Текст книги "Космаец"

Автор книги: Тихомир Ачимович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Раде? Ты разве не слышал, я тебе крикнула, чтобы ты подождал, пока я перейду? – Катица легко, как коза, запрыгала по скользкой доске и схватила его за руки. – Как же мы теперь разойдемся?

– Как те два барана, что встретились посреди реки на доске и оба утонули, – держа ее под мышки, ответил Космаец и спросил: – Ты куда идешь?

– Я дежурная, иду развести часовых в первом взводе.

– Время еще есть, часовой только что заступил.

Они чувствовали, что уже погружаются в воду. Держась за руки, как дети, они смотрели друг другу в глаза и улыбались от счастья. Катица все время натягивала на плечи зеленую трофейную накидку, ежилась.

– Тебе холодно? – спросил ее Космаец.

– Нет, это я так…

– Может, тебе жарко?

Она улыбнулась и кивнула головой.

– Когда я с тобой, мне всегда как-то не то чтобы жарко, а… Посмотри в воду, видишь наши тени?.. Рыбаки говорят, когда твоя тень видна в воде, смерти не бойся… Ты не боишься?

– Я еще ни разу не встречал человека, который не боялся бы смерти, – ответил он. – Да только живые живут надеждой, что переплывут этот океан смерти. И я тоже.

– И я… Какая тихая ночь.

Где-то вдали раздался раскат грома, глухой и короткий, словно оборвалась толстая струна на басе и ударила по деревянному футляру.

– Не может быть, чтобы это был гром. Поздняя осень.

– На гром не похоже, – прислушавшись, произнес Космаец. – Это орудия. И я уверен, что это русские.

– Они еще далеко, разве услышишь.

– Можно услышать. Не дальше ста километров… Хочешь, я подожду здесь, пока ты разведешь часовых?

– Иди спать, – она провела ладонью по его бровям, – только перенеси меня на ту сторону. Ладно?

– Я подожду тебя, – опустив ее на землю, решил Космаец. – Ты только поскорее.

Катица улыбнулась и, как мотылек, полетела к дому, где уже спали бойцы. В тесной комнате было душно, пахло мокрой одеждой и прелой соломой. На подоконнике горела сальная коптилка. Косые длинные тени скользили по стенам, падали на усталые лица бойцов, дрожали на законченном потолке. Швабич не мог уснуть, вертелся, как на угольях. Всякий шорох заставлял его вздрагивать, ему казалось, что сейчас кто-нибудь войдет, направит на него пистолет, заставит встать и поведет куда-то из теплой комнаты, от жарко натопленной печи.

– Младен, а Младен, – толкнул он Остойича в бок, – дай мне закурить.

– Ты ведь раньше не курил.

– Не курил, а сейчас вот захотелось.

– И я дома тоже не курил, – Остойич повернулся на спину, долго не мог нащупать карман и наконец вытащил кисет. – У тебя рука болит, сейчас я сам тебе цигарку сверну… Ты слышал, говорят, русские близко?

– Говорят, я не знаю.

– Снял бы ты, парень, куртку да просушил. А так совсем простудишься, – напомнил Остойич, увидев, что Швабич не раздевался. – Печка хорошо горит, до утра все просохнет.

Швабич повернулся к нему спиной, затянулся и почувствовал, как что-то горячее, будто раскаленное железо, хлынуло в горло и опалило грудь. Он закашлялся, из глаз потекли слезы.

– Эх, тоже мне курильщик.

Иоца плюнул на окурок и вздохнул. Не хотелось ни спать, ни жить. Болела раненая рука, а еще больше болело что-то в груди. Он ощущал, что над его головой собираются черные тучи. Вчера Дачич снова напомнил ему, что он плохо действует – за неделю не убил ни одного командира или комиссара.

– Я стрелял в него, да промазал, – соврал Иоца.

– Промазал?.. Врешь, сука.

– Клянусь тебе, не лгу.

– А, хорошо, теперь ты у меня вот где сидишь. – Джока сжал кулак и сунул ему под нос. – Все равно стрелял, а попал или промазал, это не так уж важно… Знаешь, моя очередь идти на пост, ты пойди за меня. Договорились?

– Я позавчера за тебя стоял.

– И сегодня постоишь… Я напишу домой, пусть мой старик даст за это твоему отцу мерку жита. Ты видел когда-нибудь, чтобы так легко зарабатывали мерку жита?

Иоца вздохнул и с трудом проглотил слюну.

– Не надо мне твоего жита.

– Посмотрите вы на него, – Дачич многозначительно усмехнулся. – А вот эта твоя мерка на плечах еще пригодится тебе, а?.. Смотри, Иоца, не рискуй головой. Они тебе никогда не простят… Если Космаец узнает, что ты стрелял в него. – Дачич подмигнул и провел рукой вокруг шеи.

– Я не стрелял, не стрелял, – Иоца в отчаянии схватился за голову.

– Может, и в четниках ты не был?.. Ну, ладно, иди, отдыхай. Заступишь на пост во вторую смену. Ты хороший парень, из тебя выйдет большой человек…

Швабич уронил голову и тяжело вздохнул.

На дереве забил крыльями и запел петух, ему ответил другой по соседству, и, как команда по партизанской колонне, по селу пронеслась первая песня утренних петухов.

II

Ночи были длинные, похожие одна на другую: темные, дождливые и тревожные, сотканные из вечных опасностей, страха и угрозы. Петрович покачивался в седле и, закинув голову, смотрел в пасмурное осеннее небо, с которого капало на мокрую землю. Все время на него давила гнетущая тяжесть – впереди его ожидало то же, что оставалось позади, – смерть.

Он считал дни, как заключенный, и все они сливались в какой-то хмурый туман, из которого уже невозможно было спасти его пропащую голову. Он стремился спрятаться от людей. После поражения под Валевом исчезла последняя надежда. Ее остатки словно тонули в следах его усталых ног, таяли, как тает снег под горячими лучами весеннего солнца. Он едва слышал позади себя топот башмаков. Смешавшись с остатками его отряда, шли человек пятьдесят немцев; недичевцы и десяток льотичевцев тоже присоединились к нему безо всякого приказа. Когда-то ему было приятно сознавать, что ему подчиняются эти прожженные негодяи, что перед ним тянутся офицеры Недича, которые получили звание еще в королевской армии. Теперь все это ему было противно. Со своим отрядом он мог бы незаметно пробраться на Космай, а там с богом… Они тащились по незнакомым пустым полям, пробирались сквозь густые леса, вязли в грязи и переплывали холодные реки, пока не наткнулись на небольшую деревушку, затерявшуюся в густом лесу, ту самую деревушку, где уже третий час спал первый пролетерский батальон и другие части бригады.

– Здесь устроим дневку, – сонно проговорил один из недичевских офицеров, который ехал рядом с Петровичем, увидев на рассвете крайние дома деревушки. – Что думает господин майор?

– Я после завтрака со своей бригадой направлюсь на Космай, – ответил Драган, – а вы как хотите. Нечего вам держаться за хвост.

– Пардон, господин майор, но с вашей стороны свинство так разговаривать со своими братьями.

– С каких это пор жандарм и четник стали братьями? – Петрович ухмыльнулся в свою запутанную темную бороду.

– С тех пор как у нас одна беда… Знаете, господин майор, я тоже думаю, что надо бы нам отвязаться от этих немецких свиней, – предложил недичевец. – Без них нас в деревнях принимают охотно, а эти негодяи…

– Погоди, – оборвал его Петрович. – Лучше болтай поменьше и пошли в деревню разведку.

– Извиняюсь, господин майор, но лучше вы пошлите на разведку своих, – прервал его жандармский офицер. – Знаю я своих негодяев, стоит им попасть в деревню, они сразу же бегут куда глаза глядят.

– Самое страшное поражение, когда командир перестает верить в своих солдат.

– Я, господин Петрович, перестал в них верить точно так же, как и вы.

– Я своим верю.

– А почему же вы вчера двоих расстреляли?

– Смотри, чтобы я и тебя не расстрелял.

– Это мы еще посмотрим, кто кого, – недичевец забарабанил пальцами по кобуре маузера.

– Угрожать вздумал? Катись, сволочь, с глаз моих долой, – гаркнул Петрович.

– Братья, не дурите, – вмешался пожилой человек в мундире старой армии – льотичевский офицер. – Разве без того мало бьют нас эти дикари, а тут мы еще друг с другом драться начнем.

– Я тебе приказываю именем короля! – еще громче заорал Петрович, выхватил парабеллум и наставил его на недичевца. – Забирай своих белобилетников и убирайся, не мозоль мне глаза.

– Господин майор, да куда же я денусь, вы меня прямо в пасть к партизанам гоните, – заохал офицер.

– Свет широк… Ты слышал, что я тебе приказал?

– Пожалуйста, я выполню ваш приказ, но погоди, пес косматый, мы еще с тобой встретимся. – Недичевец повернул коня, хотел двинуться вперед, но в этот момент раздался выстрел, и он, как мешок отрубей, вывалился из седла. На дороге послышались крики, ругань. В деревне залаяли собаки. Немцы подняли винтовки и выстрелили в воздух, они хотели этим успокоить четников и жандармов, но только усилили переполох.

Выстрелы отдались в лесу и докатились до деревни, где стояли партизаны. Швабич похолодел от ужаса, увидев, как сквозь мутные облака пролетело несколько трассирующих пуль. Выстрелы лишили его силы, и он оперся о дерево, чтобы не свалиться на землю. Не помня себя от страха, он нажал на спуск автомата и наугад дал очередь в темноту. И тут же ему ответили сотня винтовок и несколько пулеметов. Пули, как первые утренние гости, застучали по дранке крыш, посыпались разбитые стекла, закричали женщины, заплакали дети.

Сонные партизаны выбежали во дворы и без команды спрятались в укрытия – приготовились к бою.

Пули свистели, пробивались сквозь листву и тупо ударялись в стволы, отламывая крошки коры и веточки.

Понемногу светало. Из облака темноты выступали желтые островки леса, поднимающегося над болотистой равниной, зеленые лужки, пересеченные широкими болотами, которые белели, как пятна снега, забытого солнцем на горных вершинах. Не ища тропинок, партизаны двинулись по болоту, проваливаясь по колено и оставляя за собой мокрые следы. Через сливовые сады они выбрались на открытое поле. Разгоралась румяная заря. На горизонте виднелись черные фигуры врагов, они перебегали и занимали места в стрелковой цепи, подбирались все ближе и ближе, готовясь к нападению.

– Товарищ Космаец, командир батальона приказал вам приготовиться к атаке, – сообщил ротному курьер из штаба.

– Скажи ему, что мы готовы, – ответил Космаец и сообщил приказ командира по цепи.

– Какая там еще атака, – заволновался Стева, – мы ведь даже не знаем, сколько их. Можем впросак попасть.

– С каких это пор ты, Стева, стал такой… осторожный?

– С тех пор как я отвечаю за твою жизнь, – сердито огрызнулся комиссар.

– Везет мне, что кроме меня еще есть кому отвечать… Звонара, смотри, вон за тем кустом пулемет, дай-ка по нему очередь… Значит, Стева, и ты отвечаешь за мою голову?.. Молодец, Звонара… Слышишь, как стреляют эти бандиты? Два-три выстрела – и замолчали, боеприпасы экономят, как мы раньше, помнишь?.. Штефек, твой взвод готов к атаке?

Дуэль нарастала. Вслед за пулеметами затрещали автоматы, зачастили винтовки, словно лопалась кукуруза на раскаленной жаровне, над лужами повисли нити трассирующих пуль.

– Звонара, ты почему не стреляешь, чтоб тебя черт побрал? – заорал Космаец, увидев, что группки врагов под прикрытием своих пулеметов начали перебежку.

– Ничего, пусть подойдут поближе, – не спуская глаз с прицела, степенно ответил Звонара.

– Я вот этого долговязого пулеметчика караулю. Погоди, я с тебя сапоги сниму. Я жду, пока он поднимется, и буду в грудь стрелять, а то если стрелять в лежащего, можно добрую обувку попортить.

Звонара хладнокровно прижимал к плечу приклад, точно он был не в бою, а с рогаткой охотился на воробьев. После той роковой ночи, когда был потерян талисман, он ходил несколько дней испуганный и молчаливый, в ожидании страшного приговора, но приговор так и не был вынесен. Страшные предчувствия томили его, ночи были полны тревоги, а дни еще страшнее. «С любой бедой надо три ночи переспать» – говорят в народе, и, когда окончился третий день и ничего страшного так и не произошло, Звонара пришел в себя, к нему вернулась прежняя беззаботность, он опять шутил, смеялся, а в деревнях выдавал себя за важного начальника и вел свои любимые разговоры о скором окончании войны и о приходе русских. И опять деревенские бабы давали ему гостинцы для своих детей, от которых он им «передавал приветы».

Многие бойцы за последние дни получили повышения, Звонара тоже стал командиром отделения и, как настоящий капрал, носил на рукаве куртки белую звезду, требовал, чтобы рядовые приветствовали его, и плохо приходилось тому, кто «забывал» об этом. Только для Остойича, как для помощника, делалось снисхождение, ему даже иногда разрешалось пошутить со Звонарой.

– Звонара, а этот долговязый не брат тебе? – спросил Младен, когда пулеметчик дал по четнику несколько очередей подлиннее.

– Я тебе больше не Звонара, не забывай это, – не глядя на помощника, напомнил пулеметчик.

– А тебя что, разве перекрестили?

– Конечно.

– Да? А как же?

– Эх, чтоб черт на тебе воду возил, ты разве не знаешь, что я теперь отделенный?

– Знаю, но ведь это звание…

– Молчи, вот он, – Звонара нажал на спусковой крючок и, увидев, как свалился обутый в высокие желтые сапоги пулеметчик четников, вспыхнул от радости. – Видишь, приятель, как стреляет твой отделенный? Я поклялся, что сниму с него сапоги, – и вот посмотришь, сниму.

Над его головой засвистел рой пуль. Звонара пожал плечами и прижался к земле.

– Бьет, дурак, как сумасшедший, – ворчал он, вынимая из-за воротника, кусочки земли, взрытой пулями, – не видит, что здесь люди, чтоб ему повылазило.

– Приготовься к атаке, – напомнил Младен и вскочил на ноги. – Давай вперед!

Партизаны стреляли наугад по темному кустарнику. Щелкали горячие затворы, хлюпала вода под ногами, продвигались вперед медленно, с трудом. Когда первая цепь атакующих выбралась на небольшой холмик, из синих облаков медленно выплыло бледное солнце. Пули, не переставая, свистели над ухом и вспарывали землю. Где-то на правом фланге громко кричал раненый, и этот печальный голос словно придавал силы Космайцу. Наступая вместе со своей ротой, в растянутой и изломанной стрелковой цепи, он не заметил, как они миновали косу, вброд по колено перешли топь и оказались среди боевых порядков четников. В одном вихре смешались серые шайкачи партизан и черные папахи четников, стальные немецкие шлемы и зеленые фуражки недичевцев. Захлебнулись винтовочные залпы, и воздух наполнился непонятным шумом и грубыми ругательствами. Слышались только тупые удары прикладов. Люди схватывались врукопашную, дрались кулаками и ножами, винтовки поднимались и опускались, как цепы, под которыми трещали черепа.

Схватка длилась не более десяти минут. Немцы и горстка предателей в смятении начали отступать. Космаец увидел, что несколько четников могут ускользнуть от него, отбросил пистолет и схватился за автомат, но затвор гулко щелкнул: магазин был пуст. Он не успел выхватить гранату, сильный удар в грудь свалил его на землю. Перед глазами завертелось грязное серое небо, чье-то страшное бородатое лицо заслонило горизонт…

– А, сволочь! – закричал четник.

Космаец выхватил из кобуры второй пистолет и, дослав патрон, хотел выстрелить, но тут заметил, что противник всматривается в него воспаленными злыми глазами.

– Драган, это ты…

– Пес большевистский. – Драган поднял револьвер раньше, чем Космаец, грянул выстрел. Пуля просвистела у самого уха…

Космаец вяло лежал на земле, не хватало сил подняться. «Нет врага, пока тебе его не родила мать», – думал он, прислушиваясь к уходящему бою, глядя, как санитарки торопливо снуют между трупами, поворачивают их, спеша вынести раненых.

– Товарищ командир… Космаец, – испуганно закричала Здравка. – И вы ранены? Куда вас ранило?

– Оставь меня в покое, я не ранен. – Он протянул ей руки и встал с ее помощью. – Пошли кого-нибудь из своих девчат, пусть приведет мне коня… Много убитых у нас в роте?

– Пока что мы нашли шесть человек. Раненых гораздо больше.

Опять показалось болезненное солнце. Оно еще раз осветило скрюченные тела, лежавшие на болоте. Где-то кричали раненые враги, их еще никто не перевязывал, да и вряд ли перевяжет. Прислонившись спиной к толстому стволу ветвистого дуба, сидел недичевец, молодой парень с желтым изможденным лицом и искривленным от боли ртом. Ноги у него были в крови, одна рука висела вдоль тела, как надломанная ветка, а в другой он держал фотографию крестьянской девушки с длинными волосами.

– Друг, прикажи, чтобы санитарки меня перевязали, – попросил он Космайца, когда тот поравнялся с ним. – Я просил их, не слушают. Ты ведь человек…

– Молчи, негодяй, пусть тебя перевязывают те, за кого ты воевал, – оборвал его партизан.

– Ни за кого я не воевал. Так закон велит, вот мне и пришлось идти.

– Пусть теперь твой закон тебе и помогает, – он взял узду из рук девушки, которая подвела ему коня, и, ощущая страшную тяжесть во всем теле, едва поднялся в седло.

Вдали слышались редкие винтовочные выстрелы. Все реже и реже трещали пулеметные очереди.

Разбитые, напуганные, словно овцы, бежали немцы и их приспешники, на ходу теряя солдат.

Космаец догнал свою роту, разбившуюся на короткие колонны, при вступлении в какое-то село, где на стенах еще виднелись лозунги четников, намалеванные черной краской.

«Мы королевские, король наш…» – Космаец засмеялся, прочитав написанное мелом смачное ругательство, заканчивавшее лозунг.

– Нет народа, который умел бы так смачно ругаться, когда ему что-то не по душе, как наш, – обратился Космаец к комиссару. – Вот прочти внизу лозунги, написанные мелом, убедишься, как народ обожает короля.

– А, черт бы их побрал, мне сейчас не до мужицких лозунгов, – хмуро ответил Стева, – но все же придержал коня и стоял, пока не прочитал все надписи до последней. И только когда они снова двинулись, сообщил Космайцу, что Дачич исчез.

– Может, он погиб?

– Нет. Среди раненых его тоже нет.

– Падаль, – процедил Космаец сквозь зубы и хлестнул коня.

Весть о бегстве Дачича быстро разнеслась среди бойцов роты. Они только об этом и говорили. Одни удивлялись, почему он это сделал, другие пожимали плечами, а Иоца тайком крестился, потихоньку вздыхал, чтобы не заметили, чувствуя, как ужасная тяжесть спадает с его плеч. Лицо его прояснилось, глаза наполнились смехом, сердце забилось веселее. Несколько раз он затягивал одну и ту же, бесконечно длинную песню, мелодия которой напоминала причитания женщин на кладбище. Но радость его оказалась короткой. К вечеру, когда далеко на горизонте показались первые строения небольшого городка на берегу тихой Колубары, ротный связной Шустер, который возвращался из штаба батальона, привел дезертира к командиру.

– Я его в обозе нашел, за телегой плелся, – сообщил связной.

Дачич весь отек ото сна. Глаза едва глядели из-под опухших век. Весь в грязи, будто он спал в лужах со свиньями, Джока недовольно поглядывал на связного. Увидев Космайца, он стал припадать на одну ногу.

– Ногу в атаке повредил, – начал оправдываться он, – едва иду.

– Не ври, Джока, – оборвал его Шустер. – Мы больше получаса шли, ты совсем не хромал.

– Что ты болтаешь? Я хромал, только ты не видел.

Космаец хмурился, как осенний день. Сидя в седле, он задумчиво смотрел далеко вперед, сквозь этот голубоватый туман хотел увидеть вершины своего Космая. До дому можно было за день дойти пешком, в длинной и партизанской колонне – дня за полтора, а верхом – куда скорее. Вот уже и знакомые места, где он в сорок первом дрался с четниками, а потом отступал перед немецкими танками. Погруженный в свои мысли и воспоминания, он почти не слышал, как переругивались Дачич и Шустер.

– Может, ты скажешь, что я не видел, как ты выбросил патроны, когда мы подходили к Валеву?

– Я сказал тебе, что у меня лямка оборвалась.

– Я тебя, продувная бестия, давно знаю. У тебя все рвется, когда надо в бой идти. – Шустер поднял голову и встретил недоуменный взгляд командира, в котором прочитал: «И что ты, парень, с ним споришь, неужели ты не видишь, что по нем виселица плачет? Надо его на передовую послать, пусть оставит там свою глупую тыкву».

– Ты всегда в обозе прячешься, когда рота должна в атаку идти? – скрывая свое раздражение, спросил Космаец Джоку и как-то равнодушно взглянул на него, будто ему было безразлично происшедшее.

– Я не бежал, товарищ командир. Я просто отстал…

– А ты не подумал, что мы тебя можем расстрелять как дезертира?

Джока вытаращил свои бесцветные глаза, губы у него задрожали, а руки сжали ремень автомата.

– Значит, не скажешь, почему ты сбежал? – допытывался Космаец.

Дачич пожал плечами.

– Я нечаянно, у меня нога подвернулась, – неуверенно прошептал он и замолк, заметив, что Космаец не слушает его.

Космаец провел ладонью по лицу.

– Ну, вот у нас еще один кандидат на дзот. Молись богу, чтобы нам дзоты по пути не попались. На первый же пойдешь, а сейчас ступай в свой взвод.

Джока исподлобья взглянул на связного и погрозил ему кулаком, это означало: погоди, мы еще встретимся. Связной в долгу не остался, и они быстро разошлись.