Текст книги "Чудно узорочье твое (СИ)"
Автор книги: Татьяна Луковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Глава I
Дорога
Лето 1933 г.
Телега протяжным скрипом жаловалась на бездорожье, подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в рытвины. Лида одной рукой цепко держалась за борт, а другой прижимала холщовый мешок, в котором хранились все ее скудные пожитки: смена белья, теплые носки, альбом, два деревянных огрызка, когда-то именовавшие себя карандашами, аккуратно сложенные в дядюшкин жестяной портсигар пастельные мелки и пакет самаркандского изюма; остальные припасы, собранные теткой на дорожку, были съедены еще в поезде.
Почему холщовый мешок? Ведь от мамы осталась прекрасная ковровая сумка с распустившими хвосты павлинами, и эта прелесть уж точно лучше бы смотрелась в руках девятнадцатилетней девицы, но тетка сказала: «Не стоит привлекать к себе внимание карманников, при твоей рассеянности, Лидия, тебя обворуют на первой же станции». И сумка осталась ждать хозяйку дома.
Это была первая настоящая экспедиция студентки отделения искусств и по совместительству уже шесть месяцев как штатной сотрудницы реставрационных мастерских. «Если окажешься полезной, следующий будет Юрьев-Польский», – пообещал Игорь Эммануилович. Легко сказать – полезной. Главная цель экспедиции – обмер деревянной церкви Иоакима и Анны. Чем может быть полезной хрупкая девушка при обмерах? Вот Зина, да. Лида покосилась на сидевшую позади старшую подругу. Зина была настоящей богатыршей, кровь с молоком – высокая, плечистая, коротко стриженная, с большими мужицкими руками. В застиранной гимнастерке и кепке Зину легко можно было бы принять за парня, если бы не выдающаяся грудь. Такая дева, если нужно, и топором сможет работать, и леса поможет поставить, сдвинуть там чего-нибудь.
А что делать на замерах Лиде? Зарисовки церквушки сделать с разных ракурсов, но, говорят, у Бараховского есть фотоаппарат. Щелк, потом в Москве проявил, распечатал, и все можно рассмотреть в деталях, без особых усилий.
Если честно, Лиду брать на север и не собирались. Митю, Плотникова и Зину командировали на помощь отряду Бараховского, который вот уже четвертый месяц к ряду болтался в окрестностях Плесецкой. Себя Лида в приказе не обнаружила. Как же так? Что за отчаянная несправедливость?
Лида наседала на двоюродного брата, обхаживала Зину, увивалась вокруг Игоря Эммануиловича, подкармливая вечно занятого начальника все тем же самаркандским изюмом, благо дядька привез его по осени целый мешок, и в конце концов надавив последним старорежимным аргументом, что Зине неприлично одной быть в мужском обществе, Лида выбила заветное место. А скорее всего всем просто надоел ее по щенячьи преданный, просительный взгляд.
Северное солнце тускло светило сквозь кроны деревьев, с запада его настигала сизая туча. Комарье притихло, предчувствуя дождь. Пара лошадей брела уверенным, упорным шагом, волоча груз. Лида видела их мерно вздымающиеся бока. Позади Плотников заливался соловушкой, окучивая Зинаиду – по-кавалерийски лихо спрыгивал с телеги, срывая в дар полевой цветок, цитировал Блока, пятерней приглаживал жиденькие волосенки и, воровато озираясь, незаметно гладил округлое женское колено. В других обстоятельствах шустрый парнишка предпочел бы Лиду, но нарываться на кулак Дмитрия ему не хотелось, да и последствия возможны, с этими комсомолками потом проблем не оберешься. В общем Зина в качестве полевой музы Плотникова вполне устраивала. Нравился ли самой Зинаиде худощавый, узколицый, пахнущий табаком, в несвежей рубашке, но не лишенный обаяния кавалер, оставалось загадкой.
Митя ехал рядом с возницей, и дремал под мерное бубнение словоохотливого старика. Тот перемывал косточки неизвестным соседям, невесткам, куму, председателю и запойному колхозному конюху.
– А вот стесняюсь спросить, – понизил старик голос, – за что ж вас, сердешных, сослали?
Митя не ответил, очевидно не расслышав вопроса. Плотников лишь хмыкнул, а Зина нахмурилась. Повисла неловкая пауза.
– Нас не сослали, – встрепенулась Лида, раз остальные решили отмалчиваться, – мы добровольно едем. У нас экспедиция.
– Ну, не хотите, не признавайтесь, – не поверил дед. – У нас тут много таких, в эхспедициях, раскулаченные в основном, ну и из бывших, на бывших вы так больше смахиваете, ручонки беленькие.
– Мы реставраторы, церковь обмерять едем, – Лида придвинулась ближе к вознице. – Там уже Петр Дмитриевич Бараховский работает, не слыхали?
– Нет, не довелось, – недоверчиво протянул дед.
И что за упрямый тип попался!
– А мы из реставрационных мастерских, – посчитала она нужным добавить.
– Вот дались вам те церкви, прости, Господи, – перекрестился дед, – стоят себе и стоят по реке, там-то и народу уж никого почти не осталось. Глядишь, от времени и сами развалятся, чего их разбирать, греха набираться.
– Вы не понимаете, – разволновалась Лида, – мы же наоборот, чтобы сохранить. Если памятник представляет интерес, так это народное достояние, простой народ рубил, труд свой прилагал, хоть и объект культа. Это сохранить нужно… для потомков. Петр Дмитриевич музей деревянного зодчества хочет в Коломенском делать, чтоб все полюбоваться могли.
– Это что ж, разберут, а потом в другом месте снова поставят?
– Да, – кивнула Лида.
– А служить там будут? – кинул ей через плечо старик.
– Н-нет, это ж музей.
– Вот и говорю, оставили бы в покое… А сенокос у нас нынче знатный выдался, сенца запасли много, трава жирная, – перевел дед разговор в другое русло.
Старый, его уж не переделать.
Дождь начался не сразу, вначале стало нестерпимо влажно, мелкая морось упала на одежду, потом обернулась частыми каплями и, наконец, сменилась холодным ливнем.
Дед поворотил телегу к лесу. Путники прижались к стволам раскидистых елей. Митя растянул над головой сестры куртку.
– И так здесь постоянно, – назидательно прокомментировал он, намекая, что надо было не в меру шустрым девицам сидеть дома.
– Отличная погода, – не сдалась Лида, выходя из-под импровизированного зонта.
– Ну-ну, – усмехнулся в усы Митя, стряхивая с куртки влагу.
– Крепко прошу прощения, – крякнул рядом дед, – но ежели дорогу сильно развезет, телега груженной не проедет, пешими придется, рядком.
– Рядком так рядком, – меланхолично согласился Митя, закуривая и протягивая вторую папиросу деду.
– Э-э нет, я таким не балую, – отказался тот от подарка.
– Лука Макарыч, а сколько нам еще?
– До вечера не добраться, ночевать станем, а там, глядишь, к обеду прибудем.
Лида невольно вздохнула, окинув печальным взглядом черную стену леса. Небо заволокло не на шутку, плотная серая масса растянулась во все стороны до самого горизонта и лишь на востоке виднелась тонкая голубая полоска – привет от сбежавшей хорошей погоды.
– Давайте здесь заночуем, – предложила Зина, – а завтра просто пораньше выедем.
Ее горячо поддержал Плотников. Митя все же посчитал нужным посоветоваться с Макарычем и только тогда дал добро разбивать лагерь.
Лошадей возница определил в ельнике, натянув над ними рогожу. Митя с Плотниковым поставили для девушек палатку, а сами собирались вместе с дедом разместиться под телегой на пригорке.
Макарыч не без усилия развел костерок и поделился с оголодавшей компанией крупой. Лида кинула в пшенку изюм, чтобы подсластить постную трапезу. Каша пошла хорошо, согревая и навевая дремоту. Срочно спать!
Проснулась Лида от охватившего ее непонятного беспокойства. Рядом безмятежно сопела Зина, прикрывшись кофтой. Определить, который час, было невозможно, часы были только у Мити. Северная ночь оказалась скорее туманно-сумрачной, нежели темной. Дождь прекратился, в воздухе витал приятный запах мокрой хвои.
– Интересно, мы не проспали, ведь хотели же пораньше выехать? –сказала сама себе Лида и высунула нос из палатки.
Можно было бы пройтись, размять ноги, умыться росой, но сумрак казался недружелюбно зловещим, отбивая охоту к прогулкам. В этих краях, кроме редких поселений местных, разместили много ссыльных, возможно и уголовников. Правда и у Мити, и у Плотникова есть оружие. А завтра они выйдут к отряду Бараховского. И все же смутная тревога царапала грудь, заставляя осмотрительно сидеть на месте.
А еще тишина. Вот в чем дело! В воздухе замерла абсолютная тишина, ни скрипа веток, ни шорохов, ни шелеста листвы. Безветренно и тихо, до дрожи. Лида даже, наклонившись, зашарила перед собой, и, подобрав ветку, щелкнула ей. Эхо подхватило щелчок, уволакивая его в чащу.
– Поваляюсь еще, раз все спят, – сказала сама себе Лида, пятясь назад.
И тут ухо уловило смех, женский смех заливистым бубенчиком. Смех? Где-то впереди, по лесной дороге, там, куда не доехали, кто-то определенно смеялся. Лида вышла из палатки, напрягая слух. Показалось? Да, показалось. Она уже поворотила назад, и снова это «хи-хи-хи», и песня… плавная, ручейком. Какие там слова? «Шев мой милой бережком, шев сердешной крутеньким, переходу не нашёл…» И на несколько задорных девичьих голосов: «Нашел милой жердочку, нашел милый тоненьку…»[1].
– Какое нынче число? Может, они Купалу отмечают? – Лида смело шагнула на дорогу и пошла на голос.
А дорога-то уводила все дальше и дальше. Смех и голоса манили, кажется, Лида уже видела сквозь ветки огонек костра. Еще немного, и он выглянет из-за поворота вместе с хороводом озорных девиц. Лида ускорила шаг. Зачем ей нужно к этому гульбищу, она и сама объяснить не могла, да и не задумывалась, просто шла вперед.
Лес расступился, открывая пойму спящей реки и… никого. Ни костра, ни хороводов, ни девиц. Только серый бескрайний луг, подернутый первыми перышками тумана.
– Неужели померещилось?
Лида потерла глаза, помассировала виски, прислушалась и расслышала легкое колыхание воздуха. Ветер? Нет, это шаги, кто-то или что-то шагало по петляющей раскисшей дороге: «шмяк – шмяк – шмяк». Только сейчас Лида заметила, что ее собственные ботиночки обхватывает жирная грязь. Нужно бежать назад, к лагерю. Лида вырвала ногу из жижи, и это «чвак» показалось оглушительно громким.
А из узкой полосы тумана выплыло белое пятно, оно двигалось прямо в ее направлении. Теперь уже не было никаких сомнений в материальности объекта. Зверь? Человек? Силуэт уплотнился. Человек, высокий и худой. Что он делает здесь ночью, да на пустой дороге? Добрые люди ночью не ходят, или все же бывает? Надо бежать к телеге, к Мите. Лида развернулась и, разбрызгивая лужи, побежала к лагерю. Она бежала и бежала, казалось, уже вечность, а серая палатка и телега не появлялись.
– Ну, не могла же я завернуть не туда? Здесь же только одна дорога? Где тут можно заблудиться? – всхлипнула Лида, чувствуя, как подступает дикий страх.
Что же делать? Может, крикнуть? Митя проснется, услышит. А если тот услышит раньше? У правого плеча над дорогой нависло корявое дерево.
– Мы его проезжали вчера! Выходит, я мимо лагеря пролетела, нужно назад вернуться.
Лида развернулась, пускаясь обратно.
– Только я могу влипнуть в такую дурацкую историю, – начала она себя ругать, чтобы взбодриться и унять страх. – Да куда же все подевались? Спрячусь и подожду, пока тот пройдет.
Она залезла в подлесок и присела в ожидании, потянулись минуты, но никто не появлялся. «Но тот должен же был уже пройти, или он куда-то свернул, а, может, снова померещилось, сумерки же, все не тем кажется?»
Лида вылезла, зябко потирая плечи.
– Студено как-то… Ай, мама!!!
Она чуть не налетела на высокого человека и тут же отшатнулась, отбегая на десяток шагов.
– Эй, ты кто⁈ – не нашла ничего лучшего, как громко с угрозой произнести Лида, вжимаясь в заросли кустарника.
Человек остановился, не пытаясь приблизиться, но ничего не ответил. Секунда, вторая, третья.
– Ты что, немой⁈ – разозлилась на затянувшееся молчание Лида.
– Я Николай Колмаков, – четким молодым голосом отозвался незнакомец. – А вы от Грабаря?
– Д-да, – опешила Лида.
– Меня Петр Дмитриевич встретить вас на станции послал, но, видно, я опоздал.
Лида выдохнула и отделилась от кустов. Человек приблизился. Лицо в тени елей плохо просматривалось, кажется, молодой мужчина, без бороды. Одет в крестьянскую полотняную рубаху, как у Макарыча, через плечо торба, на ногах кирзачи.
– Меня Лидией зовут, – пролепетала Лида, – Скоркина.
– Дмитрий Александрович с вами? – спросил Николай ровным тоном.
– Да, все под телегой спят, – наугад указала Лида в сторону ельника, и, о чудо, рассмотрела свою палатку и мерно качавших шеями лошадей.
– А вы, товарищ Скоркина, почему не спите? – голосом тетушки упрекнул Николай. – Здесь не самое лучшее место для прогулок, особенно ночью.
– Я же далеко не отхожу, – кинулась оправдываться Лида, чувствуя железную правоту этого Колмакова. – А если бы я погулять не вышла, вы бы, между прочим, мимо прошли, – нашла она единственный, оправдывающий ее аргумент.
– Тут не поспоришь, – охотно согласился Николай.
Они пошли к лагерю.
– Колька, ты, что ли? – радостно принялся хлопать по плечу друга Митя. – А Петр Митрич?
– Пыхтит, как всегда, загонял себя, ну, и нас в придачу. Девиц-то зачем понабрали? – кивнул Николай в сторону притихшей Лиды.
– Отцепишься от них, – буркнул Митя.
– Это я уже понял, – в тон ему отозвался Колмаков. – Намучаемся с таким приданым.
Лида обиделась. Этот Колмаков оказался еще хуже приторно-галантного Плотникова, с его излишними любезностями.
[1] Клавдия Николаевна Рябова, 1909 г.р., деревня Казарино, Кич-Городецкий район, Вологодская область – Шёв мой милой бережком // https://pesni.guru
Глава II
Суета
Добраться к обеду не удалось, дорогу сильно развезло, приходилось по возможности в траве объезжать лужи и выталкивать телегу из липкой жижи. Чтобы облегчить лошадям и без того трудную задачу, в конце концов малый отряд спешился, и даже Макарыч спрыгнул с козел и повел измученных лошадок под уздцы, нашептывая им что-то ласковое.
Лес сменился широким лугом в речной пойме, пару раз заходил дождь, но не сильный, скорее нудный в своей настойчивости.
Митя с Колмаковым подталкивали телегу сзади, упираясь в дубовые бока, и порядком умаялись. Вначале они бойко обсуждали результаты экспедиции, о чем-то негромко спорили, но под конец выдохлись и шли молча, смахивая пот тыльными сторонами ладоней. Тощий Плотников предлагал поменяться, но так робко и издали, что его никто не слушал.
А этот Колмаков при свете дня оказался вовсе и не красавцем. Лет двадцати пяти, может, чуть больше. Обветренное, покрытое бурым загаром скуластое лицо, узкий подбородок, русые с рыжиной коротко стриженные волосы, белесые брови, голубиными перышками выделяющиеся на загорелой коже, серые с хитрым прищуром глаза, курносый нос и тоненькие усики над верхней губой. Пожалуй, Плотников, ежели его выпроводить в баню и обрядить в чистую одежду, будет даже посимпатичнее.
«Так что все равно, что он там обо мне думает», – сделала выводы Лида и успокоилась. Зине на ухо она в красках рассказала о своих ночных злоключениях, ожидая понимания и сочувствия.
– Тебе поменьше следует сказок читать, чтобы ничего не мерещилось, –сделала обидный для Лиды вывод подруга.
– Да при чем здесь сказки⁈ – разозлилась Лида. – Я их слышала, как вот тебя.
– Кого их? – прищурила Зина левый глаз.
– Ну, девушек этих, что смеялись и пели.
– Я же и говорю, с таким воображением, как у тебя, и не такое померещится.
– Какое там воображение, нет у меня никакого воображения, – проворчала Лида.
– На вот, лучше семечек погрызи, – высыпала Зина в тонкую ладонь Лиды черную горку.
Ну, что с нее взять, с этой материалистки до кончика ногтей. Пока сама не услышит, не поверит, а то и саму себя откажется понимать.
Первой уставшие путники увидели церковную колокольню, она плавно выплыла из луговой травы и по мере приближения начала расти, устремляя в небо сизую маковку. Затем стали появляться крыши разбросанных по округе домов. И никаких тебе сараев, хозяйственных построек и даже заборов – один большой в два этажа дом, под двухскатной гонтовой крышей, за ним уходящий к реке огород и в стороне маленькая клеть бани.
Дом – полная чаша, там тебе и хлев, и амбар, и место для разобранных до зимы саней, а наверху пятистенка, с притулившимися к печке комнатами: бабий кут, полати, окошки под выбитыми занавесочками – все в наличии. Рассмотреть местный быт Лида успела, когда ночевала в доме Макарыча на станции. Городская девушка ни в одном поколении с любопытством взирала на посеревшие от времени добротные деревенские дома.
– Зин, а ты смогла бы здесь жить?
– А чего тут мудреного, – пожала Зина большими плечами, – папаша мой из деревни был, я у деда часто бывала, печь топить обучена. У нас правда победнее было, соломой крыто, это здесь привольно, леса полно.
– А вот такие как вы барышни, Лидия Федоровна, тут не выживают, – вставил свое веское слово Плотников.
– Можно подумать, такие как ты, прямо от сохи, – окинула презрительным взглядом Лида Зининого кавалера.
– Вы зря обижаетесь, я только факты излагаю, – миролюбиво парировал Плотников.
– Это не факты, а ваши гипотезы, – для большей колкости тоже перешла на вы Лида.
– Ну, у нас еще будет возможность их проверить, – зловеще произнес Плотников, указывая на покосившийся нужник у межи одного из огородов.
Лида лишь фыркнула. Чего с ним спорить, все равно ничего не докажешь.
На сельской площади возле церкви стояли в ряд три палатки отряда Бараховского. К колокольне тянулись сколоченные леса, по ним сновали люди. Один, маленький и верткий, уже залез почти на самый верх и стоял на бревне у маковки, собираясь привязать веревку к кресту.
– Что он делает⁈ – в негодовании воскликнул Митя. – Дождь прошел, скользко же!
– Ну, что ты Петю не знаешь, сроки поджимают, – пожал плечами Колмаков, но по его напряженной спине Лида поняла, что и он с волнением наблюдает за акробатическими действиями товарища.
Лиде вспомнились смутные образы из прошлого – вот папа в смешном полосатом костюме приветливо машет ей рукой, по-гусарски лихо подкручивает ус и торопливым шагом выбегает на сияющий огнями манеж. Грохот аплодисментов. Прыжок через голову, второй. Публика ликует, а отец начинает взбираться по веревочной лестнице, все выше, выше и выше, полоски костюма сливаются в единое пятно…
Страшный скрежет вырвал Лиду из воспоминаний.
– Господи, помилуй! – прокричал Макарыч.
Митя с Колмаковым сорвались с места. А маленькая фигурка, только что балансировавшая над бездной, полетела вниз вместе с рассыпающимися карточным домиком лесами. Грохот, столб пыли.
– Убился! Убился!!! – полетели истошные крики.
– Петя!!!
Толпа окружила место падения, кинулась разбирать доски завала. Лиде были видны только мужские спины.
– Он дышит?
– Петр Дмитриевич⁈
– Петя?
Общее оцепенение.
– Убился.
– Не уберегли, – послышались причитания Макарыча.
Мужики начали стягивать шапки. Умер? Лида бочком протиснулась вперед и увидела лежащее на земле тело с раскинутыми руками. Небольшого роста щуплый брюнет под сорок, с острым носом и темной чеховской бородкой. Это и есть Бараховский? При жизни Лида его ни разу не видела, правда много слышала от Игоря Эммануиловича, тот его ценил, но называл бедовым. Вот беда и пришла.
– Леса плохо сколотили и мокро, – прохрипел севшим голосом Митя.
Седой полноватый мужчина присел на корточки и попытался прощупать пульс, на лицах собравшихся отразилась надежда, чтобы тут же погаснуть, потому что седой отрицательно покачал головой.
– Вот так приехали, – услышала Лида ворчание Плотникова.
– И куда его? – кто-то подал голос.
– В церковь пока занесите, в притвор, – распорядился Колмаков.
Тело переложили на доски и понесли в открытые двери.
Мужчины спорили у входа в притвор. Седой напирал на Макарыча, чтобы тот немедленно вез Колмакова на станцию, дать телеграмму родным Бараховского. Макарыч упирался в ответ, настаивая, что лошади крепко устали и дорогу развезло, а покойнику теперь все равно, узнает его семья чуть раньше о случившемся или позже.
– Где хоронить, они должны написать, где его хоронить? – настаивал седой.
– Известное дело – где, вона-тама у них погост, – указывал Макарыч на редколесье с крестами домовин.
– Семья должна решить, где хоронить, – повторял седой.
– Так вы его все равно сейчас в такую даль не довезете. Лето на дворе.
– Дмитрий, ну что ты молчишь? – чуть дернул седой Митю за рукав. – Семье же нужно телеграмму дать.
– Которой семье? – без тени иронии проговорил Митя, и все разом замолчали. Повисла неловкая пауза.
– Евдокие Ивановне, конечно же, – почесал пухлую щеку седой. – Нужно немедленно дать телеграмму, – как заговор снова произнес он, словно клочок бумаги разом мог решить все проблемы.
– Телеграмму мы дадим, Виктор Иванович, – встряхнул соломенным чубом Колмаков, – но чуть позже, когда дорога просохнет. Сейчас нужно тело обмыть и приготовить к погребению, как положено. Хоронить будем на станции, оттуда проще потом будет забирать. Родные сами решат, эксгумировать тело или нет, и где хоронить. У него братья на Смоленщине, может, они за все возьмутся. Начальство тоже нужно в известность поставить.
– Это да, это да, – запричитал седой.
– Ну, и Игоря Эммануиловича тоже, пусть там соберут, кто сколько сможет – помочь нужно, затраты большие, – Колмаков по возрасту был младше остальных, но говорил так твердо и уверенно, что все невольно прислушались, не решаясь возразить. – И леса нужно восстановить, а работу завершить в память о Пете. Здесь есть, кто гроб сколотить сможет? – обратился он к Макарычу.
– Так и я могу, чего уж там хитрого.
– А поесть с дороги чего-нибудь нельзя? – робко спросил Плотников. – Очень есть хочется, – сконфуженно вжал он голову в плечи.
– Можно, – задумчиво произнес Колмаков и его серые глаза уперлись в тихо стоявших в сторонке девушек. – Сударыни, надо обед на отряд приготовить, вон в той палатке припасы, и по округе пройтись – бабулек, чтобы все, что нужно, сделали, найти.
– Я, чур, обед, – почти бегом кинулась к палатке Зина.
Лида осталась стоять одна, испуганно хлопая ресницами.
– Пойдете, товарищ Скоркина, по бабушкам? – скривил улыбку Колмаков. – Вы прогуливаться любите.
– Я сам схожу, – вступился за сестру Митя, чувствуя ее растерянность.
– Нет, я смогу, – встрепенулась Лида, – куда идти? Туда? – указала она на разбросанные серые крыши домов.
– Туда-туда, – закивал Макарыч.
Лида на мягких ногах пошла к ближайшей улице. Себя она считала вполне общительной девушкой, не дичилась, слыла активисткой, но здесь, в чуждой ей среде, налетела робость. Куда стучать, и что говорить?
«Лучше бы я готовила», – вздохнула Лида у высокого крыльца первого дома, ступая на скрипучую ступеньку.
