Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Глава III
Вечер
На робкий стук, дверь открыла угрюмого вида старуха в полинялом платке.
– Здравствуйте, – пролепетала Лида, – мне бы…
Договорить она не успела, женщина захлопнула дверь и больше не вышла. Лида потопталась на крыльце и медленно спустилась вниз.
– Хорошие здесь люди, душевные, – проворчала она себе под нос и пошла к следующему дому.
Навстречу с заливистым лаем вылетела бойкая рыжая собака. Лида вскрикнула и отпрянула назад. Между ней и крыльцом возникла непреодолимая преграда. Собака явно забавлялась ее испугом, делала вид, что вот-вот цапнет, наскакивая, но тут же отбегала, чтобы повторить действие снова.
– Что ж делать-то?
В одном из окошек наверху колыхнулась занавеска, но никто так и не вышел. Местные явно не хотели общаться. «Да он специально меня сюда отправил, поиздеваться!» Пятясь, чтобы не подставлять зубастому неприятелю тылы, Лида пошла к следующему дому.
Здесь тоже была собака, но на привязи. Псина рыкнула пару раз, больше для порядка, и улеглась, положив лобастую голову на большие лапы. Лида прошла к крыльцу и начала подниматься. Дверь открыла миловидная молодая женщина с годовалым карапузом на руках, она с интересом принялась разглядывала Лидин бежевый беретик.
– Извините, мне бы какую-нибудь бабушку найти, – осмелев, бойко начала Лида, – у нас тут несчастье случилось и нам надо…
– Степанида, кто там? – долетел грубый мужской голос.
– Из нехристей, что церковь ломать собрались, – крикнула в открытую дверь Степанида.
За ее плечом появился большой бородатый мужик. Он тоже с любопытством посмотрел на гостью.
– Мы, наоборот, сохранить вашу церковь хотим, – выдохнула Лида, – замечательный образец деревянного зодчества. Петр Дмитриевич погиб, обмеры делая, а вы помочь не хотите.
– Попа нашего куда дели? – грозно выдал хозяин.
– Я не знаю, мы только церковь реставрировать хотим, а я вообще только приехала…
– Крайний дом от реки, – указал мужик через огород.
– А что там?
– Читака, тебе ж, чтоб над покойником почитать.
– Мне тело подготовить.
– Все сделает, ежели понравишься.
Лида побрела вдоль огорода в указанном направлении.
У очередного дома она долго собиралась с силами, чтобы ринуться на новый приступ. Усадьба дышала ветхостью и неухоженностью. А живет ли там вообще кто-нибудь, или над приезжей жестоко пошутили? Только узкая стежка среди мятой травы к крыльцу, говорила, что сюда все же еще захаживают люди. «Хотя бы собаки нет, уже хорошо». Лида сосредоточенно рассмотрела все трещинки седого покосившегося порога, затем выдохнула и, взлетев по певучим ступеням, забарабанила раскрытой ладонью в дверь.
Опасения были напрасны. Старушка неожиданно оказалась очень разговорчивой и радушной. Сразу затащила Лиду в дом и, несмотря на вежливые отказы, усадила за стол, выставив перед гостьей чугунок с теплой картошкой и крынку с квасом.
– Разбился, говоришь, сердешный?
– Разбился.
Худая, сгорбленная от непосильной работы хозяйка, раскрыв сундук, тонкими скрюченными пальцами стала извлекать какие-то вещи и складывать их в большую суму.
Комнаты внутри оказались чистенькими, полы застелены полосатыми половичками, древняя печь подмазана и забелена, расшитые полотенца прикрывали уставленный иконами красный угол, между двух окон висело даже большое зеркало в резной деревянной раме.
– Сама-то как здесь оказалась? – через плечо начала выспрашивать хозяйка Лиду.
Гостья сбивчиво принялась объяснять про экспедицию.
– Бесприданница, стало быть? – сделала свой вывод бабка.
– Почему? – растерялась Лида.
– Ну, так на поденщину только от бедности идут. Вон и на юбку ткани-то не хватило, в такой-то срамоте, сердешная, ходишь.
Лида перевела глаза на свою, как ей казалось, вполне приличную юбку, не только прикрывавшую колени, но и длинной доходившую до середины икры.
– На-ка вот. От дочки моей осталась, почти новая, – протянула бабка синюю поневу в мелкие розовые и желтые цветочки.
– Да нет, спасибо, мне не нужно, – поперхнулась Лида.
– Да как же не нужно, там поди ж ты кавалеры есть, а ты без юбки. Бери-бери, тебе в пору будет. Маня уж так ее у меня выпрашивала, а я не отдала, как знала, что кому и покрепче пригодится. Бери.
– Не удобно, это ж вашей дочки, – попыталась найти последний аргумент Лида, чтобы отказаться от щедрого подарка.
– Вот и бери, поминай. Она у меня бойкая, навроде тебя, была, – старушка тяжело вздохнула.
Как тут откажешься, зачем же хозяйку обижать в такой малости. Лида пошла за угол печки переодеваться. От поневы пахло полынью и нафталином. Лида надела ее поверх своей юбки.
– Иди в зерцало поглядись, полюбуйся, – поманила бабка. – Я вот тебе еще бусы отдам, куда они денутся.
– Кто? – Лида подошла к помутневшему от времени зеркалу.
Русые кудри непослушного каре под бежевым беретом, смотрелись несколько нелепо с пестрой поневой до пят.
– Как кто, женихи, – одела ей бабка на шею нитку зеленого бисера. – Красавица, в девках не засидишься. Тебя как звать?
– Лида.
– А меня Дарьей, баб Дашей. Ну, пошли. На-ка вот это понеси, а я Псалтырь возьму, отец Олексий, сердешный, мне оставил, – она перекрестилась.
Они вышли из дома. Лида с непривычки путалась в юбке, все время опасаясь наступить на подол. На дворе начинал сгущаться сумрак, неужели уже так поздно?
– А родители у тебя есть? – продолжала вести разговор баб Даша.
– Тетушка есть, дядя Саша – это муж ее, еще брат двоюродный, его жена Лёля, – начала перечислять свою родню Лида.
– Сиротка, стало быть, – опять вздохнула бабуля. – Оставайся у меня, – неожиданно предложила она.
– Да нет, меня тетя дома ждет и работа.
– Да что это за тетка такая, что приданого не дала и на поденщину отправила.
– У меня хорошая тетя, это вы зря, – улыбнулась Лида. – Это я сама напросилась, а она отговаривала.
– Старших слушать надобно, зря своевольничала, – поджала губы старушка, – а у кумы моей внучок в года входит. На станции живут. Крепкий, работящий, не употребляет, и к учению тянется, ФЗУ заканчивает, да-да. Ой, вы б хорошей парой были. Он такой мордатый, кровь с молоком.
Лида уже почти ненавидела Колмакова и хитрую Зину в придачу. К счастью, впереди показались палатки и темный церковный сруб.
– А новопреставленный ко мне приходил, – неожиданно перевела баб Даша беседу, – да. Его тут невзлюбили, ой, невзлюбили. В Никольском-то новая власть церковь порушила, так-то… Долго мы с ним говорили, долго… Вишь, жалко ему красоту. Говорит, не в то время я родился. А я ему – самое твое, кто ж, коли не ты, сбережет? А, вишь, как вышло, – старушка печально закивала головой.
– Лида, что ж так долго? – навстречу им выскочил Митя. – Мы уж тебя искать собрались.
– Не бранись, я ее задержала, – отмахнулась баб Даша. – Это кто ж таков? – шепнула она Лиде.
– Брат мой.
– А куда новопреставленного дели?
– В церковь отнесли, в притворе лежит.
Бабуля твердым шагом пошла к открытым церковным воротам.
– Лида, ты иди поешь, мы тебе там оставили, – немного виноватым голосом проговорил Митя.
– Меня баб Даша покормила.
Лида заметила, что обрушившиеся леса уже разобрали и разложили по кучкам, чтобы завтра по светлому сколачивать заново. Между бревнами бродил Колмаков, что-то бормоча себе под нос. Время от времени он наклонялся и пядями вымерял бревно.
– Эй, Лидка, чего там застряла, со мной пошли, – прикрикнула на Лиду старушка.
– Меня удочерили, – усмехнулась Лида, показывая брату длинную цветастую юбку. – Иду-иду, – послушно поспешила она за своей предводительницей.
Перед входом в церковь старушка чинно трижды осенила себя распятием, сопровождая земными поклонами.
– Крестись, – цыкнула она на Лиду.
– Я не могу, я комсомолка.
– Ну, тогда я домой пошла, – развернулась баб Даша, отбирая у Лиды суму и укладывая в нее Псалтырь.
Лида торопливо перекрестилась, повторять свои приключения заново ей совсем не хотелось.
Изнутри шел неровный свет свечей. Стало страшно, в этом Лида наконец-то себе призналась.
«Зачем она меня позвала, помогать? Я, наверное, не смогу… или смогу. Лида, ты же не суеверная, что здесь такого, надо себя перебороть».
– Вечер добрый, – между Лидой и баб Дашей вырос Колмаков. – Я к вам на помощь. Поднять покойника, перевернуть там. А девушка пусть идет, – он слегка потянул Лиду за рукав, мол, иди.
«Решил, что я слабачка», – вместо благодарности обиделась Лида.
– Я тоже могу помочь, мне не трудно, – первой шагнула она в свет свечей.
Покойник лежал на широкой лавке у самой стены, руки были вытянуты вдоль туловища.
Колмаков взял свечу, и все трое приблизились.
– Вот, наш Петр Дмитриевич, – севшим голосом поговорил Николай, и Лида заметила, как по небритой щеке покатилась слеза.
– Все сделаем как надо, – погладила его по плечу баб Даша. – Не переживай, посвети вот сюда.
Колмаков поднял и слегка наклонил свечу, расширяя круг света, капля воска упала на шею покойнику и… Бараховский открыл глаза.
Лида завизжала так, как никогда не визжала в своей жизни, казалось, и сама ее душа обратилась в один отчаянный визг. Отлетая, она больно ударилась головой о бревенчатую стену.
– Митрич, живой, живой, чертяка! – давясь слезами, сгреб Николай Бараховского в объятья.
– Не чертыхайся в храме, – одернула Колмакова бабка.
– Спина болит, Коля, не тряси, – слабым голосом проговорил Бараховский.
– Ну, с такой-то спиной теперь до ста лет не прожить, – сделала бабка вывод, – но до девяносто доковыляет. Дел-то много?
– Много, – со стоном проговорил Бараховский, чуть приподнимаясь.
Лида привалилась к стене, отходя от пережитого шока, ноги сделались чугунными и не хотели двигаться, сердце продолжало бешено колотиться. Из противоположного угла на испуганное чадо с печальной улыбкой смотрел вырезанный из дерева Николай Угодник.
– А-а-а!!! Силы небесные! – загремело от дверей.
Это восставшего со смертного одра узрел седовласый Виктор Иванович.
Глава IV
Нудный
Бледный Бараховский, с подарком баб Даши – пуховой подушкой под спиной, полулежал на топчане у куста калины и руководил замерами, а Митя, Колмаков и Плотников скакали козлами по лесам. Выделенные колхозным председателем помощники из местных разошлись по домам, так как деньги у экспедиции на оплату их трудов закончились.
Бывший покойный оказался удивительным живчиком. Морщась от боли, он все время порывался встать и что-то показать младшим товарищам «сам» и «как надо». Его тонкие крепкие пальцы порхали в воздухе, без дирижерской палочки настраивая малый оркестр реставраторов. Треснувшее у края пенсне сверкало на солнце, усиливая искру, исходившую от неугомонного Митрича.
Связующим звеном между топчаном и лесами выступала Лида: подай, принеси, запиши результаты, «пойди скажи им», «покричи, чтоб левее забирали», «как слезет, дай вон той бестолочи подзатыльник, а то я не дотянусь» и прочее – прочее. А еще за ней были наброски – вид с севера, вид с востока на алтарную апсиду, южная стена, чертеж восьмерика колокольни с масштабом, зарисовка кружевных наличников и врат. Может, фотоаппарат и был, Лида его не видела и старательно выполняла каждое задание. Листы в альбоме стремительно заканчивались, а впереди еще были наброски внутреннего убранства, ярусов алтаря и деревянных скульптур Николая Угодника и Параскевы Пятницы. Раньше эту работу выполнял Виктор Иванович, но убедившись, что у молодой художницы неплохо получается, он со спокойной совестью уехал с Макарычем на станцию прикупить еще еды на увеличившуюся братию и узнать про билеты до Вологды. По завершении обмеров, следовало ехать на родину кружева, а там на перекладных или пешком, это уж как получится, еще к двум объектам.
Какими же смешными теперь казались страхи Лиды, что ей не найдется работа, работы было хоть отбавляй, так, что к вечеру ноги уже плохо передвигались, а поясницу ломило. К пестрому ситцевому подарку Лида приспособилась через пару дней, лихо заправляя за пояс край длинного подола, собственная юбчонка лежала на дне мешка, потому что бдительная баб Даша все время крутилась возле отряда, а обижать старушку Лиде не хотелось.
Ушлая Зина сама себя определила при кухне и расставаться с походным котелком, чтобы подменить напарницу, не собиралась. Готовила она без фантазий, но по-деревенски основательно и вполне сносно, мужички ели и нахваливали, а что еще нужно?
Среди харчевавшихся Зина, к досаде Плотникова, явно стала выделять Колмакова – подкладывала ему лучшие куски, лично наливала до краев его гнутую жестяную миску, только его просила нарубить дров, хотя и сама могла махать топором с лихостью лесоруба, а еще как бы невзначай подсаживалась ближе у вечернего костра на мини-планерке, прикуривала от его папиросы и пела бархатным низким голосом «Мой костер в тумане светит», призывно стреляя глазами. Смешно! Лида была возмущена – ну где же девичья гордость, разве так можно стелиться перед мужчиной? Сам Николай со всеми держался просто, приветливо, с Зиной немного флиртовал и подшучивал, но не более… или более, и наваристые щи все же постепенно пробивали стежку.
Что делали все по ночам Лида не знала, потому что баба Даша выдвинула условие: «Вы мне жиличку, а я вам молоко парное, а то мне вечерами и поговорить не с кем». Где-то на подсознании крутились дурацкие детские страхи, а вдруг отряд возьмет, да и оставит ее «в дочерях» у местной бабушки. Было и смешно от этого и немного грустно. Лида согласилась ночевать в большой деревенской избе, туда же баб Даша приглашала и «калечного» Бараховского, но тот отказался, предпочитая топчан в палатке.
Добрая бабушка для гостьи извлекла из сундука новенькую перину и шерстяное одеяло, все, что копила единственной дочери в приданое. Дочери не было уже сорок лет, а вот, поди ж ты, все же пригодилось. Но долго на перинах молодой специалистке разлеживаться было некогда, Лида приходила поздно, после вечерней планерки, а уходила чуть свет. Вечером ее провожал Митя, утром она добегала сама. Так что проследить – сладилось ли дело у Колмакова с Зиной не было возможности.
Впрочем, Лиду это не должно было волновать. Какое ей дело, откликнулся он на томный призыв или нет? Что у Лиды своих дел нет, чтобы думать о чужих амурах? А еще эта его раздражающая привычка молча разглядывать – уставится в упор и ничего не говорит. Ну, хочется тебе отвесить шутку про новый цветастый наряд, ну пошути, чего уж там. Плотников вон уж приклеил кличку «милая пастушка», зачем же отставать.
На четвертый день Бараховский сам забрался на леса.
– Петр Дмитриевич, куда же вы⁈ – ахнула Лида. – Митя, да остановите же вы его!
– Все со мной в порядке, – проворчал упрямец, – залежался уже, хватит.
– Митя, ну что же вы стоите? – дернула Лида брата за рукав. – Его надо остановить.
– Да кто ж его остановит, это бесполезно, – вздохнул Митя и тоже, поправив на плече мерную бечевку, полез вверх.
– Чокнутые, – буркнула Лида, но тихонечко, чтобы не услышали.
– Лидия, начинайте зарисовки внутреннего убранства, – крикнул сверху Бараховский.
– Ой, да делайте вы, что хотите, – буркнула она, – если что, обмывать вас больше не стану.
– Что⁈ – долетело сверху.
– Иду.
– А если я упаду, меня, Лидочка, будете? – все же расслышал стоявший рядом Плотников, придвигаясь ближе.
– Яша, не приставай к девушке, дуй помогать, – подтолкнул к лесам Плотникова Колмаков.
– Тебе значит сразу две музы – не жирно будет? – лениво пошел к лесам Плотников. – Саныч, Колька твою сестру ангажирует. Набей ему морду.
– Непременно, – беззлобно отозвался Митя.
– Пошла я рисовать, – поймав на себе ироничную улыбку Колмакова, покраснела Лида и, чтобы не заметили, быстро зашагала ко входу в церковь.
Ее снова ждала печальная улыбка Николая Угодника.
Вечером, пока сумерки не заволокли окрестности, на лавочке у крутого речного берега Лида показывала Бараховскому свои работы. Петр Дмитриевич, прищуривая близорукие глаза, то приближал, то удалял рисунки, глядя на них сквозь пенсне.
– Твердая рука. Неплохо, очень даже хорошо.
Момент был самый подходящий, и Лида решилась:
– Игорь Эммануилович обещал мне осенью Юрьев, вы же меня возьмете? – робко попросила она.
– Хотите взглянуть на каменную резьбу Георгиевского собора? – сразу угадал Бараховский.
– Хочу, очень хочется самой увидеть. Зарисовать. Там же неправильно каменные блоки соединили, еще в пятнадцатом веке ошибок наделали, когда восстанавливали. Я вот, знаете, хотела бы попробовать угадать, как раньше все было, еще при Святославе?
– Угадать? – улыбнулся Бараховский.
– Ну, не угадать, вычислить, логика же должна какая-то быть. Это ведь очень интересно, аналогов Георгиевскому собору нет. Я об этом читала, и Игорь Эммануилович рассказывал.
– Он рассказывать мастер. Повоевали мы там с местными, – задумчиво проговорил Бараховский, поправляя пенсне, – нам ведь пришлось более поздние постройки снести, семнадцатый век, а что делать, нельзя было по-другому, такую красоту должны все видеть. Красоту, – он посмотрел на быстро летящее по речной глади отражение облака.
– Как же без красоты, – согласилась Лида. – Так возьмете? Мне очень нужно туда попасть.
– Вы мне одну знакомую напоминаете, тоже одержимую, в хорошем смысле этого слова. Любит бродить по кладбищам, – Бараховский неожиданно мягко улыбнулся каким-то воспоминаниям. – Меня тоже в Симонов занесло по делам, такая прозаическая встреча или наоборот…
– А зачем по кладбищам? – удивленно вскинула брови Лида.
– Могилы поэтов искала. Литературный некрополь из Симонова монастыря в Новодевичий нужно было перенести… Все ищет могилу Веневитинова, совсем молодым умер… а она ищет. Нас, кажется, к ужину зовут, – он торопливо поднялся и, как показалось Лиде, уже сожалел о том, что выдал посторонней девице лишнее.
«Да она ему нравится, эта любительница бродить по кладбищам». Лида тактично не стала больше ничего расспрашивать, а, закрыв альбом, пошла следом.
– Петр Дмитриевич, вы мне так и не ответили – возьмете или нет, ну, в Юрьев?
– Я, Лидочка, в Юрьев не поеду, в Москве нынче много дел. Коля будет работами по Георгиевскому собору руководить.
– Коля? – не поняла Лида.
– Николай, – указал на бредущего от реки с полотенцем на плече Колмакова.
– Он же еще молодой, – с досады ляпнула Лида.
– Ну, не такой уж и молодой, двадцать восемь лет, опыт уже большой. И в работе нудный, в хорошем смысле этого слова.
– У «нудного» может быть хороший смысл?
– Может – может, – закивал Бараховский.
Задача усложнялась. Как подойти к Колмакову и набиться в экспедицию? Охватывало жуткое стеснение, и не понятно – откуда оно бралось, наверное, из-за возникшей с первой встречи неприязни. Да он ее и не возьмет. Он же сказал Мите – зачем девиц набрали. Может, через Митю удочку закинуть? Ну, что ему трудно, что ли, за сестру словечко замолвить? Хотя понятно, что он скажет – большие девочки должны решать свои проблемы сами. Это Лида помнила еще со школьной поры, когда просила решить за нее задачки. «Подойду и сама спрошу у Колмакова, ну не съест же он меня. Скажет – нет, тогда буду Митю подключать и Игоря Эммануиловича, он, кстати, мне обещал. Где этот мелковатый Колмаков и где Грабарь, разные весовые категории. Скажет – возьми ее, и куда он денется. Тоже мне – генерал от реставраторов, молоко на губах не обсохло». Она так себя накрутила, что уже готова была броситься с кулаками на ничего не подозревающего Колмакова. Когда есть заветная мечта, все преграды жутко раздражают, а вот эта, так особенно.
Глава V
Костер
У полевой кухни было оживленно, наконец-то вернулся Виктор Иванович. Он в красках рассказывал о своих станционных приключениях и не без гордости выкладывал добытые продукты. Последней на грубо сколоченном столе появилась пузатая бутылка без этикетки. Иваныч воровато покосился на Бараховского, неуклюже прикрывая стеклянный бок ржаным караваем.
– Ну, так отметить же нужно чудесное… – он замялся.
– Воскрешение, – ляпнул за него Плотников.
– Оставим на последний день, – отрезал Бараховский, хмурясь.
– Да тут-то и работы осталось, так, на пару деньков. Леса вон разобрать да прибраться за собой. Делов-то, – пробурчал Иваныч, но бутылку убрал.
Ужин поспел. Донести от костра котелок с борщом Зина попросила конечно же Колмакова, а сама принялась разливать горячую жидкость по протянутым к ней мискам. Борщ пошел хорошо, все изрядно проголодались и какое-то время ели молча, слаженно работая ложками.
– А я вот еще на почту заглянул, газеток прикупил, – зашуршал в мешке Иваныч, – а то живем бирюками и новостей не знаем.
– Ага, вдруг уже война с мировым империализмом началась, – хрюкнул в свою миску Плотников.
– Вот совсем не смешно, Яша, совсем не смешно, – отложил газету Иваныч. – Ты-то еще зеленый, а вот мы с Петей повоевать успели, совсем не смешно.
– Вкусный борщ, Зина, добавки там не будет? – перевел разговор Бараховский, не желая вспоминать свое военное прошлое.
– А как же, все будет, – закивала Зина, вскакивая и показывая расторопность. – А вам, Николай Ефремович? – повернулась она к Колмакову.
– Спасибо, не надо, – отказался он, – я вот лучше хлебушка. Хороший хлеб. Товарищ Скоркина, берите, не стесняйтесь, – отломил он кусок для Лиды, подмигивая.
Это ироничное «товарищ Скоркина» резануло по ушам, и в другое время Лида высокомерно отказалась бы, но теперь обстоятельства поменялись, вести себя следовало осторожно, и она, поблагодарив, приняла подношение. А привезенный Иванычем хлеб действительно был хорош, с ароматной корочкой, и совсем не зачерствел. У бабы Даши Лида пробовала не хуже, но здесь у костра на свежем воздухе все казалось вкуснее, даже бледненький борщ Зины.
– Дорога не просохла? – поинтересовался Бараховский.
– Просохло, так и что, колдобина на колдобине, – проворчал Иваныч. – Как они здесь выживают? Даже телеграмму не отправить, почта одна на сотни верст.
– Почта! – вдруг как ужаленный подскочил Митя. – Как я мог забыть⁈ – ударил он себя по лбу.
– Саныч, ты чего? – оборотились на него взгляды.
– Письма, я ж вам письма привез. Это ж надо, так запамятовать!
Митя сорвался с места и побежал к палатке, долго там копался и наконец вернулся с пачкой писем:
– Танцевать просить не стану – дорога ложка к обеду, виноват. Петя, это твое, – протянул Митя два конверта Бараховскому.
За стеклами пенсне нельзя было прочесть эмоций. Бараховский взял конверты, одно из писем выскользнуло и упало в траву. Петр Дмитриевич резко нагнулся за ним, Лида успела заметить, как он прикусил губу от полоснувшей боли, но все же поднял, долго смотрел на конверт, потирая края, потом бережно положил во внутренний карман пиджака. «От дамы с кладбища, – почему-то решила Лида, – не хочет при всех читать». Но и второе письмо Бараховский распечатал и пошел просматривать в сторонку, отвернувшись от честной компании.
Другим одариваемым оказался Иваныч, он жадно накинулся на конверт:
– Ну чего там у них стряслось? – пробормотал он себе под нос и принялся читать молодежи написанное вычурным слогом послание от жены, со всеми полагающимися приветами, расспросами о здоровье, погоде и выражением желания скорой встречи. Далее шла более теплая часть об учебе сына и проделках шалуньи-дочери. Никому это было не интересно, кроме самого чтеца, но из вежливости компания усердно слушала, пряча под ладонями зевоту.
Краем глаза Лида заметила, что Митя вручил письмо и Колмакову. Тот с нарочитой небрежностью взял конверт, раскрыл его одним отточенным движением перочинного ножа, чуть прищурился, разглядывая буквы, потом свернул лист, педантично выравнивая уголки, вложил его обратно в конверт, постоял, задумавшись о чем-то, затем безжалостно скомкал в тугой шарик и зашвырнул в костер, а потом пошел к Бараховскому. Теперь к компании были повернуты две спины. Петр Дмитриевич и Николай о чем-то шушукались.
И что это было? Кто ему мог писать? К изумлению Лиды, на лице Зины отразилась невольная радость. Чему радоваться-то, там явно какие-то неприятности из дома?
– А цены на рынке взлетели, да уж. Четыре рублика уже за кило хлебушка! – возмутился Иваныч выкладкам цен, приложенным рачительной женой.
– Витя, открывай бутылку, – к костру мрачнее тучи вернулся Бараховский. – В Вологду не едем, надо срочно возвращаться в Москву.
– Вот те раз, – крякнул Иваныч.
– Как, мы ж только приехали⁈ – возмутился Плотников. – Нас что, отзывают? Зачем тогда посылали, вдоль Двины прогуляться?
– Срочные замеры нужно сделать в Москве. Чем быстрее попадем, тем лучше. Витя, достал?
– Так вот же, – выставил Иваныч бутылку.
Чувствуя что-то неладное, он внимательно разглядывал Бараховского, пытаясь считать недобрые мысли.
– А какие замеры? Что мерять-то, да так срочно еще? – донимал расспросами Плотников.
– Много чего. Витя, ставь и вторую, чую, что одной не обошлось. Зиночка, несите тушенку, и что там еще на закуску. Лида, режьте хлеб. Коля, займись костром. Жаль гитарки нет, сейчас бы не помешала, – Бараховский по-молодецки ударил себя по колену.
Его показная веселость никого не убедила, но все кинулись подыгрывать: бегать, суетиться, заново накрывать на стол. Во взаимопонимании отряду точно нельзя было отказать.
И вот уже костер горит с новой силой, Иваныч произносит напыщенные тосты, Зина дуэтом с Плотниковым тянут: «Топится, топится в огороде баня» и «Левая, правая, где сторона? Улица, улица ты, брат, пьяна», Бараховский подыгрывает им пальцами, ритмично ударяя по шершавой столешнице. Колмаков подкидывает полено в пасть костра, огонь с жаром накидывается на добычу, искры летят к быстро выцветающему закатному небу.
Бутылок оказалось не две и даже не три. Компания изрядно набралась кроме Лиды и Николая, по крайней мере, он один сидел ровно, с выпрямленной спиной, а взгляд сохранял ясность. Лида, опасаясь осуждения со стороны баб Даши, да и вообще не привычная к спиртному, только делала вид, что отхлебывает из кружки. «А не подсесть ли сейчас к этому Колмакову, и в лоб не спросить про экспедицию в Юрьев? Завтра суета будет, не до того. Да и вообще при свете дня, может, я и не решусь подойти». Лида уже приподнялась…
– А нашу Лидию чуть русалки не уволокли, – громко выдала Зина и звонко расхохоталась.
– Русалки, настоящие? – оживился Плотников, приобнимая Зину за талию.
– Настоящие, – рывком отбросила она его руку. – Звали ее за собой, чуть в воду не уволокли, уже к берегу выбежала. Их Николай Ефремович распугал и вашу пастушку спас.
– Коля? Да ты просто Орфей, только без лиры.
Колмаков поднес кружку к губам, скрывая набежавшую улыбку.
«Да как она может⁈ – негодовала Лида. – Я же ей по секрету, как подруге». Хорошо, что уже стемнело, как же жарко запылали щеки.
– Лидочка, и какие они были? С хвостами? – поддержал шутливый настрой Иваныч.
– Нет, как у Крамского, в белом саване и с веночками, – хохотнул Плотников.
– Мне так с хвостами больше нравятся, – мечтательно произнес Митя, – очень селедку уважаю, с маслом, и чтобы лучок кольцами.
«И он туда же, тоже мне брат!» – Лида злилась, что с легкой руки Зины, стала объектом пьяных шуток, но не знала как с достоинством ответить, поэтому упорно молчала.
– Зря потешаетесь, и не такое бывало, – неожиданно заступился за несчастную Бараховский.
– Ну после твоего воскресение, Петя, охотно верим, – закивал Иваныч.
– Было это сразу после гражданской. Первый раз я тогда попал на север, – чуть на распев принялся рассказывать Петр Дмитриевич. – Взял с собой сухарей и мешок соли.
– А зачем столько соли? – не понял Плотников.
– Соль – это деньги. Да и денег тогда не было, разруха, а соль всегда нужна, такая вот валюта. Так вот, обмеры и опись я сделал, нашел проводника с лодкой. На станцию мне нужно было успеть, к поезду. Выплыли. Плыли весь день, стемнело, но мы привал делать не стали. Проводник сказал, что до станции рукой подать, так чего ж время терять. Осень, потемнело рано. Мы плывем, а станции все нет и нет. Я проводнику – ты, братец, ничего не перепутал? Он говорит – нет, вот-вот появится. Во мраке уж и берегов не разберешь, и тут смотрю – огоньки по левую руку, где-то там, в глубине леса.
– Огоньки? – вырвалось у Лиды.
– Огоньки, – твердо повторил Бараховский, – проводник тоже их увидал и начал заворачивать к берегу.
– А зачем? – осторожно спросил Плотников.
– Так узнать надо – где мы, да сколько верст до станции, а, может, то сама уж станция светится, осени здесь темные, не разобрать ничего. Ну, в общем причалили мы, вылезли из нашего утлого челнока и пошли на свет. Идем – идем, а он все удаляется, никак дойти не можем, проводник мой прибавил шаг, я тоже, а огоньки вроде как насмехаются над нами – близко, а не достанешь.
Лиду охватила поднимающаяся откуда-то из глубины тревога. Уже понятно, что ничего с Митричем не случилось, вот он сидит, рассказывает, а все ж неспокойно.
– Не знаю, сколько мы так брели, время словно остановилось, – Бараховский снял и краем полы пиджака протер пенсне, – я уже понял, что мы удаляемся все дальше и дальше от лодки. Стал тормошить своего проводника, мол, давай обратно. А он как меня не слышит, прет напролом и все тут, я его силком тянуть, а он детина крепкий, вырываться… Короче, подрались мы, я его связал мерной бечевкой и назад поволок. Не помню, как добрались, как лодку нашел. Кинул проводника на дно, а его всего колотит, как от лихорадки, и слова сказать не может. Греб я до утра, ладони в кровь стер… на поезд успел. Сам бы не поверил, если бы не пережил. А вы говорите – русалки.
– Это луны свет преломлялся, вот вам огоньки и показались, – выдвинул предположение Митя. – Может, деревья мокрые были, так и отсвечивало.
– Да банда это была, и проводник с ними в доле, – эмоционально выкрикнул Плотников, привстав, – завести хотели в глушь да ограбить, а то и убить. Сгинул барин в тайге, и искать никто бы не стал.
– Ну, чтобы убить одного да безоружного, так далеко заманивать и утруждаться ни к чему было, – возразил Митя. – Можно было и на берегу порешить.
– Вот так я всю жизнь теперь на свет и иду, а догнать не могу, – заглотнул стакан Бараховский. – А теперь с того света меня вернули, зачем? Я должен его спасти, должен! – он неожиданно стукнул кулаком по столешнице. – Митька, они же разбирать его собрались, ты такое варварство представить можешь? – он схватил Митю за ворот и слегка тряхнул. – Вот так взять и красоту порушить. Лазарь этот, мерзавец, неуч, Митя, он даже, кто такой Дмитрий Донской, не знает! Нет, ты представляешь, не знает Дмитрия Донского. Мерзавец, скотина, варвар!
– Тише, Петя, тише. Пойдем спать, – Митя, тревожно озираясь на собутыльников, потянул Бараховского к палатке.
– А я видел, как Вознесенский на небо вознесся, видел! Ночь, я долго заснуть не мог, все ворочался, а тут грохот такой, стены затряслись, я выглянул, а Вознесенский поднялся и в небо полетел, ангелы забрали. А его я не дам разобрать, не позволю, слышите, иудино семя?!! А тебе, Лазарь, не будет воскрешения, не будет!
