Текст книги "Могильный червь (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Annotation

МОГИЛЬНЫЙ ЧЕРВЬ.

По ночам он ползает по кладбищам. По ночам он оскверняет могилы. По ночам он спит с мертвецами. И по ночам он выслеживает новых жертв. Его новая жертва – Лиза Кумбс.

МОГИЛЬНЫЙ ЧЕРВЬ.

Его послание Таре Кумбс простое: он похоронил Лизу заживо. У нее кончается воздух. Пришло время поиграть в эту игру. И если Тара не сделает в точности то, что он говорит, и не выполнит все назначенные ужасные задания, в следующий раз, когда она увидит свою сестру, она будет трупом.

МОГИЛЬНЫЙ ЧЕРВЬ.

Он танцует с мертвыми, и именно через его рот они кричат...

Тим Каррэн

Пролог

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Тим Каррэн

«Могильный Червь»

Пролог

Под неосвященным светом полной, жирной кладбищенской луны мертвенно-бледный человек легко ступал по кладбищу. В своем гладком черном пальто гробовщика и высокой шелковой шляпе он был точно, как готический Бела Лугоши: его ухмыляющееся лицо – череп, его кожа – как рыбье брюхо, белая и блестящая, как вазелин. Пальцы, беспокойно сжимавшиеся, были длинными, тонкими, изящными, почти паучьими. Пальцы хирурга. A его глаза, погруженные в мертвое белое лицо без загара, были лужами черного, пузырящегося масла, темными зеркалами, отражавшими одинокое отчаяние и застывшую абсолютную злобу; молчаливые и червивые, как кости в саване.

В левой руке он держал лопату. Он крепко держал ее.

Он оглядел кладбище, тяжело дыша от страсти. Оно было пустым, стигийским, унылым и каким-то пустым, как его собственный разум. Дул холодный сентябрьский ветер, срывая осенние листья со скалистых деревьев и стеля их, как ковер, на склепы и могилы.

Перед ним была усыпальница, расположенная на склоне поросшего травой холма. Лунный свет отражался от фамилии, высеченной на камне над кованой железной дверью. Это была фамилия его семьи.

Он стоял там, позволяя одиночеству наполнить его. Он был неподвижен, как одна из выветренных каменных статуй на холме. Он медленно выдохнул, сжимая лопату в руках. Она была тяжелой. Крепкое дерево и кованое железо. Их делали для землекопов, которые знали, что вскрытие и засыпка могилы – это искусство.

(а теперь сделай это, сделай это)

Оглядевшись в последний раз вокруг и увидев в темноте что-то похожее на сову, он начал копать. Лезвие лопаты гулко отразилось от мраморных граней громоздящихся надгробий, впиваясь в холодную черную землю. Звук эхом отражался от кованых железных ворот гробниц и склепов на холмах. Все остальное молчало. Тогда он с омерзительным изумлением подумал, слышат ли они его. Погребенные. Те, кто отдыхал далеко внизу, щека к щеке с влажной кладбищенской землей и лаской червей. Как он завидовал им, плотно закутанным в саваны и погруженным в свои шелковые глубины.

(копай, копай скорее)

Он облизал свои тонкие, как кожа, губы и сосредоточился на работе, позволив лезвию лопаты глубоко вонзиться в землю. Он продолжал копать, врезаясь глубже.

Чем дальше он копал, тем больше возбуждался, пока им не овладел какой-то истерический религиозный пыл. Когда он добрался до ящика, то чуть не сошел с ума. Обливаясь потом и ругаясь, ломая лопатой зацепы на крышке гроба, он разгребал рыхлую землю, пока его пальцы легко не соскользнули с края крышки.

(вытащи меня отсюда)

С ужасной и сморщенной усмешкой на губах он начал хихикать в приступе безумного смеха. Это было похоже на осколки искореженного железа, царапающие в темноте.

(торопись)

Его горло пересохло, в животе свернулось зло, сердце бешено колотилось, он открыл крышку и заглянул внутрь. В ярком свете восходящей полной луны его глаза замерцали, как осколки стекла, когда он посмотрел на высохшее пугало в гробу. В голове – и только в голове – он слышал ее непристойный смех.

– Я здесь, – сказал он.

(самое время)

Он опустил руку в гроб, чувствуя, что его содержимое похоже на сгнивший холст, плоть, похожую на бумагу, и изрытые язвами торчащие кости. Он погладил кончиками пальцев спутанные, сухие, как солома, волосы, прижался дрожащими губами к ухмыляющейся зубастой маске смерти, которая смотрела на него снизу вверх.

(хороший мальчик, хороший мальчик)

Затем, вздыхая, как листья на деревьях, он забрался в гроб поверх сморщенных останков, прислушиваясь к воркующему звуку в своей голове.

– Мама, – сказал он.

Часть 1

Пойдем Со Мной На Кладбище

1

Она была красивой девушкой и Генри Борден очень внимательно наблюдал за ней.

Так парень с сачком мог бы наблюдать за бабочкой, которой собирался пополнить свою коллекцию. Он смотрел, как ее длинные загорелые ноги стучат по пыльной окружной дороге, как светлые волосы ласкают обнаженные плечи.

Такая одинокая девушка.

Он знал, что будут неприятности.

Он не сводил с нее глаз, внимательно разглядывая и запоминая увиденное. Он застыл внутри, горячий и беспокойный. По его лбу стекала струйка пота. Он определил, что девочке шестнадцать-семнадцать лет. Молодая... милая... одна. Что такая хорошенькая девушка делает здесь, в глуши? В этом не было никакого смысла, но, возможно, в этом был смысл всего мира. Иногда судьба все устраивает по-своему.

Генри огляделся.

Никого и ничего.

Он судорожно сглотнул. Где же ее здоровенный парень? Где ее друзья? Здесь не было ничего, кроме пустоты: извилистые поля с желтой травой, темные участки леса, несколько заброшенных ферм. И кладбище, конечно. У такой девушки просто не было мозгов. Здесь, в одиночестве, какой-нибудь сумасшедший урод мог схватить ее и изнасиловать. Убить. Да и кто бы мог знать? В самом деле, кто бы мог подумать? Парень мог бы посадить ее в свою машину, а потом...

Mожет, тебе стоит просто проехать мимо, – сказал он себе. – Просто продолжай ехать.

Но машина замедлила ход, и он даже не заметил, как сбросил скорость. Такая девушка должна быть в безопасности. Если с ней случится что-то плохое, это будет ее собственная вина. Сердце Генри бешено заколотилось, на лбу выступили капельки пота, а пальцы на руле задрожали. Он плотно сжал губы, как цветы в книге, зная, что именно так всегда начинаются неприятности.

Но я заблудился, – сказал голос в его голове. – Может быть, она сможет мне помочь.

Даже если это была ложь, она немного расслабила его – его мозг придумывал что-нибудь, когда возникала необходимость. Конечно, эта девушка могла бы ему помочь. Она выглядела очень милой. Конечно, нужно быть осторожным и все такое, потому что в наши дни ничего не знаешь о девушках. Некоторые из них выглядели милыми, но в глубине души были злыми свиньями. И, возможно, так оно и было. Может быть, она искала кого-нибудь, чтобы ограбить.

Таковы уж эти девушки, Генри. Горячие, быстрые и распущенные... – он слышал, как монотонно каркает мать. – Они как пауки, приглашающие тебя в свою паутину, чтобы высосать досуха. И если время от времени их давит сапог, тем лучше. Длинноногие, ползучие существа, они ставят себя в такие ситуации, и если что-то плохое случается, то это их собственная вина.

– Прекрати, – прошептал Генри своим горячим дыханием.

Он хотел было проехать мимо нее, но в последний момент остановил свой большой черный "Линкольн". Девушка снова посмотрела на него. Обеспокоенно, но не слишком.

Генри вытер пот с лица и вышел, держа в руке дорожную карту.

– Привет, – сказал он, и, боже милостивый, как небрежно и ободряюще прозвучал его голос. – Не могли бы вы мне помочь? Кажется, я заблудился.

Сначала девушка даже не пошевелилась. Вот как это происходило. Они либо убегали, либо попадали в ловушку. Глупые девчонки.

Она смотрела на него глазами цвета сапфиров. Они были яркими, полными жизненной силы. Красивые глазки. Генри видел в них что-то скрытое... нерешительность, осторожность. Как будто она почуяла его запах и ей это не понравилось. Но, в конце концов, ее губы изогнулись в улыбке, обнажив идеальные белые зубы. У модели должны были быть такие зубы.

– Конечно, – сказала она, зачем-то сжимая в руке горсть листьев. – Куда вы едетe?

Она подошла ближе, и Генри почувствовал исходящий от нее свежий мыльный запах, слегка подслащенный легким мускусным привкусом пота. Блузка скользнула по ее нежной коже. От нее волнами исходил жар печи.

Тепло. Горячая кровь. Генри это не очень понравилось.

– Э-э... я пытаюсь добраться сюда, – сказал он ей, тыча пальцем в карту. – Биттер-Лейк. Он должен быть где-то здесь.

– Это точно. Следующий поворот налево. Должно быть, вы каким-то образом съехали с главного шоссе.

– Должно быть, – Генри покачал головой, зачесывая выбившуюся прядь темных волос со лба. – Бывает же иногда такое? Наверно, я никогда особо не разбирался в картах, но даже для меня – это рекордно низкий уровень.

Девушка тонко улыбнулась.

– Ну ладно, любой может заблудиться.

– Боюсь, что не так часто, как я. В любом случае, вы мне очень помогли.

– Нет проблем.

Он начал складывать карту, делая это очень точно своими длинными, тонкими пальцами. Девушка еще не тронулась с места. Он знал, что она не сделает этого, пока один из них не прекратит разговор полностью. Она чувствовала себя неуклюжей, неловкой. Она была милой девушкой со Среднего Запада, чистой и жизнерадостной, как пшеничные поля Индианы. Незнакомка она или нет, но она просто не могла заставить себя быть грубой.

– Послушайте, – сказал он, – пока вы здесь, не могли бы вы сказать мне, где я могу найти клинику "Мишн Пойнт"?

– О, конечно. Просто поверните налево и продолжайте ехать, – сказала она, рисуя пальцем в воздухе. – Вы попадете на Элм-стрит, которая здесь считается главной улицей. Просто следуйте по ней прямо из города, пока не достигнете берега. Берег идет прямо вокруг озера. Примерно в полумиле отсюда вы найдете клинику. Точно не пропустите.

Генри улыбнулся.

– Это вы так думаете.

Она рассмеялась.

– Bы найдете ее, все в порядке.

– Надеюсь, что так. Мне говорили, что я лучший врач, чем штурман.

На мгновение ей захотелось уйти. Но теперь она никуда не спешила.

– А, так вы врач?

– Да. У них в клинике не хватает рабочих рук... поэтому я здесь, чтобы спасти положение. Во всяком случае, меня зовут Джон. Джон Ширс. А вас?

– Лиза Кумбс.

– Лиза? – oн бросил на нее странный взгляд, не совсем улыбающийся и не совсем хмурый. – Какое милое имя.

– О-о, – oна пожала плечами. – Так ты что, BOП?

Генри уставился на нее. Он не знал, зачем он это делает и на что надеется. Но иногда так оно и бывает. Как будто он был пассажиром, а за рулем сидел кто-то другой. Это было просто не в его власти, и, нравится ему это или нет, он просто должен был подождать. Подождать и увидеть.

– Да, врач общей практики. Лучшая медицинская специальность в мире, как говаривал мой отец.

(видишь? видишь, как это просто, Генри? видишь, как она попадает в твою ловушку? она просила об этом, и теперь она получит это, боже, да, она получит то, о чем просила)

– Он тоже был врачом?

– О, да.

Генри слушал, как его голос ясно и честно говорит о врачебной практике. Ему казалось, что он находится в другой комнате и подслушивает. Девушка, конечно же, поверила. Это было так чертовски легко, что, казалось, не было ничего сложного. Люди доверяли врачам. Конечно, они подавали на них в суд и жаловались, но в глубине души они очень боялись их. Как будто врачи были богоподобными, элитной расой, которая каким-то образом ближе к Всевышнему, чем все остальное человечество. Врач, в общем-то, был выше всяких упреков.

Лиза вздохнула.

– Знаешь, я много изучала химию и биологию в школе. Я тут подумала... Ну, знаешь... что, может быть, когда я закончу в этом году...

– Медшколa?

– Да, наверно... Это глупо.

– Вовсе нет. Может быть, я смогу тебе помочь. Попасть в медицинскую школу нелегко, но если тебя порекомендовал выпускник... ну, поверь мне, это имеет значение.

Бедняжка уже практически влюбилась в него.

Это было то самое время.

– Слушай... почему бы тебе не запрыгнуть? – сказал он. – Я подброшу тебя до города, a ты поможешь мне не заблудиться.

– Конечно... я думаю, это будет здорово.

– Отлично.

(прелестная маленькая шлюшка, которая только рада забраться в чужую машину, вот такая она, Генри, вот какие они все в наши дни: шлюхи, шлюхи и шлюхи)

Она перевела взгляд с него на листья в своей руке и пожала плечами.

– Для урока ботаники.

– Ну, конечно.

(мальчик может доверять только своей матери, больше никому)

Когда она села, Генри посмотрел в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что нет больше никаких машин. Они были совершенно одни. Удовлетворенный, он запер дверные замки с подлокотника и улыбнулся ей, его темные глаза сияли на бледном лице.

Лиза уставилась на него. Ее улыбка ускользнула.

– Что... Гм... зачем ты запер двери?

Генри вытащил из-под сиденья разделочный нож. Он был не очень длинным, но ужасно острым. Его мать вырезала им рождественские окорока, вытягивала анатомические секреты из потрепанных куриных желудков. Прежде чем Лиза успела выдохнуть, он приставил нож к ее горлу.

– О... О, Боже... пожалуйста, – всхлипывала она, задыхаясь, и загар исчезал с ее юного лица.

Генри все еще ухмылялся своей ужасной резиновой ухмылкой.

– Разве твоя мать никогда не говорила тебе не разговаривать с незнакомцами?

2

Стемнело рано.

Наступила осень.

Маргарет Стэплтон мыла посуду в доме Кумбсов, гадая, где же, черт возьми, Лиза – ведь она должна была появиться час назад. Но разве это не похоже на подростка, который отвлекается на одно глупое приключение за другим? Маргарет помнила, как была молода, и ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что ей никогда больше не будет семнадцать лет. Она всегда уходила достаточно рано, намереваясь успеть в школу до первого звонка или вернуться домой вовремя. Но так получалось редко. Сколько раз она была отмечена как опоздавшая, она не могла вспомнить, и сколько раз из школы звонили домой, и ее мать набрасывалась на нее с местью, которую она предпочитала не вспоминать.

Дети были забавной компанией.

Лиза не была исключением.

Она прошла через многое, но, казалось, твердо стояла на ногах, и ее оценки были хорошими. Ее единственной проблемой было то, что она была подростком, и как любой подросток – даже сама Маргарет когда-то, да простит ее Господь – она легко сбивалась с пути истинного, легко шла по ложному пути. Тому, что пастор Рирдон часто называл "путем левой руки", когда он был в веселом настроении, или "путем Сатаны-растлителя", когда был наполнен серой и огнем. Лиза была хорошей девочкой. Лучше, чем можно было ожидать, когда ее бедные родители были всего пять лет в земле после трагедии на шоссе. Да, хорошая девушка, умная, полная надежд и обещаний, она расцветала в женственности, но, к сожалению, легко сбивалась с пути истинного. Толпа, с которой она шла, была быстрой и рыхлой, и, если бы не ее старшая сестра и опекун Тара, эта толпа не только сбила бы ее с пути истинного, но и столкнула бы в канаву. Но тут вмешалась Маргарет. Она вырастила достаточно детей с мягким сердцем и твердой рукой, чтобы чуять неприятности, надвигающиеся на нее. И пока Тара работала, сводя концы с концами, кто мог присмотреть за домом и за Лизой лучше, чем Маргарет Стэплтон?

– Никто, – ответила Маргарет, вытирая последние тарелки и складывая их в шкаф скрюченными, артритными руками, в которых все еще было много мускулов.

Часы на стене продолжали отсчитывать минуты.

В кухне воцарилась тишина, когда она остановилась.

И в ее сердце было... ну, беспокойство. Она не могла назвать это по-настоящему или сделать вид, что может, но оно было там, сжимая ее, как холодный кулак, время от времени растопыривая пальцы в ее животе. Может быть, дело было просто в том, что Лиза опаздывала с прогулки на природу – собирала листья для 3-го урока ботаники, сказала она, когда ушла, – и Маргарет сама чувствовала себя ответственной. Потому что она знала, что несет за это ответственность. Лиза была под ее опекой, и теперь она опаздывала на час, и это, вероятно, ничего не значило, но внутри, в тайных каналах сердца Маргарет, билась тревога.

Где же этот ребенок?

У нее был один из тех мобильников, которые Маргарет откровенно презирала, так почему же она не позвонила? Вот для чего все это было нужно. Маргарет знала, что номер Лизы висит на доске рядом с номером Тары, и, если тебе что-нибудь понадобится, Маргарет, просто позвони. Мой босс все понимает. Просто позвони, если я тебе понадоблюсь.

Но Маргарет не хотела звонить Таре. Это было бы равносильно признанию, что она слишком стара для работы няни, сторожа и сторожевого пса. Так часто в эти дни Маргарет чувствовала, как старость подкрадывается к ней, кладет свою тень на ее душу, уничтожая то, что когда-то ярко цвело. Она боролась с этим с железной волей, решимостью и дерзким упрямством, которые были неотъемлемой частью того, кем она была. Может быть, старость искалечила ее руки и шею, покрыла ноги синими венами и сделала кости хрупкими, но будь она проклята, если это отнимет решимость у ее души или свет у ее глаз.

Она была компетентна.

Находчива.

И она была более чем достойна этой работы.

– Я не буду беспокоить этим Тару на работе, – сказала она себе под нос. – Если дойдет до этого, я позвоню Лизе на этот чертов мобильник. Но я не буду беспокоить Тару.

Это был план действий.

Маргарет подождала еще пять долгих минут, потом сняла трубку и набрала номер Лизы. Гудок. Снова гудки. Потом еще раз. Но ответа не последовало, только какой-то раздражающий голос посоветовал ей оставить сообщение, чего Маргарет делать не собиралась. Если и было что-то, что она презирала больше, чем мобильные телефоны – кроме компьютеров, конечно, – так это автоответчики. Единственное, что раздражало больше, чем они, это чертов компьютер, который звонил тебе по телефону и сообщал, что твой заказ поступил в "Сирс".

Часы на стене показывали, что уже больше половины девятого.

Господи, девочка, куда же ты пропала? Что за неприятности и коварство ты затеяла? Твоя сестра свернет мне шею за это, если ты попадешь в беду, и, если она это сделает, будь уверена, маленькая мисс, что я сверну твою.

Она прижалась лицом к квадратному окну над раковиной.

Там так темно. Как будто кто-то разрезал ночь, и ее черная кровь растеклась повсюду, залив двор шелковой темнотой. Тени сливались с другими тенями в расплывчатой реке непрозрачного ничто. Она прищурилась, и ей показалось, что она увидела фигуру, двигающуюся возле большого клена, порхая под его раскидистыми ветвями. Она тут же представила себе Лизу, целующуюся с каким-то парнем. Но чем пристальнее она вглядывалась, тем больше убеждалась, что видела только насмешливую тень.

Ты совсем не уверена в этом, старуха, – подумала она. – Может быть, ты стара, но с твоими гляделками все в порядке.

Чувствуя странное стеснение в груди, Маргарет подошла к столу и раздвинула шторы на окне. Оно было больше и давало ей лучший обзор. Она прижалась лицом к стеклу и выглянула наружу. Она была уверена, что кто-то присел у дерева.

Ей показалось, что она видит глаза, блестящие в лунном свете.

Но кто там может быть? Кто мог прятаться под деревом? Это мог быть кто-то из соседских детей, – предположила она. Но ее разум подсказывал ей, что это может быть и Лиза, замышляющая что-то нехорошее. Однако инстинкт подсказывал ей, что это вовсе не Лиза.

– Я разберусь с этим, – сказала Маргарет.

Она подошла к задней двери и включила свет во внутреннем дворике.

Ничего.

Она щелкнула по нему еще несколько раз.

Либо лампочка перегорела, либо что-то не так с проводкой. Не обращая внимания на панику, разливающуюся в животе, она открыла сетчатую дверь. Та заскрежетала, как гвозди, которые вытаскивают из гроба. Ночь пахла зеленью и теплом, в воздухе чувствовался легкий холодок.

Ее взгляд был прикован к фигуре у дерева.

Медленно, чувствуя, что совершает большую ошибку, она направилась туда.

В это время смолкли сверчки.

Ночь напряглась, затаив дыхание.

3

Было темно.

На заднем дворе, под красным кленом, залитым лунным светом, обнаженная девушка смотрела из тени на дом перед собой. Он не был большим и беспорядочным, как тот, что она делила с братом, он был аккуратным и маленьким. Милым. Как кукольный домик, прелестный маленький кукольный домик. Интересно, живут ли в нем куклы?

Если бы они там жили, она бы с ними играла.

Она увидела старую женщину, прижавшуюся лицом к окну. Уродливая старуха с уродливым старым лицом. Старуха пристально смотрела на нее.

Теперь она подошла к другому окну. Она продолжала смотреть. Девушка гадала, видит ли она ее. Старики плохо видели, но эта старая леди, казалось, смотрела прямо на нее.

Теперь она вышла на улицу.

Девушка чувствовала ее запах, и это был кислый, старушечий запах увядшей сирени, ментола и кремов для кожи. Это был запах старости и разрухи, иссушающей жизни, борющейся с чистотой смерти. Не очень приятный запах. Ни живого запаха, ни даже холодного мраморного запаха, которым так наслаждалась девушка.

Склонив голову, девушка понюхала себя.

От нее воняло прогорклой землей, опавшими листьями и дерьмом.

Она провела руками по своей грязной коже. Сначала она коснулась своей маленькой дерзкой груди, гладкого холмика живота, а затем позволила пальцам скользнуть вниз между ног, возбуждаясь от собственного насыщенного, грязного запаха. Пока старушка стояла во внутреннем дворике, глядя в ночь, девушка начала тяжело дышать, почти задыхаясь, скользя своим средним пальцем внутрь и наружу. Во рту у нее было жарко и сладко, хотя изо рта несло зловонием. Она чувствовала, как кровь пульсирует у нее в жилах, как колотится сердце.

Она качала головой из стороны в сторону в плавном, страстном ритме.

Она двигала пальцем все быстрее и быстрее.

Она наблюдала за женщиной.

Чувствовала влажную траву под ногами, мокрые листья.

Это было опьяняюще.

Теперь старуха шла прямо к ней, но медленной и жесткой походкой, как это делают старые люди, потому что их мышцы атрофировались, а кости стали хрупкими.

– Давай, давай, давай, – прошептала девушка сквозь горячее дыхание. – Подойди ближе, и я покажу тебе.

Предполагалось, что девушка устроит переполох, чтобы выманить старушку на улицу, но в этом не было необходимости, потому что старуха была очень любопытной, и она пришла сама. И разве это не прекрасно? Разве это не мило? Разве это не восхитительно? Она вышла прямо через заднюю дверь.

Когда старая леди подошла поближе, прохладный ночной ветер принес запах живых и полнокровных существ, землистый запах мертвецов. Девушка дрожала от нетерпения. Ветер заставил ее соски напрячься еще сильнее. Она позволила себе кончить, содрогаясь от пьяного облегчения.

Старуха была уже близко.

Девушка ждала, стиснув зубы и раздув ноздри.

Облако закрыло лик луны.

Когда лунный свет вернулся, девушки уже не было.

4

Маргарет уже начала задаваться вопросом, что же она делает?

Начала задумываться, не наступило ли время, когда ей придется смириться со своим возрастом и ограничениями, которые он ей навязывает.

У нее не было никаких причин подвергать себя этой бессмыслице просто для того, чтобы исследовать тень, которая, вероятно, была не более чем тенью в лучшем случае, а в худшем, вероятно, одним из соседских детей, играющих в прятки. Она могла бы позвонить Баду. Он был всего в квартале отсюда. Бад пришел бы со своим фонариком. Большим фонариком с длинной ручкой, который он держал в шкафу рядом с коробкой, где хранились его старые полицейские значки и пожелтевшие фотографии его дней в полиции. Бад был бы рад звонку, он всегда хотел приехать и разобраться, потому что это заставило бы его снова почувствовать себя молодым, как полицейский, а не отставным стариком с больной спиной, слабыми коленями и плохим кровообращением, который не раз засыпал перед телевизором с грелкой, включенной на полную мощность, и обжигался, потому что ощущение в его конечностях уже не было таким хорошим.

Забавно, куда жизнь тебя заводит, – подумала она. – Как она обманывает и одурачивает молодостью и хорошим здоровьем, а потом незаметно годы накапливаются, как яблоки под деревом. И ты понимаешь, что ты старый и седой, и понимаешь, что тебя уже достали. Можешь говорить себе забавные маленькие самообольщающиеся вещи, что будто тебе всего лишь столько лет, сколько ты чувствуешь, и жизнь начинается в шестьдесят, но знаешь в глубине души, что это полная чушь. Довольно быстро ты оказываешься в доме престарелых, мочишься, играешь в бинго и надеешься, что твой разум продержится хотя бы столько же, сколько твое тело, в то время, как все эти медсестры называют тебя «сладкой» и «милой», словно ты десятилетняя девочка с косичками и подтяжками, унижают тебя, лишают твоего самоуважения и гордости слой за слоем, устраивают для тебя маленькие вечеринки по случаю дня рождения с тортами и воздушными шариками, все эти грустные, седовласые создания собираются вокруг тебя, пускают слюни в своих маленьких милых шляпках для вечеринок. Вот что дает вам жизнь, с трудом заработанная и хорошо потраченная. Помнишь двоюродную бабушку Эйлин? Она похоронила двух мужей, потеряла мальчика во время Первой Мировой Войны и еще одного из-за эпидемии гриппа в 1917 году, вырастила трех девочек правильно и достойно, и в конце концов оказалась в одном из тех домов в маленькой шляпке с резинкой, впивающейся в пухлую обвисшую шею, со старыми глазами, печальными и потрепанными. Ты помнишь это, Мардж? Помнишь ту вечеринку? Где-то в 66-м или 67-м, когда ты была тридцатилетним ясноглазым ребенком, которому было все равно в божьем мире? Ты сказала ей: «Ух ты, тете Эйлин сегодня девяносто три!» И она посмотрела на тебя с чем-то вроде жалости. «Ничего особенного в этом нет, Марджи. Девяносто три – это не весело. Это ад на земле». А теперь ты идешь в этом направлении, и будь я проклята, если тетя Эйлин не была права.

Маргарет поняла, что снова оказалась в стране грез, и это становилось все труднее.

Возьми себя в руки, старуха. Найди Лизу. Разберись с этим делом. Ты не можешь позвонить Баду, потому что он не может принять свой возраст больше, чем ты. Ты позвонишь, и он приедет топтаться там ночью и подхватит простуду, которая на следующей неделе превратится в грудную простуду, через неделю – в пневмонию, а еще через неделю – в могилу в Хиллсайде.

Нет, она справится сама.

Это займет всего минуту.

Она двинулась к дереву, ветер гнал листья мимо ее ног. Чем больше она смотрела, чем больше напрягала зрение, тем больше ей хотелось затуманить зрение. Возраст. Чертов возраст. Можно было притвориться, что это не так, но притворство не заставило его исчезнуть; она во что-то наступила. Что-то мягкое всего в нескольких футах от дерева. От него исходил резкий запах горячих экскрементов. Не собачье дерьмо, нет, господи, это было человеческое дерьмо, и нельзя было ошибиться в отвратительном, резком запахе.

Это было неправильно.

Все это было так неправильно.

Эта странная тяжесть в груди стала глубже, пустив корни, пульсируя, настойчиво. Ее сердце бешено колотилось. У нее перехватило дыхание.

Сердечный приступ? Не может быть?

Здесь, снаружи? Сейчас? О нет, только не это... Маргарет знала, что дальше идти нельзя. Этого было достаточно. Если это было ее сердце, то ей нужно было проникнуть внутрь и разобраться во всем. Позвони Баду, если понадобится. Позвони Таре. Позвони кому-нибудь. Она уже собиралась повернуться и пойти обратно, когда что-то влажное и теплое брызнуло ей в лицо.

Этот запах.

Черт.

Кто-то швырнул ей дерьмо в лицо.

Напряжение в груди перешло в настоящую боль, когда ее сердце бешено заколотилось, дернулось, снова заколотилось, пропустив два или три удара с тупым, глубоким, опустошающим чувством, которое заставило ее вскрикнуть и схватиться за грудь.

Она услышала звук, похожий на дыхание.

Выше нее, выше... кто-то был на дереве.

Она видела их глаза, неестественно яркие и блестящие.

Маргарет направилась к дому, услышав, как тот, кто был на дереве, спрыгнул вниз и приземлился в траву. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что оно приземлилось на четвереньки. Или что оно следует за ней, бегая по траве, как зверь.

Оно приближалось ближе и ближе.

Исходившая от него сырая вонь фекалий была яркой и мерзкой.

Маргарет вышла во внутренний дворик. Ее окоченевшие пальцы нащупали дверную ручку и дернули ее, когда страх, раскаленный добела и электрический, пронзил ее насквозь. Он был таким острым, что казалось, будто в животе у нее крутится лезвие ножа.

Она, спотыкаясь, вошла в кухню.

Боже милостивый, Боже милостивый на небесах...

Лиза.

Это была Лиза.

Прямо перед ней на полу. Лиза лежала на полу, ее запястья были заклеены за спиной, а лодыжки стянуты веревкой. Связанный боров. Ее рот был заклеен скотчем. Она была грязной, и ее глаза были широко открыты, маниакальный ужас и потрясение были близки к полному безумию.

Вот что увидела Маргарет.

Примерно в это же время она увидела мужчину, стоявшего там.

Он был одет в черный сюртук, высокий и бледный, его глаза были очень темными с хитрым кататоническим взглядом. Он что-то держал в руке. Отрезок цепи. Поводок. И он был соединен с ошейником на горле Лизы.

Маргарет закричала.

Она кричала так, как кричат люди, столкнувшиеся с самой жестокой, нечеловеческой порочностью, какую только может вынести разум.

Позади нее послышался топот.

Девушка вошла на четвереньках. От нее исходила тошнотворная вонь дерьма и мочи. Сидя на корточках, она раскачивалась взад-вперед на корточках. Она была голая, с длинными темными волосами, спутанными от листьев и грязи. На вид она была не старше Лизы. На самом деле, совсем немного моложе. Ее кожа была настолько бескровной, что казалась белой, жуткая бледность подчеркивалась черными полосами на бедрах и груди, а этот круглый живот...

О, только не это, господи, только не это... черт.

Она разрисовала себя собственным дерьмом.

Она сидела там на корточках, хихикая, упиваясь собственной вонью и отталкивающей природой. Глаза у нее были большие, с немигающим, безумным блеском, глаза животного в свете фар: блестящие и дикие. Она потрогала себя между ног, и ее вульва оказалась безволосой, раздутой и гротескно красной. Струйка мочи ударила в линолеум.

– Меня зовут Червь, – сказала девушка. – Ну разве это не прелестное имя? И разве я не очень красивая девушка? Я тебе нравлюсь? Нравлюсь, насколько я хорошенькая, хорошенькая, хорошенькая?

Лиза извивалась на полу.

И девушка по имени Червь издала звериное ворчание.

Маргарет покачала головой, мотая ею из стороны в сторону.

Нет, нет, нет! Она не позволит этому... этому... этому нарушению всего хорошего и достойного, этому унижению, этому осквернению всего, что она знала, любила и почитала... Новая боль пронзила ее грудь, взрываясь, как гроздья бомб. Ее зрение затуманилось. Ее левая рука обмякла и онемела. Вскрикнув и стиснув зубы, она протянула здоровую руку и вытащила из блока на прилавке топорик.