Текст книги "Космаец"

Автор книги: Тихомир Ачимович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

V

Остойича разбудили в тот час, когда сон особенно сладок. Он молча встал, обул тяжелые альпийские башмаки с чужой ноги – они были здорово велики ему. Чувствовался холод, и он зябко поежился. В комнатах немецкой казармы, где партизаны спали прямо на полу, тесно прижавшись друг к другу, было тепло, только крепко пахло потом. Во дворе он чуть не потерял сознание от чистого ночного воздуха. Младен несколько минут стоял неподвижно, глубоко дыша, пока не ощутил, как его пробирает крепкий утренний холодок. Он всегда с гордостью стоял на посту, оберегая спокойный сон товарищей, вот и сейчас он с удовольствием слушал отчаянные крики петухов, которые, доносясь со всех сторон, сливались в какую-то задорную симфонию. И в эти долгие часы, когда каждая минута длится целую вечность, он тонул в воспоминаниях о прошлом, мысленно возвращался домой, на Романию, думал о матери: «Что она сейчас делает? Наверное, уже проснулась и топит печь… Вот бы хорошо сейчас прислониться к теплой печи, обнять ее холодными закоченевшими руками». И он прячет руки под полы широкой куртки, снятой с пленного льотичевца, поглубже натягивает шайкачу на уши и топает ногами, как новичок в коло. Перед самым рассветом месяц скрылся за далеким горбатым горизонтом, но остался его раскаленный след, и стала видна широкая равнина.

Днем еще пригревало солнце, подсушивало землю, поднимало легкий парок, а ночью светил месяц, подмораживало, и все вокруг одевалось в холодные белые одежды инея. Осенние ночи в долине Колубары всегда холодны. Уже в половине сентября выпадает иней, который сушит листву на деревьях и губит овощи. Мокрая трава пожухла и подмерзла, она похрустывает под ногами часового, как обуглившаяся бумага. В такт шагов Остойича где-то в горах, голубевших в тумане рассвета, ухали взрывы гранат. Непрерывно строчил пулемет. Младен давно привык к этой музыке и, почти не обращая на нее внимания, шагал взад и вперед, прижимая локтем автомат и задумчиво глядя, как над городком собираются и ползут по небу серые клубы дыма. Запах печеного хлеба и жареного картофеля, доносившийся из-за реки, дразнил его, щекотал пустой желудок, так что он даже не заметил, как из-за горбатых холмов показалось солнце.

Сменившись с поста, он долго сидел на ступеньках казармы и грелся на солнышке, не сводя глаз с неба. Каждый раз, услышав отдаленный рокот самолета, он выбегал за ворота, а когда гудение удалялось, опять возвращался на ступеньки, где рядом с его сумкой лежал автомат. Если наблюдать со стороны, можно было сразу заметить, что Остойич больше всех ожидает прилета русских самолетов. Он был напряжен, взволнован, вроде даже похудел со вчерашнего дня. Белки глаз покрылись тонкой сетью красных жилок, а под большими круглыми глазами появились синяки. Легкий осенний ветерок, налетавший с поля, забирался под широкую куртку и уже начал холодить тело. Под теплыми лучами солнца быстро таял иней, на ветках деревьев и на желтоватой выжженной траве блистали капли воды. Измученный долгим ожиданием, Остойич не заметил, как сомкнулись веки и голова упала на грудь. Он спал, сидя на ступеньках, крепко сжимая ремень автомата. И ему снилось то, о чем он думал в последние дни. Его не разбудил даже рев самолетов, которые, как ласточки, опускались на широкое поле аэродрома.

– Эй, Младен… ты жив? – на его плечо опустилась тяжелая рука пулеметчика. – И как это ты можешь сейчас спать? – Остойич вскочил, протер глаза и, увидев самолет, бегущий через поле, чуть было не заплакал. – Возьми свою сумку с патронами, – напомнил Звонара, – не забудь, смотри. Наши ушли разгружать самолеты. Ну, пошли.

– Я готов, – сердито огрызнулся Остойич, держа сумку в руках. – Я только твоего приказа и дожидался.

Звонара с усмешкой взглянул на него, взвалил пулемет на плечо, держа его за ствол, и, покачиваясь на длинных ногах, в длинной немецкой шинели ниже колен, перепоясанный черным ремнем, скрылся за утлом здания и через минуту оказался на открытом поле. Со всех сторон слышались крики партизан. Самолеты не успевали заглушить моторы, как их окружали солдаты. Бежали за ними следом, точно это были простые крестьянские телеги. Космаец видел, как открывались козырьки на кабинах самолетов, из них показывались люди, которые тут же терялись в толпе партизан, как соломинка, попавшая в водоворот.

– Космаец! – крикнул подскакавший на коне командир батальона. – Возьми несколько человек и очисти аэродром. Поставь часовых… покалечатся люди под самолетами.

– Товарищ поручник, я боюсь, что сейчас это уже невозможно сделать.

– Все возможно, – отрезал комбат и поскакал дальше.

– «Все возможно», – повторил Космаец и поискал глазами, нет ли поблизости кого-нибудь из политруков или взводных. Никого не найдя, он попытался сам оттеснить бойцов и очистить поле, но никто не обращал внимания на его крики. Партизаны сбились около самолетов в тугой клубок, его и пулей не прошибешь.

– Освободите поле, – кричал он, но голоса не было слышно, тогда он выхватил пистолет и дал несколько выстрелов в воздух. Шум затих. Все обернулись к Космайцу, только несколько человек с перепугу бросились на землю.

– Приказываю немедленно очистить аэродром, – крикнул Космаец тоном, не допускающим возражений, не убирая на всякий случай пистолета.

Из толпы вышли несколько бойцов постарше, они недовольно направились к казармам, за ними стали расходиться остальные.

– Влада, – увидев Штефека, окликнул Космаец, – собери свой взвод и поставь у самолетов часовых.

– Понятно, товарищ потпоручник.

– На аэродром никого не пускайте.

– Ты видел, какие парни? – спросил взводный Космайца и кивнул головой в сторону самолетов. – Наши-то черти чуть без штанов их не оставили.

– Да ну? – изумился потпоручник. – Как же это?

– Набросились на них все сразу, звездочки у летчиков на память поснимали, пуговицы пообрывали. Эх, жалко я опоздал, ничего мне не досталось. Если бы ты видел, какие у них звезды…

– Хорошо, потом увидим, сейчас давай расставляй скорей посты, – приказал Космаец и отправился искать Павловича, чтобы получить от него распоряжение на выгрузку самолетов.

У белого домика, выкрашенного белыми и черными квадратами, он увидел Катицу. Она шла к нему, протянув руку, в ней было что-то зажато. Солнечные лучи падали на ее лицо, которое, казалось, и без того светилось. В глазах застыла улыбка, она не исчезала и не переходила в смех.

– Раде, знаешь, а русские совсем такие же, как и мы, – сообщила Катица.

– Неужели? А я думал, они совсем не такие.

– А может быть, и не такие.

– А рога у них есть?

– Я позабыла спросить, – девушка рассмеялась.

– Надо бы, а то в деревне крестьянам придется объяснять.

Оба весело захохотали.

– Таких красивых ребят и с рогами полюбить можно, – прищурив один глаз, ответила Катица.

– О, а я и не знал, – ревниво заметил Космаец.

– Я познакомилась с одним. У него такие чудесные глаза…

– Вот и хорошо, – уже пытаясь скрыть свою ревность, оборвал ее Космаец. – Об этом ты мне расскажешь в другой раз, а сейчас мне надо разыскать Павловича.

– Погоди, комбат сейчас занят. – Катица показала рукой на домик, где собирались летчики. – Он там с русскими… Взгляни, что мне подарил этот русский.

Катица придвинулась к нему и осторожно разжала ладонь, как ребенок, который боится упустить бабочку. Солнечный луч упал на эмаль красной звезды и отразился в ней, как в зеркале.

– Звезда, видишь какая красивая! Как светится… Осторожнее, смотри не урони, – предупредила она, когда Космаец протянул руку, чтобы потрогать звезду. Она дрожала над ней, словно это был золотой кубок, до краев наполненный счастьем.

– Да. Эх, эту звезду можно как орден носить, – он долго рассматривал ее и прикладывал то к груди, то к шайкаче.

– Нравится?

Космаец усмехнулся.

– Еще спрашиваешь.

– Если нравится, возьми.

– А не жалко?

– Для тебя? И тебе не стыдно?

– Надо бы взять, чтобы она тебе не напоминала об этом блондине, – загадочно поглядел на Катицу Космаец.

– Ах так? Тогда я оставлю ее себе, пусть напоминает, – Катица ловко выхватила звездочку из руки Космайца. – Я сама буду ее носить. Пусть мне все завидуют.

Катица отпорола с шайкачи свою звезду и прикрепила вместо нее эмалевую, подаренную русским. В звездочке отражались тысячи солнечных лучей. Катица побежала в роту. Космаец проводил ее взглядом и, вспомнив, куда шел, увидел вереницу телег, тянувшуюся к самолетам. Над полем пролетела стайка воробьев, они опустились так низко, что почти касались земли крыльями. На траве блестела липкая солнечная паутина. Свежий ветерок гнал по долине рыжие листья, рвал паутину, которая блестела, как серебро.

Разгрузка самолетов, которую поручили второй роте, шла непредвиденно медленно. Большинство бойцов впервые в жизни видели так близко «железных птиц» и больше разглядывали их, чем работали. Кроме того, сначала пришлось грузы опускать из самолетов на землю, потом переносили раненых с телег в самолеты, а уже затем нагружали телеги.

В последних боях было много тяжелораненых. Их отправляли на лечение в Советский Союз.

– Сейчас я завидую этим несчастным, – печально глядя на худые обросшие лица, сказал Остойич. – Черт побери, они увидят Россию.

– Не мели глупостей, – прикрикнул на него Звонара. – Заслужишь – после войны поедешь учиться в Россию. Помнишь, что нам рассказывал товарищ Ристич. Взвали этот ящик мне на спину…

– Тяжелый, давай я помогу.

– Мал еще. Кишка тонка.

– И не воображай, – обиделся Младен. – Ты думаешь я?..

– Поднимай, поднимай. В другое время ты еще гонял бы с ребятами по улицам да скакал верхом на палке.

– Конечно. Послушайте вы его: «Скакал бы верхом на палке». Попал пальцем в небо. Я и до партизан не скакал…

– А что, на свиньях ездили?

– Всяко бывало, – Младен весело засмеялся. – До восьми лет мы ездили верхом на свиньях, а потом на козлах… Иногда даже соревнования устраивали. И только тогда это дело бросили, когда нас прозвали «козлиной гвардией». От тятьки тоже иной раз влетало.

Разгруженные самолеты застилали циновками и укладывали на них раненых, которые едва слышно стонали сквозь стиснутые зубы. Перебитые руки и ноги, сломанные ребра, простреленные головы. Сквозь тонкие слои бинтов проступала запекшаяся кровь, у некоторых раны уже гноились. Когда-то это был цвет партизанской армии, они вынесли на своих плечах все тяготы семи вражеских наступлений, а сейчас лежали неподвижно, молчаливые и озабоченные. Они предпочли бы оставаться в строю. Даже путешествие в далекую дорогую страну не радовало их, хотя они всю жизнь мечтали хоть глазком взглянуть на нее. Они даже не слушали, как бойцы на прощание говорили им: «Передайте от нас привет матушке России». Их безразличные взгляды блуждали под потолком самолета.

Когда все было кончено, Звонара собрался выйти, но один из раненых придержал его за край шинели и попросил глоток воды.

– Подождите минутку, – Звонара выскочил из самолета и через минуту вернулся с фляжкой в руках.

Пока раненый пил большими жадными глотками, Звонара рассматривал самолет, за работой он так и не успел ничего разглядеть. В самом дальнем углу он заметил что-то подозрительное. В проходе, между рядами раненых, циновка странно завернулась, и Звонара пошел поправить ее. Он хотел расправить ее башмаком, но почувствовал под ногой тело человека. Звонара отшатнулся. Не может быть, чтобы раненого положили так неудобно. Он поднял циновку и с изумлением увидел Остойича.

– Ты что тут делаешь, проходимец этакий? – спросил Звонара и потянул его за плечо.

Остойич смутился, попытался снова спрятаться под циновку.

– Вылезай отсюда, бродяга.

– Я думал, меня никто не заметит, – со слезами в голосе пробормотал Младен. – Я бы завтра же и вернулся. И сам бы посмотрел Россию и вам рассказал.

– Ну ты, сопляк, не срамись. Вылезай-ка. – Звонара схватил его за плечи и толкнул к двери.

– Эх, жизнь, жизнь, – тяжело вздохнул мальчишка. Он сказал это, как старик, который с тоской вспоминает прошлое и без надежды смотрит в будущее.

VI

После двух дней отдыха и работы на аэродроме пролетерский батальон опять готовился к маршу. На его место пригнали две рабочие тыловые роты, сформированные из недичевцев и деревенских белобилетников, которых не принимала в свой состав ни одна часть. Только начальство (в большинстве своем это были инвалиды войны) имело настоящее оружие, а все остальные были «вооружены» лопатами, пилами, топорами и мотыгами. Едва успев разместиться в казармах, они начали снимать колючую проволоку, засыпать окопы и разрушать дзоты. Они были так заняты своим делом, что даже не заметили, куда ушел батальон. Только командиры и комиссары, руководители тыловиков, многие еще с повязками на головах, с руками на перевязи, долго стояли у ворот и с печалью смотрели вслед пролетерам, которые, как тени, исчезали в голубоватой дали.

Батальон уходил на северо-восток по узкой, в рытвинах дороге, вспаханной гусеницами немецких танков, она как змея извивалась вдоль низкого берега Тури́и. По обе стороны дороги стояли сады, и люди шли как поезд сквозь дебаркадер. Села на равнинах вдоль реки тянулись на десяток километров, часто было трудно определить границу между ними. Дома лепились еще теснее, чем в горах. Здесь многое напоминало мирную жизнь. Все реже встречались пожарища. На лугах мирно пасся скот. На выгонах детвора играла в чижика и в мяч. Они даже не обращали внимания на солдат, словно им уже надоело смотреть, как проходят войска. У отворенных ворот стояли молодые крестьянки, засунув руки под пестрые фартуки, жадно смотрели на парней, так глядят на ярмарке вдовушки, высматривая для себя подходящего жениха. Большинство их было в трауре. На многих домах трепетали черные флажки, это напоминало бойцам, что идет война.

Вдали сквозь осенний голубоватый туман уже виднелась растянувшаяся на несколько километров гряда Космая, шершавая и горбатая, как хребет тощего коня. То, о чем Космаец мечтал, было теперь перед ним там, в этих голубых горах, пересеченных глубокими ущельями и словно утыканных скалами, которые поднимались, как холмики на кладбище. Он был исполнен надежды и верил, что уже на рассвете остановит своего коня у родного дома и обнимет старую мать. Он не хотел думать о том, что она может умереть, верил, что она жива, как верил в ту встречу, которой не суждено было сбыться, потому что война полна всяких неожиданностей.

Космаец, посланный в авангард батальона со своей ротой автоматчиков, ехал впереди на черной тонконогой кобыле. Он стремился вперед, хотел вырваться из медленно движущейся колонны. И хотя он видел, что бойцы с шага переходят на бег, чтобы не отстать от него, он не придерживал коня до тех пор, пока на окраине небольшой деревни навстречу роте не вышли несколько вооруженных людей в крестьянской одежде.

– Смерть фашизму! – приветствовал Космайца коренастый партизан средних лет с длинными крестьянскими усами. На нем был старый суконный гунь, расшитый шнурками, на груди, как автомат, висел короткий кавалерийский карабин.

– Свобода народу! – ответил Космаец и остановил коня, оглядываясь, идет ли рота.

– Вы, товарищ, из группы пролетеров? – спросил его незнакомец.

– А что, если нет? – вопросом на вопрос отозвался комроты.

– Тогда можете ехать дальше, – не сводя глаз с русского автомата, висевшего на груди у Космайца, разрешил усач и поинтересовался: – Это у вас, верно, русский автомат?

– Да. Русский.

– Ого. Смотри-ка, какой у него магазин. В него поместится больше патронов, чем найдется во всей нашей роте, – усатый усмехнулся и придвинулся к Космайцу. – Ради бога, товарищ, покажи нам эту игрушку.

– Вы хотите меня разоружить?

– Да нет, что ты. Давай меняться. Я тебе дам в придачу еще голландский пулемет, – усатый взял автомат из рук Космайца, поднес его к губам и поцеловал. – Целую твои руки, дорогая моя Россия. Этим ты вызволяешь нас из беды.

Усатого окружили товарищи, десяток рук потянулся к нему. Каждому хотелось хотя бы потрогать автомат.

– Ну, герой, как ты решил, будем меняться? – улыбаясь большими зелеными глазами, спрашивал усач. – Я даю тебе кавалерийский карабин, который бьет без промаха в яблочко, да еще пулемет в придачу. Не будь скрягой.

– Переходите в нашу бригаду, тогда и…

– Нам дан приказ влиться в Первую пролетерскую дивизию. Мы ее ждем вот уже второй день.

– Дождались. Мы авангард.

– Ей-богу?.. Смотрите, товарищи, как бойцы вооружены. У всех автоматы, – усача все восхищало. – И у всех на звездах серп и молот. Ей-богу, это настоящие пролетеры.

– А вы откуда? – спросил Космаец, получив назад свой автомат.

– А мы, товарищ, Космайский партизанский отряд.

– Космайцы? Из Селишта у вас никого нет?

– Тут никого нет, а в отряде много.

– Петровича Михаила никто не знает?

– Драгана ихнего хорошо знаем… Мы с ним как раз вчера схлестнулись.

– Ушел от нас, сволочь, – хмуро сказал один из партизан.

– А ты, парень, откуда знаешь Петровича? – подозрительно опросил усатый.

– Как же не знать, он мне отец.

– Отец? – удивленно спросило несколько голосов.

– Погоди, погоди, да разве ты жив? Бедный старик, схоронил тебя еще два года назад и памятник поставил… Только братец твой всю семью опозорил.

Космайцу неприятно было слушать разговоры о брате, он стоял, терзаемый внутренними муками, и, как на суде, с тяжестью на душе выслушивал приговор, который выносили его брату земляки. Поэтому он обрадовался приближению командира батальона и воспользовался случаем, чтобы перевести разговор.

– Вон командир батальона, поручник Павлович, вы с ним можете решить вопрос, куда явиться, – сказал Космаец усатому.

Командир был в сероватой русской шинели. На шее у него висел бинокль, перетянутый портупеей с револьвером, он походил на кадрового офицера. Высокий, стройный, он гордо сидел в седле, и лицо, и вся его фигура дышали жизнью.

– Ну, ты уже встретился со своими космайцами? – подскакав ближе и поздоровавшись с незнакомцами, спросил поручник Космайца и повернулся к усатому, которого он, вероятно, принял за командира местного отряда. – Вы командир партизан?

– Да, я, – ответил тот, вытягиваясь по-солдатски.

– Очень хорошо. – Павлович протянул ему руку, они поздоровались. – А я командир Первого пролетерского батальона… Я получил телеграмму из бригады, распределить вас сразу же, как мы встретимся. В моем батальоне остается только один взвод, остальные переходят в распоряжение бригады. Вы назначены политкомиссаром в наш батальон.

– Политкомиссаром? – удивился усатый. – Почему мне оказана такая честь?.. Нет, брат, это невероятно – политкомиссаром в пролетерский батальон.

– На войне невероятно только одно – за день победить врага, – заметил поручник и продолжал: – Одно отделение с санитаркой передайте в роту товарищу Космайцу, да найдите дельного парня ему в заместители.

– Для этого подойдет Си́мич – командир взвода разведки. – Усатый обернулся и подозвал одного из тех партизан, что вместе с ним подошли к Космайцу: – Давай, Симич, переходи к пролетерам.

Перед Космайцем стоял круглощекий юноша среднего роста с озорными глазами, поблескивающими из-под густых пшеничных бровей. Одет он был в недичевский мундир и крестьянские опанки. На желтом ремне висел длинный маузер в деревянной кобуре, за тот же пояс были заткнуты, как кинжалы, две немецкие гранаты с деревянными рукоятками.

– Пойду к вам в заместители, если обещаете дать мне русский автомат, – упрямо заявил Симич и, увидев на рукавах куртки Космайца звезды, спросил: – Вы в чине потпоручника? Автомат гарантируете, товарищ потпоручник?

– Два получишь, если хватит сил носить. Не такие уже мы бедные, чтобы не могли вооружить заместителя командира роты, – пошутил Космаец.

– У вас их так много?

– Для тебя найдем.

За деревней, на обочине канавы, отдыхала рота. Вместе с пролетерами сидели местные партизаны, большинство их – в крестьянских гунях, опанках, а некоторые даже в соломенных шляпах. Встретились они так, словно были знакомы уже не один год, рассказывали друг другу о боях и дружно уничтожали хлеб с салом. Кое-кто, запрокинув голову, опорожнял содержимое солдатских фляжек. На поваленном телеграфном столбе, лежавшем у дороги, Космаец увидел смуглую молодую девушку в черном городском костюме, перетянутом ремнем. На узкие худые плечи и на спину падали черные густые волосы, мягко обрамлявшие тонкое продолговатое лицо. Верхняя губа с одной стороны была чуть-чуть приподнята, открывая золотой зуб, от этого казалось, что девушка презрительно улыбается. На ногах у нее были дырявые туфли, сквозь дыры выглядывали посиневшие пальцы. Через плечо висела плотно набитая сумка от немецкого противогаза. Держа в одной руке круглое зеркальце, другой она разглаживала невидимые морщины на высоком лбу. Ни лицом, ни одеждой девушка не напоминала партизанок, которые прошли кровавыми дорогами войны.

– Де́санка, ты с первым отделением переходишь в роту к пролетерам, – увидев девушку, приказал Симич.

– Не «ты», а «вы», товарищ взводный, – возразила девушка и прищурившись взглянула на него.

– Во-первых, не «товарищ взводный», а «товарищ заместитель командира роты», а во-вторых, запомни, что все партизаны равны, и позабудь свое городское «вы».

– С каких это пор партизаны уничтожили культуру? – поинтересовалась Десанка, неторопливо встала, поправила юбку и спрятала зеркало в карман жакета.

– Побереги свою культуру для университета.

Десанка улыбнулась и бросила кокетливый взгляд на Космайца.

– Как вы думаете, товарищ, нужна партизанам культура?

– Она нужна партизанам так же, как тебе хорошая палка, – ответил Космаец в тон вопросу.

– Товарищ Симич, скажите своему товарищу, что он мне очень нравится, – усмехнулась Десанка. – Готова дожидаться ответа до конца войны.

Десанка вскинула голову и тряхнула волосами. Смеясь, она исчезла среди бойцов, оставляя за собой тень чудесной красоты, которая делает людей лучше и веселее.

– Модернизованная партизанка, – про себя сказал Космаец.

Симич проглотил комок, застрявший у него в горле, и тайком вздохнул.

– Студентка Белградского университета, – объяснил он и спросил: – Видели вы когда-нибудь необъезженного скакуна? Поймаешь его арканом, а в телегу никак не впряжешь. Семь потов сойдет, пока его взнуздаешь, а уж зато, когда запряжешь, гони вовсю. Будет тянуть, пока не упадет… Вот и Десанка такая. Запрячь ее трудно, но поверьте мне, хорошо будет тянуть.

– Она небось избалованная.

– Конечно. Отец у нее до войны железом торговал, а сейчас снабжает немецкую армию сербским хлебом.

– Подумать только! Зачем же она пришла в партизаны?

– Романтика, товарищ потпоручник… Первые дни не хотела спать вместе с бойцами на соломе. Видел, в каких туфлях ходит?

– Жаль, что ее нельзя перевести через Романию да в Дрину окунуть.

Где-то далеко началась стрельба. Бойцы без приказа ускорили шаг. Интуиция гнала их вперед. Они не чувствовали усталости. Было время обеда. Осеннее солнце перевалило половину неба и склонялось к закату. Тени деревьев вытягивались, становились длинными и уродливыми. Из-за Космая поднимались белые облака, обещавшие дождь. По дороге встретили несколько телег, на которых сидели и лежали раненые партизаны. Они рассказали, что освобожден Аранджеловац и сейчас немцы пробиваются к Белграду, а они сами из бригады, которая ведет оборонительные бои на Зворнице.

– Это Шумадийская бригада, – объяснил Симич. – У меня там брат комиссар батальона. И я целый год воевал вместе с шумадийцами, а потом поссорился с братом и перешел сюда, к космайцам.

Отделение, переведенное в роту из космайского отряда, сейчас же распределили по взводам, а старшину, дельного, серьезного парня, в прошлом гимназиста, назначили политруком в третий взвод вместо Катицы Бабич, которая получила повышение и стала заместителем комиссара Стевы. Распоряжения о перемещениях приходили на марше, и все делалось на ходу. Бойцы даже иногда не успевали понять, что происходит. Только ротный связной Шустер, который метался на своей кляче и привозил в роту новости, не мог примириться со своим положением. Он мечтал с пулеметом идти перед ротой, а получилось так, что он, по существу, не участвовал ни в одном бою. Особенно это тяготило его после смерти Любицы, и сейчас он был рад, что подвернулся случай попросить Космайца передать ему пулемет того товарища, которого назначили политруком взвода.

– Хочешь пулемет? – переспросил Космаец.

– Конечно, товарищ потпоручник, а то мне своим ребятам и в глаза стыдно взглянуть. Все они дерутся, как черти, а что я делаю?

– У пулеметчика нет коня, – пошутил Стева, оказавшийся рядом.

– А я, товарищ комиссар, не для того пошел в партизаны, чтобы на коне ездить, – сердито ответил связной. – Разрешите мне принять пулемет… Сами знаете, что я должен отомстить швабам.

– Я ни за что бы тебя не отпустил, но раз тебе надо отомстить, – вздохнул Космаец. – Иди к командиру первого взвода. Только гляди, не осрамись.

– Вот увидите, не последний день воюем, – Шустера словно снесло ветром, он побежал искать Штефека.

– Люблю ребят, которые рвутся в бой, – глядя ему вслед, заметил Стева.

Они долго шли молча, погрузившись каждый в свои мысли и тайком поглядывая на хмурившееся небо. Космай уже растаял в волнах сероватого тумана, а солнце спряталось за край облака. Горизонт сузился и стал расплываться в тумане осенних сумерек. Рощицы нахмурились, и поля, лишившись света солнца, навевали печаль. Колонна все чаще останавливалась. Пальба, начавшаяся час назад, разгоралась все сильнее. По грязной дороге туда и обратно скакали связные с винтовками в руках. Все чаще встречались телеги, переполненные ранеными. За облаками гудели невидимые самолеты.

После двух дней мирной жизни война опять вступала в свои права.