Текст книги "Избранное в двух томах. Том второй"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Из дальнейшей речи выясняется, что оратор – радист корабля.
– Слушаю почти весь мир, – все с тем же задором заявляет он, – да и вижу мир собственными глазами. И часто хочется сказать писателям: не обращайтесь с нами, как с детьми младшего возраста. Вспомните, как говорил Маяковский: «Барскую спесь скорее донашивай! Массы разбираются не хуже вашего!»
Речь радиста всех всколыхнула, а нас задела за живое. Почивалов задает радисту вопрос, читал ли он роман Владимова «Три минуты молчания».
Вот когда нам представляется случай сопоставить мир, изображенный писателем, с подлинным миром моряков. Ведь после публикации в «Новом мире» романа Владимова было немало попыток оглушить автора критической дубинкой, обвинить его во всех смертных грехах вплоть до преднамеренного искажения действительности и даже клеветы на советских морских рыболовов. В некоторых статьях этого сорта явственно ощущалось, что критик знаком с морем главным образом по песчаному пляжу Черноморского побережья.
Выясняется, что в нашей сегодняшней аудитории есть люди, читавшие этот роман. Сначала выступают они неуверенно, но понемногу разговор становится общим. Говорят уже не с трибуны, а с мест, перебивая друг друга. И мне жалко, что Владимов не может слышать, как дружно одобряют его роман те, среди кого немало прототипов изображенных им характеров.
Конечно, я далек от мысли, что можно отождествлять читательское мнение, иногда поверхностное, с профессиональным критическим анализом произведения. Но к мнению народа нельзя не прислушиваться, особенно когда речь идет о правде жизни. Очень много дает писателю такое вот искреннее, бесхитростное мнение так называемого «простого человека». Куда больше, чем хорошо подготовленное и заранее организованное «общественное мнение», которое звучит порой на читательских конференциях.
Наш вечер заканчивается угощением в капитанской каюте, где мы действительно ощущаем дуновение родного ветра, атмосферу товарищества и единой советской семьи. Удивительным парнем оказывается при ближайшем знакомстве этот радист, что раскритиковал нас в пух и прах. Мыслящий, любознательный, горячий. После откровенного застольного разговора он снимает большую часть предъявленного нам «списка прегрешений» и в залог дружбы дает каждому из нас по телеграфному бланку:
– Пишите! Передадим сейчас же. Стосковались поди по семьям-то...
И то сказать. Пролетело уже десять дней. Привет вам, родные, из далекой Индии, страны чудес...
* * *
Нынче воскресенье. И оно могло бы стать для нас днем отдыха, потому что намечено было всего одно, очень приятное мероприятие – послеобеденная прогулка на катере. Увы! Воскресенье получается утомительным. И все из-за того, что нас, вроде бы и не по нашей вине, втянуло в так называемую «светскую жизнь».
С адъютантом губернатора молодым капитаном Тальваром мы встретились накануне во время ужина у Ананда, владельца гостиницы «Спенсер», где мы остановились. Вечер у Ананда прошел довольно непринужденно. Жена его, только что вернувшаяся из Парижа, оказалась весьма любезной хозяйкой. Прощаясь, Тальвар пригласил нас на воскресенье к себе.
Мечтая об отдыхе, мы надеялись, что он, возможно, забыл об этом приглашении. Не тут-то было! Он уже поджидает нас в гостинице... Так что и передохнуть некогда.
И вот мы в губернаторском дворце. Каждый этаж этого двухэтажного здания высотой, пожалуй, с трехэтажный дом. Широченные проемы вместо дверей. Громадный коридор опять же неслыханной ширины.
Кроме нас на этом приеме присутствуют супруги Ананд и брат Тальвара. Вот уж, как говорят казахи, от одного отца родятся и пегие, и саврасые! Адъютант губернатора, наш хозяин, похож по типу на европейца. Он совсем не смугл, лицо его имеет розоватый оттенок. А брат его черен, как негр, да и чертами лица совсем не напоминает Тальвара.
Вскоре появляется еще одна личность, с виду довольно невзрачная, но нам представляют его как видного бизнесмена, миллионера. Вполне возможно. Ведь небрежно-свободная манера держаться и сыпать деньгами, которую мы подметили в Тальваре еще с первого знакомства, обличает в нем избалованного сынка богача. Так что и связи его с миллионерами вполне естественны.
Живые миллионеры. Губернаторский дворец. Все это накладывает отпечаток на характер нашей беседы. Произносим стандартные «светские» фразы, лениво потягиваем не слишком волшебный напиток, состоящий из чайной ложечки виски, разбавленной стаканом содовой воды. Эта ложечка виски нам, откровенно говоря, как слону булочка. Да и беседа через переводчика не очень-то располагает к оживленному обмену идеями.
Мысленно снова и снова укоряю себя за свое девственное незнакомство с английским языком. По сравнению со мной даже Майя Ганина – знаток английского, хотя, говоря между нами, она, выговорив с напряжением два-три английских слова, охотно переходит на универсальный язык жестов. Свободнее изъясняется Почивалов, работавший раньше корреспондентом в Индии и в юго-восточной части Азии. Правда, и ему английская беседа нелегко дается. Как говорят казахи, послушав его, будешь сыт не пивши, не евши. Поводит плечами, закидывает голову, вытягивает шею. Еще не сказав ни слова, уже начинает спотыкаться, заикаться, пыхтеть. «Ум-м... О-о-о... Э-э-э... Мистер Тальвар... Э-э-э... Май фрэнд... Мистер Ахтанов... Э-э-э...» Впечатление такое, точно у него во рту горячая картошка, которую он не может ни проглотить, ни выплюнуть. К тому же в заботах об истинно английской фонетике он так раздувает бока гласных звуков, что становится похож на трубача из духового оркестра. В общем, беседа на таком лингвистическом уровне – тяжкий труд не только для беседующих, но и для слушателей.
Жена Тальвара в полное нарушение светских условностей не расстается со своим грудным младенцем, таская его всюду за собой. Вот и сейчас она уложила малыша спать на диван в той самой комнате, где идет прием гостей. Время от времени она обходит нас с маленьким подносом в руках, любезно предлагая индийские сладости и фрукты. У нее огромные круглые черные глаза, про какие у нас обычно говорят: «Глаза как плошки». Что-то цыганское во всем ее облике. Было бы натуральнее видеть ее в роли кочевницы, чем в роли хозяйки в этом пышном губернаторском дворце.
...Скоро полночь. Брожу в одиночестве по ночным улицам Калькутты. Тщетно жду ночной прохлады. Даже ночью – все тот же душный, влажный оранжерейный воздух. Все так же липнет к телу сырая рубаха. Я чертовски устал, но все-таки буду бродить еще долго. Ведь завтра мы покидаем этот удивительный город.
После полуночи лихорадочная ночная жизнь улиц начинает понемногу утихать. Гаснут затопленные электричеством витрины. Уменьшается поток людей. Наступает успокоение. Гигантский город дышит ровнее.
Пытаюсь немного разобраться в своих впечатлениях за те десять дней, что живу в Индии. Как относительно время! За эти десять суток я узнал, пожалуй, больше, чем за иные десять лет. Совершенно неизвестный новый мир открылся перед моими глазами. Дели... Агра... Бенарес... Калькутта... Каждый город с непохожим на другие, неповторимым лицом. А люди! Сколько новых знакомых! Удивляет в них и то, что роднит их с нами, и то, что отличает их от нас.
Если бы узнавание страны, ее городов, ее людей шло постепенно, я бы, понятно, не чувствовал себя таким оглушенным, точно взрывной волной. Главное – это полярность впечатлений. Дворцы из сказок Шехерезады и тонущие в грязи развалюшки. Великолепные «кадиллаки» и обливающиеся потом измученные рикши. Миллионеры и нищие. Философы-созерцатели и шумливые торгаши. Демонстранты с красными флагами и фанатики, омывающиеся в водах Ганга.
Можно ли разобраться во всем этом за те жалкие четверо суток, в течение которых я барахтаюсь тут, в Калькутте? Напрасные претензии. Ведь даже в произведениях таких выдающихся писателей Индии, как, скажем, Бандопадхайя, Рай, Босу, Бишну Де, даже в книгах великого Тагора, все-таки не до конца исчерпана непостижимая жизнь Бенгалии – одного из шестнадцати штатов Индии. А уж то, что увидел я, это всего лишь капля в океане.
Шагаю все дальше по затихающим ночным улицам, смотрю в незнакомое чужое небо и утешаю себя извечными размышлениями об огромности космоса и о краткости человеческого пути. Что такое Индия? Всего лишь один округло выпирающий уголок на вращающемся гигантском шаре, именуемом «Земля». Гигантском? А может, крошечном, если подойти к нему с масштабами галактики?
Нет, не могу встать на «галактическую» точку зрения! Я человек, порожденный матерью Землей, и мне она кажется прекрасной и великой. И Индию я воспринимаю как большую страну, по которой мне довелось проложить всего лишь тоненький муравьиный след. Дели... Агра... Бенарес... Калькутта... Все, что за этой линией, – для меня терра инкогнита. А история этой страны, хотя бы за обозримые для историков пять тысяч лет! Что я знаю об этой истории, кроме схематичного деления ее на такие-то и такие-то периоды!
Но не буду пытаться объять необъятное. Буду благодарен судьбе и за то небольшое, что мне удавалось схватить на поверхности этой огромной и по-прежнему таинственной для меня страны. В гостинице, куда я возвращаюсь около двух часов ночи, меня ждет неприятный сюрприз. Моя кровать засыпана сажей – отходами кондиционирующей установки на потолке. Такое уже было накануне в комнате Майи Ганиной, и Майю перевели в другой номер. Нет, не буду тревожить администрацию. Ведь завтра – наш отъезд. Занимаю другую кровать, стоящую у противоположной стены.
Выходит, гостиница нашего приятеля Ананда – вовсе уж не такое процветающее предприятие. А ведь живут они на широкую ногу, ездят по белу свету. Жена только что вернулась из Парижа, сам он собирается приехать к нам, в Советский Союз, а уж оттуда пуститься в турне по Европе.
Нет, я действительно устал и теряю масштабы. Какое мне, в сущности, дело до бюджета Ананда! Спать, спать, спать...
ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
Дыхание тропиков. Вице-канцлер – просветитель. Прославленные поэты. Почти библейские муки «двунадесяти языков».
Три реактивных мотора самолета «Каравелла» размещены в хвостовой части самолета. На этот раз мы летим комфортабельно, не оглушаемые гулом, обслуживаемые стюардессой, чья коричневая красота превосходит все, виденное нами до сих пор. Стюардесса выходит из переднего отсека и произносит небольшую речь.
– Леди и джентльмены, – говорит она, – наш самолет летит над морем. Но волноваться вам нечего. Предусмотрены любые непредвиденные обстоятельства. Ваша безопасность гарантирована. Под каждым креслом имеется резиновый жилет. Если надавить его несколько раз, он наполнится воздухом. После этого вы можете его надеть.
Стюардесса приподнимает этот спасательный снаряд и принимается демонстрировать его действие. Я сразу вспоминаю одного из школьных учителей физики, у которого фатально не получались опыты, что доставляло мальчишкам немало веселых минут.
Сколько стюардесса ни поворачивает злосчастный жилет, он и не думает наполняться воздухом, оставаясь безжизненным куском резины.
Через иллюминатор можно разглядеть внизу густую синеву моря. И все пассажиры принимаются экспериментировать-каждый со своим жилетом. Увы! Ни у кого эксперимент не удается. Только длинноносый француз, наш сосед, вдруг вскрикивает от радости: его жилет – единственный из всех – действительно надулся. Подозрительно озираясь вокруг, француз прячет свой шанс на спасение под сиденье и сидит на нем, как курица на яйцах.
А наша коричневая красавица, не смущаясь неудачей опыта и сохраняя спокойствие, продолжает давать нам ценную информацию:
– После того как наденете жилеты, направитесь без паники к выходу. В самолете их два: один впереди, другой в хвосте. В минуту опасности для выигрыша во времени рекомендуется открыть оба выхода. Не забывайте уступать дорогу женщинам, уважаемые джентльмены! Самолет может держаться на воде одну минуту сорок секунд. Благодарю за внимание.
Последнее сообщение, вызвавшее взрыв хохота, разряжает атмосферу. Длинноносый француз, махнув рукой, выпускает воздух из своего жилета.
Около полудня наша «Каравелла» плавно приземляется в Мадрасе. Это уже юг Индии. Приятно выйти из самолета, поставить ногу на это ровное изумрудное поле, бросить взор на синеющие вдали горы, по первому впечатлению напоминающие наше Кокшетау. Но нет, это другое... Замечаем то здесь, то там вершины великолепных пальм.
Казалось, что в Калькутте мы познали пик зноя. Нет. Здесь, на Мадрасском аэродроме, раскаленный бетон жжет пятки даже через подошвы. Аэропорт исходит паром.
Нас встречает Яблоновский, советский вице-консул по культуре в Мадрасе.
– Так сказать, мадрасский Поростаев, – шутливо рекомендуется он, и мы вспоминаем, что действительно в Калькутте эту должность занимает Поростаев, товарищ из Осетии, имеющий приятное свойство: его присутствия мы как-то никогда не замечали.
Яблоновский совсем другой породы. Из тех, кто всегда «командует парадом». В соответствии с напористостью и предприимчивостью характера Яблоновский худощав, быстр в движениях. На его удлиненном лице с несколько низким лбом и вытянутым подбородком мадрасский загар выглядит как-то чужеродно, не скрывает блондинистой северной окраски.
Безраздельно завладев нами, он ведет нас в помещение аэропорта, знакомит с местным профессором, председателем Индийско-советского общества дружбы и еще с каким-то деятелем культуры. Подходят еще два индийца – представители местных властей. Они претендуют на наше первоочередное внимание, Ну что ж, кашу маслом не испортишь... Чем больше встречающих, тем авторитетнее мы выглядим в собственных глазах.
Плохо только то, что каждая из двух групп наших здешних хозяев выработала для нас собственную программу. Возникает дискуссия. И хотя формальные права на стороне местных администраторов, но Яблоновский не собирается упускать инициативу из своих рук.
Приходится выступать в роли примирителей и вырабатывать на основе двух программ некую третью, оптимальную. А ведь в Мадрасе куда жарче, чем в Калькутте. Когда мы были там, то неоднократно употребляли выражение «как в парной». Теперь нам приходится подыскивать другие сравнения. Воздух в Мадрасе суше, чем в Калькутте, и здесь уже не парит, а буквально жарит, как на сковородке.
Пока что нам предоставляется краткий отдых в гостинице «Империал». Мы уже заметили, что здесь гостиницы другого типа, чем, скажем, в Дели или Калькутте. Вместо многоэтажных безликих зданий здесь – невысокие, компактные, расположенные несколько на отшибе уютные дома с дополнительными коттеджами, стоящими внутри зеленых дворов. Остроумно придумано. При такой беспощадной жаре было бы непереносимо жить в гигантском муравейнике типа нашей «России».
Программа первого дня у нас сравнительно сиротская. Нас водят, давая время адаптироваться в жаре. Итак – посещение университета и визит к его вице-канцлеру.
Прекрасная идея – разместить корпуса университета на самом берегу моря. Корпуса так же, как и наша гостиница, невысоки, всего два-три этажа. Они тонут в тропических ярко-зеленых деревьях. На фоне домов, окрашенных в красное, зелень выглядит особенно декоративной.
Вице-канцлер встречает нас на втором этаже главного здания. Окна кабинета, выходящие на море, распахнуты настежь, и через них доносится веяние солоноватой прохлады. Вице-канцлер – человек лет под шестьдесят, похож на бывшего боксера, сохранившего к старости стройную упругую фигуру и крепкую шею. Под стать фигуре и волевое твердое лицо.
Знакомимся. Называем себя и пытаемся запомнить фамилию вице-канцлера. Ее звучание, увы, не приспособлено к нашим органам слуха и речи. Чтобы выговорить эту фамилию правильно, я, привыкший не только к родной тюркской, но и к славянской фонетике, вынужден минимум трижды делать паузу, а язык закрутить, по крайней мере, в три оборота. Одним словом, доктор Н. Д. Сундаравадивелу!
Доктор – опытный администратор. В беседе сразу выясняется, что он много лет занимал пост министра. Да и сейчас деятельность его, видимо, не ограничивается одним университетом. Это видно из того, на каком широком фоне он рисует нам картину университетской жизни.
Доклад (иначе не назовешь!), который он сделал нам, начинается с проблемы всеобщего обучения в данном штате. Кстати о штатах. Сейчас в основу деления на штаты положен национальный принцип. Например, штаты Мадрас и Бомбей, называвшиеся прежде просто по имени главных городов, теперь переименованы. В частности, бывший штат Мадрас, где основное население принадлежит к национальности тамил, называется отныне Тамилнад.
Отправным пунктом для измерения достижений в любом штате Индии является 1947 год – год получения Индией свободы и независимости. Так вот, если в 1947 году здесь было 14 тысяч школ, то теперь их – сорок одна тысяча. Число учащихся соответственно выросло с 1,6 миллиона до пяти миллионов. Полных средних школ вместо 650 стало 2500.
Выразительные цифры. Но проблема еще все равно не решена. Ведь всего только четвертая часть детей, достигших школьного возраста, села в этом году за парты.
– Вот в штате Керала – это наш южный сосед – все дети школьного возраста учатся, – тоном доброй зависти говорит вице-канцлер.
Штат Керала... Все мы очень жалеем, что он не входит в наш маршрут. Не говоря уже о том, что он расположен на самом южном мысе Индии и, по общему мнению, не знает себе равных по красоте природы, он интересен для нас и тем, что уже в течение многих лет в этом штате при выборах неизменно побеждают коммунисты. Они стоят во главе всех административных органов. Думается, что в большей степени именно это и способствует таким выразительным успехам штата в области народного образования, хотя некоторые специалисты по Индии объясняют эти успехи наличием в штате Керала мощных пережитков матриархата, обеспечивающих высокий процент женской грамотности.
– Плохо и то, что школы разбросаны на значительном расстоянии от многих деревень, – продолжает свой рассказ вице-канцлер, – помню, в детстве мне надо было ежедневно преодолевать расстояние в восемь миль, чтобы добраться до класса. В конце концов мой отец, который имел небольшой клочок земли и некоторые сбережения, предпочел перевести меня на домашнее обучение. Но ведь далеко не всем это было доступно. Поэтому сейчас мы очень озабочены тем, чтобы сократить как можно больше дорогу от села до ближайшей школы. Теперь у нас самое большое расстояние до начальной школы – одна миля, а до средней – пять миль.
Я быстро перевожу в уме непривычные мили на родные километры и высчитываю: одна миля – один километр, шестьсот метров. Значит, дорога до средней школы – около восьми километров. Одним словом: «...Вижу я в котомке книжку. Знать, учиться ты идешь... Знаю, батька на сынишку издержал последний грош». Неужели эти беспредельно далекие картины, бытовавшие на нашей родине во времена Некрасова, являются еще реальностью сегодняшнего дня в этой стране, где столько современных предприятий, столько зданий с кондиционированным воздухом?..
Нет, конечно, это не совсем так. И в этой области, как и во многих других, Индия пестра, противоречива и совмещает в себе сразу прошлое, настоящее и будущее. Доктор Сундаравадивелу объясняет нам, что в этом штате обучение в школах и даже на первых курсах колледжей бесплатное. Мало того, в школах дети получают бесплатные завтраки, а девочки – даже бесплатную форму.
– Знаете ли вы, что такое «хариджаны»? – взволнованно спрашивает нас доктор, все больше увлекаясь по мере углубления темы беседы. – Нет? Но наверняка вы слыхали термин «неприкасаемые». Это одно и то же. Это люди, о которых даже не упоминается в обширном кастовом списке старой Индии и которые, таким образом, не то чтобы занимали самую низшую ступеньку общественной лестницы, но вообще оказывались вне общества.
А сейчас наши хариджаны – активисты народного образования. Все, что подавлялось десятилетиями, сейчас властно вырвалось наружу и ищет выхода. Да вот в мою деревню недавно приехали новые учителя – дети из семей, в которых из поколения в поколение господствовала самая дремучая безграмотность.
Наша симпатия к доктору Сундаравадивелу все возрастает по мере его доклада. Этот человек как бы воплощает своей личностью мощный порыв к свету, духовный взлет своего народа, вырвавшегося наконец из-под колониального ига. Слушая его, вспоминаешь наши двадцатые годы, начало тридцатых. Энтузиасты-просветители типа Макаренко, Крупской и многих других советских педагогов – строителей новой школы явно сродни этому индийскому вице-канцлеру.
– Если бы вы знали, какую могучую поддержку встречаем мы у населения, – продолжает доктор, – представьте себе, что за последние годы в помощь школам поступило от населения около ста миллионов рупий. А те, у кого нет денег, помогают своим трудом. Делают ремонт школ, проводят уборку, озеленение участков. Местные общины покупают детям учебники, девочкам – форму... Одним словом, все, до чего у властей не доходят руки, берет на себя само население.
– А как с программами обучения?
– Недавно принята единая школьная программа по нашему штату. Нет, общегосударственных программ у нас нет. Да, есть штаты, где программу вырабатывают отдельные педагоги сами для себя.
– А на каком языке ведется преподавание?
– В начальной школе на родном языке. Английский изучается параллельно. Но в старших классах уже все обучение идет на английском.
Этот краткий ответ скрывает в себе очень сложную и болезненную для индийцев проблему.
– Почему же на английском, а не на хинди? – спрашиваю я и тут же осознаю, что допустил бестактность. Вспоминаю, что, когда несколько лет тому назад правительство объявило язык хинди официальным языком страны, в Мадрасе вспыхнули волнения.
– У нас есть свой язык, – сухо отвечает наш собеседник, – этот язык нас вполне устраивает. А в общегосударственном масштабе и в международных отношениях мы пользуемся английским. Двух языков для нас вполне достаточно.
– Индийские языки по своим корням делятся на две большие группы, – объясняет доктор Сундаравадивелу. – На севере Индии – индо-европейская группа, на юге дравидская группа. Думаю, что единственный путь к сближению или хотя бы взаимному пониманию – это перевод всех языков на латинский шрифт.
Над этим еще надо поразмыслить. Вспоминаю, на опыте казахского языка, какое это непростое дело – переход на чужеродный шрифт. За исторически короткий отрезок времени мы, казахи, испытали это трижды. Подобные реформы, думается мне, ни в коем случае не должны решаться волюнтаристски. Надо десять раз примерить, один раз отрезать. Ведь никто не хочет, чтобы возник заметный ров между наследием древней национальной культуры и культурными перспективами данного народа.
Трудно нам, кратковременным гостям этой страны, занять определенную позицию в ее языковых проблемах. Да это и не требуется. Тем более, что в самой Индии работают большие отряды ученых – специалистов по индийским языкам, глубоко озабоченных единством своей страны. Одно мне кажется ясным: колониалистскому принципу «разделяй и властвуй!» должен быть противопоставлен принцип объединения, сплочения народа.
– Познакомимся теперь с Мадрасским университетом, – приглашает нас доктор, – он существует с 1857 года и является одним из старейших вузов Индии. Старше его только университеты в Калькутте и в Бомбее.
Всего в этом штате три университета. Кроме Мадрасского есть еще университеты Мадурай и Анамалай.
Сейчас мы не можем познакомиться с колледжами. Они расположены в других районах города. Нам показывают главные корпуса университета.
– Самое главное, чего не хватает нашей методике обучения – это производственной практики, – говорит доктор Сундаравадивелу, – даже инженерные факультеты страдают от этого. Мы только что начинаем осваивать это важнейшее дело. И тут нам есть чему у вас поучиться.
Оказывается, доктор отлично знаком с нашей вузовской методикой преподавания. С воодушевлением он рассказывает о том, что видел в одном украинском колхозе под Киевом. Студенты, проходившие там практику, не только работали, входя таким образом в сельское хозяйство изнутри, но и экспериментировали: выводили новые сорта фруктов, проявляли инициативу во всех вопросах, с которыми их сталкивала здесь жизнь. Это восхищает доктора Сундаравадивелу.
Почивалов отмечает, что у нас не только студенты, но и сельские школьники посильно участвуют в работе колхозов и совхозов.
– Юные мичуринцы? – старательно произносит по-русски доктор и торжествующе-вопросительно поглядывает на нас, ожидая нашей реакции на такую удивительную осведомленность.
Затем он восхищается нашей системой вечернего и заочного обучения, Оказывается, он тщательно изучил этот наш опыт и, основываясь на нем, добился открытия десяти вечерних колледжей.
– Это только начало. В дальнейшем мы собираемся расширить вечернее обучение.
Вице-консул Яблоновский сопровождает нас в этой поездке. Он в отличных отношениях с Сундаравадивелу, тем более, что связан с ним, так сказать, почти родственными узами; жена Яблоновского преподает русский язык в этом университете.
Оказывается, до нас здесь побывала наша делегация из Туркмении. По каким-то причинам они не успели вручить доктору свой подарок, и теперь Яблоновский догадливо сочетал нашу поездку с вручением туркменского подарка. Как говорится у казахов, и к теще съезжу, и стригунка объезжу.
Ну что ж, нам приходится волей-неволей сыграть роль туркменов. Фотографируемся вместе с доктором, облачившимся в туркменский подарок – красный чапан, широкий пояс, мохнатую белую баранью шапку. Грешно не запечатлеть такой исторический момент, хотя бы даже несколько извратив истину. Да и грех невелик, ведь живем-то с туркменами под одним большим шанраком[1]1
Шанрак – кольцо, скрепляющее верх купола юрты; здесь – крыша.
[Закрыть]...
* * *
Города, как и люди, имеют свои собственные неповторимые лица. Мадрас – это аккуратист, может быть, даже немного педант, что не мешает ему быть мечтателем, любителем поэзии.
Вот ведь и здесь жарко, даже куда жарче, чем в Бенаресе и Калькутте, но никто не ленится наводить чистоту. Двух-трех – максимум четырехэтажные аккуратные беленькие домики чинно выстроились вдоль безупречно опрятных улиц. Здесь нет хаотического нагромождения домов, обросших разными пристройками, клетушками, лавчонками. И дома не толпятся у самой воды, а стоят на определенном расстоянии от моря, словно боятся замочить подол.
Мы мчимся по асфальтовой дороге, проложенной по песчаному берегу между городом и морем. Море спасительно обдает нас своим дыханием, облегчая неправдоподобную жарынь. Едем благополучно. Ни заторов, ни пробок. Вообще в этом городе нет того безумного потока людей, который мы стали уже было считать непременным атрибутом индийского городского пейзажа. Конечно, и здесь народу на улицах много, очень много. Но нет всеобщей спешки и суетни. Беспрестанно, но ровно течет поток машин и людей, точно спокойная, умеренная река.
Вдоль берега, на одинаковом расстоянии один от другого, выстроились памятники писателям (главным образом – поэтам) тамильского народа. Среди них есть и памятник женщине-поэту. Я считаю монументы. Насчитываю около десяти. Думаю о том, что, наверно, надо бы гораздо больше, что поэтическое видение мира – это вообще индийская национальная черта. Сам по себе индуизм – это религия поэтов и философов. Недаром две величественные поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» являются священным писанием индуизма, недаром целая система взаимосвязанных поэтических сказаний, эпических поэм и назидательных песен-молитв и составляет, собственно, основу народных верований.
Вечно юношеское душевное горение этого народа, глубокая человечность всего мировоззрения ставят в этой стране поэзию на такой высокий пьедестал. Смотрю на каменные изваяния, казалось бы, таинственные для путника из далекой страны, и, как ни странно, ощущаю родственную связь с гармонией этого народа, с его песней, запечатленной в этом камне.
Пораздумав, я начинаю понимать, откуда взялось такое неожиданное ощущение родства. Ведь и у казахов поэзия проникает в душу и плоть народной жизни. И у казахов нет имени более почетного, чем поэт. И в этом сходстве раскрывается общность культурного богатства, раскрывается, в конечном счете, солидарность людей. Я думаю о том, что хотя в каждой национальной культуре важно ее отличие от других, ее своеобразие, но, с другой стороны, есть большая радость и в том, чтобы отыскивать в неизвестном – знакомое, в непонятном – близкое и родное.
Мчимся, мчимся с севера на юг. Слева бесконечно тянется синее-синее море, справа – город, похожий на белую чайку, распростершую крылья. Свернув направо, выезжаем в южную часть. Теперь машина медленно движется по зеленому лесу. Среди обильней зелени на почтительном расстоянии друг от друга белеют дома. Опять не очень высокие, в три-четыре этажа. Дома распахнуты настежь, окружены множеством балконов, весь ансамбль производит впечатление легкости, воздушности, столь характерной для домов Мадраса.
Мы – в студенческой республике. Коттеджи, прячущиеся в густой листве гигантских экзотических деревьев, – это общежития. Здесь размещены и некоторые учебные корпуса.
– Лучший район города, – объясняет наш гид. – Во время разъезда студентов мы часто предлагаем эти помещения нашим зарубежным гостям.
Жаль, что наш визит не совпал со студенческими каникулами. Было бы совсем неплохо пожить здесь, в лучшем уголке чистого, сдержанного, гостеприимного города Мадраса.
* * *
В стороне от двадцатого века. Пещерный храм. Раскаленное небо рушится на землю. Юноши оживляют камень.
Говоря без похвальбы, я уживчив. Это подтверждено опытом многих поездок, из которых я возвращался, счастливо избежав стычек или маленьких недоразумений с попутчиками, если даже среди них были поэты, люди, как известно, весьма импульсивные.
Условия пути, взаимосвязанность поступков, вызванная общей программой поездки, – все это требует от каждого из попутчиков некоторой ломки обычных привычек, приспособления ко вкусам и склонностям других. На этом фоне нередко возникает взаимное раздражение, обнаруживается некоммуникабельность того или иного Икса или Игрека.
Единственным лекарством от всех этих психологических осложнений является чувство юмора. В той или иной степени это спасительное чувство свойственно всей нашей компании, стремительно несущейся сейчас по Индии и жадно поглощающей ежедневную лукулловскую порцию новых сведений, впечатлений, встреч.
Конечно, что греха таить, порой споры все-таки возникают. Вот и сегодня... По программе предстоит поездка – осмотр двух городов, расположенных в ста – ста пятидесяти километрах от Мадраса. Местные доброжелатели предостерегают нас:
