Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Глава X
Признание
Паровоз летел в ночи на всех парах, черные тени деревьев мелькали перед глазами, по крыше вагона барабанил частый дождь. В печи потрескивал валежник, от резвившегося в печной утробе пламени через щель заслонки на стены теплушки падал мягкий свет. Лида с Николаем сидели перед приоткрытым створом вагонных ворот, вдыхали свежий воздух и ужинали остатками подарка баб Даши. Вот и до калиток дошла очередь. Те оказались ржаными ватрушками с начинкой из сухих яблок, приправленных медом.
– Какая же вкуснотища, – невежливо облизала палец Лида, – почему мы не съели их в первую очередь?
– Оставили для ночной пирушки, – засунул в рот полкалитки Николай. – То, что надо, – закивал он, соглашаясь.
– А дядя Саша один раз принес с какого-то там банкета такие воздушные пирожки, словно их насосом надули, – мечтательно улыбнулась Лида, – а внутри крем, масляный, жирненький, и лимоном пах. Так вкусно было. Мы с Митей передрались за последний, а ведь этот детина уже в университете учился, но сладкоежка был жуткий.
– Кто победил? – усмехнулся Колмаков.
– Ну я, конечно, – дерзко сверкнула глазами Лида, – сначала цапнула его за палец и, пока Митька ойкал, запихнула в рот остатки. Дурочка малолетняя была, – вздохнула она с сожалением, – потом в углу стояла, за дело, конечно.
– Опасно вам пальцы, товарищ Скоркина, подставлять.
– Да, я упорная, этого не отнять.
Их горящие во мраке глаза встретились.
– А моя матушка по праздникам готовила губадию, – первым отвел взгляд Николай, посмотрев на омытый дождем черный лес.
– А что это? – чуть пододвинулась к нему Лида.
– Это такой слоеный пирожок, там рис, курага, творог, яйцо, кажется, еще что-то. Сладко, вкусно. Вкус дома.
– А где так готовят?
– В Казани, она у меня с Волги. Отец уральский.
– Он на заводе работает, да? Мне Паша рассказал.
– Он умер, – пожал плечами Николай, словно сбрасывая с них горе, – уже давненько. Мать с семьей брата живет.
– У тебя и брат есть? – выдохнула Лида, как же интересно было послушать про его семью.
– Три брата и две сестры.
– Ничего себе!
– Да, все на Урале. Кто в Невьянске, кто в Свердловске, один я отбился.
– Ну, почему же отбился, свою дорогу выбрал.
– Не сиделось мне дома, – подмигнул Николай. – А ты, выходит, с родителями Дмитрия живешь? Александр Васильевич твой дядька?
– Нет, тетя Варя моя тетушка.
– А родители? – осторожно спросил Николай.
– Маму я не помню, совсем. Мне четыре года было, когда она умерла. Меня тетя Варя к себе забрала. У нас есть мамина фотография… но я не могу ее живой вспомнить, – комок подступил к горлу, Лида замолчала.
Дальше следовало рассказать про отца. Колмаков сразу все уловил и не стал выспрашивать, оставляя за Лидой право говорить или нет.
– А папа нас бросил, ну, как у Гриши. Только я бы его в топку не кинула, я бы очень хотела, чтобы он все же где-то был жив.
– Может, и жив, разве сейчас разберешь, кто тогда и куда подевался, – бережно погладил кончиками пальцев Лиду по плечу Николай.
– Он кассиром в банке работал, ну, и с какими-то там ценностями сбежал, это еще при Временном правительстве было. Тогда бардак везде дикий творился. Это мне тетя Варя рассказала. Но ведь она же не знает, почему он это сделал, может, он деньги для революции украл, чтобы большевикам помочь. Может, его за это белогвардейцы убили. Ну, ведь может же такое быть? Может⁈
Колмаков лишь кивнул, и Лида поняла, что он солидарен с тетушкой – отец прохвост. Да вся семья так думает, но должна же быть хоть призрачная надежда, что родной человек все же был приличным человеком.
– Я сейчас тебе кое-что расскажу, – почему-то решила Лида открыться чужому, но ставшему таким нужным в последние дни человеку, – я никому об этом не рассказывала, только тете, но она обиделась и велела на нее эти глупости не вываливать. На тебя же можно вывалить? – это Лида произнесла с показной иронией, но сердце учащенно забилось.
– Рассказывай, – уверенно ответил Николай.
– Я отца помню, – шепотом, словно кто-то еще мог ее услышать, произнесла Лида. – Он такой огромный, крепкий был, или мне, маленькой, так казалось. А еще у него большие усищи были, он их так лихо подкручивал. И костюм на нем странный – полоска белая, полоска черная, полоска белая, полоска черная.
– На купальный похож, может, вы на море были? – предположил Николай.
– Нет. Он на манеж выходил, кувыркался и по веревочной лестнице наверх поднимался.
– Цирк?
– Тетушка говорит, что в детстве водила меня в цирк, и это преломление моего детского сознания. Кассир-акробат – действительно смешно, – хихикнула Лида. – А я на маму не похожа, совсем, она на фото такая утонченная, фарфоровая, волосы пепельные, светлые… думаю, я в отца пошла, в ту породу.
– Тебе не очень уютно в теткиной семье? – по-своему все понял Николай.
– Да нет, они очень добры ко мне. Я бы сказала, даже слишком. Мы с Митькой избалованные. Да-да, не смотри ты на мою одежду.
– Нормальная одежда, – с нажимом возразил Николай, – один дурак сказал, а ты повторяешь.
– Просто, понимаешь, есть мысли, которые, наверное, в голове у каждого сироты сидят, так уж получается… Всегда кажется, что родные родители были бы лучше – мудрее, добрее, ласковее. А окажись они рядом, так еще и вопрос, кто бы на самом деле лучше оказался. Я все это понимаю, а ничего поделать не могу, – Лида развела руками. – Митя говорит – в облаках летаю.
– Он плохо в людях разбирается, – неожиданно выдал Николай. – Ты самый твердо стоящий на земле человек из тех, которых я встречал.
– Не замечала за собой, – почувствовала на щеках румянец Лида.
– Чувствуешь людей, чего им не хватает, и даешь: баб Даше – дочку, Бараховскому – ответственную сотрудницу, Мите – совесть, мне… – он запнулся.
Лида замерла в ожидании, но Николай так и не продолжил, снова уставился в дождь. А что она могла ему дать? Только глупенькое сердечко, больше у нее ничего нет.
– А ты возьмешь меня, – тихо начала она говорить, подбирая слова, и невольно коснулась пальцами его теплой ладони.
– Лида, – твердым со сталью голосом перебил ее Николай, убирая свою руку. – Ты очень хорошая… Нет, не так, ты стихия, – Лида что-то хотела возразить, но он не дал, торопливо продолжив, – правда, стихия, даже голова кружится… и очень большой соблазн, слишком большой для меня. И я повел себя неправильно, я чувствовал, что так не надо делать, в ту ночь, когда тебя провожал, а все равно делал. Сам запутался и тебя втянул. Я виноват перед тобой. Мне нужно сделать выбор, не простой выбор, так получилось, – глаза Николая загорелись лихорадочным светом, или это отблеск пламени от печки. – И я сделал выбор, – хрипло произнес он, – и выбрал не тебя.
Последняя фраза тяжелой чугунной решеткой упала между ними. 'Не тебя! Не тебя! Он выбрал не тебя. А кого? Глупую курицу, что пригласила его на свадьбу, какую-нибудь удобную во всех отношениях Зину, карьеру, науку, да мало ли что еще может выбрать взрослый, независимый мужчина; главное – он выбрал не ее, товарища Скоркину. Лида ему не нужна. Как можно было этого не заметить? Где были ее глаза? Он ведь даже не попытался за руку ее взять, не то, что поцеловать. Всегда держал вежливую дистанцию.
Собрав остатки сил и гордости, Лида как можно спокойней произнесла:
– Я всего лишь хотела спросить, могли бы вы взять меня в экспедицию в Юрьев-Польский. Мне Бараховский сказал, что вас назначили руководителем.
– Д-да, он мне говорил, – кивнул Колмаков. – Я обещаю, Лида, я обещаю, что ты туда поедешь. Обязательно поедешь.
– Спасибо, – Лида поднялась, – поздно уже. Надо спать.
И она пошла на свою охапку сильно усохших цветов иван-чая, а Колмаков остался сидеть на краю теплушки, свесив ноги. От его плеча пошел дымок. Закурил, первый раз за столько дней.
Лида закрыла глаза, но сквозь смеженные веки просачивались слезы, заливая лицо. «Дуреха, ты дуреха. Это ж надо было умудриться влюбиться в человека, которому ты совершенно безразлична, еще и разоткровенничалась про свою семью. А ему это совсем и не интересно, он совершал для тебя подвиги просто потому, что порядочный человек, и не мог бросить в беде недотепу, а ты уже себе напридумывала невесть что, опозорилась… Завтра надо будет непринужденно болтать, шутить, снова называть его Колей, пусть ему будет неловко, это ему показалось, не мне. Да, все показалось, не было никакой любви, да и нет ее». Есть только ночь и дождь.
Под стук колес приснился отец в смешном купальном костюме. Он обнимал непутевую дочь, гладил по голове и уверял, что все образуется. «Пап, зачем ты взял эти дурацкие деньги, они ж превратились в бумагу? Ты угробил нашу жизнь ради бумаги?» – стукнула Лида отца в широкую грудь. «Жизнь сложнее, Лидочка, чем тебе кажется», – усмехнулся отец и протянул ей сахарного петушка. Жалко, что во сне нельзя почувствовать приторно-сладкого вкуса, чтобы заесть скопившуюся на душе горечь.
Глава XI
Дома
Непринужденно и расслабленно вести себя не получилось у обоих, все попытки разбивались, стоило встретиться глазами. Это слова могут лгать, а губы беспечно улыбаться, а очи врать не умеют, в них таится отчаянье – что же происходит, как же так можно? Поэтому, когда на путях у вологодского вокзала показал зеленые бока[1] знакомый пассажирский состав, Лида и Николай выдохнули с явным облегчением.
Забрав Лидины пожитки, они пошли прощаться с паровозной командой. Колмаков пытался всунуть Михалычу деньги, но старый машинист наотрез отказался.
– Будет вам, мы ж не буржуи какие, понимаем все, – отнекивался он. – Сегодня вам помогли, глядишь, и нам где зачтется. Живите, детки, чтоб все как надо у вас было.
Пашка долго тряс руку Николаю, смущенно кивнул Лиде. Последним, когда пара уже собиралась уходить, откуда-то из-под вагона вынырнул Гриша, как всегда чумазый и лохматый, что домовой.
– Вы это… – он растерянно обернулся на Пашку и Михалыча, – если из-за меня поссорились, то я крепко извиняюсь. Не знаю, чего на меня нашло, – он неловко теребил засаленную кепку, – надо и церкви эти беречь, бабка меня то ж по воскресеньям в церковь таскала. Хорошая бабка была, ласковая, дай Бог каждому. Короче, миритесь. Деток вам, – и он широким шагом поспешил к паровозу.
Лида от досады прикусила нижнюю губу – неужели все так заметно со стороны?
– Пойдем наших искать, – виновато произнес Колмаков, от чего стало еще невыносимей.
– Ну, слава Богу! – пробасил Виктор Иванович, обнимая по очереди вновь обретенных пассажиров. – Ой, заставили старика поволноваться, заставили.
– Коля, ноги целы? – потирая еще дающую о себе знать спину, поинтересовался Бараховский.
– Целы.
Митя суетливо забегал вокруг сестры, сразу приволок стакан чая с баранками.
– Вот и славно, а то я уже собирался в Вологде пересаживаться назад. Как же так можно, Лида, что бы я маме говорил? – он бранился, но так, скорее по привычке.
Поезд тронулся уже через пару часов и, если бы не опыт матерого машиниста Михалыча, у отставших пассажиров были реальные шансы на него не успеть. Лида уселась с братом. Колмаков ушел куда-то в конец вагона к Бараховскому и Виктор Ивановичу. Видно, и здесь произошли какие-то перемены. У Зины с Плотниковым снова все было хорошо, они азартно резались в картишки и хохотали над своими же шутками. Митя проявлял полное равнодушие, словно и не было никакого страстного романа. Ну, это его дело. Лидой овладело равнодушие, она задумчиво смотрела в окно, рассматривая привязанных на лугах коз и серые избы за частоколами низеньких заборчиков.
– Лида, я так понимаю, ты Колю отвергла? – выдал Митя, когда Плотников с Зиной отправились покурить. – Зря. Ну, он не красавец, конечно, но мужик надежный, положительный, и комната в общежитии есть…
– Нет, это он меня отверг, – с вызовом бросила Лида, смело глядя брату в лицо.
– Я с тобой серьезно, а ты, – в сердцах махнул Митя.
– И я серьезно. Он просто выпрыгнул из поезда, чтобы мне помочь, потому что ты этого не сделал, и все.
– А что бы ты делала на чужой станции одна, без денег и с моим трупом в придачу? – проворчал Митя. – Я не Коля, не атлет. Ты как Красная Шапочка из поезда, отходящего, за пирожками выскакиваешь, а я значит подлец?
– Я этого не говорила.
– Но думаешь.
– Ничего я такого не думаю. Коля просто мне помог, и все.
– Ну все так все, – отодвинулся Митя. – Согрешили небось от пережитых волнений и сами не поняли зачем, а теперь стыдно, и по разным углам.
– Ничего такого не было! – возмутилась Лида. – Мы даже не целовались.
– Маме только про это «ничего такого» рассказывать не нужно, побереги ее сердце.
– Не собираюсь я ничего никому рассказывать, – выделила Лида голосом «никому».
Тут вернулись Зина с Плотниковым. Неприятный разговор был окончен.
Москва встретила по осеннему хмурым утром, на стекла упала влага, небо еще не разродилось потоками дождя, но даже в вагоне чувствовалась сырость.
На перроне было много встречающих, и посреди этого пенящегося нетерпением моря Лида сразу увидела большую фигуру тети Вари в алом шарфе и крохотной вуалетке на старомодно взбитой вверх прическе. Тетушка заметила в окошке Лиду, радостно замахала зонтиком. Вагон протащило дальше. Бараховский со своей больной спиной по-молодецки выпрыгнул первым, едва откинули лесенку, побежал, прошмыгивая сквозь напирающую толпу. Его встречала жгучая брюнетка. Закрученной в тугой узел копной волос и вороными бровями вразлет незнакомка напоминала испанку, такими по крайней мере испанок представляла Лида. У «кладбищенской дамы», а никаких сомнений не было, что это она, был заметен округлый животик. Пара торопливо поцеловалась, Бараховский махнул назад друзьям «до свидания» и заспешил со своей испанкой к вокзалу.
Лида сразу попала в крепкие объятья тетушки, потом та принялась лобызать ненаглядного сыночка. Митя терпеливо сносил все ласки, бегая глазами вдоль перрона. Наконец он заметил скромно стоявшую тонкой березкой Лелю и, вырвавшись из материнских рук, побежал к жене. Они чмокнули друг друга в щеки, весело защебетали, Митя тревожно оглянулся на Лиду, она отвела глаза. Брат – взрослый мальчик, пусть разбирается со своими женщинами сам.
– Третьего дня не было воды, до самого вечера. Пришлось с Сережей волочить ведро от самой Пречистенки, – это нудно жаловалась затянутая в узкий плащ тощая гражданка, жена Иваныча.
Тот виновато бормотал, что раньше приехать никак не получалось и что-то еще. Зина с Плотниковым прошли мимо всех, демонстративно обнимаясь.
Колмаков выпрыгнул последним. Перекинул котомку с вещами и чехол с чертежами через плечо, за руку простился с Иванычем и Митей, быстро кивнул Лиде и побежал вдоль вагонов.
Лида, не отрываясь, смотрела в его крепкую спину. Он почувствовал, на миг обернулся… и затерялся в толпе.
Извозчик автокачки[2] оказался лихачом, все время норовил втиснуться между машинами и трамваем, вылезал на встречную, резко дергал лошадь, издавая гортанное: «тпру-уу» и снова пускал в галоп.
– Не гони, голубчик, мы никуда не опаздываем, – попыталась его приструнить тетя Варя. – Хоть бы дождик пролил, пыль смыл, – вздохнула она, глядя в низкое небо. – Везде что-то роют, и так без конца.
– Метрополитену хотят завести, как за границах, – повернулся к ней бойкий извозчик.
– Это как же, Митенька? – обратилась тетушка к сыну.
Митя сидел напротив матери рядом с женой, нежно обнимал Лелю и что-то нашептывая ей в ухо.
– А-а, что? – встрепенулся он.
– Я говорю, как этот метрополитен будет еще работать, не уморит ли нас всех?
– С чего бы ему нас уморить? – улыбнулся Митя.
– Ну как же, говорят, паровозы под землей ходить станут. Дым куда уходить будет, пассажиры же угореть могут? – тетя Варя снисходительно посмотрела на свое неразумное дитя.
– Там электротяга будет, как на трамваях.
– Еще лучше, чтобы током поубивало.
– Ну что вы, Варвара Евгеньевна, так беспокоитесь, – счастливой улыбкой осветила серый день Леля, – Александру Васильевичу же скоро служебный автомобиль дадут. Обещали же?
– Дождешься, – отмахнулась тетя Варя. – А тебе, Митенька, следовало бы пойти в инженеры-путейцы, настоящая мужская профессия, а архитектура и искусство – это вон, для барышень.
– Попили лучше Лиду, – указал Митя на отрешенно смотревшую на мелькающих прохожих сестру.
– Лидочка, ты какая-то бледненькая. Вас плохо кормили?
– Она у нас влюбилась, – выдал Митя, подмигивая Леле.
– В кого? – всплеснула руками тетя Варя.
– В Колю Колмакова.
Как ни странно, подкол брата даже не задел Лиду, она только скользнула равнодушным взглядом по веселому лицу Мити и снова погрузилась во внимательное созерцание знакомых с детства улиц, словно отсутствовала дома не месяц, а несколько лет.
– А кто этот молодой человек? – уставилась на Лиду тетушка.
– Помощник Бараховского, ну ты видела его сегодня, такой, с усиками.
– Это все безусловно забавно, но сперва нужно доучиться, а потом уже о разных Коробковых вздыхать, – погладила тетя Варя Лиду по плечу. – Для девушек сегодня очень важно образование.
– Так сердце же не хочет ждать окончания учебы? – промурлыкала Леля.
– Я не влюбилась, мы с Колей друзья, и учиться собираюсь, – прервала дискуссию Лида.
– Главное – глупостей не наделать, – все же предупредила тетушка.
С тех пор, как Митя ушел жить к Леле, у Лиды была целая комната, большая, своя. Высокие потолки с лепниной, закругленные сверху окна с видом на шумную улицу – остатки былой роскоши доходного дома. Лида прошлась кругом, рассматривая: детскую акварель Мити – букет хризантем и яблоки, мамино фото в тонкой серой раме, тяжелые портьеры; потом, поджав ноги, уселась на кровать, обняла ковровую сумку. В детстве она часто так делала, когда на душе скреблись кошки. Ничего, завтра в университет, после обеда в мастерские. Вновь завертится колесо привычной жизни. «А в Юрьев, пожалуй, проситься не стоит. Чем быстрей его забуду, тем лучше. Все же я не настоящий исследователь, из-за личных неурядиц готова отказаться от намеченных целей. Слабачка… Поживем-увидим».
[1] В 30-е годы ХХ века цвет вагонов определяли класс и уровень комфорта. Синие вагоны – первый класс, желтые – второй, зеленые – третий. Такое наследие царского режима было ликвидировано лишь в годы войны, когда все вагоны выкрасили в защитный зеленый цвет. Наши герои едут в составе демократичного третьего класса.
[2] Автокачка – конный транспорт с резиновыми колесами.
Глава XII
Вести
«Святослав же церковь чудну зело свершил, вельми украси ю резным камением от подошвы и до верху», – в третий раз прочла Лида летописную фразу, протерла уставшие глаза, в качестве закладки между страниц вставила лист отрывного календаря. Десяток таких листочков у нее всегда был наготове в кармане. Рука потянулась к «Известиям Императорской Археологической Комиссии». «Тот ли выпуск заказала? Все правильно – тридцать шестой. Надо бы съездить в Ленинград к самому Романову, он еще в девятом проводил разведку Георгиевского собора».
– Лид, да пойдем уже отсюда, – Эльза нетерпеливо дернула подругу за рукав. – Сколько можно в духоте сидеть?
– Мне нужно еще результаты обследования Романовым посмотреть, – пробормотала Лида, бережно открывая старое издание.
– Пошли лучше осень посмотрим, – Эльза отодвинула от себя зеленую лампу. – Книжки эти никуда не убегут, так и будут здесь еще лет сто лежать, а вот листья не сегодня, так завтра совсем опадут, и все, до весны. Ну, пойдем, по набережной, что ли, пройдемся. Лид, ну слышишь?
Лида вздохнула, но послушно стала собирать книги со стола.
– Можно мне на завтра на вечер все это отложить? – подала она стопку библиотекарю. – Я после работы зайду.
Эльза лишь закатила глаза, мол, смотрите, какая у меня подруга занудная, и потащила Лиду к выходу.
Как смешно, еще недавно сама Лида вытаскивала Эльзу из библиотечных глубин на свежий воздух, потому что той непременно нужно было нарыть материал для статьи по вятским народным промыслам. И тогда был очень уважительный повод, а у Лиды значит – не очень.
– Просто осень уходит, Лидусик, осень надо ловить.
Эльза, пухленькая хохотушка с бойкими синими глазками, всегда действовала на Лиду благотворно. Вот есть же люди, которые во всем видят красоту и легкость бытия и других к этому приучают. А Лиде в последнее время так этой легкости не хватало, словно на каждой ноге было по гире. И если бы не настойчивость подруги, она бы, наверное, вообще с маршрута – университет, мастерские, библиотека – никуда бы не сворачивала, ну, разве что тетушка в магазин или в рыночные ряды пошлет. Но Эльза наседала: то ей в кино не с кем сходить, то непременно нужно на танцплощадку. «Я что, одна пойду? Это неприлично». Лида с ворчанием соглашалась.
Про разбитое в экспедиции сердце она не смогла рассказать даже лучшей подруге, то ли с Зиной уже обожглась, то ли вообще не хотела бередить рану. Наверное, Эльза о чем-то таком догадывалась, но тактично не расспрашивала. Этой деликатности так не хватало Лиде в своей собственной семье. Хороших друзей нужно ценить, так что – здравствуй, золотая осень!
День смотрелся тусклым карандашным наброском – и не пасмурно, и не солнечно, ни то ни се. Липы и клены почти облетели, завалив округу ворохом жухлой листвы, дворники не успевали очищать мостовые, но как же приятно было шуршать мимолетным золотом.
С Колмаковым Лида больше не виделась. Она лишь знала, что он где-то существует в параллельной вселенной. В реставрационных мастерских он если и бывал, то возможно утром, когда Лида старательно сидела на занятиях. Узнать что-то о нем у Мити она не решалась, сам же брат редко обсуждал при ней своих друзей и знакомых, хотя они и крутились в одной сфере. Видела ли Лида Колмакова раньше, до экспедиции? Возможно, может, даже их представляли друг другу на шумных посиделках, но как-то не отложилось в памяти. Да стоит ли сейчас бередить воспоминания?
Только вчера она набралась смелости и с дальним подходом все же спросила у Грабаря об экспедиции в Юрьев. Игорь Эммануилович отчего-то растерялся, уронил папку с бумагами, листы сразу же разлетелись по всей комнате, подхваченные оконным сквозняком. Лида кинулась их собирать, а Грабарь так и стоял в каком-то ледяном оцепенении, потом очнулся, принялся помогать. «Экспедиция отложена до весны. Возможно, ее передадут ленинградцам». «Почему?» – выдохнула Лида. «Финансирование. Сами знаете, как это бывает», – отозвался он, не глядя в глаза.
– Слушай, давай на Пашенную сходим, – долетел до сознания голос Эльзы. – Что-то из Островского дают, «На бойком месте», кажется. Пойдем в кассы узнаем.
– Узнаем, – рассеянно кивнула Лида. – А ты не заметила, что у Грабаря что-то случилось?
– Нет, а что?
– Ну, не знаю, он какой-то не такой в последнее время. Не могу объяснить.
– Нет, – пожала Эльза плечами, – какой был такой и остался.
– Ну ладно, это я так.
– Нам туда, – Эльза указала на противоположную сторону дороги.
– Давай потом, – словно очнулась Лида. – Пошли по Красной площади пройдемся.
– Да ну, чего там толкаться, – уперлась Эльза.
– Пойдем, потом к набережной спустимся, – упрямо потянула Лида подругу за рукав.
– Чего только не сделаешь, чтобы поднять тебе настроение. Лида, нам определенно надо сходить на танцы, и чтобы там какие-нибудь потрясающие красавцы – летчики или полярники.
– С белыми медведями, – хмыкнула Лида.
– С цветами.
Собор Лида увидела первым, все остальное сразу померкло, сжалось. Он стоял величественный и вечный. Застывшее совершенство. Неужели рука поднимется? А ведь разбитое сердце совершенно заслонило эту угрозу в глупой девичьей головушке. Лида вспомнила о нем только сегодня, когда на одном из листов папки Грабаря увидела его черно-белый снимок.
«Завтра же спрошу у Эммануиловича, что решено с Василием Блаженным. Он в такие кабинеты вхож, что должен точно знать, это же он послал весточку Бараховскому. А если решение уже принято, и поэтому на Грабаре не было лица?» Лида снова подняла голову на резную маковку.
– Эльза, а если его снесут? – тихо проговорила она.
– Не мели ерунды, – отмахнулась подруга.
– Почему ерунда, ведь снесли же храм Христа Спасителя.
– Лида, то был новодел, наследие царского режима.
– А это?
– Это старина. Лида, пойдем уже на набережную.
– Пойдем домой, я как-то продрогла, – Лида зябко повела плечами.
– Ты часом не заболела? – Эльза приложила ко лбу подруги теплую ладонь.
Осознание полной беспомощности овладело Лидой. Она обещала Колмакову не лезть, остаться в стороне. Она всегда старательно выполняла обещания. Но… но ведь нужно что-то делать?
Домой подруги не пошли, еще долго слонялись вдоль Москвы-реки и по тихим скверикам, Эльза что-то натужно балагурила, Лида молчала.
– Лидусик, давай вот здесь посидим, – Эльза резко остановилась возле низенькой покосившейся скамейки.
– Застудимся, холодно.
– Просто постоим рядом с этой скамейкой. Понимаешь, Лида, это еще не конец света. В твоей жизни еще встретится хороший и порядочный человек, лучше того. Понимаешь? – Эльза заглянула подруге в глаза.
– Эльза, его скорее всего снесут. Собор Василия Блаженного снесут, чтобы демонстрации могли свободно проходить на Красную площадь. Мы, может, последние, кто его видит. А у наших детей этого уже не будет.
Эльза тревожно оглянулась.
– Лида, там лучше знают, что оставлять, а что сносить. Давай не будем об этом, хорошо?
Лида кивнула. Да, не стоит втягивать сюда еще и Эльзу.
– Я завтра прямо спрошу об этом у Грабаря. Мне нужно знать.
– Срочно на танцы, влюбиться, замуж, детишек. Однозначно! – Эльза цепко схватила Лиду за руку и упорным паровозом потащила беспокойный вагон вдоль Варварки, которая теперь носила имя грозного атамана[1].
Уже в мутных сумерках Лида подошла к своему двору. Предчувствуя ворчание тетушки, чуть замедлила шаг, мысленно подбирая варианты оправдания. Стало совсем холодно, а с неба посыпались крупные снежинки – первый снег в этом году.
– Лида, – окликнул ее знакомый голос.
От серой стены отделилась фигура. Это был Митя. Он кутал нос в отложном воротнике пальто и зябко сутулил плечи, фетровая шляпа бросала тень на лицо.
– Ты чего здесь на сквозняке стоишь? – удивилась Лида. – Что-то случилось?
– Ты где так поздно ходишь? – раздраженно проговорил Митя, сдвигая шляпу на затылок.
– Гуляла с Эльзой. Да что случилось? Тебя тетя Варя меня искать отправила?
– Лида, давай отойдем вон туда, – Митя указал на старые кусты сирени.
– Его будут сносить, я уже знаю, – выдала Лида, – собор Василия Блаженного, да?
– Его не будут сносить. Товарищ Сталин не позволил.
Лида радостно вскрикнула, бросаясь брату на шею:
– Вот видишь, все обошлось, а мы все так испугались, а его не будут сносить!
– Бараховского.
– Что?
– Бараховского и архитектора Засыпкина арестовали.
– За что? – Лида отшатнулась, налетая спиной на жесткие ветки.
– Да какая разница – за что! – раздраженно бросил Митя. – Две недели уже сидят.
– Две недели? – пробормотала Лида. – Но я ничего не знала, а ты знал? Почему ты мне ничего не сказал?
– Потому что тебя это не касается, – огрызнулся Митя.
– А сейчас зачем говоришь?
– Петька, дурак, напролом пошел, Маша ребенка потеряла, сильно испугалась, когда за ним пришли… а ради чего? Зачем себе жизнь калечить, всего не спасти? Сколько жизней нужно, чтобы все спасти? Сейчас не про это надо думать, – оборвал Митя самого себя. – Сегодня Плотников и Зина были на допросе. Белова вызывали еще неделю назад.
– А Белов – это кто? – задала совсем ненужный вопрос Лида, чтобы собрать мысли.
– Иваныч.
– А почему нас не вызывают?
– Лида, нас не дернули только из-за папы, потому что он дружит с Аграновым. Но если она решит отомстить, то и Яков Саулович не поможет, – Митя снял шляпу, подставляя волосы под мерно кружившие снежинки.
– Объяснись, – потребовала Лида.
– Вы, женщины, очень мстительный народец, а я сильно обидел Зину.
– Она не будет на тебя клеветать, что она такого может сказать⁈ – расширила Лида глаза.
– Да что угодно, фантазии в ее скудной голове на это хватит. Лида, послушай, если тебя вызовут – ты жила у этой бабки, никаких писем не видела, никаких разговоров о Кагановиче не слышала. Лида, и береги маму, если меня… – он осекся.
– Даже если Зина солжет, то Колмаков подтвердит, что ты ничего такого не говорил, – с горячностью начала Лида.
– Вряд ли к словам Коли прислушаются, – отвернулся Митя.
– Почему?
В груди перестало хватать воздуха.
– Его арестовали первым, он сидит уже месяц.
Лида пошатнулась, из груди вырвался крик.
– Что ты кричишь? Тише, – умоляюще зашептал Митя. – Он пытался собирать подписи в защиту Василия Блаженного.
– Но товарищ Сталин же не дал его разрушить, сам товарищ Сталин! Как же так, за что?
– А это цена, Лида, чтобы другим неповадно было с партией спорить. Они понимали, на что шли, это их осознанный выбор. Вот только задеть может не только Дон Кихотов. Беги домой, уже поздно, только маме ничего не говори.
Митя еще сильней укутался в ворот пальто и побежал прочь. Лида осталась стоять, не мигая, глядя на гаснувшие в луже снежинки.
[1] Варварка была в 1933 году переименована в ул. Степана Разина.
