Текст книги "Высшая степень обиды (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Глава 25
Утром меня разбудил звонок. Нашарив телефон под подушкой, спросонья ткнула пальцем не туда, ругнулась шепотом и с трудом сфокусировала сонный взгляд на экране – семь тридцать. А звонил Паша. Пока я соображала – не будет ли нарушением Санькиного запрета, если я сейчас сама перезвоню ему, телефон заголосил опять. Голос у Пашки был еще не злым, но уже очень напряженным:
– Зоя, не смей отключаться. Я не дождался твоего звонка, а мне нужно знать – получила ты вещи и денежный перевод или нет? И письмо тоже.
– Паша, а ты часом не наглеешь? – напряглась я, мигом переходя в то же состояние, что и он: – Я очень благодарна за помощь, которую ты, кстати, предложил сам. Поэтому я ничего тебе не должна и только мне решать – отвечать на твой звонок или нет. Вещи пришли и деньги тоже, но у нас тут ливни – я подожду получать.
– Извини… – вздохнул он, – так ты получила письмо?
– Письмо тебя интересует… – хмыкнула я, тихо распаляясь, – а письмо я сожгла, Паша. Прочла первые строки и сожгла. Я хотела объяснения и получила самое исчерпывающее – удобная жена и интрижка. Первая или нет, жалкая или жаркая – уже не суть, а почему не звоню…? Саша запретила мне звонить тебе и ей, сказала, что меня слишком много в вашей жизни. Я не хотела тебе рассказывать, боялась – ты начнешь ей предъявлять, и все у вас станет только хуже. А теперь решила – нужно сказать. Про письмо – жалею, что сожгла, нужно было разочароваться до конца, а то все еще… я ищу для Виктора оправданий, а их нет и быть не может. Ищу не для того, чтобы простить, а чтобы остатки гордости сберечь. Пришла к выводу, что все-таки когда-то любил… и то бальзам. Теперь твоя очередь не лезть в это, Паша, не вздумай пытаться помирить нас, слышишь?! Да… – никак не затыкалась я, просто не получалось – мне нужно было:
– Так вот – я решила рассказать тебе про Саньку, потому что нужно говорить. Письма – читать. Разлюбил – сообщать. Я – за честность, Паша. Так что подумай – что я или ты делали не так? Может, ты ее поймешь, и наладится у вас… подруги, правда, у меня уже нет.
– Она была подругой медсестры Сысоевой, а не твоей. С того самого дня, как та пришла к нам работать. Испугалась, что я на нее клюну (с чего – непонятно) и решила держать ее ближе к себе – под контролем.
– А ты что? – выдохнула я, почему-то судорожно пытаясь вспомнить, как выглядит эта уже дважды роковая Сысоева? Я не помнила ее совершенно, и тогда тоже не рассмотрела.
– Я пытался говорить. Объяснений не дает, только плачет. Значит то, что пришлось бы рассказать, намного хреновее ее молчания. Что касается нас с тобой… то я привел ее к вам в дом, познакомил со своим другом, своими крестниками и с тобой, объяснил перед этим, показал, надеялся, но не сложилось, Зоя… Лодка вернулась в базу, – вдруг огорошил он меня.
– Да? – слабо мяукнула я.
– Да. Виктор обязательно станет звонить, выслушай его. Сама сказала – нужно говорить.
– Вот тебе бы свахой, Паша… – устало протянула я, вдруг почувствовав разом накатившую слабость. Или это было облегчение, что с лодкой все в порядке – огромное... А еще понимание – Пашка не на моей стороне. Он всегда был нашим другом, а не моим и ему не придется выбирать одного из нас, потому что он выбрал давно. Я просто не понимала, что дружба эта – чисто мужская. И я попала в категорию защищаемых и оберегаемых им именно по этой простой причине. Пашку я сейчас тоже теряю и окончательно. Потому что давить на себя не дам, а требования его... пошлю лесом.
– Как я понимаю – срал ты на мои запреты… – голос мой был деревянным, но решительным, – я отключу тебя, извини. Верю, что ты беспокоишься – по вопросам моего здоровья можешь звонить Артему, он все расскажет. И орать на него не нужно, он старается, лечит... Говорить с Виктором я не буду, потому что не смогу, да и не о чем – я была в первых рядах, какие там могут быть оправдания? Соберусь с силами и подам на развод.
– Как самочувствие сейчас? – игнорировал мою свирепую отповедь Пашка и почему-то глубоко дышал в трубку. И этот легкий свист…
– Психую из-за тебя – не понятно? Нормально... А ты на улице? – спросила я, замерев вся и прислушиваясь: – У вас там сейчас сильный ветер? И морозы уже, наверное?
– А ты даже новости не смотришь? Погоду хотя бы… – дышал он в трубку.
– Зачем? Меня больше ничего не связывает с Севером, – успела договорить я и услышала чуть приглушено и отдаленно – Пашка кого-то приветствовал:
– Здравия желаю! – послышался звук крепкого рукопожатия – хлопок перед тем, как мужчины сжали ладони друг друга. Потом Пашкин голос опять: – Хреново выглядишь, друг.
– Пошел на хрен… друг. Как Зоя? – послышался глухой голос Усольцева. Я медленно нажала отбой и сразу начала судорожно тыкать в кнопки дрожащими пальцами, не попадая и грязно ругаясь сквозь зубы. Голова соображала неважно, но у меня получилось – я успела, и теперь Силин и Усольцев были в черном списке.
Бросила телефон на постель и заползла обратно под теплое одеяло, скрутившись там калачиком и затаившись. Я не взрослая сильная женщина – я тряпка, жалкий трус и страус с головой, удобно пристроенной в песок… Я ничтожество – просто слабое, трусливое ничтожество... живность бесхребетная. Но ничего… это временно – нервное. Просто не ожидала услышать…
Скоро потряхивать перестало, знобить – тоже. Зато хлынули слезы… В ушах все шелестело – Зоя…Зоя… Зоя, сказанное его голосом. Он говорил так – глухо и чуть надтреснуто, когда был вымотан в ноль, и это не обязательно была усталость физическая. Тогда он улыбался и в основном молчал. Старался быстрее лечь спать. И ничего у нас тогда ночью не было, просто прижимал меня, искал ночью сонный, если я отодвигалась, и опять притягивал к себе под бок. Кем я тогда была для него – грелкой или якорем, а может – щитом ото всех существующих бед? Тогда я думала так, хотелось так думать.
Спускаясь к завтраку, я постаралась скрыть следы слез – замазала отеки под глазами, чуть припудрила их и даже накрасила ресницы. Тушь была так себе – плакать в ней было нельзя, зато я знала, что волей-неволей придется держать себя в руках.
– Что, Зайка, опять эти сны? – обняла меня мама и усадила за стол. Маму не обманешь...
– Нет. Услышала голос Виктора, – расстроено призналась я, – Пашка совершенно бессовестно работает сводней. Я отключила обоих.
– Вернулся? Слава Богу… тебе будет спокойнее. Твое право – отключить, – вздохнула мама, – а говорить потом все равно придется и ничего в этом страшного. Ты справишься. Но заставлять себя не нужно, заставлять себя – последнее дело.
– Спасибо, мам, люблю тебя сильно, знаешь?
Когда мы обе позавтракали, и я уже обувалась в прихожей, она поинтересовалась:
– Ты не слишком зачастила на обеды с этим… доктором? Речь, кажется, шла об одном разговоре?
– У нас мало общего, мама, а вернее – его нет вообще. Закончим лечение и разойдемся. Меня даже не особо трогают его семейные проблемы, хотя отношусь я к нему неплохо. Мы чужие уже, по сути, люди с общими воспоминаниями – танцы… прыщи… Но он помогает мне, поэтому хотя бы выслушать его... Помочь ему может только он сам – ты сама вчера сказала. Но хотя бы выговорится человек и станет ему чуть легче, или что-то поймет. Бывает же так – всплывет вдруг в разговоре мысль…
– Да я не отговариваю тебя, просто спросила. Ты даже чуть ожила последние дни.
– Правда? – не поверила я, – не заметила. Хотя да – Тема отвлекает. Если ты опасаешься, что у нас что-то вернется, то зря. Просто он почему-то считает меня очень мудрой теткой, – хмыкнула я, – а я изо всех сил стараюсь соответствовать. А ему просто поражаюсь… хотя они все странные, даже Пашка.
– Даже Пашка, – согласилась мама, – хотела бы я взглянуть на этого… без страха и упрека Пашку.
– Жаль, мама, но это вряд ли…
В этот день я дочитала «Злой дух Ямбуя». Отложила книгу и задумалась о том, как доставить домой свои вещи. В результате заказала на после обеда грузовое такси. Подхватят меня тут…
– Думал – ты уже ушла, – заглянул за пальму Артем, – подойди сегодня в процедурную и согласуй время. Походишь на уколы, я говорил тебе… Что случилось? Что за взгляд, Зоя?
– Взгляд…? – медленно подняла я на него глаза.
– Прибитый, Зоя, поганый взгляд в никуда – депрессивный. А еще – нервные срывы. И ты остро реагируешь на резкие звуки. Напрашивается расстройство вегетативной нервной системы, тебя бы к неврологу… Ванны минеральные заменим хвойными. Препараты… я не сторонник многия химии – попьешь травку. Походишь в разное время... тебе будут готовить еще один чай – не сосудистый. Завтра утром сдай кровь натощак – пора. И ты не хочешь поделиться – что все-таки у тебя случилось?
– Артем, да ты со своим разобраться не можешь! Извини… Обсуждать мужскую полигамию у меня нет ни малейшего желания, – поднялась я с кресла, отвела рукой широкий резной лист и шагнула мимо Артема.
– Понятно... Только мужской полигамии не существует в природе, – выдал вдруг он, – ее придумали мужчины, Зоя. Все намного проще. Я, как мужик, тебе говорю. Могу объяснить, – прошел он вслед за мной, – ты куда сейчас?
– Куда же еще? – тяжело вздохнула я, – обедать. Просвети, пожалуйста. Это, значит, имеет место всемирный мужской заговор с целью…
– … оправдать свои действия. А полигамии нет, – подтвердил он, помогая мне надеть куртку.
Сегодня я заказала уху по-фински и судака в горшочке. Артем посмотрел на это и повторил мой заказ. Похвалил меня, когда мы поели:
– Неплохой аппетит. Но раздражительность, агрессия, плаксивость… Плохой сон?
– Агрессия – пощечина? А плаксивость?
– Припухшие веки. Но это могут быть и последствия бессонницы. Как ты спишь?
– Хреново – с таблеткой, – огрызнулась я.
– Ты ж моя радость… – пробормотал он, – шикарная депрессия вырисовывается. Слушай про полигамию и извини, если получится нескладно – я не сексолог.
– Вся – внимание, – улыбнулась я.
Артем оглянулся вокруг, кивнул кому-то, кому-то улыбнулся… повернулся ко мне:
– Да нету ее, Зоя. Рефлексы, тестостерон, инстинкт размножения – есть. Мужчины поклоняются сексу – да, но то, что одной женщины нам мало – миф. Мы ближе к животным, чем вы, и вот сейчас про то, чего вы не знаете: возбуждение при виде красивой голой бабы... это просто пример – она может быть не так и красива, грамотно прикрыта и посылать неоднозначные сигналы. Да... возбуждение обязательно почувствует каждый здоровый мужик – кто явно, кто только теплой волной в паху. Я не про телевизор сейчас… Оно зависит от степени удовлетворенности на тот момент – сексуальной, само собой. Человек разумный в состоянии это возбуждение контролировать. А с полигамией очень удобно – слабину дал, а вроде, как и не виноват – проклятая природа...
– Обязательно чувствует? – ровно уточнила я.
– Возбуждение? Да, если ты здоров – физически и психически. Даже если любишь другую. Понимаю, что знать это неприятно… Это не потребность в разнообразии, просто рефлекс – чистая физиология, животный инстинкт, проявляющийся независимо. Но человеческий разум вполне может его контролировать. И те, кто говорит, что вначале возбуждается он – через симпатию… они врут. И вся эта хрень об эффекте петуха, привыкании… полигамии нет – есть личная распущенность. А степень возбуждения будет зависеть от того, насколько ты сексуально голодный – это главный фактор. Есть еще другие – много чего, но все это преодолимо.
– Для человека с сильной волей? – зачем-то уточнила я.
– Для любого, но на разных стадиях. Точка невозврата существует и тогда – только сильная воля. А накрыть может неслабо – знаю по себе.
– И ты, конечно, справился… – брезгливо скривилась я. Гадко...
– На тот момент у меня уже не было причины отказывать себе, – отвел он глаза, – но потом я всегда жалел…
– Катя могла рассказать маме о нашей встрече, – подсказала я ему, – пощечина… она видела ее след. Потом ты тащил меня, ты беспокоился, Тема… вышел за мной, хотя Катя останавливала. Знала твоя Зоэ разницу между именами. А теперь услышала от Кати мое. До этих пор она еще ждала тебя… может быть. Я не могу знать этого – предполагаю, – глубоко вздохнула я и встала: – Пойду я. Скоро подъедет такси, я заказала грузовое. Подумай, Тема. Позвони, объясни…
– Какая разница? – прошептал он, – она отлично понимала, когда уезжала, что я не вечно буду один.
– Ждала, что остановишь, что что-то изменится? Говорю же – тяжело у вас, коса на камень. Если будешь звонить, спроси ее – есть в Питере какое-нибудь кубинское или латиноамериканское представительство? Неважно – посольское, культурное, может – неофициально от испаноязычной диаспоры? Наверное, она сможет узнать.
– Зачем тебе?
– Работа. Я хочу заняться любимой работой, бумажные переводы – такая тоска, Тема, – вздохнула я, – хочу любимую работу, хочу говорить на испанском. Вот это и станет лекарством от депрессии. Мальчишки будут рядом, папа… к маме буду часто наезжать – каждый выходной. Здесь – не мое, похоже. Маму жаль, папку… я не говорила – они развелись и им плохо друг без друга, а поделать ничего уже нельзя – вообще. Сейчас все плохо… и из-за них тоже, а нужно, чтобы хоть что-то было хорошо. Спроси свою Зоэ, скажи – я очень ее просила.
Провожая к такси, он приобнял меня за плечи и чуть притянул к себе, прощаясь. И я решила выяснить, если что:
– Тема, тут мама интересовалась и мне любопытно – а как ты видишь меня, свое отношение ко мне?
Он отодвинулся, немного подумал, глядя на меня и ответил: – Как своего человека, с которым могу говорить обо всем. Раньше было не с кем.
Выяснили… Для Темки я была жилеткой. Своей, когда-то знакомой до слез, и сейчас тоже внушающей доверие и даже, похоже – уважение, если уж просит совета. Теплой, почти родной жилеткой, мамкой, скорой помощью или просто зыбкой надеждой на эту помощь… Так-то хорошее дело – надежда, когда она еще есть.
И как же нас обоих тряхнуло тогда, как вывернуло наизнанку, если вдали друг от друга мы так дружно и яростно кромсали себя снаружи и внутри, делали заново и меняли! И выгорело дотла, не могло не выгореть – слишком больно было. А возвратиться друг к другу нам обоим не позволит, кроме всего прочего, еще и инстинкт самосохранения. Мы же разумные люди. Он, правда – дурак, но как-то… выборочно, не по отношению ко мне, что ли? Я даже не возмущалась – удивлялась только его дремучести в понимании отношений и странной беспомощности.
Усольцев оставил мне ту же сумму, что мы всегда откладывали из его денежного довольствия. Ни больше, ни меньше. Получалось – он не думал, что я уеду, был уверен, что останусь. Напрашивались только нехорошие для меня выводы. Я даже не пыталась как-то оформить их для себя. Копаться в этом было больно, особенно после сегодняшнего утра и Темкиных откровений о том, что даже полигамии нет, а есть только личная распущенность. А по мне, как ни назови…
Вещи внесли в дом, и их получилось много. Раньше я собиралась разобрать их и развесить, а сейчас просто вытащила те, которые стали необходимы.
До этого дня я выживала, а сегодня почему-то решила жить дальше. Почему именно сейчас – неизвестно, тут чем меньше думаешь обо всем этом – тем легче. Но вот что пропало напрочь, так это желание обсуждать с кем-то свои неважные дела и жаловаться. Надоело жалеть себя и погружаться во все это самокопание, вечное лечение, дожди и даже Тасю…
Глава 26
Прошла целая неделя – семь относительно спокойных дней. Спокойных потому, что я обезопасила себя со всех сторон – внесла Усольцева в черный список в телефоне мамы и позвонила папе. Я попросила его не отвечать на звонки Виктора. На что папа мрачно ответил:
– А ч-что я-а могу ему ска-азать?
Когда он не волновался, то говорил уже более-менее нормально – медленно выговаривая сложные слова, еще протягивая гласные, но это выглядело уже не так… болезненно. Я знала, что он занимается с логопедом и тренируется сам по какой-то системе – перед зеркалом. Он сам звонил и хвастался. А вот сейчас занервничал и опять заикается. Наверное, это пройдет со временем – должно.
Мы с мамой закончили эпопею с травяными обертываниями и заинтересовались озокеритными – для кистей рук и стоп. Это оказалась немного грязная, но тоже очень приятная процедура с удивительным эффектом для кожи и, как обещали – суставов. Я засыпала в кабинке, лежа под теплым одеялом… и вообще – складывалось впечатление, что основное Темкино лечение заключалось в том, чтобы заставить меня спать как можно больше. И я спала. И еще ела… нет – жрала. И, само собой, поправилась, с ужасом представляя себе дальнейшую прогрессию. Пока все было не так страшно – я просто вернула свой вес до криза.
Мы с Артемом так и обедали вместе, а потом он отвозил меня домой, если шел дождь. Или я шла до дома сама, неспешно прогуливаясь и наблюдая, как быстро желтеют березовые, и краснеют осиновые листья.
Компьютер обещал во второй половине октября настоящее бабье лето – без дождей, с солнцем и теплом до десяти градусов, а мальчишки – что их отпустят, наконец, в увольнение. Мы с ними договорились о встрече и поездке в Петергоф, чтобы погулять по Александрии.
С этим парком у нас были связаны самые теплые, родные, просто какие-то святые воспоминания! Вскоре после нашей свадьбы, в одно из воскресных увольнений я повезла Усольцева в тогда еще Петродворец, чтобы показать парк и фонтаны, потому что раньше он никогда там не был. До учебы он жил с дедом и бабушкой во Владивостоке, а родителей видел раз в год – когда они приезжали из заграницы в отпуск.
Его дед тогда уже был в запасе – ушел с военной службы до срока и работал в администрации Владивостокского морского торгового порта, а отец служил в разное время в разных российских посольствах военным атташе. Вначале родителей Усольцева пихали куда-то в малозначительные страны, и брать с собой ребенка они не рискнули. А когда к концу службы они доросли до Греции, уже вырос Виктор. Как только его родители вышли на пенсию, они тихо и мирно развелись – очевидно, только работа и держала. Отец остался на Дальнем Востоке, а мама стала жить вместе с одинокой сестрой в Тихвине. Обе одинаково болели и уже умерли. Так что в европейской части страны до поступления в училище Виктор не был и красот Петродворца не видел.
Тогда мы с ним прогулялись меж скульптур и фонтанов, полюбовались на Монплезир, посмотрели на райских птиц в резных павильонах, насладились красотой клумб… Хотя, если честно, то с полной уверенностью я могла это говорить только о себе. В целом мне казалось, что Усольцеву все понравилось. Некоторые подозрения вызывало только то, что самый чистый и незамутненный восторг его вызвали сведения о том, что вода не нагнетается в фонтаны с помощью насосов. А в основе их работы лежит принцип действия сообщающихся сосудов, и нужный напор поддерживается при помощи сложнейшей системы каналов и шлюзов. Короче, почти рысью пробежавшись по аллеям, мы надолго застряли возле схем и чертежей этих самых каналов, начиная с Ропшинских высот и заканчивая Ольгинским водоемом.
После обеда у нас еще оставалось время, и я решила посмотреть парк совсем другого плана – не регулярный, а пейзажный и это была Александрия. Тогда она задела наши души только самым своим краешком – времени было мало. Но после той прогулки у обоих осталось такое послевкусие… стойкое ощущение неудовлетворенности – мы явно чего-то там недобрали. И я до сих пор не представляла себе – чего?
Это так и осталось неразгаданной загадкой и тайной, потому что непонятно было – что за тонкое, почти звенящее очарование пронизывает эти широкие поляны, дубовые и липовые рощи, готический колодец и капеллу, развалины царской дачи, тенистые парковые аллеи, крохотные дворцы? Идешь, не спеша… и вдруг среди зарослей и зелени жилым островком рисуется совсем небольшое парадное строение красоты просто изумительной – находится нечаянно, как крохотная жемчужинка в перловице...
Мы влюбились в Александрию безусловно, мы пропитались ею до мозга костей. Каждый раз она вызывала совершенно невероятные ощущения, и это уже отдавало какой-то мистикой. Потому что даже с мальчишками мы побывали там раз десять, но каждый этот раз был просто волшебным.
Погода, настроение, найденные вдруг темы для разговоров – все там получалось особенно интересным. Усольцев явно всегда готовился и, застряв надолго возле очередного объекта, устроившись на траве и открыв рты, мы выслушивали историю то Коттеджа, то Фермерского дворца, то аптекарского огородика, то готической капеллы (она же церковь Александра Невского), то Нижней дачи, где родился цесаревич Алексей…
Все тогда было так хорошо… празднично как-то, и даже еда в кафе казалась не просто, а исключительно вкусной. Намотав многие километры пешком, мы садились за столик и что тогда могло показаться невкусным трем голодным мужчинам и одной уставшей женщине? Ноги отдыхали, запахи витали…
Так что решено было – мы снова едем в Петергоф. Я подожду мальчиков у деда, они подъедут, посидят часок, пообщаются с ним... И потом на маршрутке туда – где золотые ковры из листьев, Руинный мост, который я просто обожала, а еще каскадик, и канавки мелких каналов, и многие километры дорожек – наша Александрия. Я боялась тех воспоминаний и все равно ужасно хотела туда, независимо…
После этого мне останется еще несколько дней лечения по путевке. В принципе, если бы не встряски разного плана, то состояние мое уже можно было назвать вполне терпимым. Пускай оно еще и не укладывалось в те самые параметры и рамки, которые рисовал мне Паша, но и таких скачков давления, после которых мне было бы действительно плохо, больше не наблюдалось.
Тут я немного не понимала – как это мы с ним не сравнили мое состояние в отпуске и на Севере? Всегда ведь я чувствовала себя здесь намного лучше. А вот говорила ли ему об этом? Этого я не помнила. Но о прелестях приморского климата он и сам знал отлично… неужели не сопоставил? Неужели наш Пашка в чем-то оказался неидеален? Как специалист, например…? Или не было раньше для меня прямой угрозы? А может ли действие климатического фактора как-то накапливаться? Неизвестно, но здесь я точно чувствовала себя намного лучше.
Я так понимала, что Темка ни мычал, ни телился, чтобы наладить отношения с Зоэ. Во всяком случае, мне он об этом ничего не рассказывал. Наверное, это было правильно – какое мое дело? Но я больше не настаивала и на своей просьбе – Гугл мне в помощь, найду как-нибудь. Это будет дольше, возможно придется побегать по Питеру, так и не смертельно. Но в один из дней, когда мы уже пообедали, Артем набрал номер и протянул мне трубку со словами:
– Зоэ. Озвучь ей свою просьбу сама. Она хочет из первых уст, – и печально улыбнулся, отводя глаза. Наверное, опоздал, дурак – почему-то решила я.
– Алле… – послышался из трубки настороженный, но приятный – чуть хрипловатый женский голос, а я выпрямилась в кресле в радостном ожидании. Мельком взглянув на Темку, набралась духу и защебетала на испанском:
– Ола, Зоэ! Комо крэс, подэмос аблар эспаньол?
– О, да, – выдохнула она, – конечно, я совсем не против, – и перешла на родной язык. Я млела…
– Артем передал мне вашу просьбу и, кажется, я смогу помочь. Н-но… на какого рода занятие вы настроены – длительную работу или…?
– О, да! Постоянную, конечно. Хотя постоянного, как известно, ничего не бывает, – смеялась я, – я хочу уехать в Санкт-Петербург и жить там. Соответственно и работать – тоже. Неужели у вас есть для меня варианты, Зоэ?
– А… как же Артем? – осторожно поинтересовалась женщина.
– А что с ним? – «удивилась» я очень даже убедительно, – А! Нет, лечение почти закончено, скоро я буду совершенно свободна. Буквально, через неделю.
– Н-ну… если вы уже почти здоровы… – повеселела Зоэ…
Записав адрес организации, телефон и имя человека, к которому мне следует обратиться, я сердечно распрощалась с ней. Посидела молча, в упор разглядывая Артема и безнадежно вздохнула:
– И что она в тебе нашла? Извини, Тема, но я не понимаю...
– Что ты хочешь сказать? – подобрался он, – недавно сама пела мне дифирамбы.
– Не видела всей картины, – недовольно отрезала я. Потому что действительно – пела. Не заслужено.
– Так ты хочешь сказать…
– Совсем ничего не хочу, обычно я не лезу в чужие отношения. Но я бы после всего, извини… с тобой на одном га не села... Ослу понятно, что она тебя ждет, кхм… неумная женщина, – поднялась я из-за стола, – не тяни, Тема, ты уже сейчас очень сильно рискуешь.
– Да, – притих он за столиком. Я оглянулась, выходя из зала – он так и сидел. Не знаю… но хорошо, что тогда Бог отвел. Хороший мужик, но точно не мой.
На следующий день Артем не попадался мне на глаза – пропал. Я даже не стала выяснять – куда? Надеялась только… и в этой ситуации болела, скорее, за Зоэ – а нужно оно ей, хорошо ли подумала? Лечение шло по плану, обеды в кафе прекратились. И мама радовалась, что я буду теперь кушать «нормально». То есть – суп не на ужин, а в обед, как и положено.
Не утерпев и не став дожидаться конца путевки, я позвонила по тому самому телефону и услышала приятный мужской голос – сильный и мягкий одновременно.
– Буэнос диас! – сразу взяла я быка за рога.
В конце концов, он же должен оценить мой испанский, а иначе о чем вообще речь? Кубинский испанский, несмотря на то, что чем-то напоминает карибские диалекты, основан на традиционном кастильском наречии. Как и сами кубинцы, он чуточку агрессивен и экспрессивен и все эти – о, да! О, нет! Увы и ах! Прекрасно! И даже – черт и дерьмо… они не должны пугать – человек просто демонстрирует эмоции. В отличие от славян, кубинцы не стесняются делать это, как и очень живо жестикулировать при разговоре.
Пристальный взгляд «глаза в глаза», который в других культурах может расцениваться, как агрессия, у кубинцев говорит об уважении и демонстрации интереса. Даже мимика… сморщенными в гузку губами вам могут указывать на что-то, а наморщенный нос будет означать недоумение и вопрос «почему». Как и в любой культуре, у кубинцев есть свое представление личной приватной зоны, этикета… допустимости физических прикосновений. Все эти хлопки по плечам, поощрительные поглаживания и даже одобрительные или сочувственные обнимашки – всего лишь способ сделать акцент в разговоре.
Еще есть «табу» и их много. Из современных я хорошо помнила только одно – нельзя фотографировать человека без его на то согласия… И это не единственный запрет, поэтому все эти нюансы нужно было освежить в памяти, чтобы при встрече не ударить в грязь лицом, и я постаралась сделать это еще до звонка.
Мужчину звали Агустин Ортис и мы с ним договорились о встрече гораздо раньше, чем я планировала – в ближайшие выходные. У меня оставалось два дня. Тянуть дальше было некуда, и я объявила маме о поездке.
– Ты хочешь там работать, – поняла она все и сразу.
– Да, мам, – присела я возле нее, – я буду работать в Питере. Здесь это нереально, понимаешь сама… Жить буду с папой, а к тебе обязательно приезжать на выходные. Есть мысли… хочу научиться водить и купить скромную машинку. Тогда дорога будет занимать совсем мало времени. И еще я не люблю общественный транспорт – отвыкла за годы.
– Все это правильно, Зоя, – прямо посмотрела мама мне в глаза, – и я была бы «за», если бы не одно «но» – твоя неуверенность. То, что ты прячешься и отключаешь телефон, говорит о твоей неспособности решать вопросы… и не обязательно личные. Как я отпущу тебя с легкой душой? Не смогу… Сиди возле меня – я и прикрою, и направлю, и подскажу, если что… – улыбалась она.
– Тут же добрая ирония, да, мама? Да я понимаю! Только ты же сама говорила, что заставлять себя – последнее дело?
– Жалела тебя. А жалеть все время – глупо, еще привыкнешь… чего доброго.
– Ладно – жест доброй воли с моей стороны! Сразу все я не смогу, так что давай по порядку – включаю Пашку.
– Пашку… – кивнула мама, странно глядя на меня.
– Господи… мама… только без фантазий, пожалуйста.
– Так я и молчу, – качнула она головой, – в тебе я уверена.
– Ну вот – видишь? Это хорошо, – копалась я в телефоне, – уже доступна… Чуточку еще времени, мам… Ты вот говорила с папой спустя полгода и то тебя колбасило… извини уж за правду. А чем я лучше тебя, скажи? Ничем. Только в сто раз дурнее и психованнее. И боюсь я не говорить, а того, что наговорю… вот в чем проблема. Конструктивного диалога не получится, пока во мне не перекипит все это дерьмо. Я обещаю поговорить. Все понимаю – у нас дети. Да даже накопления общие – это тоже нужно обсудить до развода. Именно поэтому я и тяну с ним – чтобы все выглядело продумано и разумно… было так. Отпусти меня, мама, – расстроено прошептала я, устав от объяснений.
– Да мотай… только потом не жалуйся. У меня надежда на Игоря – присмотрит за тобой, а то бы вот тебе …, а не поездка.
– Не сдерживайся, мам – ругайся, ни в чем себе не отказывай – вредно, – повеселела я и тем же вечером начала собирать сумку. Нужно было предусмотреть все, даже возможность торжественного мероприятия на момент нашей встречи с Агустином. Потому что он предупредил, что сам перезвонит мне накануне и уточнит особенность этой встречи.
Я решила взять темно-изумрудное платье и свой жемчуг, шелковый белый брючный костюм и, само собой – что-то домашнее. А по погоде… вдруг пожалела то красное пальто… непонятно. Резать его было… сладостно? Это было очень приятно. А раз получила удовольствие, так и жалеть не о чем! Сейчас можно было надеть шерстяное манто густого кофейного цвета, всунуться в такую же узкую юбку-миди и повязать шею белым шелковым палантином, накинув его на волосы… любила я шарфы. Но этот наряд подошел бы, если бы я вышла из дома и сразу села в машину, для электрички же такой прикид – так себе идея.
– Возьми не сумку, а чемодан. Пальто сложи, а в дорогу надень пуховичок и теплые ботинки, – посоветовала мама.
Я собралась, настроилась, изготовилась.
А в пятницу пришло письмо – снова бумажное письмо от Усольцева. Тонкий конверт, явно всего с парой листов внутри. Мама внесла его в дом и протянула мне со словами:
– Просто перестану уважать, Зоя...
– Положи, – попросила я, вытирая вмиг повлажневшие ладони о домашние штаны. Вот, наверное, на кобру, ставшую передо мной на хвост, я смотрела бы точно так же. Погано… чувствовала я себя исключительно погано. И не в плане здоровья.
Просто есть события – они происходят или с нашим участием, или сами собой… как-то так. Есть эти события, идущие чередой, и есть некий рубеж…
Я понимала, что только сейчас подошла к нему вплотную и не поможет мне отключенный телефон, и не будет иметь значение мое желание или нежелание. Не прочитать – просто нельзя, это уже невозможно. Потому что тогда перестану уважать себя и я тоже – до кучи с мамой. Сами собой судорожно стиснулись кулаки – мне вдруг захотелось убивать Усольцева долго и мучительно, с пытками… чтобы, как мне сейчас. И что это такое? Что со мной происходит?
