Текст книги "Высшая степень обиды (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Глава 18
– Зоя… – негромко раздалось из-за спины.
Я подняла голову, снимая с пальца окровавленную ватку – ранка уже затянулась. Посмотрела на Артема… Какой все-таки взрослый мужик уже – даже дико, честное слово. Как меняют нас годы… А в нашем случае это особенно наглядно – будто кадр сменился и – хоп! Из семнадцати в почти сорок. А ведь половина жизни прошла... необычное чувство, странное. И сам Бокарев тоже странный – не снимает белый халат, даже выходя из кабинета на территорию. Антисанитария сплошная.
– Мне нужно кое-что сказать тебе…
– Я просила тебя держаться на расстоянии, – напомнила я ему нейтральным тоном, – объяснила, что мне неприятно с тобой общаться.
– Давай… клюй меня, Зойка, кусай, грызи, жаль! А мне только легче станет, веришь? Я не на разборки… это о твоем лечении.
– Говори, – поднялась я с диванчика и направилась к выходу. Коридор был длинным, в стенных нишах между кабинетами напротив окон были устроены мини-садики – с камнями, крохотными фонтанчиками и кучей зелени. Он помешал мне помедитировать на все это. И вообще… то ли раздражал, то ли просто нервировал.
– Давай сейчас сходим и пообедаем – я приглашаю. Здесь кормят просто, но качественно, – уже очень сильно наглел Бокарев.
– Я давно простила тебя и забыла, Артем, не парься ты так! – вырвалось у меня с досадой.
– Спасибо… – как-то отстраненно поблагодарил он и уточнил: – Но сейчас я не об этом. И проголодался. Не хочешь обедать, поговорим здесь.
И свернул к ближайшей лавочке, присел на нее и с ожиданием уставился на меня. Я молча села рядом.
– Я не согласен с Токаревым по поводу гликемии. Уровень мог снизиться разово, а он любит перестраховаться. В ранних твоих анализах уровень глюкозы был в норме. Безуглеводная диета, нервные расстройства… могут привести к снижению, особенно на фоне сильного стресса, потери веса.
– Это все обо мне. Что ты предлагаешь? – вздохнула я. Все так – хлеб и сахар это углеводы, а псих я, наверное, уже хронический. И стресс тоже имел место – в десятку!
– Вмешиваться некорректно, я просто заберу тебя у Токарева, – резко обернулся он ко мне, – он назначил тебе тест на толерантность к глюкозе. Возможно, планирует капельницы. Гликемия пока не подтверждена – только эпизод. Пока что попринимаешь глюкозу перорально. Носи с собой плитку настоящего, хорошего горького шоколада, съедай кусочек, когда накатит слабость или закружится голова. Это, как скорая помощь. Я подробно расписал тебе питание. Пока исключи сахар, белый хлеб…
– Он тоже говорил про шоколад, и я решила, что нужно понемногу есть сахар.
– Давай, сейчас ты не будешь решать? – смотрел он на меня в упор, – а будешь делать, как скажу я. Ничего страшного с тобой не происходит и срочно спасать тебя не нужно. Сейчас я руководствуюсь исключительно принципом – не навреди.
– Что мне нужно сделать? – согласно кивнула я.
– Я подойду к нему сам, и скажу, что ты согласилась наблюдаться у меня. Выглядеть буду, конечно, не самым лучшим образом, но это мелочи. Совру что-нибудь. Ты согласна?
– А что мне остается? Но ты меня обрадовал. Еще одной болячки совсем не хочется. Я гуглила… все там безрадостно и сложно с этой гликемией, и перспективы – так себе. Спасибо, Артем.
– Пока не за что. Будем смотреть – что там у тебя сегодня. Возможно, прав он, а не я, – пожал он плечами, – хотя – не думаю.
– Ну, я пойду? У нас с мамой после обеда еще косметика, – засобиралась я.
– Тебе не косметика нужна. Вот чуть поправиться определенно нужно – для здоровья.
– А от глюкозы… перорально меня не разнесет? – надумала вдруг я. Вспомнила, как рассказывала мама – сразу после родов она ползала по стеночке. Тогда ей влили чью-то кровь и поставили капельницу с глюкозой. А когда выписали через неделю, то она не влезла в свою одежду – пришлось срочно покупать на два размера больше.
– Нет, – улыбался он, – разве что чуть-чуть. Ты посвежеешь и станешь чувствовать себя лучше – исчезнут слабость и сонливость.
– Слушай, а пошли обедать, – вдруг решилась я. С души будто камень упал. Отсутствие еще одной болячки – исключительно замечательная новость, а с ними у меня последнее время...
Я доложила маме, что у меня разговор и обедаю я в санаторном кафе, на что она невнятно буркнула и отключилась.
Кафе находилось у пруда под все теми же ивами, только огромными и старыми. Серые монументальные стволы с потрескавшейся корой, длинные тонкие плети веток, достающие до воды, сама вода прямо перед глазами – хорошее место и знакомое еще с детства. Артем огляделся, прошелся взглядом по моей одежде и ногам, и предложил:
– Давай сядем снаружи? Ты нормально одета, а сегодня последний теплый день.
– Точно последний? – расстроилась я, присаживаясь в плетеное кресло: – Откуда ты знаешь?
– Местный прогноз. За день они дают более-менее точно. Ты зря расстроилась – потом будет золотая осень… ты же любишь золотую осень.
Мы сделали заказ, я – по совету Артема. Хлеб был черным, а компот – несладким. Но готовили здесь, и правда – неплохо. Он ел быстро и жадно.
– Ты, как с голодного края, – нейтрально отметила я.
– Не завтракал, – пробормотал он, отодвигая пустую тару и подтягивая к себе второе: – Сажал на поезд Катю. Она отбывала здесь наказание. Учится последний год в медицинском классе и… – запнулся он, – может, тебе не интересно? Не хочу задерживать, если спешишь. Обед оплачу, не суетись – я приглашал.
– Нет, почему? Расскажи про Катю, – взглянула я на экран мобильного – время еще было.
– Медицинский класс в гимназии… окончив школу, она получит профессию медсестры, но практика обязательна. А она все лето прогуляла на Кубе и нагло решила, что я никуда не денусь и сделаю ей липовую справку. А я снял ее с учебы и забрал на практику, весь сентябрь она училась дистанционно. Ничего страшного – как правило, сентябрь в школе это повторение пройденного в прошлом году. А учится она хорошо.
– Практика – это сидя на рессепшене?
– Нет, это она была на подмене, а так – в процедурном. Зоя… я просил у тебя прощения за прошлое, – резко сменил он тему, – хочу за вчера… ты никогда не стеснялась цвета своей кожи и смело загорала до черноты. Я не подумал… я вообще не думал – спешил увидеть тебя. Прости за Черножопика, – кривовато улыбнулся он, отводя взгляд: – Никак не хотел обидеть – там была только ностальгия и радость видеть тебя.
– Ты должен был понимать, что давать такие прозвища и произносить их имеют право только самые близкие люди, – тихо отметила я.
– Так это еще оттуда… ближе тебя и не было, – пожал он плечами, глядя на озеро: – Я уже тогда понимал, что все неправильно, но других друзей у меня не было – терпел и пережидал. Знал, что скоро разлетимся. Трусоват был, слабоват, незрел, неконфликтен… сильно ведомый, наверное. Ты тоже мной вертела, я был ручным бычком на веревочке. А сейчас думаю, что даже если бы ты меня не бросила, то все равно ничего хорошего не получилось бы. Хотя любил тебя я сильно…
Я молчала – будто и не о чем больше говорить. Теперь бы нужно уйти и сделать это как-нибудь… легко и непринужденно… гадство… Пока я соображала и прикидывала, Артем предложил:
– Пошли на качелях посидим, у меня еще минут двадцать есть? Обещаю эту тему больше не поднимать – самому тошно. А от масштаба твоей реакции я до сих пор в ох…нии… прости уж – никак не отойду, – запустил он руку в короткие волосы.
– Это была глупость.
– И мой идиотизм. Мне нужно время… представляю, сколько его понадобилось тебе. Ты не медик, как я уже понял.
– Лингвист.
– Неожиданно… о, – вдруг подобрался он, глядя куда-то мне за спину: – Тамара Платоновна, здравствуйте.
И быстро встал, застегивая халат так, как другие мужчины в таких случаях поправляют пиджаки. А мне вспомнились тугие крючки кителя под кадыком на почти мальчишеской еще шее Усольцева – как он судорожно застегивал их, когда нас попутал патруль в скверике возле Балтийского вокзала.
Мама прошла к Артему и стала очень близко к нему. Я не видела выражения ее лица, но его видел он и отлично понял, потому что сказал, глядя ей в глаза:
– По левой я уже получил, правая – ваша. Пальцем не двину и слова не скажу. Я сожалею о прошлом, Тамара Платоновна, но вам не следовало отсылать меня, когда я искал Зою. Назвали бы так, как я заслуживал, набили морду, в конце концов. Тогда в этом еще был бы смысл.
– Делать мне нечего – руки пачкать, – процедила мама, – что тебе нужно от Зои? Ты состоишь в браке?
– Да, и имею взрослую дочь, – спокойно сознался Бокарев. Я хмыкнула и промолчала. Во-первых, под горячую руку маме лучше не попадать – можно только усугубить. И, в конце концов, она имела право высказать ему все, что наболело и даже больше. Потому что им досталось тогда сильнее, чем мне. Я всегда с ужасом думала о том, что подобное может случиться с мальчиками. И со своей стороны совсем не гарантировала...
– Держись в стороне, Артем.
– Я понял вас, Тамара Платоновна, но мы говорили о лечении.
– Конечно. Я уверена, что только о нем. Зоя, во сколько первый мой сюрприз?
– Который за твои деньги? Можно подойти прямо сейчас. Там в порядке очереди, время не то, чтобы очень соблюдают.
– Зоя… – полез Артем в карман халата и подал мне сложенную вчетверо бумажку: – Это твой рацион.
– Хорошо. Спасибо, Артем, – кивнула я. И он тоже кивнул нам, развернулся и, пройдя по дорожке, скрылся за углом кафе. Я повернулась к маме.
– Спасибо, Артем… – глухо повторила она, – у меня гадкий характер, Зоя – не умею прощать. Хорошо бы не видеть его и даже не слышать о нем.
– Будет сделано, мама, но тебе не стоило...
– Может и так... Мне нужно было взглянуть на него.
А нам нужно было пройти на второй этаж в корпусе водолечебницы. Я взяла, на мой взгляд, самые простые процедуры – одноразовый соляной пилинг и обертывание из трав. Соляной – звучало более-менее безопасно, а обертывание было местной фишкой. Пилинг делали на все тело, а потом – после горячего душа это тело обкладывали теплыми запаренными травами и укутывали тонким полиэтиленом. Сверху укрывали одеялом. На лицо накладывалась ароматная травяная кашка. Тихо звучала музыка, вкусно пахло таким же сеном, как в Тасиной кормушке, лежать было тепло и уютно. На кушетке рядом притихла мама, и я осторожно скосила глаза, чтобы увидеть ее реакцию на всю эту прелесть. Я считала, что оно того стоило, а она?
После очередного душа мы с ней присели в лаунж-зоне, чтобы остыть и обсохнуть. Слушали, как в спокойную тихую музыку вплетается бодрое журчание настольного фонтанчика и расслаблено молчали. Я удивлялась сама себе – почему раньше не позволяла себе такие вот маленькие женские радости, хотя бы нечастые праздники? Такие услуги запросто можно было найти и в Мурманске, и даже вопрос не стоял об их стоимости. Просто не считала нужным – у мулатов, как и у негров, кожа более толстая и плотная и выглядит она моложе – более гладкой и ровной. Не было показаний – вот в чем причина. А сейчас я понимала, что дело не только в состоянии кожи и я многого лишала себя – просто по незнанию.
– Мама, что ты молчишь? Тебе понравилось? Я почти на седьмом небе, – поделилась я впечатлением.
Она перевела на меня отсутствующий взгляд:
– Ольга звонила.
– Потому ты и пришла на взводе? – понимающе усмехнулась я, – давно о ней не было слышно, неужели отлучили от сиськи?
– Похоже на то… Ты не скажешь мне – как там Игорь?
Я осторожно заглянула ей в лицо и так же осторожно спросила:
– Мама? Я не общаюсь с ним. Он звонил как-то, видно сразу после развода и, похоже, пытался оправдаться. Я ответила резко, сказала, что не понимаю его и не пойму никогда. Просила звонить только в случае крайней необходимости.
Мама кивнула.
– Позвони ему сейчас.
– Может, еще и в гости к ним съездить? – съязвила я и сразу заткнулась – пришло вдруг в голову… и стало страшно: – Там что-то случилось? Но Ольга звонит только чтобы вылить очередной ушат грязи. Что может быть сейчас?
– Орала, что горшки из-под брата носить не будет. Раз все тебе, то и дерьмо тоже тебе – тебе, Зоя. Он что – написал завещание? А при чем тут Ольга? Я ничего не понимаю… вообще. Что она там делает, где его новая жена?
– А они женились?
– Откуда я знаю? – просипела она, откашлялась и заговорила:
– Я не рассказала тебе подробности… Он пришел тогда домой и прямо в обуви прошел ко мне на кухню… сел и сказал буквально так – я полюбил другую женщину… мы разводимся… ты должна меня понять… мечта… На этой мечте его и перекосило. Я поняла, что это инсульт. У тебя его проклятые гены! – скривилась она и прикрыла глаза рукой.
– Прекрати. Давай дальше – почему ты не сказала мне про инсульт? – мобилизовалась я.
– Зачем? Помочь ты не могла, о его смерти речь не шла. Я сразу оказала помощь и вызвала скорую.
– Какую помощь, мама, ты могла оказать, кроме – не двигать его?
– По китайской методике. Стерильная игла вгоняется во все по очереди пальцы на руках около самого ногтя, чтобы сильно закровило, и еще по два укола – в мочки ушей, уши перед этим хорошо намять… думала – оторву на хрен! Чем раньше это сделать, тем легче последствия. Он сам принес эту распечатку и заставил меня выучить.
– Бред какой-то… средневековые пытки, – потерянно смотрела я на нее.
– Не буду убеждать… сама считаю, что вскрыть вену проще и быстрее… Сунула на лапу врачу, закупила недостающие лекарства, оплатила самую лучшую сиделку, потом носила разрешенные продукты, даже пришлось кормить его пару раз… – отвернулась она, – я сделала все для твоего отца – все, что от меня зависело. И не так для него – для тебя, меня не в чем упрекнуть.
– Да я и не говорю... Он в порядке? – обнимала я ее. Какая-то женщина вошла в комнату, и я потянула маму за плечи:
– Пошли, договорим дома.
Мы вышли из здания, я втянула носом воздух и поняла, что да – похолодает. Поднимался ветер и уже тянуло стылой прохладой, а воздух казался чуть влажным – к дождям? Мама тоже плотнее запахнула длинную вязаную кофту.
– Он был в порядке, Зоя. Почти в полном. Я говорила с врачом при выписке – только затруднения с речью, которые должны были пройти. Будем считать, что ему повезло. Должна я была говорить тебе?
– Да, мама. Говори мне все. Не нужно ни беречь меня, ни скрывать. Я не говорила бы с ним так резко, звонила бы узнать о здоровье. Что дальше?
– Привезла домой. Там его уже ждала сиделка и подписанные мною документы на развод. Свои вещи я вывезла раньше. Впустила его в квартиру, бросила на пол ключи, прикрыла дверь и ушла.
– Красиво, – горько отметила я. Меня Усольцев запомнил валяющейся в луже блевотины.
– Красиво? – запнулась на ровном месте мама. Я взяла ее за руку и подвела к той лавочке под молодой ивой. Стоило пересидеть немного и отойти от всего этого – и ей, и мне.
– А теперь я не понимаю – там была опытная сиделка, я оплатила ее услуги на месяц. К этому времени он должен был сто раз реабилитироваться. Он уже тогда был полностью дееспособен и внятно говорил, хотя и запинался. И у него, в конце концов, есть эта его мечта! – взорвалась мама, – что там не так?
– Все так, мам, все так… Ты все сделала правильно – никто не смог бы лучше. А развод?
– Я все подписала, оставила ему и уехала – мы с Ариной Васильевой поехали отдыхать. Потом мне пришел подписанный им экземпляр и пришли деньги по разделу на счет – я получила уведомление. На склады не стала претендовать. А деньги – мальчикам, я открыла счета и не прикасалась к ним – сэкономила. У меня были свои – зарплатные сразу шли на счет. А сейчас и участок продам. Не понимаю – чего хотела Ольга?
А Ольга хотела денег – это было известно всегда. Она была двоюродной сестрой папы и не работала ни одного дня в своей жизни. Вначале ее содержал муж и будто бы у них была неплохая семья. Потом случилась какая-то очень некрасивая история на его работе, и они расстались. Я тогда была еще маленькой и подробностей не знала, помню только, что Ольгу все жалели, и знаю, что именно тогда папа стал давать ей деньги.
Это были арендные со складов, а своими они как-то долго не чувствовались и жаль их не было. И с тех пор это стало нормой – Ольга жила на иждивении у папы. Неплохая, в принципе, женщина. Но иногда ее вдруг клинило на мысли, что мы с мамой настраиваем папу против нее. Очевидно, он иногда раздражался или делал ей замечания – прилетало нам. С Ольгой мы смирились, как с неизбежным злом – все-таки родная кровь. А вот новой папиной жене она была никем, и могло статься так, что та решила вопрос не в пользу Ольги. Тогда все сходится. А могло… да все, что угодно могло. Я внимательно посмотрела на маму.
– Нужно ехать, – обреченно кивнула она, – ехать и выяснять. Я пыталась дозвониться, но Игорь не берет трубку.
– А Ольга?
– Тоже. Ну, эта – просто из вредности. Нужно ехать, – повторила она, – вместе. Это день-два, не больше. Договорись с этим… Токаревым, объясни ситуацию. Хочешь, я схожу к нему? Прямо сейчас?
– Зачем? Позвоним из дому. Пойдем, а то замерзнем здесь. А с кем ты оставишь Тасю? – вспомнилось вдруг.
– Придумаю. Это меньшая из проблем.
– Мам, а давай съезжу я одна? – набравшись духу, предложила я. Увидеть снова Сысоеву – это вообще было бы… что-то. Для мамы такого точно не хотелось.
– Я не проведать его еду – я не позволю сделать из тебя сиделку, если что… Это не обсуждается, Зоя, – спокойно ответила она.
Глава 19
С самого раннего утра небо было затянуто тучами. Они висели низко, но настоящих неприятностей пока не доставляли. Резко похолодало. Я стояла в ночной рубашке, набросив на плечи одеяло, и прощалась с летом. Из моего окна хорошо видна была Тая с ее серой поморщенной водой и длинные ветки ив на том берегу, которые нещадно трепал резкий ветер…
Со дня на день должно было прийти письмо от Виктора. Я думала об этом как-то потерянно и обреченно. Такое же жутковатое чувство когда-то вызвала у меня картина надвигающегося шторма. Я стояла на берегу Белого моря между голыми стволами плавника, торчащими из песка – почти у самой воды, а с моря надвигалась темная стена. Граница шторма была так четко очерчена, так явно выражена, что это зрелище казалось чем-то сюрреалистичным.
Это было... грандиозно и жутко! И в то же время дико притягательно. Чувствовалась какая-то мучительная, неразумная потребность удостовериться, что все происходит на самом деле, что все так и есть. И я заворожено ожидала хотя бы первого порыва ветра – оттуда. А черно-сизая стена надвигалась в полной почти тишине и становилась все темнее, казалась все выше… давила своей мощью и неотвратимостью того, что должно случиться.
А теперь вот жду снова…
Да-а… а еще Паша выслал вещи. Сейчас из теплой верхней одежды и обуви в моем распоряжении было только то, в чем я приехала – утепленные джинсы, свитер и короткая куртка. Еще ботинки на толстой подошве. Все было в тему, кроме них.
– Зоя, спускайся! Еще много нужно сделать, – раздалось снизу…
– Обувь? А что не так с твоей обувью? – удивилась мама, когда вопрос встал ребром: – Хорошие ботинки – теплые. Сегодня дождь будет, я его чую – плечо ломит. Хочешь, я тоже влезу в похожие?
Скоро мы выходили из дома с парой небольших сумок в руках. Пока завтракали, договорились, что планы начнем строить только после того, как узнаем обстановку.
Станция… два места в проходящем… Питер с такой же и даже более мерзкой погодой, чем в Новой Рузе. Она давила… почти все время в поезде мы с мамой дремали, только изредка открывая глаза и посматривая в окно. Беспросветно…
Знакомые, но уже порядком подзабытые ощущения от поездки в метро… год назад, больше? Запахи, звуки, турникеты… сквозняки.
А мои мальчики где-то недалеко. Я ни разу не видела их академию. Поступать с ними ездил отец. Он пробыл в Питере почти месяц и не сообщил мне, что они поступили – готовил сюрприз. Сказал об этом, только переступив порог квартиры и это случилось раньше, чем я ждала. Вошел с сияющими глазами и таким лицом, будто их поступление – исключительно его заслуга. Это была такая радость, такой душевный подъем, настоящее счастье!
А потом оно стало не только нашим, но и Пашкиным с Саней. Мы пригласили их к себе и событие это отметили. Своих детей у них не было, и наши мальчишки были очень близки им – Паше так точно. Они даже профессию выбрали, глядя на него. Вымотанный и издерганный Усольцев, месяцами пропадающий в морях, очевидно не являлся тем примером, судьбу которого хотелось бы повторить. А еще у Пашки где-то рос сын от первого брака, и он был одногодком Сережки и Ромки.
– Ну вот… – остановилась мама перед домом, в котором прожила почти всю свою жизнь. Поставила сумку на лавочку и осмотрелась.
– Почему ты не захотела разменять квартиру? – спросила я. Похоже, она собиралась с силами, чтобы войти. Нужно было дать ей это время.
Мама охотно ответила:
– Это квартира его родителей, вернее – матери. Так и я не бездомная, зачем бодаться только из-за идеи? Нервы дороже, я и постаралась, чтобы с малыми потерями. Ну, что ты встала? Пойдем?
Мы поднялись на третий этаж, остановились у двери, и я попыталась еще раз:
– Может, все-таки – я?
Она решительно нажала кнопку звонка и уставилась в дверной глазок. Из-за двери послышались неспешные шаги, замерли возле нее... Щелкнул замок и дверь широко распахнулась. В дверном проеме стоял папа – в темных спортивных штанах и широком пуловере, давно уже переведенном в разряд домашних. Выглядел он не так уж плохо, и я легонько выдохнула. Только мазнув по мне взглядом, он уставился на маму и протянул:
– Т-тома…? Ты-ы в-в…?
Еще постоял, напряженно вглядываясь в ее лицо, потом медленно качнул головой и отступил в глубину прихожей, махнув нам рукой – входите. А сам отвернулся, будто уже увидел все, что должен был. Мама молча прошла первой и стала разуваться, а я остановилась возле папы и прошептала:
– Папа? Здравствуй.
– Зд-д… – прикрыл он глаза и замер, не двигаясь. Я подошла и обняла его за пояс. Почувствовала, как он притянул меня к себе, обхватив за спину, и прижался губами к моим волосам. Его грудь, к которой я прижалась щекой, несколько раз дернулась, потом приподнялась – он глубоко вдохнул, но не сказал ничего. Просто гладил меня по голове.
Я услышала мамины шаги – она ушла в гостиную. Папа замер и тихонько отстранив меня от себя, заглянул в глаза. Я отвела их, пожав плечами – ничего не знаю. И много дала бы, чтобы оказаться сейчас в другом месте и не мешать их разговору. Хотя, какой тут разговор? Он еле тянет слова.
Папа осторожно отодвинул меня и прошел вслед за мамой. Когда я сняла куртку, разулась и вошла в комнату, он уже сидел за компьютером и стучал по клавиатуре – на экране рисовались слова и фразы. Мама стояла за его спиной и смотрела туда. Папа допечатал и замер, не оглядываясь. Мама отошла и молча постояла, сцепив руки, потом ответила:
– Звонила Ольга и сказала, что ты чуть ли не при смерти, и некому выносить за тобой горшок. Мне просто любопытно – ты же говорил почти нормально? Да – заикался, конечно, но не до такой же степени!
– Это может быть от волнения, – подсказала я, – даже здоровые, бывает, заикаются когда сильно волнуются.
– В-вы кушать буд-д… – обозвался вдруг папа.
– Не откажемся, – согласилась мама, – а готовила наша молодуха? Познакомишь нас со своей мечтой?
– Т-тома… суп. Я сам, – поднялся папа и ушел на кухню.
– Мама… может, не нужно сейчас? – прошептала я.
– А когда можно? – удивилась она, – я вообще могу уйти, чтобы ненароком не обидеть его. Судя по всему, тут все хорошо – чисто, наготовлено, кругом порядок – чувствуется женская рука. Зря мы с тобой сорвались – глупость получилась. Ну, так что? Попробуем молодухину стряпню?
– Он же сказал, что сам.
– Не смеши – он яичницу не жарил ни разу. Суп… Я ухожу, Зоя, поеду к Васильевой – мы давно не виделись. А вы пообщайтесь, поговорите. Если не помешаешь здесь и захочешь – заночуй. Созвонимся завтра. Игорь, я ушла! – крикнула она в сторону кухни.
– Нет, – встал папа в дверях, – ост-танься. Я од-дин. Д-давайте – суп, – махнул он рукой в сторону кухни и прошел туда опять.
Я посмотрела на маму и почему-то спросила:
– Тебе не плохо?
– Что ты? Мне замечательно, – повернула она ко мне бледное лицо и тихо сказала: – Ненавижу его, Зоя. Что я вообще здесь делаю? Меня выставили отсюда, а я приперлась. Я что – супа не найду где поесть?
Папа вошел в комнату, подошел к маме, взял ее за руку и повел на кухню. Мне показалось – она шла, как в ступоре. Я растерянно присела на диван. Совершенно не представляла, что мне делать. Хоть бери да молись… «о непотоплении» за неумением чего-то еще – ага... точно.
– З-зоя!
Ну вот… На кухонном столе стояла плетеная хлебница с аккуратно порезанными кусочками черного хлеба, солонка, мельничка-перечница и две пустые миски. Мама уже сидела за столом, а папа наливал половником из кастрюльки суп в третью миску. Осторожно поставил ее перед мамой и подмигнул мне:
– Я сам. Т-тебе…?
И будто проглянуло солнышко, промелькнуло привычное выражение его лица, глаз... В ответ и я расплылась в улыбке:
– Да, только немножко.
– Надо, – поставил он передо мной почти полную миску и, покачав головой, обвел взглядом мою фигуру. Мама рядом со мной дернулась.
– Ничего странного, что худая – у зятя тоже своя молодуха… Прости, ради Бога, Зоя! – подхватилась она и, проскользнув мимо меня к двери, выскочила в коридор. Папа сразу же двинулся следом и прикрыл за собой дверь.
Я сидела с ложкой в руке и тупо смотрела туда, прислушиваясь к звукам, что доносились из прихожей:
– Да ты что?! Верю-верю, я вообще такая… да отпусти ты!
Потом было невнятное бормотание папы и мамин вскрик: – Правда? И когда? До или после тех слов?
И опять он пытался что-то сказать ей. А мне казалось – я чувствую сейчас вместе с ней. И страшно становилось за них обоих. Не нужно было… пускай бы она ушла. Потом я что-нибудь придумала бы. А сейчас она просто не сможет, не выдержит – уже не выдержала. Она же не в состоянии не то, что выслушать, а даже видеть его – как он этого не понимает? Только сильнее испортит все.
Бездумно зачерпнув ложкой, я потянула ее в рот и распробовала – вкусно. Куриный суп с мелко порезанной картошкой и крохотной вермишелью, а зажарка луком делалась на сливочном масле с чуть подрумяненной мукой – отсюда такой знакомый вкус. Оранжевые колечки морковки, зелень петрушки… Мама всегда готовила его именно так и я тоже.
В прихожей хлопнула дверь. Я замерла и отложила ложку. Папа вошел и сел за стол рядом со мной – там, где сидела мама. Смотрел в нетронутую миску с супом…
– Вкусно, папа. Ты очень хорошо готовишь. А кто убирается в доме?
– П-приход-дящ… Зоя, это п-правда?
– Да, – вдруг перестала я жалеть его и даже почувствовала что-то абсолютно противоположное. Помолчав, спросила: – Почему вы так, папа? И где сейчас твоя мечта?
– Уш-шла… – кивнул он на дверь, покачал головой и заплакал. Я сидела тихо и не мешала. Всю почти ночь перед этим я изучала информацию об инсультах, и там было сказано, что эмоциональный фон после них может прыгать, как заяц. Мужчина может стать вот таким плаксивым, а женщина агрессивной и подозрительной – бывает по-разному.
В слезы раскаянья почему-то не сильно верилось – слишком жестокими были те его слова. А вот понять, куда делась его новая любовь и мечта хотелось. И вообще… ширилось внутри и поднималось непонятное – захотелось сделать ему больно, еще больнее… чтобы почувствовал – как оно мне, чтобы узнал там – в своем море…
– Пошли, папа, – опомнилась я, – напишешь мне. Я должна знать, как ты живешь, в чем нуждаешься, не нужна ли тебе помощь?
Он послушно прошел вслед за мной к компьютеру, сел в кресло и обреченно поднял на меня глаза. Сердце мучительно сжалось…
– Ты сегодня мерял давление? Нет… Я сейчас.
Взяв в аптечке тонометр, я вернулась к нему и померила. Спросила нейтральным тоном:
– Твоя норма сейчас? Папа…
– Т-там б-бумаж-ж… в аптечке.
В аптечке обнаружился выписной эпикриз, в котором было отмечено давление на момент выписки. И назначения. Оказалось, что они с тех пор не менялись. Я протянула ему таблетку и воду в чашке.
– Все на сегодня, отдыхай. Не хватало еще, чтобы тебя жахнуло повторно. Поговорим потом, будем дозировать эмоции.
– Н-надо, – хмуро взглянул он на меня и поднял руки на клавиатуру.
Я смотрела на него… Что у нас на кону? Возможность прощения его мамой. А я понимала, что скорее всего – невозможность этого. Но для него очень важно поговорить и выяснить это для себя. А мне страшно нарушить тот самый принцип – не навреди. Я вздохнула и решилась:
– Займемся психотерапией? Думаешь? Ну, давай... Где твоя женщина? Почему она не рядом с тобой? Что за истерика у Ольги? Почему ухудшилась твоя речь, ты же почти нормально говорил тогда – я просто решила, что мнешься, пытаясь оправдаться? Чем ты живешь сейчас, чем занимаешься? Наблюдаешься у врача или нет? Я поняла, что ты жалеешь, так зачем тогда подписал развод?
Он слушал молча, опустив глаза, а на последнем вопросе вскинул на меня взгляд:
– П-понял… не п-простит – к-ключи. А сег-годня я-а…
– Папа, – погладила я его по плечу, – ты лучше печатай. Что с твоей речью я, кажется, поняла – ты живешь один, а значит, молчал все это время. Отсутствие практики, тренинга… это решаемо. Давай, пап, успокойся – ты уже не один. Я пойду пока – доем, разыгралось что-то… потянуло на пожрать.
Опорожнив миску с еще теплым супом, я откинулась на спинку кухонного диванчика и окинула взглядом кухню. Ничего сверх – трехкомнатная квартира самой обычной планировки. Неплохой ремонт, мебель хорошего качества, но ничего запредельного. Мне кажется, родители так и не приняли тот факт, что являются если и не богатыми, то вполне себе зажиточными людьми. Они так и не научились воспринимать прибыль, которую приносили склады, как что-то стабильно свое и легко расставались с этими деньгами. В прошлый приезд я часто наблюдала, как мама рассылает эсэмэски на просьбы о помощи в телевизоре, а то и делает моментальные переводы. И все это привычно и молча.
Получали помощь на лечение сослуживцы и друзья, просто так кормилась от складов Ольга, бешеные деньги были отданы когда-то за мое обучение, что-то – на операции. Но купить дом или большую квартиру, престижную машину – такое не приходило родителям в голову. Или приходило, но не казалось необходимым или возможным.
– З-зоя!
Я прошла в комнату и поблагодарила за вкусный обед:
– Спасибо, поела с удовольствием. Уже можно? – взглянула я на экран.
Оказалось, что папа переосмыслил все еще в больничной палате. У него даже была надежда, что мама простит его, раз уж не просто не бросила, но и продолжала помогать и даже ухаживала за ним…
Я притихла у монитора, вчитываясь в какие-то неловкие и сумбурные строки, представляя себе это – как он наблюдал там за ней, ловил ее взгляд, искал подтверждение своим надеждам. И была уверена, что ему почти невыносимо стыдно писать сейчас вот это для меня. Но он делает это, пытается объяснить. Надеется на мою помощь? Не в этом деле, папа… Я покачала головой и обернулась к нему:
