плечу. Ллойду и правда чертовски везет, у него в прикупе тридцать фунтов, он действует чаще по наитию, чем по расчету, но умеет использовать любой перевес в свою пользу, он кожей чувствует счастливый шанс, знает, откуда лучше тянуть. Томми действует непредсказуемо и нерасчетливо: когда расклад весьма и весьма посредственный, швыряет большие суммы. Ему нравится сам процесс, ему плевать, что за один круг он может просадить двадцать фунтов. Майк Сандерленд играет будто по учебнику карточной игры: ставит по мелочи, повышая ставки только при очень хорошей карте, полагаясь и на чутье, и на удачу. Вскоре всем становится ясно, что игрок он весьма неплохой. Чарли верен себе: осторожничает, долго обдумывает каждый ход, стараясь все учесть, боится попасть впросак, никаких рискованных комбинаций, только расчет. Ставки делает минимальные, даже когда ему идет хорошая карта. Никогда – больше пяти фунтов, которые, как правило, в конце концов отыгрывает. Довольно часто берет прикуп, но всегда – понемножку.

– Я смотрю, сегодня определенно не твой день, – констатирует он, глядя на отощавшую пачку денег в руках Томми, когда тот выуживает очередную купюру для размена.

– Молчи, зануда, – огрызается Томми, – тошно смотреть, как ты мелочишься. Я по крайней мере получаю удовольствие. В жизни порою приходится идти на риск.