Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава XIII
Попытка

Два дня Лида, забросив учебу, с утра и до обеда бродила по Фуркасовскому переулку вдоль жилого корпуса «Динамо», где проживали семьи сотрудников ОГПУ. Она знала, что где-то здесь должна быть и квартира Агранова. Из подъездов и магазина на первом этаже выходили и входили люди, где-то над головой у соседнего мрачного здания шумели маляры и штукатуры, доводя до идеального состояния новое здание грозного ведомства. Мелькали лица прохожих, но нужный субъект не появлялся.

К третьему дню Лиде стало казаться, что круглые окна «Динамо» над ней насмехаются. Переборов страх и собрав волю в кулак, она развернулась от легкомысленной постройки и направилась к Лубянской площади, намереваясь войти прямо в главную дверь над часами.

– Гражданочка, вы куда? – закономерно остановили ее часовые.

– Вот мои документы, – сразу же приготовила Лида бумажки. – Я к товарищу Агранову, по личному делу.

– Вы записаны?

– Н-нет, но он друг моего дяди, он меня знает. Я по личному делу.

– А в нерабочее время нельзя подойти с личными делами? – с сомнением посмотрел на нее смазливый молодой часовой, снимая невидимую нитку с новенькой формы.

– Не получилось, а мне срочно. Вы ему доложите, пожалуйста, а я подожду. Лидия Федоровна Скоркина, студентка отделения искусств. А мой дядя – Александр Васильевич Линькин. Мне срочно нужно к Якову Сауловичу, он меня знает, – снова повторила она как заклинание.

– Не положено. Раз знакомая, встретитесь во внерабочей обстановке, – вступил в перепалку более взрослый часовой с тяжелой челюстью и крупным носом.

Суровый взгляд не оставлял сомнений, что о ее визите никто Агранову докладывать не станет. И тут откуда-то изнутри здания послышался топот ног. Караульные выпрямились по струнке. Дядька с тяжелой челюстью тут же оттеснил Лиду к стене, загораживая спиной. Мимо прошла группа мужчин в военной форме, среди них совсем маленький какой-то несуразный тип… В памяти спаянным пластом заворочалась информация: «Ганс, нет Генрих, Генрих… Да, как же его там⁈»

– Генрих Григорьевич! – крикнула Лида из-за широкой спины.

Коротышка резко затормозил, повернул голову.

– Я Лида Скоркина, приемная дочь Александра Васильевича Линькина, вы меня помните?

Некрасивое лицо с комичными усиками уставилось на Лиду с явным вниманием.

– Мне к Агранову, по личному делу… нужно.

Повисла пауза.

– Ну, так пошлите кого-нибудь к Агранову, – махнул куда-то назад коротышка и вышел вон, с ним схлынула и вся толпа.

– Ну, чего встал? – рявкнул дядька с тяжелой челюстью на молодого часового. – Беги, докладывай.

Агранов вышел сам, стремительным шагом, слегка враскачку. Бросил на Лиду цепкий взгляд и, не дав ей даже поздороваться, взяв под локоть, повел вон из здания.

– Прекрасная погода, пройдемся, Лидия, – крикнул он в воздух, чтобы ясно расслышала охрана.

Они вышли на припорошенную снегом улицу. Агранов застегнул пуговицы форменной серой шинели. А он изменился, отяжелел, губы стали еще тоньше, овал лица утратил четкость, а уголки карих глаз под опушкой широких бровей опустились вниз, придавая взгляду лукаво-хитрое выражение. И почему он в детстве казался Лиде бравым красавцем? В детстве вообще мир часто видится нереально прекрасным, словно через цветные стекла калейдоскопа.

– Что-то случилось, Лидия Александровна? – принял Агранов официальный тон, путая отчество.

– Николай Колмаков, реставратор, его арестовали, но он не виноват, он ничего плохого не сделал, он честный человек, – затараторила Лида заранее приготовленную речь. – Это ошибка.

– А Бараховский? – резко прервал ее Агранов, показывая свою осведомленность.

– И Бараховский тоже, они только хотели…

– Вы хорошо знакомы с Бараховским? – приподнял густую бровь Агранов.

– Н-нет, но…

– Вы его видели до экспедиции?

– Нет, но…

– Так как же вы можете утверждать, что он не виноват, если вы его не знаете и понятия не имеете, с кем он общается во внерабочее время?

– Мне просто показалось, – неуверенно проговорила Лида, – что он увлечен своей работой и хорошо знает свое дело.

– Вам показалось.

– Но Коля, Коля Колмаков, он всего лишь хотел спасти Покровский собор! Ведь сам товарищ Сталин запретил его сносить…

– Откуда вам это известно? – опять перебил ее Агранов.

Лида растерянно захлопала ресницами.

– Ну? – сурово посмотрели на нее карие глаза.

Лида молчала, опустив голову.

– Послушайте, Лидочка, – перешел на покровительственный тон Агранов, – вокруг полно молодых людей, в которых можно без памяти влюбиться. Вон посмотрите, те молокососы с явной завистью глазеют в нашу сторону, – указал он подбородком на парней у витрины спортивного магазина. – А как вам Иванов, ну, тот детина, что сейчас бегал за мной? Малость туп, но при хорошем управлении человеком можно и его сделать.

– Коля не виноват, он честный человек. Это я его попросила подписи собрать.

Железная рука схватила ее за запястье.

– Нельзя же быть такой дурой, – почти по слогам произнес Агранов. – Твой Колмаков все подписал, он член «Российской национальной партии», как и Бараховский.

– Он не мог это подписать! Это неправда, – простонала Лида, чувствуя, как площадь теряет устойчивость под ногами.

– Он подписал. Ты ничего про этих людей не знаешь. Он изнасиловал тебя?

– Даже пальцем меня не тронул, – зло рыкнула и Лида, понимая, что терять ей уже нечего. – Мы просто друзья, он спас меня, выпрыгнул из поезда, когда я отстала. Мог бы воспользоваться ситуацией, но проявил благородство. Он честный человек, из рабочей семьи, он про советскую власть только хорошее говорил, – Лида опять зачастила, опасаясь, что ее перебьют, – вот при царизме дети не учились, а теперь советская власть всем образование дает, дети учиться должны. Да, он так и говорил, правда, вот вам крест, – она поднесли щепоть ко лбу и замерла, осознав, что в пылу убеждения повернула не туда.

– То, что он верующий, мы в курсе, – вкрадчиво отозвался Агранов. – И это советский реставратор, ученый.

– Он не виноват. Это ошибка, он себя оговорил, чтобы меня не подставлять. Это я хотела собирать подписи, а он не разрешил, сказал, что сам разберется, он меня защитить хотел.

– Лида, идите домой, – процедил Агранов. – И ни к кому больше с подобными просьбами не ходите, иначе и я вам помочь не смогу. А мне придется поговорить с вашим отцом, чтобы он за вами лучше приглядывал. Жаль, что сейчас не пользуются розгами и не ставят на горох, некоторым барышням это было бы весьма полезно.

– Он не виноват.

– Однообразные мелькают все с той же болью дни мои[1], – пробормотал Агранов.

– Что? – не поняла Лида.

Он лишь сухо кивнул и пошел обратно к парадному подъезду.

Лида побрела прочь, давясь слезами.

Пальцы в румынках[2] уже ничего не чувствовали, а Лида все гуляла и гуляла. Снег недовольно скрипел под ногами, мрачные дома давили серой массой. Он все подписал, но зачем? Зачем⁈ Кого он покрывал? Или он действительно хотел свергнуть советскую власть? Чушь. Какая глупость!

«Я виновата, я его подтолкнула к этим подписям, я его погубила, – беззвучно всхлипывала Лида, дергая плечами. – Я действительно непроходимая дура».

Дверь квартиры открыла тетушка. По застывшему в ее взоре упреку и черным теням под глазами Лида поняла, что дома о ее визите на Лубянку уже известно.

– Лида, как ты могла? – лишь сдавленно пробормотала тетя Варя, впуская ее в прихожую.

Из гостиной выбежал дядя Саша, он был бледен, а по щекам и шее разливались алые пятна. Ничего не говоря, он подошел к Лиде вплотную и отвесил тяжелую пощечину. Рука у него была крепкая, мужицкая. Боль пронзила щеку, Лида не удержалась и отлетела, ударяясь плечом о стену.

– Саша, не надо! – взмолилась тетя Варя.

– Вырастет, будет нам дочкой? Так ты говорила, когда ее приволокла? Выросла⁈ Стала⁈ Когда в вонючем вагоне с клопами в казахские степи поедешь, посмотрим, как ты там про дочек будешь петь, – раздувая ноздри, прокричал глава семейства и, грохнув дверью, ушел снова в гостиную.

Лиду никогда не били, Мите могло достаться и жестким сапогом по мягкому месту и веником, но Лиде – никогда. Правда и любви она от мужа тетушки не получала. Они всегда существовали параллельно и почти не пересекаясь. Ты чужая, но я тебя терплю, – говорило все его поведение. И Лида, детским чутьем распознав и сразу усвоив правила игры, старалась лишний раз ему на глаза не показываться. Наверное, за все время совместного проживания под одной крышей они не перекинулись и парой фраз, но это все пустяки, в конце концов нужно быть благодарной уже за то, что тебе дали кров и стол, не скупятся и не обделяют – что у Мити, то и у Лиды, не хуже и не лучше. О чем еще можно жалеть? И все шло по накатанной до этого дня.

– Лида, зачем, объясни мне, зачем ты пошла просить за малознакомого тебе человека? – сокрушенно проговорила тетушка, поддерживая Лиду за локоть.

– Он не виноват, – хрипло произнесла Лида.

– Да откуда тебе знать? Если арестовали, значит было за что. Ты на дядю Сашу не обижайся, – осторожно провела она пальцами по горящей щеке племянницы. – Ты же нас всех под удар подставила, ты понимаешь, что у Мити из-за твоего визита могу быть неприятности?

– Я всего лишь попросила друга семьи.

– Лида, это совершенно недопустимо, нельзя толкать человека на должностное преступление, пользуясь дружбой. Ты хоть это понимаешь?

– Что она может понимать⁈ – снова вылетел в прихожую дядя Саша. – Что в этой тупой голове вообще может помещаться⁈

– Я умоляю тебя, давай не будем шуметь, – взмолилась тетя Варя. – Что скажут соседи?

– А что скажут на моей работе, если туда дойдет – тебя не интересует? А Митьку попрут из комсомола, не интересует? А ты поинтересуйся родным сыном, поинтересуйся, уже пора. Привела в дом дочь какой-нибудь публичной девки, а теперь удивляешься, как это она могла нас предать, – дядя Саша театрально развел большими руками.

– Какой девки? – широко распахнула Лида глаза.

– Откуда мне знать, – рыкнул дядька.

– Я умоляю, я на коленях тебя прошу, не надо, – простонала тетя Варя, кидаясь к мужу.

– Какой девки? – снова, раздувая ноздри, проговорила Лида.

– Подзаборной шлындры или содержанки, кем она там была, и ты туда же, за любовников хлопотать, кровь не водица.

– Не смейте оскорблять мою мать, она порядочной женщиной была! – перешла на крик и Лида.

– А ты кого своей матерью считаешь? Ее сестру? – указал дядька пальцем на притихшую тетю Варю. – Так это сказочка. Тебя вот она на вокзале нашла, ты сидела с этой сумкой дурацкой в обнимку на скамейке, и никто за тобой не пришел. Тебя даже родители родные выбросили вон, а эта, святоша, подобрала. Дочку ей хотелось. Получила дочку, подстилку? – он резко развернулся к жене. – Что дальше, по рукам пойдет, в тех мастерских мужиков еще много? А я тебя предупреждал, как я тебя предупреждал.

Лида так и стояла, замерев у входной двери. Нашли? На вокзале? И тут вспышкой в голове всплыл женский силуэт – стройная женщина с тонкой талией, в сером пальто с меховой опушкой, черной шляпке на забранной вверх прическе, а лицо… Лицо невозможно разглядеть, не сохранилось, ушло навсегда, сколько не морщи лоб. Женщина наклоняется: «Лида, посиди, родная, здесь, я сейчас приду». А, может, это не память, а воображение, и ничего такого не было. Человеческий мозг странно устроен, выдает часто желаемое за действительное.

– Не волнуйтесь, – побелевшими губами произнесла Лида, – раз я вам никто, то вам ничего и не будет. Я сейчас уйду, будем считать, что меня никогда и не было.

– Лидочка, не надо, ну зачем же так, – прикрыла рот ладонью тетя Варя.

– Испугать думаешь, да иди, кто тебя держит! – указал на дверь дядя Саша и снова ушел в гостиную.

– Зато мой отец не вор!

Лида, не раздеваясь, прошла в комнату, взглянула в последний раз на фото женщины, которую столько лет считала своей матерью, взяла ковровую сумку, положила туда юбку баб Даши, ее же нитку бисера, кое-что из белья и пошла обратно.

– Лидочка, я правда их искала, – хвостом побежала за ней тетя Варя. – Мы с тобой каждый день целый месяц на тот проклятый Саратовский[3] вокзал ходили, ты, конечно, этого не помнишь. Никто так и не появился, говорили, там какая-то женщина молодая под копыта попала. Может, это она и была, та женщина.

– Спасибо за все, – чмокнула Лида тетку в щеку и вышла за дверь.

Торопливой походкой сбежала вниз по каменным ступеням и выбежала во двор. И что дальше? Куда? Улицы уже были затянуты сумраком.

– Лида, подожди, – выбежала за ней в домашней одежде тетка.

– Холодно, вернитесь назад, – почувствовала вину Лида.

– Вот адрес Бекетовых в Хамовниках, помнишь, такие чудны́е старушки. Они тебя приютят где-нибудь в уголке на раскладушке. Только не говори, из-за чего ссора произошла, а то они из бывших, пугливые. А как дядя Саша успокоится, я к тебя Митю пошлю, вернешься домой. Надо только переждать, – она виновато посмотрела Лиде в глаза.

– Спасибо за все, – обняла Лида тетку и торопливо пошла от своего прошлого.

[1] Агранов сыграл роковую роль в судьбе Н. Гумилева.

[2] Румынки – короткие сапожки по ноге со шнуровкой.

[3] Саратовский – ныне Павелецкий.

Глава XIV
Вокзалы

Ночевать к старушкам Бекетовым Лида не поехала. Во-первых, было уже поздно для внезапного визита. Во-вторых, она их почти не знала, так, видела пару раз в далеком детстве, когда тетя Варя, под предлогом прогулки с племянницей, посещала своих дореволюционных приятельниц. Дядя Саша не одобрял такие визиты. Кроме того, раз пожилые дамы всего опасались, зачем же привлекать к ним лишнее внимание, ведь Лида теперь на правах прокаженной. Но самое главное, ей двигала обида и упрямое желание обойтись без чужой помощи, как-нибудь выплыть самой. Как она собиралась «выплывать», не имея за душой ни копейки, Лида представляла смутно. «В конце концов, может, меня тоже посадят, тогда перейду на полное государственное обеспечение».

К полуночи она добрела до вокзала, нет, не Саратовского, откуда для нее когда-то начался путь в новую жизнь, покрасневшими от холода руками Лида открыла двери вокзала Северного[1] – места, где в последний раз видела Николая. Сердце болезненно сжалось. Все оказалось напрасным, она ничем не смогла помочь хорошему человеку.

Переступая через корзины, чемоданы и ноги дремавших пассажиров, Лида пробралась в самый дальний угол зала ожидания. Усевшись на скамейку, она обняла единственное свое имущество – ковровую сумку и закрыла глаза. Надо поспать, а дальше будет видно. Даже глубокой ночью вокзал был полон суетливого оживления, с перронов доносились паровозные гудки, монотонный голос объявлял об отправлении и прибытии составов. Люди срывались с мест, с горящими взорами бежали к новым впечатлениям и встречам с прошлым.

Сон не шел, события дня все крутились и крутились в голове. А вот если бы была возможность отмотать назад кинопленку времени, и прошедший день снова окрасило бы тусклое утреннее солнце, пошла бы просительница вновь к Лубянской площади? «Да, пошла бы», – огрызнулась Лида самой себе и погрузилась в туманные сновидения.

Необъяснимая тревога. Рассеянный свет. Мелодичный голос: «Извините, вы не могли бы приглядеть за моим ребенком?» «Да-да, конечно». Женщина в узком сером пальто с меховой опушкой склоняется над Лидой, дарит улыбку. Вот ведь странно – лица не разобрать, а улыбка поцелуем касается щеки. Тепло и благостно. «Лидочка, подожди меня здесь, вот с этой тетей. Я скоро вернусь. Хорошо?»

– Мама⁈

Утренняя суета беспощадно ворвалась в сон, гася и без того мутную картинку. Лида встряхнулась, протерла заспанные глаза, оглянулась по сторонам – все тот же Северный вокзал. Рядом вареными яйцами с луком завтракала семья – мать и две курносенькие девочки-близняшки. За пыльными стеклами зала ожидания еще хозяйничала темнота, большой циферблат показывал шесть тридцать.

«Где сумка⁈» – дернулась Лида, осматривая колени.

– Вон ваши вещички, во сне упали на пол, я прибрала, – указала женщина на примостившуюся рядом сумку.

– Спасибо, – пробормотала Лида и, перекинув сумку через плечо, побрела искать уборную.

Умывшись ледяной водой, прополоскав рот и пригладив пятерней спутанные волосы, Лида полезла в карман, пересчитать монетки – хватит ли доехать до университета? Внезапным открытием оказалось несколько купюр – месячный заработок Лиды в мастерских. Деньги она всегда исправно отдавала тетушке, оставляя мелочевку на транспорт и столовую, но даже эти скромные сбережения на эмоциях Лида оставила в ящике стола. А вот тетя Варя сразу сообразила и незаметно сунула непутевой племяннице деньги в карман.

От воспоминаний о тетушке набежала слеза, усилием воли Лида заставила себя встряхнуться и пошла на трамвайную остановку.

Уже при подходе к учебному корпусу мятежную душу охватил страх. А если там уже все знают? Как сейчас встретят заступницу врага народа? Может, сегодня не ходить? Все равно конспекты с тетрадями остались в ставшей теперь чужой комнате. Вернуться за ними не позволит гордость. «Трусиха, – отругала себя Лида. – Ты и так три дня пропустила. Смотри на всех с высоко поднятой головой, а конспекты возьмешь у Эльзы и перепишешь». Буквально затолкав себя в широкий холл, Лида отправилась в раздевалку.

Страхи оказались напрасными. Все было как обычно. Однокурсники мимоходом здоровались и бежали по своим делам, преподаватели чинно отвечали на приветствия. Ни призрения, ни осуждения, ни любопытства.

Аудитория уже была полна жаждущими знаний студентами. С верхнего яруса призывно махала Эльза. Лида поспешила по скрипучим ступеням к подруге.

– С выздоровлением, неважно выглядишь, – слегка толкнула Эльза Лиду в бок.

– Просто не выспалась, – зевнула Лида в кулак.

– Ух, какая у тебя восточная красота, – залюбовалась подруга ковровой сумкой.

– Я конспекты не взяла, ты мне пару листов не вырвешь и карандаш, если не трудно?

Эльза внимательно посмотрела на Лиду, но ничего не спросила, лишь протянула ей вырванный из тетради лист, пододвинула чернильницу и достала из глубин накладного кармана футлярчик с запасным стальным пером. В аудиторию торопливой походкой вошел преподаватель. Началась лекция.

Лида писала мимодумно, все время уходя в горькие мысли и ненужные воспоминания.

Невольно возникла идея попроситься к Эльзе на постой, у нее хорошая семья, приютят. Но Лида тут же себя одернула – дядька выставил лжеплемянницу за дверь, чтобы обезопасить свою семью, так зачем же подставлять чужую, это подло.

Обед в соседней столовке показался упоительно вкусным, еще бы, бродяжка не ела уже сутки. Эльза снова не сводила с Лиды пронзительных голубых глаз, пока та старательно вычерпывала ложкой суп, все ждала, когда же бессовестная подруга наконец расскажет о своих злоключениях.

– Я поссорилась с дядей Сашей и ушла из дома, – до капли выпив компот, выдала Лида.

– С одной сумкой?

– Так получилось.

– Давно ушла? – прищурилась Эльза.

– Вчера.

– И где ты ночевала? – втянула подруга ноздрями воздух, принюхиваясь.

– Сильно пахнет вокзалом? – тоже понюхала воротник блузки Лида.

– Ты ночевала на вокзале⁈ – ужаснулась Эльза.

– Так получилось.

– Лида, так не должно получаться. Ты имеешь такие же права на жилплощадь, как и они, – Эльза скрестила руки на груди, показывая высшую степень возмущения. – Подумаешь, барин какой выискался – хочу дома оставлю, хочу выгоню. У нас не царизм, все равны, а метры давались на семью. Возвращайся домой, а если будут выгонять, обратимся в комитет комсомола.

– Я не вернусь, – коротко ответила Лида, поднимаясь из-за стола. – Мне пора на работу.

– И где ты будешь жить, скажи мне на милость?

– У теткиных знакомых. Милые старушки.

– Нет, это вообще никуда не годится. Они значит вдвоем в огромной квартирище, а ты у каких-то бабушек в приживалках?

– Я не хочу туда возвращаться, – собрав волю в кулак, как можно беспечней улыбнулась Лида. – Пора начинать новую жизнь.

– Тогда давай ко мне, зачем тебе эти бабки. Поставим раскладушку, будем про любовь по ночам болтать, – Эльза взяла подругу под руку.

Лида лишь отрицательно покачала головой:

– Про любовь не надо.

– Ну, про рецепт варенья с лимонными корками. Надумаешь, я прямо с радостью.

– Обязательно, но пока нет.

В мастерских тоже все шло своим чередом. Лиде поручили ее первое самостоятельное дело – очистить картину, предположительно Левицкого, от загрязнений и накопившегося грязного слоя. Дама в голубом платье с тонко прописанным кружевом по лифу, в высоком седом паричке, румянилась розами на щеках и дарила Лиде игривую улыбку. Ее добродушное лицо успокаивало и настраивало на работу. Хотелось туда, в картину, посидеть, поболтать по-приятельски, попивая чай из изящного майсенского фарфора, обсудить варенье и лимонные корки. И чтобы за окошком тихо падал снег.

– Лидия, зайдите, пожалуйста, ко мне, – на пороге мастерской стоял Грабарь, поправляя очки.

Лида резво поднялась, вытерла руки полотенцем и побежала вслед за начальником.

– Мне здесь звонили, – начал подбирать слова Игорь Эммануилович, – просили поговорить с одной молодой сотрудницей.

Лида замерла в ожидании. Грабарь тоже молчал, теребя дужку очков.

– Я должна была попробовать, – первой прервала тишину Лида. – Он же не виноват.

– Спасибо, – вкрадчиво произнес Грабарь, – идите, Лидочка, работайте.

– Извините, Игорь Эммануилович, нельзя ли мне остаться сегодня на ночь в мастерских… я хотела закончить… в общем… мне пока негде жить, – выпалила Лида, выдыхая.

Грабарь отодвинул ящик письменного стола, достал записную книжку, долго ее листал. Потом вырвал лист, пододвинул чернильницу:

– Я сейчас напишу записку Рощину, он теперь руководит в Коломенском, там выделили жилье для сотрудников, заселитесь в комнату Колмакова. А с пропиской решим чуть позже.

В руку Лиды легло свернутое послание для коллеги.

– Я не могу, когда Колю выпустят…

– Вы сбережете для него жилплощадь. Поезжайте, пока светло. Вам деньги нужны?

– Нет, у меня есть.

– Тогда поспешите.

Лида вышла на улицу, холодный северный ветер обжог лицо. «Вот так благородная заступница, захапала чужую комнату под шумок», – точила злая совесть. «Но ведь если не я, ее действительно займут другие. Жилья не хватает. Туда просто заселят какую-нибудь семью, и будут они сидеть на Колиной кровати и есть яйца с луком. А когда Коля выйдет, он окажется на улице. Он приезжий, у него даже старорежимные старушки в приятельницах не водятся. Да, все правильно. Он выйдет, а я съеду, притрусь куда-нибудь. Мир большой».

[1] Так назывался в 30−40-е годы Ярославский вокзал.