Текст книги "Могильный червь (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Теперь, моргая, он пришел в себя. Его бок болел, руку пронзила тупая, тихая гудящая боль. Во рту у него пересохло, а мысли пытались плыть против успокоительного. Ему нужно было кое-что сделать и кое-куда пойти. Но как только он сел, комната закружилась, и он упал обратно в кровать, почти сразу провалившись в сон.

64

Ты слишком стар для этого дерьма.

Припарковавшись за два дома от дома Кумбсов, Бад Стэплтон продолжал наблюдать. Ночь стала холодной, и он чувствовал холод в своих старых костях и усталой крови. Что ему было нужно, так это хороший глоток виски, чтобы согреться, но он уже много лет не держал его при себе. Маргарет этого не одобряла.

Последнее, что мне нужно, это чтобы один из местных полицейских зашел и обнаружил меня сидящим в своем грузовике с банкой на коленях.

В этот момент он осознал, как возраст подкрался к нему и украл солнечный свет из его тела. Он устал. Ему было холодно. У него болела спина. Его колени пульсировали. Боже милостивый, и подумать только, что его старое тело когда-то было молодым, подтянутым и способным. Он бежал по полям, перепрыгивал через заборы и со смехом бросал его в кучи листьев. А однажды, в старшей школе, он пролетел шестьдесят ярдов для приземления с двенадцатью секундами, оставшимися на часах. Та ночь была очень похожа на эту. Но тогда, когда ему было семнадцать, осенний холод придал ему сил и бодрости, ему захотелось бежать и никогда не останавливаться. Теперь ему просто захотелось свернуться калачиком в коробке и мечтать о вечности.

Перестань ныть.

Он включил фонарик и просмотрел составленный список. Бойфренд Тары, Стив Круз, припарковался у ее дома незадолго до восьми, а затем Тара вернулась домой сразу после девяти. Они были единственными, кто показался там. Они все еще были в доме. Свет был выключен. Бад решил, что он не слишком стар, чтобы понять, что это значит.

Он знал Стива лишь немного. Достаточно, чтобы здороваться с ним. Но он казался нормальным парнем. Но, с другой стороны, когда-то Тара казалась вполне нормальной девушкой.

Но сейчас? Что ты теперь о ней думаешь? Когда-то ты был полицейским и неплохо справлялся со своими инстинктами. Что говорят тебе сейчас твои инстинкты?

Он уже знал ответ на этот вопрос: они посылали предупреждающие сигналы во всех направлениях. Но было ли это потому, что они были правы насчет Тары? Он не был уверен. На этот раз он был слишком близок к вещам, и возраст, нравилось ему это или нет, определенно сыграл свою роль. И печальным фактом было то, что за четырнадцать лет, прошедших с момента выхода на пенсию, он не выполнял никакой реальной полицейской работы. И даже тогда, ну, последние десять лет были кабинетной работой.

Так что его инстинкты определенно заржавели.

Но это не означало, что они ошибались.

Он думал о Маргарет, потому что в эти дни почти ни о чем другом не думал. Когда он только поступил на службу в полицию, они жили в маленькой квартирке на Элм-стрит над химчисткой, которая позже сгорела в 68-м. К тому времени они были женаты уже несколько лет и скопили немного денег, чтобы купить телевизор "Магнавокс" 1961 года выпуска. Он был центральным элементом их крошечной гостиной. Бад тогда работал в ночную смену, с полуночи до восьми утра. Он все еще чувствовал вкус простых блюд, которые тогда готовила Маргарет. Вечерами они вместе смотрели шоу Дика Ван Дайка и Питера Ганна. В последующие годы у них все шло гораздо лучше, дом стал больше, игрушек стало больше, и они проводили настоящие каникулы, но он знал, что никогда еще не был так счастлив, как в той маленькой квартирке с горячим радиатором и гудящими трубами. О, Мардж... O, Господи, куда все это делось? Как эти годы ускользнули от нас?

Бад вытер немного росы с глаз и подумал, что еще одна чашка кофе пойдет ему на пользу, когда увидел фигуру, стоящую под уличным фонарем. Просто какой-то парень. Нет причин обращать на него внимание. И все же Бад был ошеломлен тем, кто это был. В животе у него что-то странно зашевелилось. Парень был высоким, почти мертвенно-худым. Он шел, слегка сгорбившись и осторожно ступая, как будто боялся наступить на что-то. Любопытно. Он исчез из света, и всего на одну короткую секунду Бад увидел его лицо.

И это его остановило.

Я знаю это лицо. Я уверен, что знаю его.

По причинам, в которых даже он не был уверен, вид этого лица наэлектризовал его. Это заставило его насторожиться и даже немного испугаться. Он порылся в своей памяти, пытаясь вспомнить этого парня. У Бада было хорошее зрение. Это было единственное, что по-настоящему работало. Он знал, что видел это лицо раньше... но много лет назад. Инстинкт подсказывал ему, что это было связано с чем-то... уродливым.

Ну же, старина. Кто, черт возьми, этот парень?

Бад смотрел, как он проходит мимо дома Кумбсов. Он исчез в тени... потом вернулся. Прошел мимо дома, повернул и снова вернулся, прячась в тени раскидистого дуба. Он стоял там пять, потом десять минут, просто глядя на дом. Это могло означать многое. Может быть, он был чужаком в городе и ему нравилась архитектура. Может быть, он играл там в детстве. Может быть, он там вырос (маловероятно, поскольку Кумбсы жили там целую вечность).

Конечно, было много возможностей.

Но даже после того, как он ушел, Бад все еще думал о нем. Все еще волнуясь. Все еще удивляясь. Он все еще не мог вспомнить это лицо, которое, он был уверен, знал из другого места, из другого времени.

Оно схватило его и не отпускало.

Вот почему он решил пойти домой и сесть в свое кресло. Ему нужно было подумать. Чтобы вспомнить. Это была, как сказал бы Шерлок Холмс, проблема двух трубок. Нужно было тщательно просеять его воспоминания.

Поэтому он отправился в дом, чтобы сделать именно это.

65

– Ты должен отпустить девушку, – сказала Элиза.

Генри моргнул, темнота держала его в безопасности и тепле, как утроба.

– Почему? Я нашел ее, и теперь она моя.

– Ее сестра...

– Тара сделает то, что я скажу. Она не посмеет причинить неприятности.

Рядом с ним, вытянувшись, неподвижно лежала Элиза.

– Генри, Генри, Генри, – сказала она. – Ты так мало знаешь о женщинах. Ты еще меньше знаешь о любви и связывающих ее узах. Вложи свою руку в мою, – Генри так и сделал. – От Тары будут неприятности. То, что ты заставляешь ее делать. Она оставит след, и он приведет их сюда. Тебе не нужна девушка... как ее зовут?

– Лиза, – сказал он.

– Какая тебе от нее польза?

Генри попытался придумать какую-нибудь причину, по которой он хотел эту девушку, но не смог придумать ни одной. Она была слишком яркой, слишком теплокровной. В самом деле, какая ему от нее польза? Но если он отпустит ее, она сообщит в полицию, и полиция обыщет каждый дом в городе, если понадобится, и рано или поздно...

– Если у меня не будет девушки, Тара не будет играть в эту игру.

– Девушка не та, кого ты хочешь.

Он моргнул.

– Нет?

– Конечно, нет. Ты хочешь Тару.

– Нет.

– Да, – и Элиза продолжила объяснять ему почему, и он боролся с этим, потому что это были сумасшедшие разговоры, и ему не нравилось, когда Элиза заводила сумасшедшие разговоры.

Он просто хотел, чтобы Тара играла в эту игру, вот и все. Уже долгое время он искал кого-нибудь, кто мог бы сыграть в эту игру. Он не был одержим Тарой.

– А как насчет прошлой ночи? А как насчет того, что ты принес в подвал? Ты дал этому имя, ты назвал его...

– О, но это так.

– Ты совершенно одержим ею, – сказала ему Элиза. – Сначала тебе нравилось, когда она тебя боялась. Но тебе еще больше понравилось, когда она начала угрожать тебе. Она свирепая, злая и неконтролируемая. Тебе это нравится. Она тебе нравится, потому что она будет доминировать над тобой.

– Я ей не позволю.

– У тебя не будет выбора. Она намного сильнее тебя. Ты втянут в ее паутину, нo она высосет из тебя кровь.

– Нет.

– Тебе нравится, когда тобой командуют. Тебе нравится подчиняться.

– Не говори так.

– Но это правда. Мать доминировала над тобой, когда ты был мальчиком, и она все еще доминирует над тобой из могилы.

– Это неправда. Это неправда. Я ненавижу эту старую ведьму. Я всегда ненавидел эту старую ведьму. Я всегда хотел, чтобы она умерла. Скулила, кричала, дисциплинировала, причиняла боль... она не была матерью. Просто ведьма. Гнилая чертова ведьма.

– Она забрала твою душу, Генри.

– Нет...

– Она владеет тобой, – сказала Элиза. – Ее мертвый разум кричит в твоей голове. Она заставляет тебя что-то делать. Ужасные вещи.

– Нет!

(не слушай, Генри, не слушай эту шлюху! маме виднее! мама всегда знает лучше всех! послушай мой голос... ПОСЛУШАЙ ЕГО!)

– Сражайся с ней, Генри, – сказала Элиза, – или она уничтожит тебя.

(ШЛЮХА! ШЛЮХА! ЛЖИВАЯ ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА!)

– Пожалуйста, – всхлипнул Генри.

(пожалуйста, говорит испуганный маленький мальчик! пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! не слушай эту шлюху!)

– Заткнись. Я не буду слушать.

(ты слушаешь свою мать, Генри, мама знает лучше, когда все будет сделано, ты придешь ко мне, и я буду ждать, я раздвину для тебя ноги и...)

Генри издал болезненный, пронзительный крик, который эхом разнесся по тишине дома. Иногда это был единственный способ выбросить ее из головы, заставить ее мысли вернуться в могилу, где им и место.

– Она ушла?

– Да... да. Давай не будем об этом говорить. Пожалуйста, давай не будем об этом говорить.

Но Элиза была в ударе, и когда это происходило, ни небо, ни земля не могли заставить ее замолчать:

– Ты помнишь, как умер отец?

– Нет.

В окно просачивался луч бледного лунного света. Элиза смотрела на него. Она улыбалась, как кожаная маска.

– Да, помнишь. Ты помнишь, что ты сделал? – Генри прижал руки к ушам, потому что не хотел этого слышать. Он не хотел вспоминать. Но Элиза ничего этого не хотела. Он слушал маму Роуз... – Бедная бледная и встревоженная мама Роуз с черным сердцем. Злая, как зеленоглазая кошка. Ее тронули за живое, как тронули за живое всю ее семью, Генри. Она так беспокоилась о тебе, прячась на кладбище. Лежала с штуками, с которыми не должна была лежать. Вот почему она привела тебя в свою комнату и показала тебе вещи...

– Не надо, Элиза, – сказал Генри, чуть не плача. – Ты же сказала, что не будешь.

– ...но я должна, Генри. Для твоего же блага. Я пряталась за дверью и слушала, как вы двое там хрюкаете и пыхтите. Ты помнишь, какой звук издавала мама Роуз, когда доходила до кульминации? Когда ты был внутри нее? Этот высокий, скрипучий звук?

Запах лаванды и масла, влага, глубокая темная влага. Двигаясь вместе в ритме, толкаясь глубже, тяжело дыша, задыхаясь. Грязные части скользят по грязным частям, проникают, пронзают ее. Ее горячее дыхание у его уха. Потом зубы. Острые. Пронзающие. Проливающие кровь. Ее глаза закатились. Скрежет зубов. Чресла колотятся все сильнее и сильнее.

Все ближе.

О, я уже почти.

Она кричала, ее лицо корчилось звериными гримасами в тусклом свете свечей, тело напрягалось, мышцы напрягались, спина выгибалась, обвисшие груди дрожали.

Она впивается зубами ему в горло.

Впивается ногтями ему в спину.

Сосок у него во рту, он кусает его до тех пор, пока не течет кровь.

Когда наступает кульминация, когда потеющие тела содрогаются, третий человек в комнате содрогается вместе с ними, убирая от себя блестящие пальцы.

– Да, – говорит тетя Лили. – Как вкусно.

Нет, Генри больше ничего не вспомнит. Он отказывается. Все это было дурным сном. На самом деле этого не не было. Ничего из этого на самом деле не произошло.

– Но я помню, – сказала Элиза. – Я все слышала. От этого мне стало жарко внутри. Вот почему я привела тебя ночью в свою комнату. Чтобы ты воткнул в меня член. Втыкал его в меня везде. Мне было так хорошо, Генри, так хорошо.

– Ты плакала. Тебе это не понравилось.

– Я плакала, потому что хотела этого так сильно, как хочу сейчас. Пожалуйста, Генри, – oн двинулся к ней, как насекомое, рассматривающее лист, чтобы взобраться на него. – Да, именно так. На меня сверху. О... о... о... заставь его войти туда, заставь его войти... а-а-а-ав-в-в-в... да... да... продолжай делать это... продолжай делать это... о, это так приятно...

– Не кричи, – проворчал Генри, входя в нее все сильнее и сильнее. – Не кричи, или я тебя укушу... Я вонжу в тебя свои зубы...

Элиза начала кричать.

Генри впился зубами в ее горло, разрывая плоть, пока она не заполнила его рот, и он почувствовал вкус ее серой пыли, сухое мясо распалось во рту.

– Да... о-о-о-о-ох-х-х-х... да...

Он кончил и скатился с нее, тяжело дыша.

– Теперь они узнают. Знаешь, они нас слушают.

Элиза хихикнула со звуком, похожим на скрежет вилки.

– Пусть слушают. Но девушка...

– Да?

– Ты должен отпустить ее.

– Нет...

– Отпусти ее. Отпусти ее.

Но Генри покачал головой. Он вспоминал вещи, чертовски много вещей.

– Да, лучше возьми сестру. Она та, кого ты хочешь. Она та, кого мы оба хотим.

Встав, Генри сказал ей, что сделает это, если она этого захочет. Стряхнув с себя остатки Элизы, он тихо оделся и подумал о Таре. Да, Тара была похожа на маму Роуз. Тара была злой. Тара заставляла его делать ужасные вещи, как это делали мама Роуз и Элиза, и он делал их, Боже, да, он с радостью делал их.

66

Стив проснулся от звука голоса; ровного, мертвого голоса, гудящего в ночи. Это был голос Тары, и он знал это... но само его качество заставило его усомниться в этом факте, пока он лежал там, его мозг все еще был в замешательстве от сна. У него был очень деревянный, глухой звук, как у марионетки, шепчущей из темноты шкафа. От этого по его обнаженным рукам пробежал холодок.

Это не она. Это не может быть она. Это кто-то подражает ее голосу.

Он встал с кровати и молча направился к двери.

Судя по звуку, Тара шла по коридору. Возможно, прямо за дверью комнаты Лизы. Он стоял там. Дверь была слегка приоткрыта. Он прислушался.

– Если ты сделаешь что-то плохое, тебя накажут, – говорила Тара тем же ровным механическим тоном. – Ты же знаешь, у меня не будет выбора. Последовала пауза. Скребущий звук, как будто она провела пальцами по стене. – Я сделаю то, что ты хочешь. Но помни о нашем соглашении, – eще одна пауза. – Ты получишь то, что хочешь, если я получу то, что принадлежит мне. Ты понимаешь? Я спрашиваю тебя, понимаешь ли ты, – eще одна пауза, и ему показалось, что она издала ужасное сухое хихиканье глубоко в горле. – Тогда все закончится сегодня вечером, и таково наше соглашение, – oн услышал, как она вздохнула. – Да, ее муж что-то вынюхивал. Он был полицейским. Это у него в крови. Но он не будет вмешиваться. Он старый.

Он вернулся в постель.

О ком или о чем она говорила?

Тара что-то шептала в коридоре, но он не был уверен, что она говорит. Он был почти уверен, что она больше не разговаривает по телефону – если вообще разговаривала – может быть, просто разговаривает сама с собой. Больше всего его пугала мысль о том, что она действительно сошла с ума. Что ее разум съехал с катушек. Улики накапливались день ото дня. Он провел кончиками пальцев по следам укусов на плече. С кем ты спал прошлой ночью, Стив? – спросил его голос. – Что оседлало тебя и укусило? Это была не Тара. Ты не можешь поверить, что это была она.

Это было что-то другое.

Дверь открылась, и на пороге появилась Тара.

– Ты проснулся, – сказала она, уверенная в этом, как будто прекрасно видела в темноте. – Мне нужно кое-что сделать.

– В такой час?

– Да.

– Тара, пожалуйста, ложись в постель. Пожалуйста, поговори со мной.

Она постояла там мгновение, и у него возникло странное чувство, что она собирается сделать именно это... Затем он услышал, как она натягивает одежду.

– Тебе нужно уйти, Стив. Я поговорю с тобой обо всем завтра. Тогда все это обретет для тебя смысл, и ты поймешь, почему я сделала то, что должна была сделать. А до тех пор тебе придется доверять мне.

– Тара...

Снова тот же голос, но теперь с такой остротой, что можно было перерезать горло:

– Ты мне доверяешь?

Нет, нет, я тебе совсем не доверяю, потому что ты ведешь себя как чертова сумасшедшая, и мы все боимся за тебя до полусмерти. Твое поведение иррационально. Я думаю, что это сдвиг. Даже слова, которые вырываются из твоих уст, искажены и непонятны. Но он сказал:

– Да, – eго сердце снова победило, его растущая любовь к женщине подавила естественные инстинктивные страхи. – Конечно, доверяю.

– Хорошо. Я знала, что могу тебе доверять. Ты всегда был моей опорой.

Она подошла к кровати и обняла его, целуя.

– Тебе пора идти, – сказала она.

– До завтра?

– Ты все узнаешь, – oна стояла и ждала, пока он оденется. – Поторопись, Стив. Ты не захочешь быть здесь, когда я вернусь.

67

Дом представлял собой скульптуру времени и тишины, едва уловимое движение пыли и шепот древесного червя в стенах. Здесь, в столовой, под кованой люстрой с восемью лампочками, на которую была натянута паутина толщиной с свадебное кружево, стол был покрыт слоем осевшей грязи. Тарелки громоздились на тарелки, стаканы опрокинуты, посуда разбита, столовое серебро разбросано, как кости, кусочки гниющей пищи изобиловали пухлыми мухами. Те, кто сидел там в заляпанных плесенью велюровых платьях, чулках, туфлях с пряжками и воскресных костюмах с квадратными плечами, были похожи на предметы старины, хранящиеся в сундуках и стеклянных музейных витринах, увядшие и нуждающиеся в вещах, с глазами манекена и кукольными ухмылками, все молчаливые, все выжидающие, пыльный палец к пыльной губе, глаза, запавшие в темные лакированные орбиты.

Затем тишину нарушил сморщенный голос, похожий на перо, царапающее пергамент:

– Много красного на щеках! Вот так, малыш! Твоя мать всегда была клоуном, так что теперь ты показываешь ее настоящую! – дядя Олден был полностью в своей стихии теперь, когда Генри наряжал маму Роуз и тетю Лили. – Ха! Ха! Ха! Этот ребенок – настоящий бунтарь! Абсолютный бунтарь!

Мать Роуз сидела там, свет свечи отбрасывал глубокие тени на ее мрачное неодобрительное лицо. Пока дядя Олден хлопал по столу и поднимал облако пыли, она наблюдала за ним с насмешливым и ненавистным блеском в глазах. Просто подожди, – казалось, думала она о нем. – Просто жди, потому что придет твоя очередь, ты можешь быть в этом уверен.

Элиза присоединилась к толпе и сидела неподвижно, на ее губах застыла жуткая улыбка из натянутой резины. Она напевала далекую, одинокую, приглушенную панихиду, которая была высокой и звучной, как перебранная струна лиры.

Под столом, в поисках объедков, Червь ползала на четвереньках среди трубчатых ножек, обнюхивая их. Ее зубы стучали от восторга.

– Генри, убери от меня эту ползучую гадину, – сказал дядя Олден. – Пахнет так, будто она снова во что-то вляпалась.

Под шелковым платком, изрядно обглоданным мышами, тетя Лили прошептала:

– И я уверена, что мы все можем догадаться, что это может быть.

Генри нарисовал на щеках мамы Роуз большие красные круги, которые придавали ей вид яркого и несколько омерзительного циркового клоуна.

– Вот, – сказал он. – Ты уже выглядишь лучше, – oн отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой, пряди блестящих черных волос свисали на его маслянистые глаза, как слипшиеся проволочные черви. – Сегодня вечером мы должны представиться. Сегодня вечером у нас будет гость.

Тетя Лили сидела неподвижно, как восковой манекен, ожидая, удивляясь, не зная, и это убивало ее. Она должна была знать, кто придет. Она просто должна была знать. Ибо кто был самым большим сплетником в этой комнате и кто был поставщиком наименее хранимых секретов? Кто был тем, кто, когда Генри впал в мрачную духовную порочность после смерти отца, вытащил его за ухо на кладбище? Твой отец мертв, и ты должен это знать и принять. И Генри, о бедный Генри, разгребатель тьмы и копатель обрывков могил, который не мог понять, что смерть – это конец, а не начало мистической могильной радости, отвернулся, бросился к подножию покосившегося столетнего памятника, пальцами смахивая лишайники с потертой эпитафии, проводя по покрытым зеленым мехом трещинам в камне с почти нежной и эротической радостью.

– Я хочу лежать в земле, – сказал он, прижимаясь лицом к травинкам и глубоко вдыхая темную почву под ними.

– Мертв, слышишь меня? Он мертв, мертв, мертв, – сказала ему тетя Лили.

Но Генри отказался принять это. Тетя Лили пыталась, конечно, пыталась привести его в порядок.

А теперь... еще больше секретов: темные секреты чистого бархата. О, знать их, прижимать к груди, как драгоценные камни, и знать – знать, замечать, – что они твои и только твои!

Ее пальцы были жилистыми пуповинами, продетыми в брошь на шее. Они дрожали, они барабанили, они взлетали и опускались, как бабочки: занятые, любопытные, любопытные сверх приличия. Кто? Кто? Кто бы это мог быть? Она просто должна была знать. Что-то застряло у нее в горле, заполнило рот, соскользнуло с языка:

– Кто это, Генри? Дорогой мальчик, скажи мне, кто это может быть!

Генри рассмеялся.

– Скоро ты все узнаешь.

– Я требую знать сейчас же! – очень твердо сказала мама Роуз, выглядя совершенно непристойно со своими нарумяненными щеками и алым пятном помады на губах.

С ее бледным и морщинистым лицом, она была очень похожа на вампира, который только что наслаждался полуночной оргией крови.

– Он скажет, когда будет готов, не так ли, мальчик? – сказал дядя Олден, его губы растянулись в оскале. – Он всегда любил сюрпризы, Роуз, не так ли? Помнишь ту ночь, вскоре после того, как Чарльз ушел к своим справедливым наградам, ты застала его в своей комнате, когда он гладил вещь в коробке? Ты знала, что что-то не так, не так ли? По запаху можно было понять, что что-то не так... но когда ты увидела, как он держал его там, гладил по длинным волосам и разговаривал с ним, как будто у него все еще было тело! Ха! Что за шум! Этот ребенок и его секреты!

– Мальчики всегда будут мальчиками, – сказала тетя Лили.

Мать Роуз нахмурилась.

– Он никогда не был мальчиком. Я никогда не была уверена, кем он был. Всегда прячется в тени, всегда играет среди могил. Нездоровый, ненормальный, но его нельзя было обескуражить.

– Мальчики всегда будут мальчиками, – повторила тетя Лили, чувствуя, что должна что-то сказать.

Дядя Олден рассмеялся, не подозревая о пауке, оплетавшем его цепочку от часов.

– Ну, ты пыталась, Роуз. Видит Бог, ты сделала все, что могла. Отвести его в свою комнату и обучить. Научить его, как мужчина должен прикасаться к женщине. Ты пыталась. Ты, конечно, пыталась.

Генри проигнорировал их, потому что ничто не могло испортить его настроение этой ночью. Он очень ярко раскрасил бумажное лицо тети Лили и ни разу не прикоснулся к ней так, как это было недопустимо... хотя она хотела, чтобы он это сделал. Она определенно хотела, чтобы он обхватил ее увядшие груди и шептал ей на ухо грязные вещи. Но он этого не сделал. Вместо этого его дыхание вырвалось из легких, он подхватил Элизу с ее места за столом и закружил ее, как бледную птицу, ее платье закружилось, как желтовато-сиреневые крылья, когда она прижалась к нему, танцуя, опускаясь, щека к щеке и грудь к груди. Они танцевали, как марионетки, которых держат дергающиеся, прыгающие руки. Паучьи пальцы Элизы вцепились в него, ее окаменевшее лицо склонилось к его горлу, словно для полуночного поцелуя или полуночного ужина. Вместе они перешли на низкое угрюмое гудение, которое исходило из уст Генри. Вперед, назад, делая пируэты с грациозными движениями, которые вызвали бурные аплодисменты Червя, которая сидела на корточках в затянутом паутиной углу, прижимая к себе Толстика, защищая ее.

Она что-то жевала. Что-то нашла под столом.

– Червь! – сказал Генри. – У тебя назначена встреча. Не пропусти ее!

Она отползла на четвереньках, оставив Толстика одну в углу, в компании только белых и извивающихся тварей.

Как только все были накрашены и приукрашены, Генри выскочил из комнаты. Спустившись по лестнице, он вошел во мрак склепа, неудержимо насвистывая, высокий и пронзительный свист, очень похожий на постоянный тревожный пронзительный визг, который непрерывно звучал в его собственном мозгу. Он вернулся через несколько минут, нарушив тишину, словно паутина, протянувшаяся от четырех стен до потолка и пола, и представил длинное свадебное платье из расшитого бисером атласа цвета слоновой кости, шлейф часовни волочился по пыли.

Он усадил платье за стол, повесив на свободное место, под бурные аплодисменты и улюлюканье дяди Олдена, смущенное согласие тети Лили и зловещее неодобрение матери Роуз.

– Ты не женишься на одной из своих бродяг в моем доме! И не в моем платье! Ты не посмеешь опорочить мои клятвы! Я такого не допущу! Вы слышите меня, мистер Генри Борден? Ты, черт возьми, хорошо меня слышишь? Только не в МОЕМ платье! Только не в МОЕМ доме! Это... это СВЯТОТАТСТВО! ЭТО БОГОХУЛЬСТВО, А ВЫ, СЭР, ВЫ, ПОЛЗУЧАЯ МАЛЕНЬКАЯ ЛИЧИНКА, ВЫ, СЭР, БОГОХУЛЬНИК!

– Браво! – воскликнул дядя Олден. – Первая горячая кровь в ее жилах, Генри, с той ночи, когда ты воткнул свой...

– Я не слушаю таких разговоров, – сказала тетя Лили. – Я отказываюсь.

Но было слишком поздно, Генри уже принял решение.

– Сегодня вечером, – сказал он, держа за руку последнее приобретение своей коллекции, – состоится свадьба. Мою невесту зовут Тара. И она скоро будет здесь. Так что ты продолжай дуться, мама Роуз, но мы собираемся пожениться. Слышишь, ты, высохшая старая пизда? Мы собираемся пожениться, и если ты не будешь относиться к моей невесте с уважением, я разорву тебя на части и позволю Червю поиграть с тобой!

– Ты не посмеешь!

– А ты рискни.

– Тара, да? Держу пари, Генри, она очень хорошенькая, – сказал дядя Олден, жадно причмокивая губами. – Даже лучше, чем этот маленький кусок... не то чтобы вы не привлекательны, мисс. Но без головы это действительно трудно сказать.

– Еще одна бродяга, – сказала мама Роуз. – Кладбищенская шлюха.

– Боже, Боже, – пробормотала тетя Лили.

Генри нахмурился.

– Не обращай на нее внимания. Она просто ревнует.

Дядя Олден разразился смехом, который эхом разнесся в гробовой тишине, как треск черного хрусталя.

– С тех пор, как ты перестал трахать ее, Генри, она превратилась в зеленоглазое чудовище.

Генри не обращал на них внимания, потому что они были старыми шелушащимися мумиями, выглядывающими из гниющих полосок марли. Что они знали о любви? Пусть глазеют, пусть глазеют, а еще лучше – пусть учатся. Он изливал свои чувства на безголовую женщину, притворяясь, что это Тара, лаская и целуя, прикасаясь и чувствуя, читая ее, как шрифт Брайля на надгробной плите, пальцы заняты, дыхание тяжелое, разум бунтует с образами брачного ложа.

– Я говорил тебе, что ты одержим Тарой, Генри. Она будет прекрасной невестой, – сказала Элиза. – Но тебе лучше быть осторожным, и ты знаешь почему.

68

Когда Тара отрыла могилу Маргарет, вонь отбросила ее обратно в траву, где она быстро потеряла свой обед. Задыхаясь, пытаясь вдохнуть, она поднялась на колени, вытирая желчь с подбородка. Она подождала, пока пройдет сухость, дрожа и потея.

Ты собираешься сдаться сейчас, когда находишься так близко к Лизе, что почти можешь протянуть руку и коснуться ее руки? Ты собираешься потерять самообладание из-за вони гниения? Как, черт возьми, по-твоему, должен пахнуть труп, пролежавший в земле два дня?

Ночь была прохладной, листья падали с деревьев, лес был за пределами утробы тишины. Ужас, который был почти неописуемым, охватил ее, когда она заставила себя опуститься в черную червивую землю и схватить первый из здоровенных мешков. Они казались жирными и теплыми под ее пальцами.

Когда она вытаскивала их один за другим, в них что-то менялось и к горлу подступала желчь.

Перестань думать. Перестань анализировать.

Да, это был способ сделать это. Она должна была стать тем, кем была в ту ночь, когда тайно спрятала здесь эти вещи: зверем. Чем-то, что делало то, что должно было, чтобы выжить.

Вот и все, Тара, отступи и выпусти зверя. Помнишь, как легко было, когда ты позволила зверю полностью править? Помнишь, как зверь похоронил Маргарет? Помнишь, как ему почти нравилось нажимать на спусковой крючок на пистолете?

Это просто.

Опустись на четвереньки.

Вдохни запах ночи.

Тара сделала это, атавизм, как богатая вена внутри, которую она постукивала. Его горячая кровь наполнила ее вены, окутала ее разум красным бархатом, оставила сладкий и удовлетворяющий вкус темного металла на ее языке, который оживил каждую клеточку ее тела.

Она чувствовала запах густого суглинка под руками.

Почувствуй черную землю под ногтями.

Слышно, как кто-то украдкой шуршит в кустах.

Лучше. Без таких пустяков, как рациональные мысли, она вытащила мешки из ямы и бросила их на землю. Потом ковер с торсом. Все они казались удивительно невесомыми. Она подтащила их к машине и забросила в багажник, захлопнув его и вдыхая большие полные легкие холодного ночного воздуха.

Так. С первой частью покончено.

Она подошла к могиле и привела ее в порядок лопатой, разбросав листья, сорняки и сосновые шишки. Затем она подошла к краю леса и обхватила руками крепкую сосну, исследуя кончиками пальцев трещины в коре. Она мысленно увидела Бугимена – сгорбленную, скользящую фигуру – и этот образ наполнил ее ненавистью, отвращением и потребностью отомстить.

Все еще ощущая запах останков Маргарет, она открыла рот и закричала в ночь.

69

Разговор начался с того, что Стив сказал Фрэнку, что он сошел с ума, покинув больницу, что абсолютно ни к чему не привело, потому что, как только Фрэнк Дюваль решал что-то сделать, он просто делал это. Ничто не могло его остановить. Не медсестры. Ни один врач скорой помощи не сказал ему, что он не в состоянии уехать. И уж точно не Стив Круз. Поэтому Стив забрал его из клиники и проводил до своего внедорожника.

Затем они сели внутри.

Фрэнк ничего не ответил.

Поэтому Стив сказал:

– Я готов услышать это в любое время, когда ты будешь готов рассказать мне.

Фрэнк только кивнул.

– Даже не уверен, что хочу начинать это.

– Вероятно, нет, но тебе виднее.

И Фрэнк рассказал ему. Он все еще чувствовал себя одурманенным от лекарств, которые только начали действовать, и его ребра и рука начали пульсировать в повторяющемся ритме.

– Я просто пытался ее остановить. Я схватил ее за плечо... ну, это все. Наверно, мне повезло, что я добрался до клиники до того, как истек кровью.

Стив некоторое время молчал. Он был очень-очень напуган. За себя. За Тару. За любовь, которую они разделяли. Вскоре после того, как она порезала Фрэнка, он был с ней в постели. Она перешла от нападения к жестокому сексу, даже не пожав плечами. Она, должно быть, сумасшедшая, твердил он себе. Она, должно быть, сошла с ума. Но каждый раз, когда раздавался этот голос, он, казалось, находил для нее какое-то оправдание... но теперь у него просто не было оправданий.

– Ну что? – наконец сказал Фрэнк.