Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXI
Знакомство

Гридень первым взлетел по ступеням крыльца, за ним засеменил Крыж, Зорька нерешительно остановилась у порога.

– Пойдем, пойдем, милая, – подбодрила ее старушка, следуя позади. – Он у нас иной раз разбушуется, найдет чего, а так-то смирный, отходчивый. Хороший хозяин, щедрый.

Слово «разбушуется» как-то скорее врезалось в сознание, заслоняя остальные. «Домой, как же домой хочется».

– А ежели он глухой, как ты с ним, бабушка, сговариваешься? – шепнула Зорька.

– Так по губам читает, – махнула старушка, – гляди в лицо, да медленней проговаривай. Разберет, а не поймет, так нацарапай на бересте, у него берестка завсегда лежит, али мелом на столе пиши. Его Вольга грамоте научил, терпеливый был, праведник наш, и глухого сумел обучить. Так что пиши.

– Я писать не умею, – густо краснея, призналась Зорька.

– Руками маши, разберет, – ничуть не смутилась бабка, она слегка подтолкнула гостью в дверной проем.

При свете двух мерно чадящих лучин в просторной горнице у большого тяжелого стола в исподней рубахе стоял парень. Не больше двадцати, молодой совсем. Сердце неприятно сжалось, как же он был похож на Дедилу – тот же мягкий пушок вместо бороды на щеках, те же шелковые кудри, ниспадающие на лоб, нос прямой с тонкими крыльями. Только ростом повыше будет, в плечах заметно шире, а еще скулы резче очерчены, выдавая в хозяине чужеземную породу, брови темные острыми клиньями, а очи карие, жгучие, и смотрят сурово, недовольно. Чудно, нешто могут у светловолосого быть такие-то очи?

– Вот, Данила, сестрица твоя! – громко заговорил Борята, указывая на Зорьку. – Сестрица, Вольги сестринича⁈ Понял ли меня?

Парень кивнул, переводя взгляд с гридня на Зорьку.

– Отец ее помер, преставился, – гридень начертил в воздухе крест. – Сирота, прими на житье. Понял ли?

Парень застыл, что каменное изваяние, и только острые брови съехали к переносице.

Гридень, несколько раз чиркнув кресалом, зажег еще масляный светец, сгреб со стола кусок мела и принялся что-то писать прямо на столешнице.

– Вот, читай, – указал он хозяину, но парень даже взгляд не перевел на стол, видно он понял все и с первого раза.

– Видишь, он не хочет, пойдемте уже, – попятилась к двери Зорька.

– Мало ли чего там кто-то не хочет! – рявкнул Борята. – Князь велит тебе взять сироту на воспитание, приданое выделить и замуж выдать!

– Приданое я с собой привезла, того не требуется, – затараторила Зорька. – У меня все есть.

– Не части, он так не поймет, – подсказала сзади бабка.

Хозяин развернулся и вышел вон из горницы в маленькую дверцу. Вот так встреча, и дальше-то что?

– Вещи заносите, – махнул Крыжу и бабке гридень.

– Да как же заносить, ежели этот Данила согласия не дал? – зашептала Зорька.

– Чего встал, сказано – вещи заноси! – рявкнул гридень на Крыжа, и тот исполнительно побежал вон. Бабка тоже выбежала следом.

– Вам-то зачем это надобно? – надувшись бросила Зорька.

– Стало быть есть зачем.

Тут вернулся Данила, со звоном положил на стол туго набитый кошель и, указывая перстом на серебро, а потом на Зорьку, промычал:

– Ы-да, эй.

Пригожее лицо его при этом стало некрасивым, искажаясь гримасой. Волна жалости пробежала по Зорькиной душе, но лишь на краткий миг, она понимала, что он ее гонит, откупаясь. Ничего, сейчас вернется дядька Крыж, увидит щедрый дар и сразу передумает, заберет Зорьку домой…

– Приданое уже даешь? – уточнил Борята.

Парень согласно закивал.

– Это хорошо, вот найдешь здесь жениха, какого благонравного, и вручишь, – Борята взял кошель и вложил его обратно в руку парню. – Здесь ей жениха сыщешь, слыхал⁈ Княжья воля!

Парень снова недобро взглянул на Зорьку и отчаянно замотал головой.

Гридень без смущения прямо богатым рукавом стер меловую надпись и начал писать заново, приговаривая:

– Тебя Вольга спас, кормил – поил, ремеслу обучил, добро свое тебе оставил, а ты не хочешь его сестриничу принять. То как⁈ – он ткнул в надпись большим пальцем.

Данила подскочил к столу и начал тоже что-то быстро писать, возбужденно сверкая очами.

– А он не блажной? – опасливо проговорила Зорька. – Я его боюсь.

– Разумнее нас с тобой. Вишь, догадался, – усмехнулся Борята в бороду, читая, что нацарапал Данила.

– То в твоей головушке, – легонько стукнул он кулаком по лбу несговорчивого парня, – а я об том и не думал. Девка в беде, помочь нужно, только и всего.

Крыж с бабкой втащили короб.

– Вот, все как положено отдаю, ничегошеньки себе не оставил. Сейчас второй притащим, не бесприданница какая, добра полны короба, – и столько самолюбования было в лице дядьки, что Зорькой овладела злость.

– И кобылу выпрягай, кобыла небось от отца ее досталась, – пробасил Борята.

Крыж ойкнул, Зорька ехидно улыбнулась.

– И кобыла моя, пусть выпрягает, – высокомерно проговорила она, согласно кивая.

– Как то⁈ – аж подпрыгнул Крыж. – Кобыла мне от брата досталась, про-то вся вервь знает. Где это сказано, что девке кобыла положена?

– Кобыла моя, и корова там еще осталась, – не обращая на Крыжа внимание, выдала Зорька Боряте, – теленочком разродиться должна на днях, забрать сразу не смогла, так та тоже моя, пусть за нее выкуп отдаст.

– Да ты, девка, белены объелась! – взвился дядька. – В такую даль тебя вез, силы тратил, в такие хоромы пристроил, а ты, неблагодарная, меня же и обирать!

– Пусть все мое вернет, – настырно стояла на своем Зорька, смело глядя гридню в глаза.

– Очами на меня не сверкай, я женатый, – усмехнулся тот в бороду. – Кобылу выпрягай, – приказал он Крыжу.

– Да что ж это, да как же это? Да как же я домой-то вернусь, без лошадки-то?

– Выпрягай, – холодно повторил Борята.

– Смилуйся, – Крыж бухнулся перед гридем на колени, – у меня внуки малые, сыны непутевые, на голодную смерть обрекает, окаянная. Вот и благодарность за труды мои, старания.

– Выпрягай кобылу, – гридень медленным движением огладил рукоять меча.

Крыж затравленным взглядом обвел собравшихся: гордо расправившую плечи Зорьку, хмурого гридня, любопытно притихшую челядинку и отрешенно стоявшего у стола хозяина.

– Так вон оно зачем милость такая, ограбить старика решили, уж и девку подговорить успели, пока я спину надрывал коробами, – Крыж сокрушенно покачал головой. – Передумал я, поехали домой, как ты хотела, – дернул он Зорьку за рукав. – Обойдемся без этих благодетелей, – потащил ее к двери. – Выдам тебя замуж за этого дубину Дедилу, теленка в приданое отдам, уговорила, только, чур, потом не плакаться.

Челядинка охнула, Борята раскатисто расхохотался, запрокидывая голову.

– Смейтесь – смейтесь, охальники, – проворчал Крыж. – Господь все видит. Ну, чего встала⁈ – рявкнул он на Зорьку, больно дергая за плечо. – Живо домой!

Внезапно Данила одним броском пересек горницу и, закрывая гостям путь, сунул в руку Крыжу кошель, а Зорьку, схватив теплой ладонью, оттащил от двери:

– Пу-у, у ме-а.

Дядька вцепился в серебро мертвой хваткой.

– Благодарствую, – быстро бросил он хозяину и был таков, только ступени насмешливо заскрипели под его удаляющимися шагами.

Борята снова довольно расхохотался.

– Зачем он ему добро отдал? – ничего не поняла Зорька.

– Решил, что старый хрыч сироту на торг продавать ведет, раз хозяин принять у себя не хочет, – отвернувшись от Данилы, проговорил Борята. – Вот пусть так и думает, что тебе больше идти некуда.

– А кобыла, корова? – пробормотала Зорька. – И за что стрыю[1] моему кошель?

– Кошель сейчас пошлю отроков отобрать да вернуть. А кобыла и корова и вправду дядьки твоего, то ты и сама ведаешь. Это я так, попугать. Обживайся.

И гридень вышел в темноту крыльца. Бабка тоже куда-то запропастилась. Данила и Зорька остались одни. Несколько мгновений они стояли, украдкой разглядывая друг друга.

– Благодарствую, – поклонилась Зорька.

Данила взял ухват, пошарил им в печи и извлек горшок. Показал жестом – ешь, выкладывая на стол ложку.

– Благодарствую, – снова поклонилась Зорька, усаживаясь вечерять.

Каша была теплой и рассыпчатой, хозяин положил рядом еще краюху ржаного хлеба и поставил крынку с квасом, сам сел тихо в углу, продолжая разглядывать гостью. Зорька прочла молитву и заработала ложкой, есть и вправду очень хотелось, ведь с обеда во рту не было маковой росинки.

– Куда хозяйке стелить⁈ – это появилась старушка, волоча второй короб из приданого, гораздо меньше. – Куда хозяйку спать укладывать? – жестами сопроводила она свою речь, указывая на Зорьку и благостно складывая руки под щеку.

– А-ма, – указал Данила на маленькую дверь.

– В ложнице? – удивилась бабка. – А сам-то где?

– О-у, – сел Данила на лавку у печки.

– Вот и славно. Сам туточки, я внизу со стариком своим в подклети, а тебе ложницу жалует.

– Мне не надобно, я и тут могу, на лавке, – стала отнекиваться Зорька, – у нас дома и ложниц никаких не было, – она снова зыркнула на хозяина.

Данила лишь махнул рукой.

– Уж не переубедишь, он у нас упертый, – бабка подсела к Зорьке, – и щедрый без меры, ничего не жаль, раздаст все, глазом не моргнет.

– Я то приметила.

– Бери все в свои руки, целее будет. Ты девка хваткая.

– А тебя, бабушка, как величают?

– Осьмуша я, бабкой Осьмой кличут. А дед мой, Проняй, расхворался, завтра повидаетесь. Вот мы и челядь вся, приглядываем за сердешным. Поди назовись ему, – чуть подтолкнула она Зорьку.

Та поднялась, на мягких ногах, сильно краснея, подошла к хозяину. Данила поднялся, торопливо подпоясывая рубаху.

– Зоряна я, Зорька. Зорькой кличут!

– Немко, – очень четко произнес хозяин, словно и не был немым.

– Это его Вольга научил. Вишь, как ладно, – за спиной похвалила Осьма. – А Данилой не получается себя кликать, трудновато.

А очи у него и не суровые вовсе, взгляд робкий, смущенный. И сама Зорька разволновалась. Ой, недобро у холостого парня девке жить да так-то в карие очи всякий раз заглядывать.

[1] Стрый – дядька по отцу.

Глава XXII
Хозяюшка

Теплый солнечный луч прошелся по лицу, ласково потрепал по щеке.

– Солнце встало! Проспала! Корова не доена, стадо ушло! – Зорька скатилась с широкого ложа, больно ударившись коленями о дощатый пол.

Сознание прорвалось сквозь утреннюю дрему. Какая там корова, ни буренушки, ни избы, чужие стены, узкие оконца, расписной короб в углу – новый дом. Зорька поднялась, обернулась поневой и с опаской выглянула в соседнюю горницу. Лавка Данилы была пуста, никого.

– Божья помощь хозяину. Есть кто⁈

Вот дуреха, как он тебя услышит? Зорька прошлась по пустой комнате, придвинула плотнее к стене свои короба, чтоб не мешались на дороге, протерла ветошью столешницу от следов мела и крошек, потрогала печь, та оказалась холодной.

– Растопить надобно, поесть сготовить. Где у них тут дрова?

Крутнувшись и не найдя ни поленца, Зорька пошла на двор.

Двор был устлан ровненькой зеленой травкой, ни курочки, ни уточки не паслось на этих щедрых кормах. «Куда ж они птицу выпускают, неужто все время в курятнике сидит?»

– Как спалось? – приветливо окликнула ее Осьма, лихо коловшая у отдельно стоявшей клети дрова.

– Добрая лежанка, благодарствую. А где ж хозяин? – завертела Зорька головой.

– Так, где и положено, работать к детинцу подался.

– Давно ушел? – почувствовала Зорька укол совести, что проспала и не проводила приютившего ее Данилу теплой трапезой.

– Еще затемно.

– Так рано?

– Всегда так начинают, пока прохладно, да солнце не так припекает.

– А ел ли чего?

– Вчерашнюю кашу с собой взял. Всегда так уходит.

– А вернется когда?

– Это уж как вечереть начнет, не раньше, – Осьма последний раз махнула топором и начала складывать поленья.

Зорька подлетела помогать.

– Так ты ж сама сказала, что рано начинают, до жары. А по жаре что делают, обедать не приходят?

– Там в теньке недолго дремлют да обедают. Спешат, князь желает до Рождества все успеть, а работы непочатый край. Пойдем, хоромы тебе наши покажу.

– И что ж хозяин, целый день на вчерашней каше держится? – продолжала допытываться Зорька. – У нас в поле обед носят. Я батюшке всегда носила, и чтоб горяченькое.

– Ну, тут тоже жены да дочки носят, али кто из челяди, – уклончиво отозвалась Осьма. – Да наш не любит того, серчает на меня. Говорю ж, ему ничего и не надобно, малым доволен. Вечером явится, крошева похлебает да на завтра кашу запарить велит.

– Так не годится, что мы, хуже других, что ли? – рассудила Зорька. – Пошла я печь топить да обед творить. Сама отнесу.

– Отнеси, чего ж не отнести. На тебя, может, постесняется фыркать.

– Ты, бабушка, только расскажи, какие у вас запасы, сколько на день положено, есть ли у вас огородец какой? Видела, там у реки распахано, нашему клочка не выделили? – начала засыпать вопросами Зорька. – А птицу какую держите? А еще какая животина есть? На торг часто ли ходите? Дорого ли там? А хлеб сколько раз в седмицу затеваете?

– Откуда ж ты такая додельная? – усмехнулась Осьма.

– По матери третье лето как сиротствую, хозяйство на мне было, – пожала плечами Зорька. – А дрова вы откуда берете, сам в лес ходит? К зиме уж пора готовиться.

– Все расскажу, не тараторь, а то один молчит, другая что ручей по весне, вам бы друг с дружкой поделиться.

– Да ежели б то можно было, – вздохнула Зорька.

Дед Осьмы, некогда крепкий муж, а ныне высохший сгорбленный старик, был плох и ногами работал худо. Зорька с Осьмой под руки вытащили его на двор, посидеть под ласковым утренним солнышком.

– Это что ж, Данилки нашему рекомая водимой[1]? – подслеповатыми очами рассматривал он новую девицу.

– Да я ж тебе уж втолковывала, сестринича Вольги, у нас жить станет, – Осьма подложила мужу под спину подушку. – Позовешь, ежели что, мы стряпать.

– Водимая – то хорошо, а то заладил – уйду да уйду, – закряхтел дед.

– Куда «уйду»? – не поняла Зорька.

– Из ума уж выжил старый, – отмахнулась Осьма. – А хозяйство мы не держим, и огорода у нас нет. Все на торгу покупаем, что Данила заработает, с того и живем.

– Да как же это так⁈ – всплеснула руками Зорька. – Как же без огородца, да хоть малого? А кур у вас здесь держат, петухи же кричат?

– Держат, – согласилась Осьма. – Купыриха, та, что с десного края, яйца носит. У нее и гуси имеются, угощала.

– Так и нам надобно. И огородец нужно выхлопотать, с огородом я и сама управлюсь. У кого испросить можно?

– На кончанском сходе[2] затребовать можно. Перед Успением собираться будет.

Осьма рассказала, где что лежит да какие припасы имеются, сводила в погреб, а дальше Зорька уж сама кинулась управляться. Тесто подошло как надо, печь славная, жар держит, каравай зарумянился, по горнице пошел приятный аромат свежей сдобы. День постный, стало быть, похлебку заварить следует на горохе, чтоб сытней вышло. Зорька пристроилась к ручной меленке, крутнула каменные жернова, перемалывая горох в крупу.

Полдень приближался, следовало отправляться к детинцу. Осьма приволокла корзину, Зорька сложила туда горшок с похлебкой, прикрыв его берестой да рушником, отрезала добрый ломоть каравая, сунула луковицу, ложку. Можно отправляться. Жаль зерцала нет – не растрепались ли волосы, не измазано ли лицо сажей? Охватило волнение, невольно пробежала мысль – зачем вызвалась, не просил ведь, а ну, осерчает, но теперь уж пред Осьмой было стыдно отступать. И, борясь с сердцебиением, стряпуха отправилась к детинцу.

У входа под надвратной церковью не было воротников, народ входил и выходил свободно. Никем не окликнутая Зорька вошла во внутренний град и направилась к собору. По пути она раскланивалась со всеми встречными мужами и бабами, кто-то кланялся в ответ, кто-то равнодушно проходил мимо, сверкая перстнями и дорогими оплечьями.

Работный люд отдыхал от трудов, спрятавшись под тень заборов или прямо под лесами. Кто-то трапезничал, кто-то уже, расстелив рогожу дремал, прикрыв клобуком лицо. В воздухе летала не успевшая осесть пыль, пахло известью, от стоявших в стороне печей исходил жар.

Зорька обошла бочком известковую яму и закрутила головой, пытаясь найти знакомую светлую макушку.

– Эй, тебе чего здесь? – окликнул ее седой муж с жгучими карими очами как у Данилы. – Не заплутала ли?

Слова он говорил вроде бы правильно, а все ж как-то по-особому, с легкой картавостью и присвистывая.

– То она мне обед принесла, – внезапно перегородил дорогу Зорьке дерзкий парень в драной рубахе, расставляя руки, словно готовясь к объятьям. – Ладушка моя.

По спутанной копне волос Зорька признала в нем вчерашнего приставучего ярыжника.

– Мимо со своим гнездом ступай, знать тебя не знаю, – попыталась обойти его Зорька.

– Узнала, – заулыбался парень, хищно скаля крепкие зубы. – А ежели расчешусь, поцелуешь?

Зорька отпрянула назад.

– Ну, чего, охальник, пристал? – заступился за Зорьку седовласый, оттесняя ее от ярыжника. – Ты, дочка, к кому?

– Брату поесть принесла, – указала Зорька на корзину.

– А братец твой который, не припомню я тебя что-то?

– Данила… Немко Булгарин, – пояснила Зорька.

– О-о! Глядите, у нашего тихони сестрица завелась! – прокричал ярыжник. – Отродясь у него сестер не было.

– Вольги Верхуславича я сестринича, – бросила кудлатому Зорька из-за плеча седовласого заступника.

Дремавшие каменщики резво поднялись, с любопытством уставившись на незнакомую девицу. Кто-то неприлично присвистнул, кто-то зашептал что-то товарищам, кто-то и вовсе захихикал.

– Отчего они так? – с обидой произнесла Зорька. – Нешто я чего худого делаю? Может, чуть припоздала, так я пока не знаю, когда надобно, завтра раньше приду.

– Не бери к сердцу, пойдем, – повел ее седовласый муж. – С родителями на житье приехала?

– Сирота я, Данила из милости приютил.

Седовласый чуть заметно нахмурился.

– Тысяцкий про то ведает, вы не думайте, что самовольно, – поспешила добавить Зорька.

– Ясное дело, – усмехнулся седовласый.

Данила сидел в тени, тонким ножом что-то прочерчивая на плоской белой глыбе и ничего не замечая. Седовласый подошел к нему и положил руку на плечо. Данила поднял голову и вздрогнул, заметив Зорьку.

– К тебе. Сан патна, – медленно проворил седовласый, глядя Даниле в лицо, чтобы тот смог прочесть по губам.

– Я обед принесла, – заикаясь промямлила Зорька, выставляя корзину. – Есть принесла, – показала она воображаемую ложку, а потом достала настоящую, вручая ее Даниле. – Благодарствую за помощь, – поклонилась Зорька седовласому.

Тот ничего не ответил и пошел прочь.

Данила взял ложку, но продолжал сидеть, хмуро глядя то на Зорьку, то на любопытствующую артель, то в спину удалявшемуся седовласому.

– Да ты ешь, ешь, остывает же, – начла названная сестрица торопливо выкладывать пожитки. – А мне муж почтенный тебя помог найти. Как-то он с тобой не по-нашему лопотал, неужто ты понимаешь?

Данила выдал:

– О-о, – прикладывая раскрытую ладонь к груди, что означало «Благодарствую», и указал, перебирая двумя пальцами, что Зорьке следует уходить.

– Да я уже ухожу, ты не тревожься. За корзиной потом прийти али ты сам принесешь?

Он промолчал.

– За корзиной, говорю, возвращаться мне⁈ – громче проговорила она.

Данила отрицательно замахал головой.

– Ну, так сам принесешь.

Глаза встретились.

– Не надо было мне приходить, да? – одними губами прошептала Зорька.

Данила махнул, мол, ничего, зря тревожишься, или ей именно так хотелось считать его жест. Зорька поклонилась. Оба покраснели.

Названая сестра заспешила прочь, лишь кинув беглый взгляд на чудные каменные стены. В немом удивлении, что эта недотепа здесь забыла, на нее глядел четырехлапый китоврас. «Ухожу уже, ухожу, нечего возмущаться. Ну, должна же я была его покормить».

– Эй, тебя как кличут? – догнал ее у самых ворот ярыжник.

– Слушай, чего ты ко мне пристал? – раздраженно бросила Зорька.

– Нравишься ты мне, бойкая.

– А ты мне не нравишься, приставучий, что репей.

– Меня Киршей прозывают, – миролюбиво улыбнулся парень.

Он был хоть и неопрятен, но смазлив, голубые глаза смотрели лукаво и дерзко.

– Мне до того и дела нет, – вздернула нос Зорька, ускоряя шаг.

– Он на тебе не женится, – крикнул ей в спину Кирша.

Зорька резко остановилась, разворачиваясь.

– Ты о чем это?

– С Бакуном он домой собрался. Как дом Божий достроят, так и подадутся.

– Куда это, домой? У него здесь дом.

– К булгарам. А каменщик, пред которым ты раскланивалась, Бакун и есть, с собой его позвал.

– С чего это ему к булгарам уходить? – пробормотала Зорька.

– Отчина, – пожал плечами Кирша. – Так я…

Зорька, уже не слушая, побежала домой, к новому дому, который для кого-то оказывается вовсе и неродной.

[1] Водимая – венчанная жена.

[2] Кончанский сход – народное собрание городского района (конца).