Текст книги "Избранное в двух томах. Том второй"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
У этого человека, рожденного созерцателем и философом, оказалась биография, переполненная бурными событиями. Наш век не предоставил человеку с натурой одинокого странника ни минуты уединения. Сержант английской армии, он угодил в тяжелые сражения против гитлеровских войск. В одном из боев был ранен и попал в плен. Узник Освенцима и Бухенвальда, он был освобожден из концлагеря советскими войсками. В лагере он сошелся с советскими людьми. Восхищен их стойкостью в испытаниях и преданностью в дружбе. В частности, среди его советских друзей был один казах по имени Ихмет, которого он полюбил больше всех. Отсюда, очевидно, и его восхищение Казахстаном.
После войны он много путешествовал.
Бывал Притам Сингх и в Советском Союзе. Был в Харькове, в Ленинграде. Он произносит названия городов с придыханием, как произносят имя любимой женщины.
Чувство неподдельной любви к нашей стране, которое я так часто наблюдаю в Индии, волнует меня, пожалуй, даже больше, чем вид этой великолепной техники Хардварского завода.
А техника действительно грандиозна. Леонид Почивалов даже слегка огорчился, что этот завод – наше детище так и останется за рубежом.
– Самим бы нам тоже неплохо иметь и такой завод, – говорит он.
Владимир Васильевич Юшков соглашается с ним и добавляет, что от такого красавца гиганта не отказалась бы ни одна страна, даже такая, что кичится своей технической оснащенностью.
В том-то и состоит подлинная братская помощь, чтобы отдать развивающейся стране самое ценное, что у тебя есть. Между тем мы знаем, как часто некоторые страны сбывают под флагом помощи отстающим устаревшие образцы оборудования, не находящие сбыта в своей стране. По принципу: «На тебе, боже, что нам не гоже».
* * *
Во второй половине того же дня мы снова совершаем прыжок из последней трети двадцатого века куда-то в глубь прошлых столетий. Владимир Васильевич Юшков и переводчик, специалист по английскому языку, латыш Янис Церпс предлагают нам себя в качестве гидов для прогулки по Гангу, в его верховья, чтобы осмотреть самое священное место Хардвара, привлекающее толпы паломников. Заодно мы должны познакомиться и со школой йогов.
Продвигаясь вверх по Гангу, мы наблюдаем общую перспективу города. Он похож на гигантскую змею, зажатую с обеих сторон рекой и горами. Змея точно пытается как-то выползти из этих тисков, но это не удается, потому что гора прочно зажала город, примостившийся на ее склоне, а река непреклонно раз и навсегда определила его границы. Получился именно змеевидный, вытянувшийся в длину город. Во всем остальном, кроме этих необычных контуров, Хардвар обыкновенный типично восточный город, где все кипит, как вода в казане, где почти не смолкает в узеньких улочках пестрый, разноголосый базар.
И снова уже хорошо знакомая нам картина: бредут, бредут «калики перехожие», бредут юродивые, горбатые, истощенные. Бредут старые и малые. Все они устремлены к священному месту Хардвара – к храму, стоящему на ровной прибрежной площадке, к которой ведут высокие гранитные ступени.
А совсем по соседству, на небольшом мостике, резко контрастное зрелище: сытые праздные люди для забавы кормят ленивых сытых рыб. Огромные рыбы, напоминая стадо баранов, собрались в тесную кучу, чтобы не проронить зернышка, кидаемого туристами. Корм для толстых рыб продают худые тонконогие мальчуганы, делающие на этом рыбном деле свой маленький бизнес. Сразу за Хардваром начинаются горы. Издали они восхищали меня своей голубой окраской. Вблизи они много теряют. В очертаниях этого горного хребта нет никакой плавности. Кажется, что кто-то нарочно вырубил сверху эти безобразные зубцы и выступы. К тому же густой девственный лес, покрывающий склоны, выглядит так, точно над ним пронесся пожар. Листья с деревьев облетели, вместо ветвей – сплошные засохшие стволы да колючки. Нам объясняют, что сейчас как раз сезон увядания растительного мира. Но в наше сознание никак не ложится эта мысль, потому что на календаре стоит дата – 17 апреля.
К школе йогов мы приближаемся с острым чувством любопытства. Немало мы слышали чудес о йогах. Хотя, признаюсь, ничего, кроме скептической улыбки, не вызывали во мне такие, например, йоговские истории, как рассказ о человеке, оставшемся в живых после трехдневного погребения под землей, или о другом – не получившем никаких ранений после того, как его положили на осколки стекла, а сверху по нему проехала грузовая машина. И все это, видите ли, благодаря силе духа, доводящего до полного совершенства наше несовершенное тело! Ну, посмотрим, что это такое на деле...
Так думаю я, с трудом поднимаясь по ступеням, высеченным из камня, по направлению к одноэтажному дому с двумя выдающимися вперед крыльями.
Нас встречает высохший древний старик с волосами до плеч и с бородой, достойной Черномора. Кажется, вот-вот он споткнется о свою бороду, упадет и рассыплется сразу в прах, поскольку тело его напоминает высохшую мумию. А глаза у индийского Черномора блестят! Да еще каким живым блеском! Он долго беседует с нашим Янисом, и тема явно интересует старика.
К сожалению, наш визит в школу йогов почти не расширил представления об этом направлении мысли. В дороге Янис рассказывал нам об одном из местных йогов, который мог демонстрировать чудеса. Увы, он укатил на гастроли в Европу. Часы специальной йоговской гимнастики мы пропустили. Из живых йогов нам удается проинтервьюировать только одного долговязого черного парня, черпавшего свои аргументы не в логических построениях, а в неопределенных вздохах, стонах и, главным образом, в цепких взглядах своих больших черных глаз, которые, впрочем, не оказали на меня никакого магического воздействия.
С йогами нам явно не повезло. Зато совершенно неожиданно мы получили возможность значительно расширить свои представления о хиппи. Трое представителей этого загадочного племени пришли, как и мы, чтобы познакомиться со школой йогов, Тут и состоялась наша встреча.
Итак, их трое: двое парней и девушка. Один из парней точно сошел с полотна Александра Иванова «Явление Христа народу». Ручаюсь, что ни один прохожий не пройдет по улице, не оглянувшись на эту роскошную рыжевато-золотую бороду и ниспадающие на плечи волны пышных волос. Несмотря на наружность библейского самаритянина, он оказывается американцем, бросившим ради образа жизни хиппи свой колледж, куда был определен родителями, респектабельными людьми среднего достатка.
Его спутница, тоже американка, до странности похожа на русскую крестьянскую девчонку. И не только тем, что ее пшеничные волосы расчесаны на прямой пробор, а юбка и кофточка из дешевого холста. Есть что-то типично славянское в ее слегка приподнятом кверху носике, в овале пухлых, еще полудетских щек. Одежда девушки сильно измята. Но дань женственности все-таки отдана: на девичьей шейке дешевенькое ожерелье из маленьких ракушек, на руке – такое же дешевое колечко, браслет.
Третий в этой компании оказывается итальянцем. Он присоединился к американской парочке уже здесь, в Индии, и теперь они совершают свое путешествие втроем. Итальянец тоже не обходится без опознавательного знака хиппи – буйного волосяного покрова. Но все-таки его черная борода значительно короче, а шевелюра тоже умереннее, чем у его американского спутника.
Сообщение о том, что мы советские писатели, страшно заинтересовывает эту троицу. Они охотно говорят о себе. Вот уже пять месяцев, как они в Индии. Обходят страну по образу пешего хождения. Иногда «голосуют» на дорогах и пользуются услугами попутных машин. Это называется у них методом автостопа. Ночуют где придется, чаще всего в крестьянских лачужках. Гостиницы? Нет, для этого у них не хватило бы денег, да это и не совпадает с их принципами.
Через месяц им предстоит покинуть эту страну. Потому что, как выяснилось, в Индии существует закон, устанавливающий максимальный срок пребывания в стране иностранных «дикарей», то есть неорганизованных туристов. Больше шести месяцев нельзя.
Куда же потом? В Афганистан? Но почему именно туда? А не все ли равно? Только бы не назад в Америку!
Тут-то мы и слышим от этих молодых ребят такие речи, которые заставляют поглубже размыслить над разнослойностью движения хиппи. Мы так привыкли к различным скандалезным рассказам о выходках пресыщенных буржуйских сынков, беснующихся на улицах больших западных городов, что поневоле подпали под влияние установившихся стереотипных суждений о хиппи. Вероятно, эти суждения в значительной степени справедливы. Но все же, как говорится у казахов, прежде чем шубу кроить, посмотри на заказчика.
Наши новые знакомцы как-то никак не укладываются в привычную схему хиппи. Мы слушаем их объяснения, мотивирующие необычность их жизни, и в сердце закрадывается определенное чувство симпатии.
– Мы вообще избегаем страны с индустриальным направлением. Потому и путешествуем по Азии. Европа? Это та же Америка! Та же бесцельность жизни, те же неразрешимые проблемы... Может быть, в странах Востока мы найдем спокойную жизнь, честность, справедливый труд.
Вот они посмотрят, каков Афганистан, и может быть, останутся там на постоянное жительство. Индия? Нет, здесь слишком жарко.
Переводим разговор на то, что они увидели в Индии, слышим полные искреннего сочувствия слова о бедствиях индийских нищих. В глазах золотобородого, на самом дне их, я вижу сухую грусть, вижу не личную, а общую человеческую боль.
Хорошо, пусть в эксцентрических формах путешествия этих троих проявляется юношеское легкомыслие, непродуманность поступков, даже жестокость по отношению к родителям, которые, вероятно, сейчас мучаются в беспокойстве за них... Но ведь в путь их толкнула не погоня за сверхнаслаждениями, а поиски смысла жизни, желание, пусть неумелое, противопоставить себя обществу современных цивилизованных джунглей. И так или иначе они предпочли эти трудные полуголодные скитания по чужой стране мещанской обеспеченности, самодовольству, инерции зла. Я чувствую в этой тройке нечто очаровательно детское. В утлой лодчонке своих фантазий пустились они в рискованное плаванье по коварному жизненному океану. И жизнь их кое-чему за эти пять месяцев уже научила. В их суждениях о положении индийской бедноты, ранившей их сердца, уже много здравого смысла. Правда, оба парня и девушка выглядят крайне незащищенными. Еще не раз разобьют они в кровь колени на дорогах своих исканий. Но так или иначе – это «не те» хиппи.
Другими словами, очевидно, в этом явлении много слоев, и к нему надо присмотреться, чтобы отобрать зерна от плевел...
Дружелюбно прощаемся. Забавный эпизод. Девушка-хиппи, демонстративно носящая плохую одежду, вдруг не выстаивает перед красотой браслета и колец, украшающих руки нашей Майи Ганиной. В девчушке просыпается «вечно женственное», и она с глубокой заинтересованностью расспрашивает Майю, где продаются такие очаровательные вещи. Восхищается еще больше, узнав, что вещицы куплены в Советском Туркменистане, и долго не может отвести завороженного взгляда от этих украшений.
...Снова продвигаемся вверх по священному Гангу. На окраине какого-то села, у высокого обрыва над рекой, нас ждет испытание. Нам предстоит перейти на другой берег по узенькому, раскачивающемуся подвесному мостику. Он расположен на огромной высоте. Гладь реки, зловеще поблескивающая внизу, воспринимается нами как бездонная пропасть. Не буду скрывать, что перспектива идти по этой колышущейся дорожке на такой головокружительной высоте особого энтузиазма у меня не вызвала. Говоря проще и откровеннее, – сердце захолонуло от страха. Но что делать! Не возвращаться же. Придется, как говорят казахи, завязать душу в тряпочку.
Иду, стараясь не смотреть вниз. Знаю, что у меня обычно кружится голова, когда я смотрю вниз с высоты. Но и взгляд вверх не дает ощущения безопасности. Потому что на перилах моста резвятся, скачут вверх и вниз веселые шимпанзе. Они кокетливо демонстрируют свои преимущества перед нами, своими неповоротливыми родственниками. Уцепившись одной лапкой за тоненькие качающиеся перила, шимпанзенок-малыш отважно повисает над пропастью реки и качается, как на качелях.
Вдруг – страшный крик, точнее – вопль ужаса. Это одна из обезьян, совершавших свои вольтижировки, вздумала использовать как опору плечо Майи Ганиной, шедшей впереди всех нас. К счастью, рядом оказывается Леонид Почивалов, мужественно отогнавший обезьяну. Поврежден только рукав платья. Плечо целехонько.
Наши гиды не согласны с нами насчет того, что обезьяна просто хотела опереться при прыжке на Майино плечо. Нет, это была враждебная акция. Нападавшая обезьяна-самка просто не вынесла появления молодой красивой соперницы-писательницы и решила в порыве женской зависти и ревности исцарапать ей лицо. Так мы установили, что корни женского соперничества восходят к глубочайшей древности, когда наши предки еще прыгали вот по таким шатким подпоркам.
Слава богу, мостик позади! Сразу попадаем в окружение нищих, сидящих на небольшой площадке у мостика тесно прижавшись друг к другу. Это закрепленное традицией место для подаяний. Отовсюду потянулись к нам руки, вид которых заставляет содрогнуться далее наши уже привычные за время путешествия сердца. Это руки прокаженных, с прогнившими мышцами, с обнажившимися страшными розовыми костями. Селение прокаженных, оказывается, здесь неподалеку. Взгляд мой падает на женщину, кажущуюся живым скелетом. Только в зрачках больших черных глаз еще теплится жизнь. Но что это белеет на ее щеке? Случайно приклеившаяся бумажка? Какой-нибудь ритуальный знак? Все куда проще. Это обнажившаяся под гниющим мясом кость.
Сколько раз мы бездумно употребляем такие устоявшиеся словосочетания, как «живой труп» или «остров прокаженных»! И вот довелось увидеть воочию те реальные казни египетские, что скрываются за этими выражениями. Этот живой труп с зияющей обнаженной костью на лице был когда-то женщиной. И даже довольно красивой. Черты лица правильны, пропорциональны... Но лицо мертво. Однако рефлекс голода срабатывает. Уловив, по-видимому, мой взгляд, полный ужаса и сострадания, женщина протягивает ко мне за подаянием руку, руку скелета, изъеденного проказой...
* * *
Нью-делийские визиты. Неприкасаемый доктор наук. Там, где жил Неру. Мое открытие Индии.
Мы покидаем в Хардваре Майю Галину, поставившую себе целью собрать более обильный материал для очерка о Хардварском заводе, а сами – Леонид Почивалов и я – возвращаемся в Дели на такси. Проезжаем по пути несколько небольших городков. Индийские города великолепны по ночам. Ощущение праздничности, создаваемое непрекращающейся ночной жизнью, передается приезжему. Кажется, что люди не просто так высыпали ночью на улицу, чтобы торговать, готовить пищу, ужинать, а что какое-то общее торжество заставляет их покидать дома и ярко зажигать ночные уличные огни.
Вообще-то индийцы очень любят всевозможные празднества. Мы с любопытством наблюдали процедуру приготовления к торжественным датам, к пиршествам. К таким вечерам дом именинника или молодоженов украшается от крыши до фундамента гирляндами разноцветных электрических лампочек. Гости прибывают большими группами, разнаряженные в яркие ткани, радостно возбужденные предстоящим весельем. Особенно старательно отмечаются свадьбы. Они требуют от жениха таких больших расходов, что еще долгие годы после свадьбы молодые вынуждены расплачиваться со своими кредиторами. Может быть, такой обычай влияет и на чистоту нравов, поскольку вряд ли какой-нибудь мужчина отважится на вторую свадьбу и на повторение таких непосильных расходов.
Добираемся до Дели со скоростью омнибуса диккенсовских времен. Преодолеваем двести километров расстояния в течение шести часов. То наш шофер делает остановку, чтобы выпить кофе, то ему вдруг захотелось заглянуть к своей жене в поселок. Не говоря уже о том, что через каждые десять-двенадцать километров наш водитель ощущает потребность освежиться водой. Он вынимает влажную тряпку, которой протирает стекло машины, и с наслаждением обтирает голову и шею. Это разгоняет его сонливое состояние, и мы трусим более или менее благополучно еще пару километров.
Опасаемся, не вывалил бы он нас где-нибудь на обочине, и решаемся предложить ему заменить его за рулем. Но как высказать эту простую мысль? Грех сказать, что Леонид не старается. Он буквально потом обливается, обрушивая на таксиста весь свой скудный запас английских слов. Он надувает щеки, причмокивает языком, складывает губы трубочкой и, главное, изо всех сил шепелявит. Тщетно! Таксист ничего не понимает. Заспанным голосом он гундосит нечто в ответ, но Леонид тоже не понимает его, с досадой уверяя меня, что шофер, видимо, не знает английского.
У меня возникает воспоминание о прочитанной когда-то истории путешествия Карамзина по Англии. Изучив английский теоретически, великий историк не мог никак сладить с английской фонетикой. Его не понимали. Тогда он додумался писать все нужное на бумаге. Его стали понимать и удовлетворять все его желания. Зато он получил среди англичан прозвище «Русский глухонемой». Хочу предложить Леониду испробовать такой метод, но боюсь, не обиделся бы.
...Плохо ли, хорошо ли, но прибываем наконец в индийскую столицу, где мы должны пробыть еще четыре-пять дней. Срок небольшой, но общее представление о городе получить мы успеваем.
Дели – это два города: старый и новый. Нью-Дели своим архитектурным обликом вызывает самые различные мнения. Есть очень ярые критики, считающие, что Нью-Дели нарушает ансамбль, не вписывается и т. д. и т. п. Не будучи знатоком этих вопросов, я могу высказать только свое сугубо личное впечатление. Мне понравился размах Нью-Дели, его приволье. Удобные современные трех-четырехэтажные дома свободно раскинулись на большом пространстве, точно армада кораблей. Нет этой гнетущей тесноты между домами, пешеход не чувствует себя придавленным, смятым, ничтожным червяком, на которого то и дело могут обрушиться тяжелые корпуса зданий, нависающих над его головой с обеих сторон узеньких улочек.
Обилием зелени, газонов, цветочных клумб Нью-Дели напомнил мне нашу Алма-Ату. Очень оживляют городской пейзаж и небольшие особняки, принадлежащие зажиточным людям. Эти дома имеют свои индивидуальные лица, каждый отражает взлет фантазии архитектора. Не скрою, что, рассматривая эти оригинальные фасады, я испытывал некоторую горечь при мысли о стандартном облике наших микрорайонов. И дело ведь тут не только в строительных материалах, а в лености мысли, в том, что спасительный трафарет требует меньше всего усилий.
Здание парламента напоминает древнеримский Колизей. И парламент и дворец президента окружены густым зеленым садом. Посольствам иностранных держав отведена специальная улица. Бросается в глаза посольство Пакистана, напоминающее своей архитектурой мечеть, увенчанную голубым куполом.
Привлекает в Нью-Дели и то, что здесь, благодаря огромной площади и обилию зелени, люди не изнывают от зноя, другими словами, – этот город хорошо приспособлен к климатическим условиям края.
О современном стандартном градостроительстве здесь напоминают только единичные небоскребы, нарушающие ансамбль города. А о старой Азии – только Тибетский базар, расположенный неподалеку от нашей гостиницы «Джан Патх». Занимая только одну сторону широкой улицы, этот базар растянулся на два с лишним квартала. Здесь нет специальных торговых помещений, только маленькие лавки. Это, в сущности, шалаши, открытые спереди. А три стены делаются из фанеры или даже из ткани, плотно натянутой на опоры. Так что базар скорее напоминает ярмарку с ее временным устройством.
Базар недаром носит название Тибетского. Монгольская внешность многих торговцев обличает в них беженцев из Тибета. Эти же легкие шалаши служат им, по-видимому, и жильем. Тибетцы торгуют по большей части мелкой галантереей, рассчитанной на иностранных покупателей. Немало здесь и изделий прикладного искусства, оригинальных вещиц из латуни, олова, дерева...
* * *
Мы уже имели возможность наблюдать подготовку индийцев к столетнему юбилею В. И. Ленина. Теперь приближался самый день праздника. Радостно видеть, что весь Индостан ощущает день рождения великого вождя трудящихся всего мира как свое собственное торжество.
Настают горячие дни для работников нашего посольства. Они непрерывно выступают на фабриках и заводах разных городов, куда их приглашают рабочие.
И вот – большой митинг у стен знаменитого Красного форта. В этом митинге, посвященном Ленину, принимаем участие и мы.
Красный форт – это прославленный памятник старины. Он построен тем самым царем Шахджаханом, что возвел и Тадж-Махал. Казахскому читателю этот индийский памятник уже знаком по взволнованному талантливому описанию Мухтара Ауэзова. Так что мне остается не так уж много добавить к этому описанию. Скажу только, что три с половиной столетия не изменили не только консистенции красного камня, но и его цвета. Сооружение выглядит так, точно его выстроили вчера.
Красный форт – это именно то место, где было поднято знамя свободы и независимости Индии. По традиции, самые значительные и торжественные события в жизни страны отмечаются именно здесь.
Площадь, рассчитанная тысячи на три человек, огорожена забором, так что получается, собственно, открытый зал, которому потолком служат лазурные индийские небеса. В центре зала – сцена, украшенная коврами. У входа в зал – выставка, посвященная жизни Ленина. Вокруг бюста вождя – книги, плакаты, диаграммы...
Церемония начинается с прихода министра обороны Индии Сварана Сингха. Как свидетельствует фамилия, министр происходит от сикхов. Мы, впрочем, и не зная фамилии, догадались бы об этом, так как уже очень хорошо знакомы с традиционным обликом сикхов. Борода, усы, длинные волосы, чалма на голове. Министр обороны выглядит очень эффектно. Чалма его высока, она еще больше увеличивает высокий рост министра. Седая борода его замечательно контрастирует со смуглым лицом. Длинный камзол, стянутый в поясе, подчеркивает стройность этого пожилого человека. Но главное – походка. В ней столько достоинства, неторопливости, гармоничности, что хочется следить за каждым шагом этого государственного деятеля, когда он приближается к бюсту Ленина, заложив правую руку за борт камзола, а потом высвобождает эту руку, чтобы возложить венок из цветов.
Собрание начинается не с речей, а со стихов. И это придает всему торжеству эмоциональную окраску. Читают Икбала, великолепного поэта, который первым в Индии написал о Владимире Ильиче стихи. Потом хор исполняет кантату, посвященную вождю революции, на слова Саджада Захира. Интересен возрастной состав хора. В нем представители всех живых поколений Индии – от седобородых старцев до пятилетних детей.
Только после этого музыкально-поэтического введения начинаются речи. Оказывается, министр обороны Индии Сваран Сингх, несмотря на свои седины, говорит звонким молодым голосом. На трибуне он держится с тем же спокойным достоинством.
Мы дослушиваем речи до конца и из-за этого сильно опаздываем с визитом к известной индийской поэтессе Амрите Притам, пригласившей нас накануне. Видимо, мы сильно нарушили этикет своим опозданием, потому что миссис Притам еле скрывает свою досаду, маскируя ее натянутой улыбкой. Мы застаем в особняке многих гостей, собравшихся, очевидно, уже довольно давно. К тому же наш «расторопный» гид мистер Малик явно забыл передать наше предупреждение об опоздании. Начавшийся так неудачно визит и дальше пошел, как говорится, комом...
Гости нам не слишком симпатичны, беседа не клеится. Тем более, что заждавшиеся нашего прихода визитеры уже изрядно отдали честь виски с содовой, а на южан сразу действует та доза, какая для нас смехотворна.
Хозяйка называет нам каждого из присутствующих. Мистер такой-то. Мистер такой-то... Запомнить сразу труднопроизносимые фамилии с огромным нагромождением согласных звуков почти немыслимо. Однако понимаю, что среди этих людей есть писатели, в частности, один поэт, прибывший в Дели из другого штата за литературной премией. Слушаем стихи другого поэта, молодого человека, представленного нам как юное, подающее большие надежды дарование. Это, по-видимому, литературный крестник миссис Амриты Притам. Она комментирует и горячо расхваливает стихи, анализирует творческий метод автора. Другое, чем гордится хозяйка дома, – это издаваемый ею журнал. К этой теме она возвращается поминутно. То и дело мелькает в ее речи «май мэгэзин... май мэгэзин»... На мою просьбу показать журнал она откликается очень охотно.
«Май мэгэзин» оказывается величиной со школьную тетрадку. Он заполнен в основном стихами. Тираж неизвестен. Общее впечатление такое, что это скорее издание, предназначенное для потомков и будущих биографов поэтессы.
Слушаем стихи хозяйки дома и в устном исполнении. Амрита Притам читает высоким, тоненьким, как у птички, голоском, и вся она похожа на пичужку со своим маленьким острым носиком, высоко поднятыми бровями, круглым личиком.
Несмотря на все эти литературные занятия, вечер течет натянуто. Гости выглядят чопорными «светскими» людьми, очень озабоченными выполнением всех правил этикета. Особенно раздражает один гость, явно выполняющий здесь роль свадебного генерала. Это молодой немец с ярко-рыжими бакенбардами и непомерно разбухшим, свисающим на колени животом. Откинувшись небрежно в кресле, он вещает некие «истины», которым буквально с благоговением внимают другие гости: и две полные дамы, одетые по-европейски, и молодые писатели, да и сама хозяйка дома. Удивительно, как люди легко принимают на веру любую тривиальность, лишь бы она была высказана этаким тоном заезжего столичного гостя, попавшего в провинциальную гостиную.
Неприкрытый снобизм этого рыжего принимают здесь, видимо, за хороший тон.
Можно себе представить, как облегченно мы вздыхаем, попав после этого визита в гости к своему земляку Морозову. Корреспондент центрального телевидения в Индии, он оказался нашим соседом на ленинском торжестве, представился нам и пригласил на вечер к себе.
– В гостях хорошо, а дома лучше! – радостно восклицаем мы, сразу ощутив привычную атмосферу доброжелательства, искренности, презрения к «светским» условностям.
Изящная, миловидная жена Морозова встречает нас, как старых знакомых. И таким уютом родственным веет от всей обстановки этого дома, что наш Исаак, откинув всякие церемонии, вопит:
– Люди русские! Дайте хоть поесть чего-нибудь! А то от этого виски с содовой животы подвело!
– Сейчас, сейчас! Ведь вы приглашены на шашлык! – смеется хозяйка и, поскольку мы проявляем нетерпение, ставит нам пока на стол бутерброды, которые мы уплетаем за обе щеки.
Шашлык готовим все вместе. Работа кипит. Одни раздувают угольки в очаге, другие нанизывают мясо на шампуры.
Наслаждаемся обществом земляков. Наконец-то можно говорить без всяких языковых затруднений и без постоянной мысли о том, правильно ли ты будешь понят. Наших здесь человек десять. Узнаю старого знакомого – корреспондента «Правды» в Мадрасе Шурыгина, узнаю и Масленникова, тоже правдиста, работающего в Дели. С Масленниковым мы уже сталкивались здесь, в Индии, и сейчас с удовольствием затеваем долгий разговор на литературные темы. По многим вопросам мы оказываемся единомышленниками, и в знак расположения я дарю ему тут же свою книгу.
Здесь, у Морозова, я знакомлюсь с переводчиком, выступавшим на ленинском торжестве. Это высокий молодой узбек по имени Сурат, окончивший университет в Ташкенте по специальности индийского языка. Мне доставляет удовольствие побеседовать по-узбекски с ним и с его женой, настоящей восточной красавицей, из тех, про которых казахи восхищенно говорят: «Такая сквозь колечко пройдет». Таких тонюсеньких, гибких в стане женщин немало и среди казашек, и я благодарен жене Сурата за то, что своим видом она напомнила мне их.
Оказывается, сегодняшний шашлык – это последний в этом сезоне.
– Прощаемся сегодня с шашлыком, – объясняет нам Морозов, – начинается такая жара, при которой о шашлыке не может быть и речи.
На требовательный вкус потомка казахских овцеводов мясо не ахти какое! И все-таки он чертовски вкусен – этот самостоятельно приготовленный шашлык, для которого мы разжигали огонь, который ели прямо у пылающих очагов. Великое дело – русское гостеприимство, широта русской натуры, так щедро проявившаяся в доме Морозовых.
* * *
На следующее утро нас находит доктор Шаха с супругой. Супругу зовут Татьяной. Она русская. В ее русской речи есть какой-то неуловимый налет долгой разлуки с родиной. Она говорит слишком правильно, слишком грамматически точно, употребляет некоторые выражения, ставшие в современном русском архаизмами. Так, наверно, говорили учителя словесности в дореволюционных гимназиях. Что касается самого доктора Шаха, то он объясняется на языке своей жены с явным удовольствием, хотя и с выраженным акцентом.
История доктора Шаха – это, по-чеховски говоря, сюжет для небольшого рассказа, а на взгляд некоторых пишущих современников – материал, достаточный для целой трилогии.
Все слышали о неприкасаемых, хариджанах. Именно из этой среды и вышел нынешний доктор Аксая Кумари Шаха. Можно себе представить, какой заряд энергии был в этом человеке, если он смог через все заслоны и предрассудки, через все ухищрения низости и глупости пробиться сначала к среднему, а там и к высшему образованию.
На физико-математическом факультете Калькуттского университета юный Аксая Кумари впервые услыхал рассказ очевидца о Советском Союзе. До тех пор его знания о нашей стране были романтически неопределенными, как у тихоновского Сами, и уж во всяком случае не связывались ни с какими собственными конкретными жизненными планами.
Очевидцем, поведавшим студентам о стране, где все граждане имеют равные права, а все ученые обеспечены государственной поддержкой в своих научных исследованиях, был профессор Сиви Раман, лауреат Нобелевской премии, почетный член Академии наук СССР. Сиви Раман вернулся из Советского Союза в 1926 году, был еще полон свежих впечатлений, и его рассказы о Советской стране выслушивались студентами, что называется, с затаенным дыханием.
Волевой склад характера Кумари Шаха, давший ему возможность совершить невозможное – получить в Индии звание бакалавра, проявился и в достижении другой поставленной им цели – поездки в первую страну социализма. Здесь, на одном из больших заводов Ростова-на-Дону, он начинает работать, вкладывая в свои ежедневные усилия всю благодарность неприкасаемого, впервые ощутившего свое равенство с другими людьми, впервые вкусившего отраду всеобщего уважения окружающих. Острая изобретательская мысль молодого инженера находит свое приложение в цехах большого завода. Усовершенствования, внесенные им в оборудование производства, встречают одобрение, и за эти плодотворные новшества Аксая Кумари Шаха получает степень кандидата технических наук.
