Текст книги "Могильный червь (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Ладно. И что теперь?

Какое-то время он молчал, но когда заговорил, то описал, что именно она должна была делать на этой стадии игры, с почти затаенным эротическим восхищением. Тара слушала, не перебивая, понимая, что должна была бы оскорбиться на то, что он от нее хочет, но почему-то не оскорбилась, и ей было интересно, будет ли когда-нибудь снова что-то, от чего она будет уклоняться или окажется неспособной сделать.

– А теперь иди. А потом иди домой, – сказал он почти шепотом, исполненный тайного мальчишеского восторга от того, что их связывало. – И будь осторожна, Тара. Не бросай игру.

– А моя сестра?

– Если ты сделаешь то, что я скажу, я позволю тебе поговорить с ней.

– Ты сказал, что она похоронена.

Он усмехнулся.

– Да, но я выкопаю ее специально для тебя, дорогая.

37

Фрэнк Дюваль не знал, что на него нашло.

Что заставило его захотеть помочь Стиву Крузу, парню, который так долго был занозой в его заднице? Надо было оставить его на стоянке, заставить выблевать его собственные кишки и, может быть, оставить ему еще один удар в голову на счастье. Вот что он должен был сделать. И это было именно то, что всегда проигрывалось в его фантазиях о мести, особенно сразу после того, как Тара бросила его, и он все еще горел внутри.

Но сейчас?

Теперь он почувствовал жалость к парню, и вся эта старая ненависть и гнев в нем просто исчезли, и он задавался вопросом, действительно ли это было уже давно, и потребовалось что-то вроде стычки между ними на стоянке "Веселого Роджера", чтобы заставить его увидеть это. Он не был уверен, что чувствует сейчас. Может, это было хорошо. Может быть, все в порядке. Но в основном просто удивлялся... тому, насколько симпатичным был Стив и как он сам изменился теперь.

Стив был в полном дерьме, когда он посадил его в свой пикап.

Поник и мучился от боли.

Фрэнк решил, что боль – это не его дело, но потом Стив начал говорить о Таре вещи, которые не имели никакого смысла, и он проследил эту боль до их отношений, и решил, что это уже его дело. Потому что он все еще заботился об этой девушке и начинал заботиться о ее парне. Во всяком случае, он хотел, чтобы между ними все было в порядке. Он пережил слишком много боли, чтобы позволить им обоим бросить отношения сейчас.

Если в этом есть хоть какой-то смысл, а он в этом не был уверен.

Он мог бы бросить Стива у его дома, но парнишке было больно из-за того, что происходило между Тарой и ним, и Фрэнк знал, что такое боль, он знал, как она проникает в тебя, овладевает тобой и выжимает из тебя все праведное, пока ты не заглушишь ее любым способом. И выпивка всегда была первым, к чему ты тянулся. Так что, если бы он высадил Стива, этот глупец, вероятно, отправился бы в другой бар, еще больше подрался, заговорил бы не с тем парнем и проснулся бы в реанимации на режиме мягкой пищи.

И Фрэнк сделал немыслимое: он привез Стива к себе домой.

Ничего особенного, просто квартира в конце Элм-Стрит, прямо над магазином, где когда-то был бильярдный зал, а теперь с одной стороны располагался магазин подержанных книг, а с другой – мануальный терапевт. Все меняется. Все всегда меняется.

Он уложил Стива на диван, налил ему крепкий кофе, поджарил яичницу с беконом и заставил поесть. Он поел вместе с ним, и некоторое время не было ничего, кроме жевания. Но когда все закончилось, Стив выпил еще кофе и начал говорить.

Потирая уродливый багровый рубец на скуле, он выдохнул все это.

Фрэнк слушал, чувствуя себя неловко и в то же время взволнованно от того, что у него снова появилось окно в личную жизнь Тары. Он ожидал, что все будет как обычно, но получил совсем не это. На самом деле, то, что он получил, заставило его почти заныть внутри.

По словам Стива, Тара изменилась. Она была не в себе, и он не знал, что на нее нашло, но полагал, что это было что-то действительно уродливое и действительно мрачное, и не мог сказать, что она не сошла с ума. Или, может быть, что он сам сходит с ума. Потому что что-то произошло, какая-то темная пелена опустилась на их жизнь, и он не мог понять, какую форму она принимает, да и не был уверен, что хочет этого. Он рассказал о своем визите к Таре в тот день и о том, когда он ушел, он практически выбежал оттуда, потому что то, что было внутри нее, ну, это напугало его до смерти. Фрэнк не упомянул, что видел, как он проезжал мимо на Кросс-стрит, и решил, что об этом не стоит упоминать. Он позволил Стиву говорить, позволил всему этому яду вытечь из него. Он повторил кое-что из того, что Тара рассказывала ему о монстрах и всем таком, и о том, что нужно быть готовым, потому что они там, снаружи, ждут, просто ждут, и они заберут тебя, если ты не будешь бдительным.

Да, это было сумасшедшее дерьмо.

Фрэнк знал Тару чертовски хорошо, и он знал, что она была одержима, своевольна, имела склонность быть немного навязчивой... но это? Ну, черт возьми, он просто не мог представить это в девушке, которую знал. Это было не похоже на нее. Но он знал, что Стив ничего не выдумывает. Парень был практически в слезах, когда рассказывал об этом, его глаза, как два кровоточащих яйца, торчали из его лица, его рот был сжат в прямую жесткую линию. Он был бледен, если не считать рубца, который нанес ему Фрэнк.

– И я знаю, что не должен рассказывать это тебе, – сказал Стив, когда договорил. – Но я здесь с тобой, и ты знаешь Тару.

– И это не Тара.

– Я не знаю, кто это, Фрэнк. Ты можешь в это поверить? Девушка, в которую я влюблен уже два года, и я не могу сказать, что это она.

Фрэнк слегка съежился, услышав, что он влюблен в Тару. Конечно, он знал, что они любят друг друга, но его признание в любви заставило его съежиться. Это заставило его почувствовать, что его собственные чувства к этой женщине были каким-то образом нарушены.

– Послушай, Фрэнк. Ты не поверишь в это.

– Продолжай. Я уже в шоке.

Стив закрыл лицо руками.

– Когда я пришел туда сегодня, я был чертовски влюблен в нее. И я не должен говорить это, так как ты был с ней первым... но, черт возьми, я был так влюблен в эту девушку. Я вскочил на крыльцо и постучал, а потом дверь открылась, и внезапно, внезапно я просто перестал любить.

– В смысле?

Стив посмотрел на него налитыми кровью глазами.

– На секунду мне даже показалось, что это не Тара. Я думал, это кто-то другой. Она не только вела себя по-другому, но и... выглядела по-другому, если это имеет хоть какой-то смысл. Она выглядела как гребаный изношенный скелет, одетый в кожу Тары. Я знаю, как это звучит. Но это была она, и это было не так, понимаешь?

– Почти как подделка?

– Да... ну, знаешь, как в фильме, где инопланетяне спускаются в своих капсулах и имитируют людей. Какое глупое сравнение, но оно почти подходит.

– Ты еще с кем-нибудь разговаривал?

– Я? Нет. Только с тобой. Я не знал, с кем поговорить.

Фрэнк задумался.

– А как же Лиза?

– Тара сказала, что ее нет в городе или что-то в этом роде.

– А как насчет друзей Тары?

Стив издал фыркающий звук.

– Друзья? Да ладно, Фрэнк, у нее нет друзей. У нее едва хватает времени на меня.

– Она дружила с Яной... с той девушкой, с которой работает.

– В Юнион-холле? Нет, уже нет. Тара ни с кем не дружит, Фрэнк. У нее нет времени на две работы, Лизу и этот дом. Господи, какое счастье, если я вижу ее раз в неделю. Она одна, Фрэнк, и я понимаю, что ей это очень нравится.

Фрэнк ничего на это не ответил.

Он знал, как целеустремленно она относится к своей сестре, делая все возможное, чтобы заполнить пробел, оставленный смертью их родителей. Он просто сидел там, пытаясь разобраться в этом и найти рациональную нить, но тщетно. Он закурил сигарету и выпустил в воздух колечки дыма.

Потом он улыбнулся.

– Что? – cказал Стив.

Фрэнк пожал плечами.

– Просто забавно. Я так долго ненавидел тебя всем сердцем. Не мог вынести даже мысли о тебе. Раньше мне хотелось, чтобы Тара пришла в себя и бросила твою жалкую задницу, хотя я знал, что это чистая фантазия. Я просто хотел, чтобы ты ушел. Я хотел, чтобы ты убрался из Биттер-Лейк. Я хотел, чтобы ты вернулся туда, откуда появляются такие парни, как ты. Мысль о том, что ты живешь со мной в одном городе, была как пощечина. Я чувствовал себя... униженным, – oн вытащил сигарету, изучая волокна на ковре. – Когда Тара бросила меня, я просто не мог в это поверить, а может, и не хотел. Я звонил ей четыре-пять раз в день, после того как она порвала со мной, как будто это была какая-то дурацкая шутка, и она придет в себя. Я обычно просыпался утром после долгой ночи жалости к себе и "Будвайзера" и думал: Сегодня тот день, когда Тара осознает, что совершила большую ошибку. Я обычно оставлял дверь открытой, чтобы она могла войти, чтобы она ждала меня, когда я вернусь с работы. Это хреново, я знаю. Но мне было очень больно, и я не могу поверить, что рассказываю тебе все это. Тара приходила время от времени, чтобы приготовить для меня секретный ужин. После того как она ушла к тебе, в холодильнике все еще оставались ее вещи. Ты знаешь, что она обычно готовила из... луковиц чеснока, маленькой банки грибов и маленьких коробочек сливок. Я не мог заставить себя выбросить их, потому что это была единственная связь, которая у меня была с ней, когда она все еще трахалась со мной.

Когда Стив услышал все это, он почти выглядел... ну, виноватым. Как будто он сам был орудием боли Фрэнка, и ему было неловко от этого. В его глазах было большое сочувствие, которое он не мог и даже не пытался скрыть.

– Черт, Фрэнк... Тара никогда не переставала заботиться о тебе. Дело было не в этом... дело было... ну, я не знаю. Наверно, она просто ушла. Я не знаю. Мы никогда не говорили об этом слишком много. Но время от времени она рассказывала мне о том, чем вы двое занимались, и я понимал, что эти воспоминания очень важны для нее.

Фрэнк не знал, правда ли это, но слышать было приятно. Как будто огромная рана в его сердце была наконец зашита.

– Я был так влюблен в эту девушку, Стив. Она оставила здесь бандану, которую носила раньше... убирала волосы назад с помощью... ну, черт возьми, я спал с этой гребаной штукой, потому что она пахла ею. И не смей смеяться, или я снова врежу тебе.

– Я не смеюсь, Фрэнк.

Нет, не смеялся, но сам Фрэнк был очень близок к тому, чтобы взорваться. Если бы сегодня утром кто-нибудь сказал ему, что они со Стивом Крузом устроят вечером потасовку, а потом вместе съедят яичницу и хорошенько поплачут, он бы так расхохотался, что у него раскололось бы лицо.

Но вот они здесь.

Открылись друг другу.

– Что мы будем делать, Фрэнк?

Фрэнк почувствовал, как что-то мокрое попало ему в глаз, и вытер его.

– Ну, есть только две вещи, которые мы можем сделать. Мы либо ворвемся туда вместе, либо я пойду один. В любом случае, мы встретимся с ней лицом к лицу. Но это не сработает, и ты это знаешь. У Тары будут сомнения, если она решит, что мы сомневаемся в ее душевном состоянии или в ее способности управлять своей жизнью. И ты это знаешь.

– Я знаю. Каков второй вариант?

– Мы проведем небольшую проверку.

– Проверку?

– Конечно. Что-то происходит, и мы должны выяснить, что именно, так что завтра мы начнем совать нос в ее жизнь. Посмотрим, что к чему.

– И если мы это сделаем? А если это плохо?

Фрэнк сглотнул.

– Тогда мы поставим ее перед фактом. У нас не будет выбора. Что-то вроде вмешательства. Если она сходит с ума, мы должны помочь.

– О, черт. Она просто взбесится.

– Пускай. Это будет для ее же блага.

– Конечно, – сказал Стив. – Ты просто убеди ее в этом.

38

Горели свечи.

Лиза, такая же чахнущая, испуганная и опустошенная, наблюдала за ними, изучая длинные тени, которые они отбрасывали на затянутые паутиной стены подвала, и в то же время думала о Черве. Потому что здесь, во мраке и вонючем подвале, был единственный мир, который Червь когда-либо знала, и, вполне возможно, единственный мир, который она когда-либо узнает.

И что же это было?

Что же это было на самом деле?

Генри – так звали урода, как она узнала – был чудовищем, которое спало днем, как вампир, и Червь... кто или что она такое? Вот, что не давало Лизе покоя. Она была грязной и похожей на животное, простой в большинстве случаев, но злобной и кровожадной, если ей перейти дорогу или Генри натравливал ее. Абсолютный ужас, по правде говоря, грязная шныряющая кладбищенская крыса... и все же, она все еще была маленькой девочкой. Во всяком случае, мысленно. Кто она такая? Как она оказалась здесь?

Она выползла из гребаной могилы, – сказала себе Лиза. – Она пришла оттуда, откуда всегда приходят такие твари, как она: могилы, канавы, черная земля.

Но это было чрезмерное упрощение. Вся эта ситуация была невероятно сложной, но это не означало, что Генри или Червь были ужасно умны, потому что Лиза не верила в это, но обстоятельства, которые привели их обоих и этот дом ужаса, были головокружительными в своей сложности. Здесь все было не так просто. Это была загадка. Акростих. Мозаика. Японская коробка-головоломка. Лиза проводила большую часть своего свободного времени с логическими задачами и головоломками судоку. И как бы она ни презирала эту идею, как бы ей ни хотелось выкрикнуть все это вслух... ее мозг уже приступал к решению этой проблемы, как и любой другой, зная, что ключами были Генри и Червь.

Вот так-то. Разберись с этим. Обдумай это. У них есть слабости, и ты должна их найти. Нет времени быть королевой подростковой драмы, потому что все зависит от тебя прямо сейчас. Из этого есть выход, и только ты можешь его найти.

Загадка.

Разберись с этим.

Найди выход из лабиринта.

Лиза теперь была привязана на изношенной верёвке. Но ей пришлось крепко сжать ее. Никакой театральности, – предупредила она себя. – Сотрудничай. Они должны верить, что ты их друг и не представляешь для них никакой угрозы. Ее грудь болела от укусов и сосания Червя, этого ужасного маленького монстра, который разрубил Маргарет на куски.

И она тут же задалась вопросом, будет ли она в здравом уме после этого, а может быть, даже сейчас. Может быть, она сошла с ума, может быть, у нее помутился рассудок, и все это было каким-то истерическим, безумным кошмаром, в котором она жила в пределах своей собственной головы.

Но она в это не верила.

Это было бы слишком просто.

И ничто теперь не было легким.

После того, как Червь... накормилась ее грудью – она ненавидела этот звук – она потеряла сознание, заснула, что-то в этом роде. Когда она очнулась, Червь была там, скорчившись рядом с ней, как какая-то ужасная ухмыляющаяся обезьяна. Ничего не говоря, просто наблюдая за ней, и Лиза почти слышала мысли в ее голове: Я здесь, милая девочка, и всегда буду здесь. Теперь мы друзья, товарищи по играм и сестры по коже, и разве не забавно, что умерла старая Маргарет? Как она кричала, когда я разрубала ее на части, утопая в тумане ее собственной крови? Ты заметила, как выпучились ее глаза, как вывалился язык и как она кричала, выпуская клубки крови, когда я снова и снова вонзала топор ей в горло? Это может случиться и с тобой, сестра моя, если ты не будешь играть со мной, любить меня и позволять мне прижиматься к тебе. Нет, я не разорву тебя на части, потому что ему это не понравится, и я не хочу его злить. Но есть и другие способы. Я буду целовать тебя каждую ночь, и лизать твое лицо, и сосать твои сиськи, и если это не поможет, есть другие вещи, которые я могу лизать и сосать, пока твои мысли не потекут, как теплый липкий воск...

О, Боже мой, Боже мой! Затем Червь исчезла, зная, что причинила свою долю вреда. Но теперь она вернулась. Была где-то рядом. Лиза чувствовала исходящий от нее дикий, неистовый запах, запах могил, в которых она ползала, запах того, что она грызла в неосвященных могилах гнили.

– Я вижу тебя, красотка, – произнес чей-то голос. – Я слежу за тобой своим маленьким добрым глазом.

О, Господи.

Червь выползла из темноты на четвереньках, ее грязное лицо было желтым, как кость в свете свечей, блестело от жира и пота, грязные волосы прилипли ко лбу и щекам. В руке у нее было что-то маленькое и белое, и Лиза с невольным вздохом поняла, что это человеческий череп. Очень маленький человеческий череп, без челюсти и с полым носом, блестящий, как будто его отполировали. Червь держала кость, тоже ужасно маленькую, и била ею по черепу, как по барабану, напевая какую-то непонятную мелодию.

Лиза проглотила страх и отвращение.

– Это очень хорошая музыка... как ты научилась так играть?

Червь перестала играть и напевать. Она просто сидела на корточках, как грызун, склонив голову набок, как сбитое с толку животное, как будто никто никогда не делал ей простого комплимента.

– Я... я... я просто делаю это. Генри это не нравится.

Лиза заметила, что на ней украшения, много украшений – ожерелья из бисера, золотые цепочки, десятки колец, браслетов. Это было безвкусно и нелепо, но у Червя не было никакого чувства стиля. Она была простой маленькой девочкой, играющей в переодевания, дикаркой, очарованной причудливыми безделушками.

– У тебя красивые кольца, – сказала ей Лиза.

Полегче. Не хвали ее слишком много. Не смущай ее.

Червь изучала многочисленные кольца на пальцах в свете свечей. Они поймали сияние и держали его, мерцая, сияя, искрясь. Лиза с нарастающим ужасом заметила, что многие из них оказались обручальными кольцами.

– Они мои, – сказала Червь. – Не твои.

Лиза снова сглотнула.

– Я знаю. Они просто хорошенькие. У меня дома полно красивых украшений. Я люблю украшения.

Червь села на ее покрытые струпьями колени и задрала рубашку. Ее живот был идеально круглым, почти восковым, и не было никаких сомнений, что она беременна. В ее пупке, покрытом старыми пятнами крови, было маленькое серебряное колечко.

– Откуда... откуда у тебя такие красивые штуки? – cпросила Лиза, зная, что не должна показывать страх, потому что Червь была практически животным, и она учуяла бы страх, как собака.

Червь опустилась на грязный пол, все еще держа пальцы так, чтобы можно было любоваться ее кольцами.

– В гробах, – ответила она. – В гробах есть люди, и я беру у них кольца.

Лиза подавила крик. Вандалы, – подумала она. – Вурдалаки и могильщики. Она выдавила из себя тонкую улыбку на бледных губах.

– О. Они очень, очень милые.

Червь подползла ближе, и Лиза увидела, что это действительно животное, потому что она двигалась очень осторожно, быстрыми рывками, останавливаясь каждые несколько футов, чтобы понюхать воздух. Это было немыслимо и отвратительно, но именно это она и делала. В ней был какой-то атавизм, первобытное отступничество, и сама мысль о чем-то подобном была просто ужасающей.

Но она не хотела этого показывать.

Не могла это показать.

Червь была уже так близко, что ее зловоние ударило Лизе прямо в лицо; соленый, гнилой запах, который был огромен и раздут мухами, как гнилое мясо и засохшая кровь, прогорклый жир и землистая гниль. Это был не столько запах смерти, сколько запах существ, питающихся смертью... стервятников, канюков, крыс и гробовых червей. Он исходил от девушки потом, заглушая сильный запах ее тела. Она была им смазана.

– Хочешь одно из моих колец? – прошипела Червь, демонстрируя свои желтые зубы в черных крапинках. – Ты такая хорошенькая, Лиза! Хочешь одно из моих колец?

– Да!

Червь сняла одно из них и опустила на указательный палец правой руки Лизы. Она была не очень осторожна. С костяшки был содран кусочек кожи, и когда Червь увидела кровь, она прижалась к нему губами и стала сосать.

– Уже лучше, – сказала она, ее зубы покраснели. – Так лучше?

– Да.

– Теперь мы друзья, Лиза?

– Да.

– Теперь ты будешь играть со мной?

– Да.

Червь прыгнула вперед. Ее дыхание пахло разложением. Она прикусила мочку уха Лизы.

– Ш-ш-ш! – прошептала она. – Ты не можешь сказать Генри. Это должно быть секретно. Я тебе потом все покажу. Но ш-ш-ш!

С этими словами Червь, хихикая, умчалась прочь. Куда она пошла, Лиза не знала. Она просто ушла в темноту, и Лиза знала, что ей самой здесь грозит смертельная опасность, и если она не подыграет и не придумает, как выбраться, то ее смерть будет очень долгой и страшной.

39

Ночь была временем, когда можно было что-то сделать.

Именно так смотрел на жизнь Деннис Спирс, и невозможно было убедить его в обратном. Спирс был директором Хиллсайдского кладбища, что было не полной занятостью, а скорее частью управленческой работы. У Спирса была настоящая работа с девяти до пяти в "Камберленд Пейпер" в Стивенс-Пойнте, где он занимался маркетингом, зарабатывал кучу денег и имел под своим началом сорок человек, большинство из которых были младшими менеджерами и менеджерами среднего звена, чья карьера в "Камберленде" вращалась вокруг того, как сильно они лизали его задницу.

Директорство в Хиллсайде было чем-то вроде традиции в его семье.

Онa началась с прадедушки Спирсa, который приехал из Йоркшира, Англия, в 1840-х годах, сделал себе имя типа барона-разбойника в своей поездке на запад в Висконсин и превратил Биттер-Лейк из раскинувшегося лесопильного лагеря, рыбацкой деревни, железнодорожной шпоры в настоящий город, которым он теперь был. И с тех пор из поколения в поколение Спирсы всегда управляли Хиллсайдом. Семья Спирс видела в этом что-то вроде общественных работ, но Деннис Спирс видел в этом настоящую занозу в заднице.

Дерьмо, которое он должен был делать, чтобы поддерживать видимость.

Обычно он появлялся в Хиллсайде лишь раз или два в неделю, рано утром или поздно вечером, и подписывал кучу бумаг, сваленных на его столе. Он просматривал бухгалтерские книги, убеждался, что управляющий – секретарь, который управлял офисом, – выполнял свою работу, а смотритель и его подрабатывающий персонал содержали территорию в порядке.

И это именно то, что он делал сегодня вечером.

Вместо того чтобы забраться в теплую постель к своей двадцатитрехлетней жене, которая тоже была довольно теплой, он оказался на этом чертовом кладбище, копаясь в бумагах. Излишне говорить, что он был не в лучшем настроении. Кладбищенская контора находилась за часовней и чуть выше по дороге от Мавзолея. Это было старое кирпичное здание, холодное, сырое и пахнущее сыростью, и оно было совсем одно.

Не то чтобы его это беспокоило.

Кладбище было просто кладбищем, днем или ночью, и в теле Денниса Спирса не было ни одной суеверной жилки. И все же он не испытывал особого восторга, сидя в своем маленьком кабинете и слушая, как ветер стонет среди могил и швыряет опавшие листья в окна, пока он сжигает полуночное масло. Его единственной компанией было маленькое радио, которое он настроил на какое-то ток-шоу о похищениях инопланетянами, и постоянное царапанье ручки, постукивание пальцами по клавиатуре ноутбука.

И пока он был так занят, то услышал какой-то звук.

Ничего особенного... просто какой-то странный скрипучий звук.

Это могло быть что угодно... ветка дерева, задевающая крышу офиса, случайный ветерок, задуваемый в окно. Не о чем было беспокоиться... и все же он беспокоился. Он не ожидал увидеть полуночного посетителя, одетого в погребальные одежды или что-то столь же мелодраматическое, но его поразило ощущение, что звук, который он услышал, был вовсе не случайным.

Это было сделано нарочно.

Что означало...

Выключив радио, он прислушался к шуму ветра. Время от времени сильный порыв ветра сотрясал офис, и в нем мигал свет. Там было одиноко и безлюдно. Он взглянул на часы на экране ноутбука. На дверь, ведущую из его кабинета.

Он продолжал слушать, чувствуя, как по спине пробегают мурашки.

И тут он услышал какой-то скрип.

Безошибочно. Точно так же, как его источник был безошибочен: главная дверь в приемную только что распахнулась. Он слышал, как снаружи завывает ветер, теперь, когда дверь была открыта, гораздо громче. Он чувствовал, как холодные пальцы ночи скользят под его собственной дверью. Онa на мгновение задребезжалa в своей раме.

Тот первый звук, этот скрип... это поворачивалась дверная ручка, – подумал он. – А теперь дверь распахнулась настежь.

Хотя маленький обогреватель на полу пыхтел, чтобы рассеять холод, струйка пота бежала по его виску. Его сердце ускорилось в груди, пропустив удар, когда оно споткнулось о свой собственный галопирующий ритм.

Снаружи, когда дверь снова закрылась, вой ветра был приглушен.

Это мог сделать ветер.

Но он знал, что это не ветер. Ибо то, что вошло сюда в контору глубокой ночью, вошло намеренно.

Тишина.

Чувствуя стеснение в груди и покалывание в затылке, Спирс беззвучно выдвинул верхний ящик стола. Он знал, что там нет ни пистолета, ни ножа, ни даже страшного сверхострого ножа для вскрытия писем. Нет, в ящике лежали скрепки для бумаг, записки, стационарные принадлежности для кладбища на склоне холма, разнообразные ручки, карандаши, белила, но ничего более опасного, чем несколько булавок для пробковой доски.

Спирс уже сильно вспотел.

Он был напряжен.

Его кожа так туго обтягивала мышцы под ней, что казалось, она вот-вот сползет.

В горле у него пересохло, как от угольной пыли, язык прилип к небу. И в этот самый момент ему пришло в голову, что он никогда в жизни не был так напуган. И ему это не нравилось. Потому что Деннис Спирс был из тех парней, которые внушают страх, заставляют лакеев лезть под столы и заставляют темпов молить о пощаде.

Но сейчас он испытывал ужасный, иррациональный страх, потому что знал: тот, кто вошел в кабинет из кромешной тьмы, стоит прямо за его дверью, как та дама из рассказа Эдгара По, которая выкарабкалась из гроба. И это было чертовски важно, чтобы думать об этом сейчас.

Это заняло некоторое время, но он прочистил горло.

– Там кто-нибудь есть?

Была только тишина, но тишина, полная опасений и дурных предчувствий. Он почти слышал, как этот человек дышит снаружи. Почти... чувствуя его запах. Не запах могилы, а запах мыла, может быть, еще сохранившийся запах духов. И это было еще хуже.

Он взял сотовый телефон.

Он позвонит в полицию, обязательно позвонит.

Дверь с шепотом отворилась, и вместе с ней в комнату ворвалось холодное дыхание ночи. Он чувствовал запах осенних листьев и влажной от росы земли. Там, во внешнем офисе, собирались тени. Он слышал, как стучат часы. Затем одна из теней шагнула вперед, и он вздрогнул от неожиданности, его сотовый с грохотом упал на стол.

Женщина.

Не упырь, не тень из склепа.

Женщина из плоти и крови.

Она была высокой, стройной и почти грациозной, одетая в черные спортивные штаны и черную кожаную куртку. Каштановые волосы были переброшены через плечо. Они были продуты ветром, и в них застрял случайный лист. Она была очень бледна, только легкий намек на кровь придавал немного румянца ее щекам. Ее полные губы были сжаты в хмурую гримасу. А глаза у нее были синие, как треск весеннего льда.

– Что... чего ты хочешь? – cпросил ее Спирс.

Он не знал, кто она такая, но если бы видел ее раньше, то вспомнил бы. Потому что, хотя она и не была красавицей в обычном смысле этого слова, она была красива, даже поразительна. Ее лицо было бесстрастным, как вытертая доска, а глаза – невыносимо жестокими. То, как она смотрела на него, заставило его внутренности превратиться в соус.

– Я здесь ради тебя, – сказала она.

Этот голос... Нет, это не был злой шепчущий голос из ночного фильма, но в нем определенно было что-то тревожное, что заставляло волны тошноты подниматься из глубины его живота. Он вдруг почувствовал, что не может дышать, что не может вплести в свой мозг ни единой рациональной мысли, чтобы услышать этот голос, этот ужасный голос... это был не голос красивой женщины, а голос чего-то дикого и животного, того, что убивает, потому что должно убить, проливает кровь, потому что ему нужно почуять смерть своей жертвы.

Спирс судорожно вздохнул и с галлюциногенной ясностью вспомнил, как в семь лет ходил с матерью в зоопарк Милуоки. Как она смотрела на него сверху вниз, когда держала его за руку, и как он смотрел на нее снизу вверх, чувствуя себя связанным с ней, как будто они были частью одного целого. Обезьянник. Дом рептилий. Дом птиц. Носороги и слоны. Это было восхитительно. Затем они вошли в стеклянный вольер и уставились на клетку, где держали тигров. Большинство из них дремало в сырой июльской жаре... но один из них, большой Бенгал с пеной слюны у рта, подошел к стеклу. На самом деле он не делал ничего угрожающего, просто сидел на задних лапах и смотрел на них. Спирс помнил, как он пускал слюни, как в его глазах горел дикий аппетит. Он ясно говорил им, что если бы не стекло, то они бы напали. Что он... маленький, пухлый и избалованный мальчик... был для него всего лишь мясом. Что его кровь предназначена только для утоления жажды, а кости – только для заточки зубов. Жизнь существовала для того, чтобы быть отнятой, и это было первым правилом джунглей – и последним.

Это воспоминание вспыхнуло в его голове, потому что женщина, эта незваная гостья, эта сумасшедшая сука смотрела на него так же, как тот тигр. Не так, как смотрела бы на тебя цивилизованная женщина, а так, как кто-то из глубины пропахшей мясом пещеры.

В этих глазах была смерть.

Чистая и безупречная смерть, не запятнанная моралью или этикой.

– Послушай... – начал он, поднимаясь, чувствуя, что смерть окружает его.

Женщина с неизменным выражением лица вытащила пистолет. И Деннис Спирс, который был коллекционером оружия, узнал оружие в ее руке – пистолет .25 калибра. Пистолет абсолютно без дальнобойности, но смертельно эффективный вблизи.

– Подожди минутку, – сказал он. – Подожди минутку, черт возьми... я не знаю, в чем дело, но я богатый человек... я могу достать для тебя деньги... я могу достать тебе все, что ты захочешь, но, пожалуйста, не делай этого.

Она и глазом не моргнула. Ее глаза были огромными и страшными.

– Дело не в деньгах, мистер Спирс. Речь идет о моей сестре. Если я не убью тебя, он убьет ее. Я не хочу этого делать, но ты должен понять, что у меня действительно... нет... выбора...

Ясность пришла к Спирсу в последние минуты его жизни, и он точно знал, что он за человек, что он сделал, что ниже его достоинства, а что нет. И просить пощады не было ниже его достоинства, потому что у него было ради чего жить, у него были деньги и положение, сексуальная молодая жена и блестящее будущее.

Первая пуля попала ему в грудь, чуть левее сердца. Пуля пробила легкое, раздробив его, и отлетела от одного из ребер, аккуратно вонзившись в живот.

Он почти ничего не ощущал, кроме удара.

По крайней мере, до тех пор, пока не споткнулся и не почувствовал огонь в животе, в груди, не услышал влажный свист легких. Чистая животная паника пришла, когда эндорфины затопили его организм, и он вскочил на ноги, его глаза расширились и остекленели, жалкий хрипящий звук исходил из его залитого кровью рта. Его правая рука была плотно прижата к входному отверстию, и кровь, горячая и пульсирующая, расцвела на пальцах и окрасила руку в красный цвет. Он надавил сильнее, и кровь брызнула между его пальцами.