Текст книги "Высшая степень обиды (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Глава 44
Март… апрель... Все окончательно решилось тогда – в отпуск Усольцева... Определилось и разложилось по полочкам.
В просьбе оставить пока Гришу у бабушки Томы навстречу нам пошли сравнительно легко – других вариантов в лице хоть каких-то родственников просто не существовало, а свои намерения мы озвучили достаточно решительно. И город был небольшим – нашу маму, да и Свету многие знали. Патронат-форма, когда ребенок формально числится в детском учреждении, но имеет возможность воспитываться в семье, всех устроила.
А еще перед процедурой усыновления было предусмотрено общение с педагогом и психологом в школе приемных родителей, которую мы стали посещать во время отпуска Усольцева. Вот тогда и отпали многие вопросы, которые я себе задавала. А еще выяснилось, что у Гриши сейчас не просто трудное время, но и сложный возрастной период – самый первый переходный, когда раннее детство сменяется детством более осознанным. В это время психика очень уязвима, потому что основным двигателем развития становится сознание, а не инстинкты. Дети уже способны испытывать разочарование, обиду, стыд, грусть…
А Гриша грустил… грустил по своей маме. Психолог посоветовала рассказать о ее смерти как можно скорее, привела разумные доводы… Сделать это должен был самый близкий для Гриши человек. Это была бабушка Тома – на тот момент ни я, ни Виктор считаться такими еще не могли. Хорошо, что вообще оказались рядом, когда после очередного вопроса про Свету мама тяжело вздохнула, посадила мальчика к себе на колени и стала рассказывать…
О том, что люди вначале живут здесь, рядом с нами, а потом – на небе. Кто-то уходит туда раньше, а кто-то позже… мама Света уже там и к нам больше не вернется. Не потому, что не хочет – просто так положено. Нет… сейчас к ней нельзя – нужно еще многое сделать, чтобы ее порадовать – вырасти, стать сильным и умным… вырастить своих деток и даже внуков, и только потом…
Плакали и мама и Гриша. И я тоже, потому что он развел ручками и растеряно спросил у нас:
– И никак…?
Мы печально кивнули – никак… только так.
Психолог говорила, что могут быть крики и слезы, но это не страшно – намного хуже, когда ребенок замыкается в себе. Я помнила это, и мама будто бы нашла правильные слова, и все равно…. Хотелось обнять, пожалеть… Усольцев же просто вышел и стоял на крыльце, глядя на заснеженную Таю.
Спасением для Гриши стал он. Это было странно и удивительно, но опять нам объяснили – Виктору не пришлось никого вытеснять и подменять в сознании ребенка. Он просто занял пустовавшую нишу, частично восполнив собой Гришину утрату и став для него давно желанным папой. Мальчик потянулся к нему, и Виктор отнесся к этому с ответственностью и пониманием. А я немного завидовала – с того самого дня, как он предложил себя в качестве папы, Гриша стал звать его папой. А я была Зоя…
Должно было пройти какое-то время, пока я стану очень нужной ему. Психолог обещала, что оно обязательно настанет. И что просто мужская ответственность и принятие внезапно проснувшейся у меня потребности в материнстве, в какой-то момент или же постепенно перерастут у Усольцева в настоящую отцовскую любовь к Грише. Потому что он открыт для нее. Мотивация при решении об усыновлении важна, но главным была именно эта готовность, которую психолог в нем увидела.
– Гриша обязательно подберет ключик к сердцу папы. Мальчик как нельзя лучше вписывается в вашу эпоху… перемен, – обещала она.
Ключиком к сердцу Усольцева стала Гришкина сбитая коленка. А, скорее – тихое детское мужество, если такое определение вообще возможно.
Существовала в природе мистика или нет? Я склонялась к тому, что она все-таки есть – в таких вот необъяснимых совпадениях и даже мелком стечении обстоятельств. И моя способность попадать не в то время не в то место яркая иллюстрация тому – надо же было оказаться возле той беседки, а потом – и в той палате. И неизвестно вообще – к худу это случилось или к добру? Потому что в обоих случаях дальше следовал крутейший жизненный поворот, а за ним, после череды испытаний – все-таки счастье, в чем-то даже более полное, чем до этого. И лучше бы такое добро да без худа, но раз уж в этой жизни за все нужно платить…
И коленка эта тоже… Кто мог знать, что сердце сильного, много повидавшего в жизни мужчины дрогнет и распахнется навстречу ребенку вот так – в обстоятельствах, почти один в один повторяющих случай из жизни нашей же семьи.
Я выглянула из кухни, услыхав, как громко хлопнула входная дверь. Вышел из своей комнаты папа. И мы услышали растерянный детский лепет пополам со всхлипами:
– Папа… жалко, да? До слезок?
В прихожей Усольцев держал на руках и прижимал к себе Гришу. Увидел меня, мотнул головой, будто отрицая случившееся и просипел:
– Не уследил… Что сейчас делать, Зоя?
С Гришкиной коленки, стесанной об асфальт, капала кровь... Что-то будто пробежало изнутри по животу, пробрало холодом… Вспышкой памяти – орущий от страха и боли Ромка, леденящий ступор, мое глупое истеричное хихиканье, которому я до сих пор не могла найти объяснения. А тут сейчас – потерянный Усольцев с виноватыми глазами и Гриша, шмыгающий носом и вытирающий кулачком глазки себе и заодно – ему. Виктор послушно прикрывал их, не мешая...
– Геройские моряки лечат себя сами, – дрогнувшим голосом повторила я слова Паши, – пошли-ка в ванную, ребята.
Дальше я промыла ссадину теплой кипяченой водой, протерла вокруг ваткой, подробно объясняя, что и для чего делаю – как Паша в свое время. А потом Гриша сам мужественно лил на ранку перекись, морщась от боли и тихо плача. А Усольцев смотрел на это, и на его лице было то же самое выражение – один в один, только без слез. Сам он, похоже, не замечал и не осознавал этого, нечаянно отзеркаливая Гришины эмоции. Потом, уже когда мы пили чай с булочкой, смазанной маслом и абрикосовым вареньем, а обширная ранка на детской коленке подсыхала, он признался ему:
– Я испугался больше, чем ты, Гриша. И растерялся. А еще я… сильно рад, что ты у нас такой смелый.
Его слова с готовностью подтвердили папа и я. Почему-то осталось ощущение, что Виктор хотел сказать что-то другое. Но всему свое время.
Когда-то нечаянно, не по своей вине, он прошел мимо очень многого – хорошего и плохого, что проживали наши мальчишки. Что-то ушло без возврата, а что-то он получил возможность испытать и узнать с Гришей. И понял это, наверное. Из-за сбитой коленки, или еще раньше?
Заканчивался апрель и отпуск, подходило время возвращаться на север и окончательно определять свое будущее. И Виктор принял решение. В какой-то вечер, когда мы остались на кухне одни, сказал мне:
– Зоя… наверное, не стану я заключать контракт. Значит... на пенсию и учить мужиков на торпедном. Зато каждый вечер с вами, отпуск летом, и два выходных в неделю – всей семьей, пока мальчишки еще учатся. И это пенсия и оклад тоже. Скажи, пожалуйста, теперь ты, – уставился он на меня с ожиданием.
– Только – за, – подняла я руку, выдохнув с огромным облегчением: – А что сподвигло? Ты же Землю хотел сдвинуть на адмиральской должности?
– Правда… не звезды, а горы на плечах… Зойка моя, – повеселел он и потянулся обниматься: – И служба до шестидесяти, а то и больше… Я снова все на свете пропущу, не буду вылезать оттуда. А Рома и Сережа потом уедут. Только кажется, что учиться долго, на самом деле – быстро, очень быстро пролетит… И готовить грамотных торпедистов тоже нужно, а может и важнее.
В мае мы искали квартиру, потом покупали ее, заказали ремонт, потом обустраивали… Были хорошие варианты на окраинах – дома в новых жилых поселках, закрытых и благоустроенных. Но добираться на работу и обратно на общественном транспорте пришлось бы часы, или же – покупать машину. Но и это не гарантировало…, а еще я помнила себя участником дорожного движения в машине Татьяны. Поэтому пока что остановились на варианте городской квартиры и поближе к центру, а потом будет видно. К этому времени решением суда состоялось усыновление, и Гриша стал Викторовичем Усольцевым. О чем и заявлял при случае каждому, кто готов был его слушать.
Во время квартирных передряг он жил у бабушки, а мы часто ездили к ним. Это выматывало, и мы уставали – я еще и работала. Хотя к тому времени стало ясно, что, собственно, основным рабочим днем будет суббота, а два летних месяца – вообще мертвый сезон. В холодный период народ присутствовал в Клубе каждый вечер и даже день – общались, питались и даже работали в арендованных кабинетах.
Папа с тоской смотрел на наши сборы и по своему обыкновению передавал гостинцы. Он сильно сдал и постарел после Кубы. Сказалась смерть родителей или переезды, а может, чувство вины? Я могла только смотреть на все это, вспоминая маму, безнадежно прислонившуюся тогда к Тасе. И то ли усталость в тот день сказалась… но оно ожидаемо рвануло… чего уж! Дурь моя никуда не делась… Я трудно понимала в такой ситуации – что правильно, а что нет? Когда все было сравнительно хорошо, старалась не вмешиваться, но не сейчас.
Получив очередной подарок, мама спокойно занялась своими делами, а у меня перед глазами стоял папа, провожающий нас и заботливо инструктирующий, как лучше это разогревать…
– Нам было бы намного удобнее, если бы бабушка всегда была под рукой. Ты уж извини за такое потребительское отношение, но в некотором роде, ты незаменима. Мы планируем работать, а Гриша пойдет в садик. Только я сильно боюсь, что этот проклятый иммунитет ему придется нарабатывать. Не мотаться же нам к тебе вот так? Не самый ближний свет... и станут ли терпеть мои больничные?
– Я же не могу бросать Тасю надолго, – присела она на стул.
– А сколько живут коровы? – поинтересовалась я.
– Лет двадцать-двадцать пять. Тасе двенадцать.
– Не Тася… Ты не поедешь туда, пока папа жив, так? Хотя тут рядом стройка начинается, шум...
– Что ты такое говоришь, Зоя? – прошептала она.
– Мама… правду? Тринадцать лет он точно не протянет. Сильно сдал и вообще… потух. Ты не знаешь, но он пишет тебе письма и, понятно – не отправляет их. Смысл? «Томочка…» – трудно сглотнула я, вспомнив те свои ощущения: – Ты, конечно, можешь продолжать его ненавидеть, но знать это должна – вдруг… уже не так сильно у тебя, а с ним что-нибудь…?
– Я ничего не обещаю, Зоя, – встала она и отвернулась к мойке: – Я ничего тебе не обещаю.
– Мама, я и не требую – не прошу тебя замуж… просто давай подумаем, что можно сделать, чтобы он дольше протянул. Ты можешь жить с нами, а его будем приглашать в гости… ему просто увидеть тебя – радость. Зимой – у нас, а летом можно здесь… И стройте ваши отношения, как считаете нужным, просто теперь ты знаешь обстановку. Ну, не скажи я тебе – и это было бы нечестно!
– Да – это нечестно, – то ли согласилась, то ли констатировала она.
Я сразу же вывалила все это на Усольцева – после ее слов на душе стало муторно. Срочно захотелось поддержки или же элементарно «заговорить» тему, снизить накал мыслей об этом и их градус тоже. Совесть никто не отменял, но у меня она вынуждена была работать на два фронта. Глядя на то, как буквально тает папа, я и так долго торговалась с нею.
Муж невесело хмыкнул и сказал, что ситуация смахивает на анекдот про то, что пускай теперь у Изи голова болит… Но потом задумался и замолчал. А уже ночью, когда ложились спать, заговорил о том, как ударил по нему развод родителей – по взрослому уже парню.
– Я так и не знаю, в чем было дело. А потом мама умерла. Отец не приехал, и я забил на него. Ты должна помнить – просил даже не вспоминать о нем. Вернуть бы все назад…
– А что бы ты смог? – обняла я его, утешая.
– Говорить. Ты хоть пытаешься...
И опять ночью замаливал… как всегда, когда хотя бы косвенно всплывала тема его вины. Ласками, признаниями, нежностью… А я все это понимала, и лучше бы он не делал этого – не ел себя. Хотелось забыть совсем. А может и ничего – с каждым разом эти воспоминания будто теряли свой вес, и все легче было прогонять их.
Гриша потихоньку привыкал ко мне. Я уже поняла, что для него на первом месте всегда будет отец – слишком много общего образовалось между ними и оба радостно хватались за то, что обнаруживалось в очередной раз. А я была в роли прежнего Усольцева-почти наблюдателя. И все-таки Гриша принял меня в семью, и это уже было хорошо. А там – потихоньку… помаленьку. За прозвучавшее «мама» я многое дала бы. Но он еще слишком хорошо помнил Свету – рассказывал про нее, вспоминал то, что было у них в прошлом. Их семейные фотографии ждали своего часа – когда он вырастет и может быть, захочет вспомнить. Я каждый день молилась за нее по листочку, а где-то там – Артем, я точно это знала…
В июне Гриша жил у мамы, а мы спешили закончить с квартирой – уже в августе Виктору предстояло выйти на работу. В принципе, там уже можно было жить – ремонт был окончен. В процессе его обсуждения мы с Усольцевым даже не полаялись серьезно. А могли, потому что он вдруг с какого-то… решил, что разбирается в стилях. Но я очень вовремя вспомнила о своих добрых намерениях и о кошке вместо пантеры… Долго молчала, глядя на него, дождалась, наконец – «а что, собственно, такого?» К этому времени уже успокоилась и мирно объяснила, что в той самой «классике» я уже нажилась… и он тоже – до хохота, просто еще не понял этого. И сами мы не будем делать ремонт, его сделает бригада Эли.
В результате три большие комнаты были качественно отделаны в современном стиле. В нашем доме было просторно и светло, минимум мебели и максимум удобства. Наша спальня – она же кабинет. Общая комната и комната Гриши. Для старших мальчиков были куплены раскладушки с пружинными сетками и удобными матрасами – они же страховочные маты под Гришиным спортивным уголком. Все было продумано и удобно, но главное – квартира находилась недалеко от центра и наших работ. Оставалось найти хороший садик. Но на это у нас был еще целый июль и мой отпуск.
А пока Виктор встречал меня после работы или я просто уходила оттуда, если была возможность, и мы вдвоем бродили по мебельным магазинам, выбирали, спорили и даже ругались. Я тихо огрызалась и рычала сама, с подозрительностью присматриваясь к пыхтящему Усольцеву, упорно отстаивающему свое мнение... А потом наблюдала с какой готовностью и даже предвкушением он идет на уступки и примирение. Это уже напоминало какие-то ролевые игры и что тут срабатывало – прошлые ассоциации или уже даже рефлексы, как у собаки Павлова? Но и меня тоже злобный и сердитый Усольцев заводил просто до невозможности. Больше, чем виноватый – точно.
Эпилог
В июле настали каникулы у Романа и Сережи, последний свободный месяц у Виктора и мой первый отпуск – не заслуженный по срокам, а вынужденный – все члены Клуба разъехались отдыхать кто куда, и всей моей фантазии не хватило бы предположить – куда именно.
Хорошо совпало… и мы взяли от этого месяца все, что только возможно – нашли садик для Гриши, сняли на пару дней квартиру в Петергофе и гуляли по Александрии, купались там в заливе… Несколько дней пробыли в Новой Рузе, успели накупаться и в Тае, пожарить вечерами шашлыки, но слишком долго задерживаться там уже не хотелось – с соседнего участка тянули мост. И, хоть он и находился в отдалении, но забора не было и весь этот шум и дневная суета ужасно мешали. Чтобы искупаться, мы уходили по речке подальше, обедать садились за стол с другой стороны дома, но это было уже немного не то. Когда-нибудь – года через два, когда и домики тоже поставят, здесь конечно станет тише, но не спокойнее. Казалось, очарование этого уголка Новой Рузы уходит навсегда. И все чаще вспоминался тот тихий и ухоженный коттеджный поселок на окраине Питера. Кто знает, как оно дальше будет?
Мама отлично поняла тогда, что дело не в помощи с Гришей – здесь у нас с Усольцевым все было просчитано буквально пошагово. Хотя на случай форсмажорных обстоятельств бабушка рядом это всегда огромное благо.
Но она все поняла правильно и сказала, что не против использовать папу, как бесплатную рабочую силу, и чтобы я выяснила, когда он сможет приехать и помочь им с Гришей выкосить луг. Но только чтобы рассчитал время – работы там на несколько дней.
А потом она увидела и остальное – то, что я не решилась ей озвучить. Папа изменился. После инсульта он стал… ведомым. Физически он выкарабкался, соображал отлично – работал, и они готовили новый препарат для диабетиков, но изменился характер или это называется – психотип? Он стал… послушным и очень домашним. Это трудно было понять и принять. Но вот пример: когда он попытался оправдаться перед мамой, она оттолкнула его, и он принял это. Тот наш папа добивался бы ее, что-то пытался предпринять, а этот – смирился. И никогда бы он не отправил ей своих писем, я вообще не уверена, что они выжили. Вспоминался его обреченный взгляд, когда я велела ему сесть за клавиатуру и писать мне… В этом сейчас был весь он – будто подменили личность и сильный, веселый, уверенный в себе мужчина стал просто… смертельно эмоционально зависим от маминого отношения к нему.
Но если и в самом деле есть эта выборочность памяти... может, когда-нибудь она сможет… не заставить себя – нет! Но сама захочет коснуться его, погладить по плечу, обнять… он, наверное, не решится на это – она дала понять, что не хочет и он побоится обидеть ее своим… непослушанием.
Проклятая болезнь… я не хотела для себя такого и относилась теперь к своей болячке, как к злейшему врагу, затаившемуся в засаде – старалась не дать ей и шанса. И когда в жарком июле опять начались головные боли, сразу позвонила Артему.
Они с Зоэ сейчас жили в Москве, и Артем работал в том же медицинском центре, что и она. Насколько я знала – у них недавно родился мальчик, которого Артем назвал Ярославом, а Катя после окончания школы переехала жить в питерскую квартиру и собиралась поступать в ВУЗ здесь. С Артемом мы изредка созванивались – он так и оставался моим врачом. И сейчас потребовал изменить питьевой режим и принимать разжижающие кровь препараты.
А потом трубку попросила Зоэ и обратилась ко мне с просьбой. Не такой и неожиданной – Катя решила стать синоптиком и хотела учиться заочно и работать. И не найдется ли для Кати место там, где сейчас работаю я? Девочка говорит на испанском, танцует…
Я улыбнулась – кроме как с Ларой тогда, я танцевала в Клубе еще только пару раз. Вначале с кубинским послом – очень полным, невысокого роста мужчиной, который вел в танце, как бог. И сразу с его сыном – гибким молодым мальчиком. Наверное, это у них в крови и генах – танцы, а практика, что называется – с младых ногтей шлифует и доводит врожденную способность до совершенства. А так-то... потанцевать я любила и возможность такая была – в Морском офицерском собрании на приемах, которые давались в знаменательные для Флота даты. И пускай мой Усольцев освоил один-единственный танец, я была бесконечно благодарна ему за это, но так понимала, что это его предел.
В Катином случае дело было не в танцах и не в испанском…
– Я ваша должница, Зоэ – на эту работу устроилась только благодаря вам. Но там бывают разные мужчины и нужно уметь дать им отпор. Даже я столкнулась с этим, а ваша Катрина – редкая красавица. Боюсь, что… – замолчала я, услышав смех на том конце связи.
– Зоя… извините, но опыт в этом деле у Катрины просто грандиозный. Один день на улицах Гаваны… А уж в небольших городках… весь этот фурор и постоянные знаки внимания – она не любит этого и сторонится ребят. Но язычок у нее заточен, как шило, а чувства меры и самосохранения, наверное, врожденные. Если серьезно, – перестала улыбаться она, – то я очень беспокоюсь за нее. Проснется эта потребность… или уже… и влюбится еще не в того и не так. Опыта отношений нет...
– Вы надеялись, что я присмотрю за ней? Но как, Зоэ?! И вы путаете мальчиков из школы, веселых кубинских мачо и мужчин здесь – успешных, состоявшихся, и умеющих добиваться желаемого. А тут – такая красивая, молоденькая… как вы вообще отпустили ее?! – поразилась я, осознав вдруг всю глубину проблемы.
– Решительная и самостоятельная… – вздохнула Зоэ, – даже на Кубу я отпускала ее одну, а уж теперь, когда исполнилось восемнадцать… Скажите ей сами, Зоя, пожалуйста… вы умеете убеждать.
Договорившись о встрече с Катей в кофейне на Невском, мы распрощались. Я смотрела на Виктора, который слышал наш разговор, и думала – на фига согласилась? А отказать не могла – чувствовала себя обязанной.
– Давай завтра сходим вместе? Покатаем потом Гришу по каналам, или съездим к рыбкам… Гриша! – позвала я сына, – катер или рыбки?
Он выбежал из своей комнаты с машинкой в руках, заулыбался:
– Рыбки?
– Кто бы сомневался. А еще будет сок прямо из яблока – помнишь?
Мы уже были в этой кофейне – и с Сережей и Ромой, и только втроем. Там было уютно и немного тесно, но днем должно быть меньше народа. А свежеотжатый яблочный сок и их выпечка очень нравились Грише.
В этот раз мы пришли немного раньше, чем назначена была встреча с Катей, пообедали…
– Это та девочка? – спросил вдруг меня Виктор, – а она похожа на тебя, Зоя.
– Да ладно… – любовалась я лавировавшей между столиками светло-шоколадной Катей – в ярком желтом сарафане и с высоко поднятыми и скрученными в богатый узел волосами. Из-за жары, наверное.
– Я никогда не была такой красивой, Витя, хорошенькой – может быть. Ничего, Усольцев… скоро и у нас внучки пойдут. Здравствуйте, Катя, присаживайтесь… – пригласила я девушку. Она подмигнула заулыбавшемуся Грише, представилась Виктору и села, глядя на меня с ожиданием.
– Что вы мне скажете, Зоя Игоревна? Испанский, танцую…
– Ох, Катя… – засмеялась я, а потом очень серьезно повторила для нее то же самое, о чем говорила ее маме.
Она расстроено улыбнулась и подвела итог нашего разговора, уговаривая то ли себя, то ли нас:
– Ну, это была самая первая попытка, если что... И я, наверное, сразу слишком высоко замахнулась. Могу подрабатывать медсестрой или еще где… В любом случае, спасибо огромное за заботу. Наверное, вы правы. Да и пристального внимания я не люблю, – оглянулась она на моих мужчин – Виктор уводил Гришу в туалет.
– Зоя Игоревна, хочу попросить прощения за свое поведение тогда, – быстро заговорила она, – сколько себя помню – мечтала помирить их и пыталась, но все бесполезно… Я поняла так, что во многом мы вам обязаны… спасибо.
– Вот уж нет, Катюша, – вздохнула я, вспоминая Свету, и отвела взгляд, взглянула в окно… И неверяще дернула головой, присмотрелась – по ту сторону большого витринного окна действительно стоял Андрей Зацепин. И разговаривал с молодой парой – мужчиной и женщиной, которые держали за руки ребенка. Девочка крутилась и прыгала, Андрей обращался и к ней, тогда она смеялась… он тоже.
– Вы будто привидение увидели, – заинтересовано смотрела туда же Катя, – кто этот мужчина?
– Наверное, лучший мужчина на свете, Катя. Кроме, разве что… – не успела я закончить фразу.
– Подтверждаю. Безо всяких кроме… – усадив в кресло Гришу, подтвердил Виктор. Сел возле меня и внимательно посмотрел на Катю.
– Очень достойный молодой человек, не женат, великолепный танцор, морской офицер, опасная профессия… Недавно перевели в Новороссийск на повышение, – сказал он уже для меня, – уже подписан приказ, Зацепин получил третьего ранга.
Катя смотрела на Андрея. Мы все на него смотрели, кроме Гриши, который пристраивал соломинку в стакан сока. Короткие рукава футболки открывали сильные мужские предплечья, мягко перекатывались под тонкой тканью грудные мышцы... Он что-то быстро говорил, весело щуря глаза, и иногда причесывал свои короткие светлые волосы пятерней – знакомый жест.
– И очень опасная… профессия? – медленно спросила Катя, не отрывая от него взгляда.
– Секретное подразделение… очень. А это ожидание, страх за него, даже молитвы – трудная судьба для будущей жены, – ответил Усольцев.
– Спасибо… мне пора, – резко встала Катя, увидев, что мужчины за стеклом прощаются за руку. Немного отстраненно улыбнулась нам, кивнула и поспешила на выход. Я дернулась вслед, а Виктор придержал меня:
– Подожди.
Я ничего не понимала... чувствовала себя, как в каком-то дурацком сне или кино – будто все происходит как-то… мимо меня, а я ничего не могу поделать, только наблюдаю... Как Катя подошла ко все еще стоящей у окна компании и, судя по всему, поздоровалась с ними. Потом сказала что-то одному Андрею, внимательно глядя на него и чуть склонив голову к плечу. Да… наверное, чем-то похожа – я тоже так делаю.
Второй мужчина поднял ладони, будто сдаваясь и, подхватив под руку свою женщину, потянул в сторону упирающуюся девочку. Андрей махнул им рукой и повернулся к Кате. Сейчас он стоял спиной к нам, и я видела только ее лицо. Она смотрела снизу вверх – Андрей был выше, и широко улыбалась, сверкая белоснежными зубками на почти шоколадном личике – слушала его. Потом вдруг стала очень серьезной и что-то ответила… Они оба помолчали, вглядываясь друг в друга. А потом Андрей согнул в локте руку и предложил ее Кате. Она приняла ее и на этот раз спросила о чем-то уже сама. Андрей медленно кивнул и прикрыл ее пальцы на своей руке второй ладонью, а потом они дружно развернулись в сторону и ушли…
– Что это было… Витя? Ты хоть представляешь себе ответственность? Ладно, если такое упорола бы я… Но ты, родной… – прошипела я.
– Ну… – улыбнулся он Грише, громко сосавшему сок через трубочку: – Ты опасаешься за Катю?
– Нет, как раз за нее я совершенно спокойна. Откуда он здесь взялся? – запоздало удивилась я.
– Коренной петербуржец, живут где-то здесь – на Невском. Наверное, в отпуске.
– Откуда ты все знаешь? – удивилась я.
– Зоя… – прикрыл он глаза на секунду, – послушай, ладно? Обычно, когда мы выходим в море, это боевое дежурство. Есть определенный квадрат и нужно находиться вблизи него, чтобы быть готовым выполнить боевую задачу…
– Пульнуть, – кивнула я, не понимая, к чему он клонит.
– Пульнуть, – согласился он, – но главная мечта после этого «пульнуть» – успеть перезарядить торпедные аппараты. Потому что «пульнувшая» лодка сразу же будет уничтожена ответным ударом – мы смертники, Зоя, как и все военные, наверное, но это в случае боевого конфликта… Они же рискуют постоянно. Со мной работала эта группа… Зацепин тогда еще был старлеем. Их начальник заходил ко мне в каюту – совещались, просто говорили…
– Ты что-то знаешь о его прошлом? – начинала я понимать.
– Детская дружба, общее увлечение танцами, первая любовь, а потом эта девочка погибла. Наверное, он очень сильно любил ее… – предположил Виктор, – должна же быть причина так круто изменить свою жизнь? Выбрать, наверное, самую опасную из профессий – постоянные риски. А потом, через восемь лет случилась ты… и опять – не то и не так. Я не выпускаю его из виду… так – интересуюсь у Паши, поэтому и знаю про перевод на Черноморский флот, про то, что у него так и нет девушки. И может не быть еще восемь лет, Зоя. Уникум… исчезающий вид, последний рыцарь…
– И все равно… Зачем ты вмешался именно сейчас, Витя? В чем увидел такое право?
– В мистике, – прямо взглянул он мне в глаза и улыбнулся: – Послушай, они не могли встретиться больше нигде – только вот так, через нас. И то, что совпало многое в ней – то, что еще болит у него и уже отболело… И он же понравился ей сразу – видно было как смотрела. И еще, Зоя, – осторожно подцепил он пальцем мой кулон – сердце с якорем, – ты надела его первый раз. Почему так?
– Захотелось… – задумчиво пожала я плечами, – тебе неприятно?
– Неприятно было бы то колье от Лары, – качнул он головой, – нет, я – про другое.
Я, кажется, понимала – колье лежало в нашем сейфе, и первой мыслью было, как и предположил даритель, избавиться от него. Мы обсудили ситуацию всей семьей, и мама почему-то вспомнила, как собирали всем миром деньги на операцию для чьего-то ребенка – еще до всего этого, когда они жили в Питере.
– Миллионы нужны были. Так что, пускай лежит где-нибудь в загашнике. Мало ли… тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнула она.
– Мама, там не черные бриллианты, а обсидиан. Цена не заоблачная, – уточнила я, – было бы странно…
– Каши не просит, – пожала она плечами, – и подарено от чистого сердца безо всяких обязательств.
Мне и самой не пришло бы в голову надеть то колье. И сейчас оно лежало в сейфе, как и премия мне от Савойских – крупная розовая жемчужина неправильной формы. Тоже, наверное, не особо дорогая, но все же имеющая свою цену… Кулон же Андрея хранился среди моих украшений. На него всегда тепло и приятно было смотреть. А сегодня я вдруг решила нацепить его. Почему? А кто его знает?
Может и правда – мистика существует? Мистика судьбоносных встреч и случайных совпадений, или предопределенных случайностей? В этом случае я действительно – больше боялась не за Катю, а за Андрея. Но он взрослый человек – на десять лет ее старше, которого хорошо потрепала жизнь. Может, и правда – закончилась в его жизни черная полоса, и именно судьба привела его сегодня сюда? А от нас с Виктором не так и много зависело?
Это мы обязательно узнаем когда-нибудь – с Артемом периодически общаемся. Ужасно хотелось знать – что же такого сказала ему Катя? Чем она взяла его, кроме удивительной внешности и этой ее сногсшибательной улыбки? Какие нашлись для него слова? Ясно же было, что все дело в них. Что-то же заставило его сжать ее пальцы таким собственническим жестом?
Странно работают ассоциации, но я вдруг забеспокоилась о своих мальчишках. Так я вообще странная, что уж тут…
– Посмотрим, Витя, может ты и прав. Даже – скорее всего.
– Ай! – пискнул вдруг Гриша, про которого мы на минуты забыли за разговором. Он закрывал рукой ротик, а глаза наливались слезами…
Я сидела ближе, и он полез на колени ко мне – чтобы его пожалели. Первый раз вот так – не к папе, а ко мне.
– Язычок прикусил? Такая булочка вкусная, да, Гриша?
– Та… – прошептал он.
– Ну, и не страшно – ты у нас очень терпеливый и смелый. Может, уже поедем к рыбкам, а, мужчины?
Мы ехали смотреть любимых Гришей акул, которые проплывают в океанариуме над головой, юрких нерп и маскирующихся в песке камбал…
А потом – в двадцатых числах, должен был подъехать Паша, чтобы немного побыть с сыном. В августе курсантов загоняли в лагеря, но Алеша собирался приехать из дому чуть раньше. Паша пообещал познакомить нас, а я – пригласить их в Новую Рузу к маме…
Все там случилось именно так, как и мечталось – вечером мы палили костер на выкошенном папой лугу, сидели допоздна за столом, который вынесли на улицу мужчины...
Я первый раз после всего увидела, как тихо смеется папа над анекдотом, который рассказал Паша, и незаметно скрестила пальцы. Мама улыбалась Алеше, слушая страшилки про предстоящие сборы в лагерях. Усольцев почти не отходил от мангала, занимаясь шашлыками и, заскучав, я перетащилась с бокалом вина ближе к нему, чтобы мешать советами и спорить – я любила хорошо прожаренное мясо, а кто-то – не очень.
