Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Петя, что ты несешь, не надо, подумай о дочери, о Маше. Петя, не надо, слышишь⁈

– Маша поймет. Я его спасу, сгину, а спасу.

Лида растерянно смотрела вслед удаляющимся брату и Бараховскому. Что хотят разобрать? Кого надо спасти? Неужели они решили разобрать Юрьевский собор⁈ А ведь все сходится. Бараховский сник, Колмаков сжег письмо. Экспедиции не будет⁈ Но как же можно, это же наша память.

Лида на нетвердых ногах поднялась из-за стола, словно пила наравне со всеми, перевела сбивающееся дыхание, голова кружилась.

– Лида, пойдемте, я вас провожу, – вырос у плеча Колмаков.

Она кивнула, и они шагнули за край света в тягучий сумрак.

Глава VI
Обручение

Они отдалились от костра, обошли, натыкаясь на леса, спящую церковь и побрели по темной улице. Только сейчас Лида заметила звезды, они крупным жемчугом сверкали на синем ситце неба. Колмаков молчал, разминая в пальцах нераскуренную папиросу.

– Они правда собираются его сносить? – осторожно спросила Лида.

– Так Грабарь написал Петру Дмитриевичу. Он мешает многотысячным колонам демонстрантов.

– Какие в Юрьеве могут быть колонны демонстрантов? – подпрыгнула Лида. – Они что там, с ума все посходили? Да он вообще в стороне стоит.

– А при чем здесь Юрьев? – сухим голосом произнес Колмаков.

– Так ведь Георгиевский собор решили сносить.

– Никто его не будет сносить.

– Но вы ведь получили письмо, что его будут сносить, ну, то, что вы в огонь выкинули.

– Ничего там такого не было написано, – кашлянул Колмаков.

– Зачем же вы его тогда сожгли?

– Значит были причины, – уклончиво отозвался он.

– Какой тогда собор будут сносить?

Колмаков промолчал.

– Что у вас за дурацкая привычка не отвечать на прямые вопросы? – разозлилась Лида.

– Собор Василия Блаженного собрались сносить… на Красной площади.

Лида споткнулась, чуть не завалившись вперед, Колмаков поймал ее налету.

– Как это? – только и смогла она выдохнуть.

– Вот так.

Теперь оба замолчали. «Это пьяный бред. Я все же наклюкалась, я просплюсь, и все это окажется неправдой».

– Партия не даст, там во всем разберутся, – наконец горячо выдохнула Лида. – Это наше народное достояние, это память о трудовом народе, храм же не цари и бояре строили, – начала она с волнением свой митинг. – Кто этот недоучка Лазарь, который даже Донского не знает? Кто ему дал полномочия такие решения принимать?

– Лазарь… это Каганович, – тихо произнес Колмаков.

– Как?

– Вот так.

– Но ведь он же революционер, большевик, он же за рабочий класс… Игоря Эммануиловича просто ввели в заблуждение, он не так понял, там во всем разберутся.

– Разберутся, – холодно отозвался Колмаков.

– Нельзя вот так сдаваться. Надо подключать общественность, к нам должны прислушаться. Когда вернемся, я обращусь в комитет комсомола, мы составим петицию, ее подпишут сотни, нет, тысячи…

– Послушайте, Лида, – Колмаков перегородил ей дорогу, – сейчас послушайте меня внимательно, хорошо?

Она раздраженно кивнула.

– Не лезьте в это дело. Мы, взрослые мужики, сами будем разбираться, а вы учитесь, становитесь хорошим реставратором, приносите пользу на своем месте. Не надо никакие петиции писать, слышите?

– Но нельзя же вот так ждать, сложа руки! – его назидательный тон выводил из себя.

– В партии мудрые вожди сидят? – чуть склонил набок голову Николай.

– Д-да.

– Вот и разберутся. А мы с Петей поможем им разобраться, напишем в чем уникальность собора, почему его нужно сохранить. Завтра Митрич проспится, успокоится, и будем мозговать. А вы своим энтузиазмом можете только помешать.

– Это чем же? – буркнула Лида. – Хотите сказать, я дилетант и недоучка как Каганович?

– Стихийное бедствие вы какое-то, товарищ Скоркина, – прикрыл ладонью глаза Колмаков. – То по диким лесам за русалками гоняетесь, то покойников как заправская старуха обмывать собираетесь, то с самим наркомом Кагановичем себя ровняете.

– Возвращайтесь назад, – вконец разобиделась Лида, – здесь недалеко, я и сама добегу.

– Обещайте, что обойдетесь без петиций и вообще не будете об этом деле распространяться.

– Другие будут, – надула губы Лида.

– Никто не будет, кроме вас.

– Даже Митя?

– Даже Митя, у него Ляля есть и мать с отцом. Ну же?

– Хотите сказать, он трус?

– Хочу сказать, что во всем разберутся без вас. Обещаете?

– Обещаю, – бросила Лида, ускоряя шаг, но Колмаков настырно пошел за ней.

– Что было в том письме, что вы сожгли? – решила ударить по нему бестактностью Лида.

– Приглашение на свадьбу, – Колмаков распрямил спину и выбросил измятую папиросу.

– Вы против свадеб? – хмыкнула Лида.

– Нет. Плодитесь и размножайтесь, на здоровье.

– Но идти, я так понимаю, не собираетесь.

– Не собираюсь.

– А кто женится? Ну так, женское любопытство, – Лида почувствовала слабое место Николая и не без удовольствия ткнула туда еще раз.

– Моя бывшая невеста выходит замуж и приглашает меня гостем на свадьбу.

Лида поняла, что невольно влезла совсем не в свое дело.

– Извините.

– Есть шанс превратить скучное действо в отличную драму с мордобоем. Она жертвенно кинется между нами, а потом будет платочком вытирать ему кровь с уголка рта, это так романтично. Она, вообще, барышня романтичная.

– Она очень жестокая, – не выдержала и все же снова влезла в его рассуждения Лида.

– Просто маленькая женская месть.

– Вы ее бросили?

– Она меня.

– К чему тогда месть?

– За то, что не стал за нее сражаться.

– Глупо.

– Не знаю.

– Все вы знаете! – отчего-то разозлилась Лида.

Они остановились у крыльца дома баб Даши.

– Доброй ночи, – мягко проговорил Колмаков.

– А почему вы не стали за нее сражаться? Вы же ее любите.

Он должен сейчас сказать – уже не люблю, не может же он до сих пор любить эту безжалостную куклу.

– Наконец-то! – с порога с керосиновой лампой в руках спускалась баб Даша. – Все очи в оконце проглядела, волнуюсь, а она тут милуется. Ну, чего, охальник, стоишь? – размахнулась старушка лампой в сторону Колмакова. – Порядочные женихи днем со сватами приходят, а не ночами по углам девиц зажимают.

– Николай Ефремович просто меня проводил, Митя занят, – пролепетала Лида.

– Ты жениться-то, ирод, собираешься? – не обратила внимание на ее объяснения бабуля.

– Собираюсь, – смиренно опустил голову Николай.

– Пошли тогда, – махнула в сторону дома баб Даша и зашагала вверх по ступеням.

– Вы идите, – шепнула Лида, слегка дергая «кавалера» за рукав, – я ей еще раз все объясню.

– Предлагаете дезертировать? – усмехнулся Колмаков и пошел за старушкой.

Лиде ничего не оставалось, как последовать за ними.

Баб Даша поставила лампу на стол, раскрыла сундук и достала большой, отороченный по краям кружевом рушник, расстелила его посреди комнаты. Вздохнула и, подставив табурет к красному углу, сняла одну из икон.

– Ну, чего там мнетесь, становитесь, – подбородком указала на рушник, – благословлять буду.

– Может, утром лучше? – осторожно проговорила Лида.

– Дождешься вас утром. Сейчас становитесь.

Лида беспомощно взглянула на Колмакова. Он смиренно бухнулся на колени. «Ладно уж, почему бы и не подыграть, не убудет. Все равно уезжаем», – Лида тоже встала на колени по левую руку от Колмакова.

– Благословляю вас, дети мои, живите дружно, любите друг дружку, не отрекайтесь, жалейте друг друга… – голос старушки дрогнул, она торопливо смахнула слезу, перекрестила иконой, протянула ее для поцелуя молодым.

Николай перекрестился, поцеловал образ. Лида замешкалась, но тоже сделала все, как хотелось неугомонной старушке.

– Вот, Катюша, и получилось, все ж дожила. Тебя так хотела, но… Спасибо, спасибо, милые мои, – чмокнула баб Даша Лиду в макушку. – Вы только повенчайтесь, обещайте, что повенчаетесь. Знаю, попа сейчас трудно найти, а все ж сыщи, слышишь, Николай, так же тебя величают?

– Так.

– Сыщи.

– Баб Даш, не плачьте, не надо, – вскочила на ноги Лида.

– Это я так, старая уже, мне положено. Идите, попрощайтесь, да спать давай ложиться, за полночь уже.

Пара вышла на крыльцо, ночь дышала налетевшей от реки сыростью.

– Спасибо, – посчитала нужным Лида отблагодарить за старания Колмакова. – Для нас это ведь такая малость, а ей нужно. Одна она совсем, и я скоро уеду.

Впервые Лида ощутила тоску, что вот придется навсегда расстаться с настоящей бабушкой, какой у нее никогда в жизни не было.

– Через лет двадцать здесь уже никого не будет, – достал папиросу Колмаков, но снова не стал раскуривать.

– Почему никого? Здесь много дворов. Тут вот с десяток наберется, и там, за оврагом, еще крыши видны. Семьи большие живут. Это у баб Даши никого нет, дочь умерла, муж тоже, сын на империалистической пропал, но в других-то дворах людей много.

– Школы нет, а это тебе не при царизме, новая жизнь, дети учиться должны, в люди выходить. И до врача за день не дойдешь, дороги толком нет, чуть капнет и только рекой добраться можно. Здесь даже колхоз не стали образовывать, правление на станции сидит. Молодежь разъедется, старики умрут, и эта вот красота сгинет, – Николай бережно погладил резной узор перил. – Прав Петя, надо музеи зодчества создавать, и не только в столице, в каждом городе, чтобы не пропало. Ну, вот и я митингую, – одернул он сам себя. – Отличное свидание получилось, на партсобрание похоже. Доброй ночи, Лида, – и Николай, торопливо слетев со ступеней, быстрым шагом пошел прочь, не оглядываясь.

«Даже не попытался поцеловать, – к горлу подступил комок. – Ну и люби свою дуру, а я спать пошла».

– Никуда он теперь не денется, – погладила ее по голове баб Даша, словно услышав Лидино отчаянье. – Не кручинься.

– Мы уезжаем, – выпалила Лида, – нужно срочно возвращаться. Спасибо за все, – она приобняла старушку.

– Поезжай, милая, поезжай. Куда ж деваться, – вздохнула баб Даша. – Добрая ты слишком, как Катюшка моя была, погубить себя через то можешь. Поезжай, я за тебя молиться буду.

– За комсомольцев нельзя молиться.

– За них в первую очередь.

Лида взбила пуховую подушку, положила голову и провалилась в глубокий сон. Ей снилась чужая свадьба, красавец жених в накрахмаленной рубахе и черном пиджаке с огромной хризантемой в петлице, милая брюнеточка в подвенечном платье, как на дореволюционном фото у тетушки… и Колмаков отчего-то в красной рубахе навыпуск, готовый кинуться на соперника с кулаками. Лида вешается ему на руку и кричит: «Коля, не надо! Тебя же арестуют, а как же Юрьев⁈» Чего только не приснится на мягкой перине.

Глава VII
Паровоз

Деревянные ступени опасно скрипнули, прогнувшись под тяжестью ноги, но Лида все же отправилась дальше, забираясь все выше и выше. После падения Бараховского, она и думать боялась о том, чтобы влезть хотя бы на первый уровень лесов, страх душил, делая тело тяжелым, но вчерашний вечер крепким топориком ударил по устоявшемуся и понятному с детства миру, от этого хотелось встряски, острых ощущений, способных забить гнетущее чувство непонимания.

Лида почти взбежала на звонницу, запыхалась, постояла на последней ступени, выравнивая дыхание, и вышла к тихому утру. Внизу в легкой дымке спали серые крыши домов, острые пики елей подпирали бледное солнце, у реки ветер шуршал камышами, по казавшейся неподвижной глади реки тенью скользила утка с цепью комочков-утяток, исчезая и снова показываясь из молочного тумана. Лида вдохнула полной грудью, расправила плечи. До чего ж хорошо! Вот здесь, наверху, все покойно и ясно, ширь да благодать. Дыши, мечтай, надейся…

А внизу спал палаточный лагерь, что и не удивительно, очухаются ли к полудню? Лида, истребляя свой страх, перегнулась через перила и заставила себя рассмотреть стол с остатками пиршества и круг кострища.

– Я смогла, смогла! Ох-х.

Крайняя палатка махнула полотнищем входа и на мокрую от росы траву вылез сильно помятый Митя. Он протер пальцами глаза и начал делать энергичные гребки руками, разминаясь.

«Каков физкультурник», – хихикнула Лида.

Из этой же палатки в исподнем белье выскочила Зина. Зина⁈ Что она забыла у Мити? Или он у нее, это же ее палатка, мужские стоят левее. Да нет, померещилось, он просто прошел мимо, зацепив край. А, может, он специально заглянул, разбудить соню, чтобы не проспала, завтрак никто же не отменял? Да, так и было. Сверху чего не почудится.

Лида нашла вполне сносное объяснение, но тут Зина протянула Мите полотенце и что-то еще, кажется, бритву. Он взял, закинул полотенце через плечо, как-то буднично хлопнул Зину по мягкому месту и пошел к реке. Зина сладко потянулась и полезла обратно.

А Лида потрясенно все смотрела и смотрела в спину удаляющемуся брату. Он словно почувствовал ее тяжелый, полный недоумения взгляд, повернулся. Увидел или нет, не важно, Лида уже торопливо спускалась вниз. Митя и Зина? Как? Почему? А как же Лёля? Как же любовь?

А ведь Митя и Зина давно уже вместе, словно муж и жена. Заигрывания с Плотниковым, вздохи по Колмакову – все обман, для отвода глаз? Спектакль? Ну, конечно, сдалась Зине эта экспедиция в глухомань, чего нового она здесь могла увидеть. Она потащилась исключительно, чтобы побыть с Митей, поэтому брат и не хотел брать с собой Лиду, а еще преспокойно провожал ее в деревню, чтобы не болталась по ночам и ничего не вынюхала.

Но что, что он мог найти в этой мужиковатой Зине в застиранной гимнастерке? Леля, она такая умненькая, начитанная, возвышенная, сотканная из великой поэзии и прозы. Нет, не модница, но всегда прилично одетая, с легким флером духов. Они читали с Митей одни и те же книги, смеялись над одними и теми же шутками, казались такой идеальной парой. Зина – реставратор, обсмеешься. Вот Леля настоящий реставратор, упорный, дотошный в мелочах. Треснувший китайский чайник без носика за полгода упорной работы превратила в шедевр. А как Леля готовит, из ничего создает кулинарные шедевры, а эта Зина даже сносно борщ сварить не умеет. Что она может предложить мужчине, кроме необъятной груди? Еще можно понять Бараховского, у него с кладбищенской дамой родство душ, но здесь родство чего? Какая-то пошлость получается.

Лида вылетела на вытоптанный церковный двор. Митя ждал ее, скрестив руки на груди.

– А как же Леля? – первый сорвавшийся с губ вопрос.

– Я надеюсь, у тебя ума хватит ей ничего не говорить? – кольнули холодные глаза.

– Но почему? – только и смогла выдохнуть Лида.

– Надоели, – процедил Митя.

– Надоели?

– Надоели, вот такие.

– Какие?

– Не приспособленные к жизни, на облаках вечно летающие.

И Митя, нервно размахивая руками, снова пошел в сторону реки.

А ведь он прав, Лида только что летала на этих самых облаках. Понятно, почему от нее ушел вчера Колмаков, он тоже любит твердо стоящих на ногах, романтичных он уже наелся. Да и зачем ему «стихийное бедствие», бедствия жизнь и так с лихвой подкидывает.

«Выходит, никакой любви и нет. Есть влечения, желания, а любви нет. Выдумка. Ну, так даже лучше».

Бараховский появился после десяти, бодрый, подтянутый, словно и не было вчера горькой и всплеска отчаянья. Он так же непринужденно шутил, курсировал вдоль церкви, отдавал команды. Выдержка у него была железная, есть чему позавидовать.

В отношениях Лиды с Колмаковым ничего не изменилось, он был все так же вежлив, немного ироничен, называл «товарищем Скоркиной» и подкладывал рафинад, но в той же манере он общался и с Зиной, и с баб Дашей. Вот только спросить у «обрученного» про экспедицию в Юрьев Лида так и не решилась, даже заговорить толком не могла, вспоминался расстеленный на полу рушник и летающая перед лицом икона. Становилось неловко, ведь теперь просьба будет выглядеть как навязчивая попытка погони за женихом, разве Николай поверит, что Лиду интересует только каменное кружево семисотлетней давности.

«Я спрошу потом, позже, в поезде. Да, в вагоне будет легче, все подзабудется».

Леса разобрали вдвое быстрей, чем они собирались. Годные бревна и доски сложили для местных. Настало время собирать палатки и грузиться на нанятые Иванычем подводы. Лида побежала прощаться с баб Дашей.

Старушка не раскисла, держалась просто, без дрожи в голосе, разве что чуть сверкали уголки глаз. Что она будет делать, когда Лида уедет? Может, даст волю слезам по несбывшимся надеждам, а, может, встряхнется и бодренько побежит доить корову, усядется за ткацкий станок, делать полосатые половички да раздавать их по селу, а, может, отправится к соседке поточить лясы. Она справится, может, даже забудет беспокойную жиличку, а вот Лила всегда будет помнить, что в одно хмурое северное лето у нее была настоящая бабушка.

– Ты, Лидочка, береги себя. Я вот тебе тут на дорожку пирогов с капустой да грибами напекла. На-к вот, – протянула баб Даша, – тут еще калиточки на дне, Ванюшка мой, старшой, любил.

– Спасибо, – Лида расчувствовалась и расцеловала старушку в обе щеки.

– Сложно вам, молодым, сейчас, – баб Даша отвернулась, смахивая все же вырвавшуюся слезу, – такие уж времена настали, не разберешь, где она, правда, у каждого, вроде как, своя, а другой и не надобно… А ты так определяй, что по совести – то и правда, ее и держись… но себя береги, береги.

Эти слова долго еще звучали в ушах, пока подводы тряслись по ухабам затерянной в лесах дороги.

Поезд опоздал на пару часов. Все изрядно истомились, бесцельно слоняясь по перрону. Митя, осмелев, купил у местной торговки корзину черники и вручил ее Зине. Она раскраснелась, похорошела, неловким движением оправила короткие волосы. Колмаков ушел расспрашивать про расписание и время стоянки на станциях. Бараховский с Иванычем перебирали бумаги, сортируя материалы по двум папкам. Лида тоже решила просмотреть рисунки, чтобы выбрать наиболее удачные, но к ней подсел Плотников и все время что-то нудел под руку – о железнодорожных путешествиях, прогрессе и прелестях вокзальных буфетов. Вообще, Яша, тоже приметив особые отношения Мити и Зины, принялся в открытую ухлестывать за Лидой.

– А в парке Горького по воскресеньям танцы. Лид, может, сходим? Я хорошо танцую.

– А я не очень, – прозрачно намекнула Лида, чтобы отстал.

– Так я научу, это совсем не сложно, – оживился Плотников, не уловив намека.

– Ты, Яша, подержи узелок с пирожками, – я схожу… – она замялась, еще не придумав, куда бы ей сходить.

– Все понял, иди – иди.

Вышло неловко, но уж как получилось. Лида прогулялась вдоль деревянного здания вокзала. И тут, наконец-то, раздался приятный уху паровозный гудок.

– Поезд, наконец-то, где ты бродишь? – окрикнул сестру Митя.

Отряд пришел в движение.

Паровоз с чувством собственного достоинства неспешно подкатил к зданию вокзала и, протащив мимо вереницу вагонов, остановился.

– Стоять долго не будем, опаздываем, – полетело вдоль перрона.

Колмаков с Плотниковым запрыгнули первыми и стали по цепочке принимать вещи. Затем Митя подсадил вверх Лиду, она, ухватившись за поручни, вошла в тамбур. Как Митя надрывал спину, запихивая Зину, она предпочла не видеть.

Вагон был почти пуст, в дальнем углу у распахнутого окна курил мужчина в военной форме, а по проходу бегал «бесхозный» ребенок лет трех. Лида присела на лавку, пристроила рядом мешок. Настырный Плотников тут же пристроился рядом. Мимо пронес вещи Колмаков. Что-то ворча себе под нос, напротив Лиды плюхнулся Иваныч.

– Петя, иди сюда, с молодежью поедем, – подмигнул он попутчикам.

Сосед обещал быть беспокойным – Иваныч обследовал прочность полок, подергал – открывается ли окно, положил на стол портсигар и свернутый из газеты кулек: – Вот, успел у местной буфетчицы пирожочков купить, угощайтесь, Лидочка, – протянул он пирожок с горелым боком.

– Пирожки⁈ – как ужаленная вскочила Лида. – А где мои пирожки? Яша, где мои пирожки? – дернула она Плотникова за рукав.

– Какие пирожки?

– Ну те, что я тебе подержать дала.

– Не помню, – пробормотал Плотников, отодвигаясь.

Перед глазами встало доброе лицо баб Даши. «Она же не спала, пекла, а я…»

Лида вскочила и, со словами «я сейчас», ринулась к выходу.

– Лида, куда ты? – закричал в спину Митя, которого она чуть не сшибла.

– Пирожки забыла.

– Гражданочка, вы куда? Сейчас отправляемся, – окликнул ее проводник.

– Я сейчас, я быстро, – Лида спрыгнула на перрон и побежала мимо вокзала к скамейке, где они прежде сидели с Плотниковым.

Узелок с пирожками спокойно ждал ее, целый и невредимый. Лида подхватила его, прижала к груди. Такие милые, с грибами и капустой, не какие-то там горелые, а румяненькие, испеченные с любовью и, наверное, молитвой, а внизу еще сладкие «двери» или «ворота» или как их там… «калитки».

Паровоз изверг мощный гудок, дернулся и плавно пополз, увлекая составы. Лида бросилась следом. «Успею, он медленно едет. Успею!» Она понеслась вдоль вагонов, ей бы прыгнуть в первый попавшийся, но она отчего-то попыталась догнать именно свой.

– Лида, быстрее, быстрей!!! – слышала она отчаянный крик Мити.

Из окна высунулся Бараховский:

– Лида, прыгайте в любой, в любой! – закричал он.

– Лидочка, что ж ты делаешь? – это, кажется, был Иваныч.

Все расплывалось перед глазами. Лида поняла, что к своему вагону ей действительно уже не успеть, и попыталась запрыгнуть в последний. Вон там небольшая переходная площадочка и лесенка, нужно уцепиться и подтянуться, а для этого надо бросить злополучные пирожки, но Лида держала их мертвой хваткой. «Я успею, успею!»

– Лида!!! – истошно орал Митя, и его голос все удалялся и удалялся.

«Я успею, я ухвачу». Лида собрала последние силы и… плюхнулась на колени. Все!

Железный дракон изверг клубы пара и, словно издеваясь, издал прощальный гудок. Лида, добежав до конца перрона, с безнадежной тоской смотрела ему вслед.

Вдруг из поезда кто-то выпрыгнул. На полном ходу, прямо под откос! Кубарем покатился и исчез в траве.

– Митя! – подпрыгнула Лида и, сорвавшись с перрона, побежала к месту падения. – Что я наделала, если он погиб⁈ Митя!

Сейчас Лида готова была простить брату и интрижку с Зиной и грубые слова, да все что угодно, только бы он остался жив.

– Что я тете Варе скажу, как я жить буду?

Человек медленно поднялся и, сильно прихрамывая, пошел вдоль насыпи.

«Живой! Слава Богу. Живехонький. Ой, сейчас наслушаюсь». Лида чуть замедлила бег, потом и вовсе остановилась, беспомощно обняв пирожки.

К ней навстречу брел Колмаков.