Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXIII
Слон и львы

Сегодня, чтобы снова не попасть впросак, Зорька решила выйти с обедом пораньше, но сразу в детинец не побежала, а пристроилась в тени вала, поджидая, когда потянутся другие девки да бабы, и, только увидев вереницу спешащих пройти под надвратной церковью горожанок, нагруженных корзинками и торбами, тоже вынырнула на дорогу.

– Глядите, это ж та сиротка, что Немке сыскали? – захихикали круглолицые девицы в пестрых поневах. – Борята покраше выбрал.

– Да нет, не справится, тощая больно, – тряхнула одна из насмешниц округлыми плечами.

– Ну кому поросеночек парной, а кому и куренок сгодится, – отозвались девки, и новое «хи-хи-хи».

Зорька сначала нахмурилась, очень уж неприятно, когда над тобой так вот в открытую потешаются, и главное – без вины, из озорства, но ее сведенные брови только раззадорили шутниц:

– Вишь, прикормить решила, чтоб на Волгу не утек. Привязать его за ногу к лавке надобно, оно верней будет. Ха-ха-ха.

– Верное дело, позвать же на помощь не сможет.

Зорька приостановилась и пошла прямо к обидчицам.

– Меня Зоряной прозывают, сестринича Вольги Верхуславича, может, слыхали? – миролюбиво проговорила она, но взгляда не отвела, смело глядя девкам в глаза. – А потешаетесь вы зря, меня родня отца из родного дома выгнала, а Данила Вольгич приютил, за то я ему благодарна, храни его Господь, что не оставил без помощи. И обед стану носить, чай, не безрукая какая, да можете и далее смеяться, коли охота.

И она, не дожидаясь ответа и обгоняя неспешно бредущих баб, полетела к собору. Вежливо раскланялась со всеми каменщиками, завертела головой, куда ж запропастился Данила. Вот и сам Бакун, стоит над одним из мастеров, давая советы. Зорька особенно низко поклонилась и ему, седовласый булгарин кивнул в ответ. Никакой враждебности в его лице она не заметила, да и то верно, какая Зорька ему соперница, так, сирота приблудная. Стало себя безумно жаль. И кто этот дурной слух пустил, что ее тысяцкий с гриднем пристроили, чтоб каменщика дома удержать, языки у тех без костей. Уж небось и Даниле об том руками намахали, от того он ее сторонится, и не присядет рядом. Весь вечер бочком мимо ходил.

Бакун пошел под навес, где ему челядины уже накрыли стол. Остальные работники, оставляя дела, расходились по привычным углам. К ним уже подбегали дочки да жены, выставляя угощения.

Вспомнился отец, Зорька проглотила выкатившуюся слезу и пошла вкруг собора, искать своего благодетеля. Данилы нигде не было. Зорька успела уже несколько раз обойти округу. Да куда ж он мог подеваться? Не домой ли пошел, может, разминулись?

– Немку ищешь? – подошел один из каменщиков. – Вон, – указал он наверх.

Данила стоял на самой вершине лесов и выбивал морду клыкастого сурового льва. Белое облачко пыли мерно оседало вниз при каждом ударе.

– Окликнуть? – предложил каменщик.

– Я подожду, – отказалась Зорька, – пусть доделает.

– Леса чуть тряхни, он почует, – посоветовал каменщик.

Но Зорька, запрокинув голову, завороженно смотрела на точные выверенные движения. Нешто можно вот такое из мертвого камня сотворить?

– Князь, князь! – полетело со всех сторон.

Каменщики сразу повскакивали, скидывая клобуки, бабы оправили повои. Зорька, не выпуская корзинки, протиснулась к закатной стороне собора, чтобы поглазеть на настоящего князя.

И отчего деревенской девке мнилось, что князь должен обязательно быть седобородым старцем, вроде Бакуна, в одеждах, сверкающих, что солнце. Святослав Всеволодович лихо спрыгнул с коня, отдавая поводья рядом стоящему ратному. Не сказать, что совсем уж юн, но и до старика ему было далеко. Волос густой русый, без следов седины, лицо загорелое с подвижными голубыми очами, нос тонкий, с небольшой горбинкой, борода острым клином. Одет вовсе не по-княжески – свита без богатого узорочья. Как не вспомнить дорогие одежды тысяцкого и серебряную гривну Боряты. Так вот встретишь на улице и не поймешь, что пред тобой сам хозяин града Юрьева.

Со второй лошади без чужой помощи соскочил мальчик лет восьми, лицом похожий на Святослава, должно княжич.

– Бог в помощь за трапезой, – прозвучал уверенный зычный голос правителя.

Мужики дружно отозвались:

– Благодарствуем, твоей милостью, княже.

– Бакун где? – гаркнул один из сопровождавших князя нарочитых мужей.

Бакун быстро подошел, низко кланяясь. Князь приблизился к главному каменотесу и что-то тихо начал говорить:

– Димитрий мой очень уж хочет, – долетел до Зорьки обрывок фразы, Святослав ласково потрепал сына по голове. – Обещался я, грешный, что будет.

– Чего ж не добавить, добавим, – согласился Бакун. – Добрая животина. Вот только извини, княже, я такой диковины не видывал. Не знаю, какой он, как бы не осрамиться.

– Димитрий, неси, – махнул князь сыну.

Княжич метнулся к своей лошади и вынул из седельной торбы свиток, подбежал к отцу, протягивая. Все начали с любопытством тянуть шеи, чтобы разглядеть.

– Во Владимире у епископа Митрофана испросил разрешение срисовать, – пояснил Святослав, – там в книге любомудрой углядел. Епископ уж согласие дал.

Бакун, щуря глаза, внимательно разглядел рисунок.

– Сделаем, не тревожься, светлый князь. Оставишь мне чертеж сей?

Святослав вопросительно посмотрел на сына. Тот утвердительно кивнул.

– Ну, вот, будет тебе и слон, – подмигнул ему отец.

– Слон, слон, слон, – загудела толпой, – что за диковина такая?

– Велбул[1] такой, только маленький, – высказал кто-то авторитетное мнение.

Бакун повел князя вкруг храма, показывая, что было сделано, пока Святослав гостил у старейшего брата во Владимире. За ними хвостиком побежал Димитрий.

– Трапезничайте, мужи добрые, – махнул князь каменщикам.

Те послушно побрели снова по своим углам. Зорька тоже чуть отступила. Этак Данила и пообедать не успеет, но не бежать же наперерез самому князю. Свита из нарочитых мужей продолжала терпеливо ждать у входа в собор.

– Ты это, не обижайся на нас, – к Зорьке бочком подплыли местные девицы.

– Я не сержусь, – не стала она вредничать.

– Я Белена. Я Липка. Я Купава, – начали они знакомиться наперебой. – После службы завтра пойдешь с нами на торг?

– Пойду, – обрадовалась Зорька.

– Ой, глядите-ка, Кирша-то наш причесался, – всплеснула руками дородная Белена.

– О-о-о, вот те раз, – хохотнула курносенькая Липка, – никак дождю быть.

Девки сдавленно рассмеялись, пряча ладонями белые зубки. Зорька посмотрела туда, куда они указывали. За нарочитыми мужами среди молодых воев стоял знакомый Зорьке парень, одетый в нарядную рубаху и подпоясанный ярким кушаком, ноги облегали сафьяновые сапоги. Кудри были аккуратно расчесаны и перетянуты шнуром.

– Что петух на заборе, – снова прыснули девки.

Парень высокомерно глянул на озорниц, едва заметно стрельнул в Зорьку глазами, и подчеркнуто равнодушно отвернулся.

– А чего ярыжник с княжьими воями делает? – спросила Зорька.

– Да не ярыжник он, – махнула рукой Белена. – Во хмелю мужам двум зубы повыбивал, вот отец Мефодий с тиуном на него послушание и наложили – камни смиренно таскать. Из отроков[2], а нос дерет, что боярин. А ты откуда его знаешь? Приставал уже?

Зорька заалела.

– Держи с ним ухо востро, он, вдовец, на девок падкий, словеса хитро плетет да толку никакого, – подтолкнула ее в бок Липка.

– Особливо на сеновале речист, – прыснула Белена. – Гляди, не попадись.

– Чего мне на него глядеть, мне б своего хозяина покормить, – вздохнула Зорька, показывая полную корзину.

Наконец князь со свитой выехал прочь. Каменщики повалились в траву немного вздремнуть, чтобы дальше уж без остановок работать до заката. Раскланявшись с новыми подругами, Зорька снова побежала вкруг собора к лесам, на которых творил ничего не замечающий Данила.

Она, как советовал каменщик, чуть тряхнул леса и постучала по ним кулачком. Данила почувствовал и нагнулся.

– Обедать слезай, – махнула ему стряпуха и показала корзину.

Он послушно принялся спускаться. Вдвоем они уселись на расстеленной Зорькой рогоже.

– Ну вот, остыло все. Ешь скорее, – Зорька принялась раскладывать угощения. – Яичко почистить? – протянула она печеное яйцо.

Данила забрал и начал чистить сам. Надо бы и уходить, но Зорька продолжала сидеть.

– Это кто ж такой? – указала она наверх, где среди клыкастых львов стоял каменный отрок с поднятыми для прославления Бога руками. – Кто такой? – чуть дернула она Данилу за рукав.

– А, – стукнул он себя в грудь.

– Ты? – удивленно вскинула брови Зорька.

Данила усмехнулся кончиками губ и начал чертить на земле ножом: человека, вокруг него стены, потом клыкастых львов.

– А-а, это ж Даниил во рву со львами, – заглянула Зорька в лицо Даниле, – нам поп про-то сказывал. А чего ж тогда львы у тебя такие злые? Они ж его не съели, надобно их добрыми рисовать, – и пальчиком стерла клыки, дорисовывая львам улыбки.

– Э-э, – запротестовал Данила и вернул львам суровость.

– Ну, как знаешь, – обиделась Зорька. – Пойду я.

– Бо-о, – приложил Данила руку к груди, благодаря.

– Вечером щи будут, – пообещала стряпуха и поспешила прочь.

Новые подруги терпеливо ждали ее у вала, чтобы вернуться вместе к посаду. Жизнь налаживалась, вот только жаль, что львы не улыбались.

[1] Велбул – верблюд.

[2] Отрок – здесь младший дружинник.

Глава XXIV
Торг

В церковь Зорька приоделась, вытащила из короба все самое лучшее – глиняные бусы, малеванные рукой батюшки, берестяное очелье, обшитое льняной тряпицей с вышивкой бисером да речным жемчугом. Серебряные заушницы звякали у висков, рубаха под запоной[1] убрана по оплечью красными петушками да курочками.

– Да я управилась, будем выходить? – окликнула она Данилу, уже привычно забегая перед ним и заглядывая в лицо. – Идем? – перебрала пальчиками для верности.

Он коротко махнул и подался к двери.

Нынче Данила был одет в чистую рубаху, подпоясан добрым кушаком, а вместо поршней на ногах красовались сапоги, не хуже, чем у дружинного Кирши.

Они с Зорькой пошли рядком, только она на полшага позади, хозяину следует выступать первому, уж тому ее дома обучили. Последней семенила Осьма, накрывшаяся поверх беленого повоя цветастым убрусом.

Зорька красовалась пред Данилой, все время теребя бусы и оправляя очелье, смори, мол, какая я сегодня нарядная, но стоило выйти на широкую площадь торга, как настроение угасло, что лучину затушили. Новые подруги Белена да Липка радостно замахали ей руками еще издали. Как же богато они сегодня были обряжены, сколько серебра нашито на их очелья, как оттягивали их шеи ряды бус из самоцветов, а на руках ловили солнечные лучи начищенные до блеска медные обручья, ну, чистые боярыни! Куда уж Зорьке с ними тягаться. Она искоса посмотрела на Данилу, но тот раскланиваясь со знакомыми, не обратил на девок никакого внимания, да и они на него тоже.

Вредные мальчишки, перекрыв немому каменщику дорогу, стали кривляться и мычать, изображая его немощь.

– А ну, вон пошли, я вам задам! – орлицей кинулась на них Зорька.

Те отбежали на безопасное расстояние, но не унялись.

– Вот хворостину-то достану, сидеть седмицу не сможете! – погрозила защитница, но Данила перехватил ее руку и показал, мол, оставь, чего с них, неразумных, взять. Он был спокоен и на потешников не обращал внимание.

– Оставь, – махнула и Осьма, – без толку. Вот ежели б хоть раз поймал да оттаскал за уши, тогда был бы толк, а так.

– А чего ж их родители им не объяснят, что так-то не следует творить? – оскорбилась Зорька, будто это ее осмеяли.

– Недосуг родителям. Пошли, пошли, чего всполошилась? Будешь так обо всем переживать, сердца не хватит, – потянула Осьма хозяйку за рукав. – На вот яичко, пойди тому убогому на паперти подай.

Зорька взяла яйцо и пошла к сидевшему полуголому старцу, тот мотал плешивой головой, всех крестил и бормотал: «Покойтесь с миром, рабы Божии. Господь вас примет в райский чертог». Зорька бочком придвинулась и быстро положила ему яйцо на колени. Юродивый улыбнулся ей щербатым ртом и кивнул «благодарствую».

– Разве можно такое живым сказывать? – бросила она ему с упреком.

– Так разве правду можно скрыть, – пожал плечами юродивый. – Венчаться, простая душа, приходи. Я тя с любым повенчаю.

– Попы венчают, тебя и в церковь-то в таком срамном виде не пустят, – фыркнула Зорька.

– Бог впустит.

– Пойдем, чего ты тут застряла, – снова потянула Осьма хозяйку, – подала да дальше ступай.

– Чего он такое бормочет? Нешто можно так сказывать? – зашептала Зорька Осьме. – Живых покойниками называть, недобро это.

– Блажной, чего с него взять, – отмахнулась челядинка.

Они вошли под своды просторной деревянной церкви. Началась служба. Зорька видела впереди светлую макушку Данилы. Он стоял с другими артельными. Здесь же был и Бакун, а Зорька думала, что он бесерменин.

Служба была богаче, и пели краше чем в родном дому, свечей никто не жалел. Зорька всегда знала о чем молиться, что просить у Бога и святых заступников, а тут отчего-то растерялась, читала молитвы со всеми, а о сокровенном про себя просить не выходило. Было бы всегда, как сейчас, а большего и не надобно, вот разве что одежу такую же как у новых подруженек. «Тьфу на тебя, дурная, – обругала саму себя Зорька, – разве ж можно о такой глупости просить! Лучше здоровья деду Фоме да Осьме, да чтоб у Данилы все ладно было… И чтоб не уезжал, зачем ему те булгары? Нешто ему тут плохо… со мной».

В потоке выходящих Зорька сначала потеряла своих, даже Осьма, стоявшая у плеча, куда-то запропастилась. Люди быстро расходились, напоследок осеняя себя распятием и кланяясь надвратной иконе. Зорька чуть отошла, чтобы не мешаться, и завертела головой.

– Не меня ли ищешь? – рядом как из-под земли вырос Кирша.

– Не тебя, – буркнула Зорька.

– А мне уж показалось.

Тут в толпе мелькнул Данила, тоже озираясь. Зорька ему замахала, он увидел и пошел к ней.

– Приручаешь? – усмехнулся Кирша.

Зорька ничего не ответила. Она сама поспешила к Даниле, и они вместе зашагали по краю площади, огибая шумный торг.

– Хорошо пели, – ляпнула, не подумав, она и тут же прикусила язык.

Данила и сейчас ничего не расслышал, а пение и вовсе слышать не мог. А видел ли с ней этого приставучего «ярыжника»? Да ему должно все равно, вон идет себе и идет, и бровью не ведет.

– Зоряна, на торг пойдешь с нами? – подлетели к ним Белена с Липкой. – Эй, Немко, Зорьку с нами отпустишь⁈ – начали они махать перед носом Данилы руками – указывая то на Зорьку, то на торговые ряды.

– Ну, я не знаю. Дома еще обед не готовлен, – растерялась Зорька.

И на воскресный торг поглазеть хотелось, как в большом граде народ торгует, но и показывать себя вертихвосткой пустой пред Данилой тоже не надо бы.

– Да, может, после, в другой раз, – начала она мямлить. – Недосуг мне нынче.

– Жаль. Ну так мы тогда побежали, еще увидимся, – и подружки повернули к торгу.

Зорька с сожалением посмотрела им вослед.

– А-а, – Данила положил ей в руку уже знакомый кошель.

Выходит, серебро все же отобрали у дядьки Крыжа и вернули хозяину.

– Да мне столько-то не надобно, – засмущалась одариваемая, – больно много.

Данила только указал на торг, мол, иди уже, дозволяю. Зорька в ответ подарила ему поклон и благодарную улыбку и побежала догонять подруг.

А торг шумел. Зазывалы на все лады тянули к своим лабазам. Глаз разбегался. Это в обычные дни, как узнала Зорька от Осьмы, молоко, птицу да жито покупали у смердов из соседних вервей. Те приходили к градским воротам и раскладывали свой нехитрый товар прямо на траве. А в воскресный торг гости прибывали из дальних сторон, диковины разные на показ выставляли – ходи да рот разевай. Тут тебе и рухлядь мягкая – лисицы, белки, куницы, даже соболя – и паволока заморская, такая тонкая, что и в кольцо лоскут протянуть можно, а уж обручьев, колтов, бус и не перечесть, все отрада для девичьих глаз.

– Гляньте-ка, скоморохи! – восхищенно всплеснула руками Липка.

– И свирели при них, пойдем слушать, – махнула Белена.

Тощие отроки в подлатанных пестрыми заплатками свитах плясали, смешно вскидывая ноги, били в бубны, гудели в свирели да рожки. Один из них, разбежавшись, крутнулся, что колесо у телеги, заставляя зевак расступиться. Другой заорал песню про боярыню-красу и павой проплыл, изображая молодку. Зрители дружно захохотали. Зорька тоже прыснула от смеха, и тут чья-то ловкая рука дернула из ее руки кошель.

– Ой! – только и успела крикнуть раззява, озираясь.

Через ряды зевак убегал прыткий отрок, его серая рубаха мелькала в плотной толпе.

– Стой! Кошель, кошель украл! – вскрикнула Зорька и кинулась за обидчиком.

Да куда там, его уж и след простыл. Зорька обежала торг, пронеслась вдоль церкви мимо дремавшего на солнышке юродивого, вернулась назад.

– Да как же так⁈ – вырвался из груди стон.

– Зоряна, ты чего? – наперерез ей выбежала Белена.

– Кошель аспид из руки дернул, – всхлипнула Зорька.

– То бывает. Тут зевать нельзя, – покачала подруга головой.

– Так чего ж не предупредили? – вытерла набежавшую слезу Зорька.

– Да разве ж у тебя что было? – виновато потупилась Белена.

– Данила мне серебро сунул, а я… – и Зорька залилась слезами.

– Да каков тот тать из себя был? Пойдем, воротникам расскажем, ежели выходить похожий будет, схватят, – потянула она Зорьку за руку.

Без всякой надежды Зорька поплелась за подругой.

– В рубахе небеленой, волос русый, сам худой? – переспросил хмурый воротник. – Да таких половина посада здесь, сегодня торг большой, чего другого не приметили?

Зорька отрицательно замотала головой и снова кинулась рыдать.

– Ну, будет тебе, будет, – попыталась утешить ее Белена, оглаживая пухлой ручкой. – Никто ж не помер, наживете еще.

– Одни напасти со мной, – уже не рыдала, а только судорожно дергала плечами Зорька.

– На вот петушка медового, – вынула откуда-то из недр широкой запоны Белена сладость.

Отказавшись от подарка, Зорька пошла домой виниться. Тенью она вошла в избу. Хлопотавшая у печи Осьма затылком почуяла неладное, обернулась, всплеснула руками:

– Чего стряслось? – прошептала она.

Зорька долго не могла выговорить ни слова, а потом и вовсе бурно заревела, снова выплескивая свое горе. В горницу вслед за Зорькой вошел Данила, озадаченно ее разглядывал пару мгновений, а потом подлетел к ней, поднимая за подбородок и пытаясь понять, что она там пришепетывает.

– Кошель, кошель твой вырвали… Вырвали и убежали.

– Так ворон считать не надо было, – беззлобно проворчала Осьма.

Зорька завыла еще громче. Данила нахмурил брови, ничего не разобрав.

– Кошель у нее умыкнули, – показала Осьма в воздухе малый мешочек и жестом дернула, показывая, как можно лихо его украсть.

Зорька согласно закивала, глотая слезы.

Данила осторожно погладил ее кончиками пальцев по голове.

– Э-э, – промычал.

– Вишь, он тебе говорит – будет убиваться. Пришло да ушло, – перевела Осьма. – Но зевать у нас нельзя, это тебе не в верви, где все свои. Тут народец разный проживает.

Данила указал на себя потом на Зорьку и пальцами изобразил движение воображаемого человечка.

– Говорит – в следующий раз с тобой пойдет.

– Я туда больше не пойду, находилась, – тяжело выдохнула Зорька.

Данила уложил ее голову себе на плечо и стал баюкать как маленькую, и так покойно было в его руках, что Зорька начала успокаиваться.

– Прости меня, – простонала она, и он словно услышал и осторожно чмокнул ее в макушку. Осьма тихо выскользнула на двор.

– Я отработаю, ты не думай, – подняла голову Зорька.

Пустое – махнул Данила. Так они и сидели рядком, каждый переживая свое. Дверь скрипнула.

– Выйди, хозяйка, там тебя кличут, – махнула от двери Осьма.

Зорька нехотя поднялась, выскальзывая из теплых объятий, и пошла на двор.

У калитки стоял взлохмаченный как прежде Кирша и держал за шиворот худого ма́лого в порванной до пупа серой рубахе, тот уже не рвался, а смиренно болтался в крепкой руке.

– Отдавай, что взял! – рявкнул дружинник.

Малый шмыгнул расквашенным носом и протянул Зорьке кошель.

– Благодарствую, – взяла она, теряясь.

Хорошо, что нашелся заступник, вернувший украденное, да дурно, что им оказался именно «ярыжник».

– Не теряй более, – блеснул зубами Кирша и потащил татя восвояси.

А Зорька так и стояла, рассматривая злополучное серебро, что утекало из дому да все возвращалось.

[1] Запона – девичья верхняя одежда поверх рубахи.

Глава XXV
Дождь

Осень пришла как-то внезапно. Было – было тепло, солнечно, луга вдоль Колокши за городней пестрели цветами, пчелы прилежно собирали мед. И казалось, что так будет всегда. Да, трава стала жестче, побурела, в листве, нет – нет, да и проскочит желтый лист, а молодые быстрокрылые ласточки начали сбиваться в шумные стаи, ну и что с того? Земля теплая, даже паркая, небо высокое чистое, воздух полон дурманом разнотравья – верные приметы лета. Но вот набежал студеный полуночный ветер, притащил с собой пухлые, что пена у взбродившего кваса, облака, а за ними подтянулись и унылые серые тучи, пролившиеся мелким дождем, сразу похолодало. А нынче так и вовсе поливает, как из худого ведра.

Зорька с неосознанной тоской стояла у раскрытой двери и смотрела на залитый влагой двор.

– И куда только наш хозяин запропастился? – оглянулась она к тянувшей пряжу Осьме. – Нешто по такому дождю можно чего мастерить? Вымокнут да простынут.

– Никто сегодня на работу не пошел, – отозвалась Осьма.

– А наш тогда куда подался? – встревожилась Зорька.

– Да мало ли, может, кто по чарочке пригласил опрокинуть.

– И такое бывает? – подивилась Зорька, никогда не видевшая Данилу во хмелю.

– Редко, да случалось. А то у Бакуна сидит, то уж частенько, сдружились они.

У Зорьки неприятно кольнуло в груди, но тут калитка скрипнула и во двор забежал Данила, что-то прикрывая полой мятли[1]. Он в несколько прыжков пересек двор и взбежал на крыльцо, чуть не столкнувшись с Зорькой, широко улыбнулся, указывая на прикрытый короб.

– Чего принес? – потянула шею Зорька.

Он утвердительно кивнул и бережно поставил свою ношу рядом с печкой прямо на пол. Зорька посеменила за ним, нагнулась. Ухо уловило приглушенный топоток и писк. Данила снял мятлю.

– Какие маленькие! Желтенькие! Ладненькие! – всплеснула Зорька руками, оглашая избу восторженными криками.

– Чего там? – оторвалась от работы Осьма.

– Цыплятки. Один, два, три… Десяток. Мои вы хорошенькие, – заворковала Зорька, осторожно пальчиком дотрагиваясь до пушистой шубки. – Где ж взял таких?

Данила лишь пожал плечами, снова улыбаясь. И Зорька счастливо улыбнулась.

– Теперь свои яички будут. А мы с тобой, Осьмуша, как знали, жита с запасом прикупили.

– В зиму сложновато будет выходить, – остудила пыл хозяйки Осьма, – студено.

– У печки пока подержим, загородимся. Кота у нас нет, не пропадут. А ежели еще потеплеет, так и на двор стану выносить. Нам бы и сена. Сена, – показала она Даниле жест, каким отец косил.

Данила понимающе махнул – будет.

– Ну, раз решили, так городите. Водицы налейте, чего птицу примучивать, – ворчливо проговорила челядинка.

Работа закипела, Данила отодвинул свою лавку от печки, а на том месте сбил из досок загон. Зорька сразу соорудила поилку, по всем правилам, перевернув в миску крыночку с водой, чтобы пили по чуть-чуть и не захлебнулись малые комочки. И крупы подсыпала, и желточек раскрошила.

– Надо бы еще репы запарить да потереть, батюшка всегда так делал, – рассуждала молодая хозяйка вроде бы как с Данилой, а на самом деле сама с собой.

Хозяйство, хлопоты, но какие же приятные.

Данила, справившись, сел за стол, долго внимательным взором рассматривал копошащуюся у малого «птичника» Зорьку. Так открыто, не смущаясь, он никогда раньше не смотрел на свою подопечную. Отчего же Зорьку не покидало ощущение, что видит он вовсе и не ее, а нечто свое, и взгляд его летит сквозь нее в неведомую даль? Зорька тоже посмотрела в карие очи, пытаясь отгадать его думы. Данила, придвинув лавку, позвал сесть с собой. Она подсела.

– Чего мне сказать хочешь? – спросила, увидев в его руке мел.

Он кивнул и принялся рисовать. Вышел головастый человечек.

– А, – ударил Данила себя в грудь.

– Ты, – кивнула, что поняла, Зорька.

Следом появился кружок, поставленный на треугольник, в очелье и при косе.

– Ы, – указал Данила на Зорьку.

Человечек и куколка стояли рядом. У Зорьки ускорилось сердцебиение. Что-то он скажет сейчас, неужто замуж позовет? Вот они, фигурки, рядом так ладно смотрятся.

Но Данила по левую руку начал рисовать лес – одна елка, вторая, третья. За ними лента реки, холм, на холме стены – какой-то град. И человечек начинает уходить в ту сторону – Данила стирает его рукавом рядом с куколкой и заставляет шагать темным лесом.

– А я? Я⁈ – вылетает из груди Зорьки стон.

Она вырывает у Данилы мел и поворачивает куклу лицом к уходящему человечку, рисуя ей сбоку курносый нос.

Но Данила рисует вокруг меловой девицы прочные стены, они словно запирают крошечную фигурку. Потом над головой появляется крыша, а рядом с девицей печь.

– Э-э, – очерчивает рукой избу Данила. – Э – о-у, – показывает на Зорьку.

Изба ее, он дарит ей все это, оставляет – двор, печь, короба с нажитым добром, а сам уходит через леса в неведомый град.

– Почему ты меня с собой не возьмешь? Я ведь работящая, я все могу, – прошептала она ему в побледневшее лицо. – Да разве тебе со мной плохо? Ну, не хочешь женой, не люба тебе, так в сестрах оставь. В сестрах же можно? И как я без тебя вот тут? – она обвела нарисованную избу. – Как?

Данила нарисовал трех человечков и от каждого дорожку к нарисованной избе.

– Я не пойму! – разозлилась Зорька. – Я ничего не пойму. А Осьма с Фомой как же? Ты и их бросаешь?

Данила молчал, рука с мелом беспомощно легла на стол. Зорька уже приметила, что если он что-то пытался объяснить, а слушатели с первого раза не понимали, то он бросал делать новые попытки – не получилось, так и ладно, но сейчас Зорьке нужно было точно знать, какую судьбу он готовит своей семье, когда уйдет в чужие леса. Она беспомощно оглянулась, заметила валявшуюся в углу бересту.

– Пиши, – сунула она в руку Данилы писало. – Пиши, – повела рукой.

Данила удивленно вскинул очи.

– Пиши, – снова упрямо повторила Зорька.

И он начал царапать непонятные крючочки, один за другим. Лоскут бересты закончился, Данила взял второй. Присыпал сажей из печи, сдул лишнее и протянул Зорьке.

Зорька выхватила берестяные грамотицы, накинула кожух, прикрылась от дождя убрусом и вылетела со двора. Данила было кинулся за ней, но она остановила его:

– Сама! – замахала руками и побежала, разбрызгивая лужи.

Видеть его ей сейчас не хотелось, злость и обида клокотали, она его не понимала. Как можно вот так взять и уйти, бросить людей, которым ты нужен? Вот ей, Зорьке, с ним хорошо, так у них все мирно да ладно было. И до этого дня казалось, что они и без слов друг друга понимают, словно друг по другу скроены. А ежели и бродили мысли, что Данила соберется в свой Булгар, то непременно заберет ее и стариков с собой. Купят возок санный, настелют помягче да погрузят туда деда Фому. А Зорька дорогой будет за дедом ухаживать, тяжко, да как по-другому, ежели хозяину надобно ехать. А он вот так, один, а они и не нужны ему вовсе.

На улице никого не было. Все дворы были заперты. Дождь разогнал горожан по домам. К кому же обратиться, чтобы прочел? Ноги понесли к торгу. Лабазы стояли пустыми. Зорька бесцельно побродила вдоль запертой церкви пошла вдоль торга. «Мне нужно это прочесть», – уперто шептали холодные губы.

– Эй, чего мокнешь? Сюда иди.

На самом краю торга стояла кособокая куща[2]. Под ветхой крышей, протягивая руки к печке-каменке, на поваленной колоде сидел нищий с паперти.

Зорька послушно пошла под крышу.

– Садись, – подвинулся хозяин.

– Как же ты зимовать-то собираешься? – указала гостья на огромные щели, в которые свистал ветер.

– С Божьей помощью, – пожал плечами нищий.

– А как тебя, дедушка, зовут?

– Мефодием.

– Ты, дедушка Мефодий, приходи к нам зимовать. Места хватит.

– А-ну как вшей тебе в дом притащу? – усмехнулся дед.

– Так баня на что ж?

– Не об том спрашиваешь. Чего в непогоду понесло? Глаза на мокром месте.

– Мне нужно, чтобы кто прочел это, – показала она бересту. – Я грамоте не обучена.

– Давай, прочту, – протянул руку Мефодий.

– Умеешь? – изумилась Зорька. – Бери.

Старец взял оба лоскута бересты, пробежал их глазами. Зорька терпеливо ждала.

– «Как Георгия обновят, я уйду к булгарам, – начал читать Мефодий, – тебе оставляю двор, прими и челядь. Знаю, стариков не прогонишь. А хотят тебя в жены взять – Тришка, из наших, из каменщиков, отрок летами млад, из семьи доброй». Мефодий отложил первую бересту. Зорька молчала, не в силах вымолвить ни слова. «А еще Курята, – продолжил чтение старец, – вдовый, муж благонравный, деток трое, лицом леп. Еще Пескарь, рукастый, но скуп. Но, ежели всхочешь за кого еще, то скажи Бакуну, он столкуется». Мефодий замолчал.

– Все? – выдохнула Зорька. – Дак это я и так знала. Почему он нас бросает?

– Про то тут не сказано, – пожал плечами старик.

– Вот так вот, раз, и отдал кому не попадя, – Зорька прикусила губу, чтоб не расплакаться. – Так и пусть едет в этот свой Булгар, да я за какого Тришку пойду. Не больно-то и хотелось за него…

– Ну, раз так решила, то иди, – усмехнулся Мефодий.

– Все этот Бакун, он его сманивает, – как задиристый воробей встряхнулась Зорька, – а я к Бакуну этому вот пойду да все выложу, прямо в очи его бесстыжие – как ему не совестно от родных бессловесного забирать. Все ему напоследок скажу. А Данила пусть идет, горевать не стану. Чего мне горевать, у меня изба крепкая, хозяйство теперь есть. Огород прирезать по весне обещали, чего мне горевать. Я хозяйка добрая, да всем на зависть, – она с вызовом посмотрела на старика.

– То так, – кивнул он, и ни тени иронии не промелькнуло на его лице.

– Спаси Бог за приют, пойду я. А то пошли вместе, покормлю, – вышла она под дождь.

– Я уж ел. Беги, вон тебя уж ищут, – он указал на бегавшего вдоль торга Данилу.

«Волнуется он, глядите. А чего ж не волнуется, каково мне будет с этим Тришкой, Кишкой и прочей коврижкой⁈» Зорька поклонилась Мефодию и с показным гордым видом пошла через торговую площадь. Данила заметил ее, подбежал, порывисто обнял, отступил, что-то начал мычать, размахивая руками.

– Домой пошли, я все прочитала, – поплыла ладьей Зорька.

Данила поплелся следом.

– Вот я бы тебе сейчас наговорила, что думаю, вот бы чего позлее бросила. Жаль, что ты не слышишь. Жаль, я бы тебе сказала, как мне больно.

[1] Мятля – плащ.

[2] Куща – здесь шалаш.