Текст книги "Избранное в двух томах. Том второй"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
РАССКАЗ ДАУЛЕТИЯРА
День близится к концу. Наш караван из шести верблюдов, миновав русло давно иссякшей реки, медленно приближается к небольшой возвышенности.
Мы – маленькая горстка людей – двигаемся по безграничной сыпучей глади на мерно раскачивающихся верблюдах. Издали, наверное, похожи на муравьев, и все же каждый наш шаг заставляет все дальше отступать бесчисленные гребни песчаных волн. Пески как бы дразнят нас трепещущим платком из шелкового миража и увлекают в пугающую таинственную даль.
Впереди каравана на черном верблюде-метисе едет наш вожак Даулетияр. Из-под шапки, отороченной вытершимся мехом выдры, виднеется его потный, испещренный морщинами затылок. Это старший брат моей матери. Я и другие спутники называем его почтительно – Дауке. Целый день он сидит на верблюде, не шелохнувшись, как каменное изваяние. Даже в самую темную ночь, когда ни зги не видно, Дауке не собьется с пути. Самый спесивый в нашем караване, плешивый Рысмагамбет, тоном, не допускающим сомнений, утверждает, что у Дауке есть свой тайный, никому не видимый вожатый – черный бычок, который ночью идет впереди него на расстоянии длины аркана.
– Сам видел, своими глазами, – клянется Рысмагамбет.
Между прочим, когда мы едем ночью, мне тоже мерещится впереди что-то черное, но я не могу понять: бычок то или кустарник.
Я в караване самый младший. Мне пошел десятый год. «Если хочешь учиться, – сказал мне Дауке, – надо ехать в город. Разве в ауле учеба?» И вот теперь он везет меня в далекий город к своему ученому брату. А мне тоскливо... И оттого, что я покидаю аул, и от бесконечных песков, и оттого, что рядом нет товарищей и мне не с кем перекинуться словом. Я даже не могу свободно двигаться в своем удобном гнездышке, устроенном на горбу верблюда. Весь день я сижу, как птичка в клетке. Размеренный шаг раскачивающегося верблюда наводит на меня сонливость. Когда игра солнечных лучей порождает мираж огромного, призрачно-синего моря, мне начинает казаться, что я плыву в лодке. Единственное мое развлечение – это грезы. Я вспоминаю сказки, оставшиеся в моей памяти с малых лет или услышанные в пути от Дауке. И бесконечная пустыня кажется мне родиной джинов и пери, не видимых простым смертным, родиной птиц и джейранов, говорящих человеческим языком. Детское воображение оживляет одну сказку за другой, и их герои безмолвной чередой проходят перед моим взором.
Небо становится розоватым. Я вижу, как высоко в поднебесье, размахивая мощными крыльями, вздымается легендарная птица – самрук. На ней сидит молодой батыр. Летит он за широкие степи, за синие моря, чтобы отнять у злого колдуна свою возлюбленную, похищенную этим лиходеем...
– Во-он Аяз-Кала! – Резкий звук, как звук металла, – голос Даулетияра прорезал безмолвие песчаной пустыни.
Я очнулся от своих грез и вгляделся в сверкающие, будто раскаленное золото, пески. И вдруг я ясно различил красные крепостные стены. Они всплывали над песками, как корабль из морской пучины. По мере нашего приближения они росли на глазах. Вместе с одиноким холмом, который служил им основой, они уже теперь возвышались над всей окрестностью. Склонившееся к горизонту солнце, будто собака, положившая голову на лапы, во все глаза смотрело на руины древнего города.
В этот предзакатный час реальная картина тоже показалась мне миражом, погасла минутная радость, вызванная близостью человеческого жилья, и мною овладел трепет ожидания чего-то необыкновенного.
– Дауке, мы приехали? – спросил я, стараясь звуком собственного голоса рассеять страх перед безмолвным городом. – Здесь дом дяди Береке?
– Нет, Сапаржан, – ответил Даулетияр, не оборачиваясь. – До Шорохана еще шесть переходов. А этот город – мертвый.
– Как? В нем нет ни единой живой души? – спросил с дрожью в голосе Рысмагамбет, едущий позади нас.
На этот раз Даулетияр обернулся:
– Давным-давно вымер Аяз-Кала, печальна его участь.
– Дауке, расскажи про Аяз-Кала, дорога короче покажется! – взмолился Рысмагамбет.
– Потерпи немного. Вон за той саксауловой рощей будет колодец, глотнем водицы, дадим отдохнуть верблюдам, тогда и расскажу...
Караванщики развьючили верблюдов. Утомленные длинным переходом по Кзыл-Кумам, двугорбые верблюды казахской породы и одногорбые метисы, вытянув шеи, раскачиваясь, опустились на живот.
Я выбрался из своего гнезда и запрыгал, чтобы размяться: ноги у меня совсем онемели. Потом я сорвал рослый ковыль и поднес его к морде верблюда. Он посмотрел на меня большими влажными глазами, шевельнул верхней разрезанной губой и отвернулся.
– Напои, а потом дай ему ветки молодого саксаула, терпкого хочет, – подсказал мне Дауке.
Я отбросил ковыль и подошел к дяде. Одна сверлящая мысль не давала мне покоя.
– Дауке, ты сведешь меня в Аяз-Кала? Расскажешь про него?
Дядя, оставив меня без ответа, подошел к Алдангару, смуглому джигиту с толстыми щеками:
– Вот что, сынок, разложи-ка костер. Утолим жажду. А пока варится мясо, сходим в Аяз-Кала.
Алдангар слыл у нас силачом. Он один, без посторонней помощи, навьючивал на верблюдов тяжеленные тюки. Правда, двигался он очень медленно и любил поспать. Сидя на верблюде, он постоянно дремал, пуская слюну. Рысмагамбет, желая подшутить над соней, пугал его верблюда. Алдангар вздрагивал, а через минуту снова погружался в дрему.
Вот и сейчас глаза Алдангара были совсем сонными. Он покосился в сторону мертвого города:
– Дауке, говорят, там гуляют басмачи... Местность здесь как раз подходящая для бандитов.
– Заткнись! – оборвал его Даулетияр. – В прошлом году всех басмачей переловили. А наш Береке, брат вот этого мальчика, – и он указал на меня, – получил за это в подарок от правительства стальную саблю. На ней написано, за что. Приедем – увидишь.
Но трусливого Алдангара это не успокоило.
– А может, кто из них и спасся, как знать, Дауке, – заныл он. – Лучше бы нам не разжигать костра.
– Вот так джигит! – засмеялся Даулетияр. – Вижу, ты пошел в мать, а не в отца. Из их рода не вышло ни одного стоящего мужчины.
Прислушиваясь к словам Алдангара, я представил, что за этими древними красными стенами действительно притаились готовые напасть на нас страшные разбойники. Но твердый, мужественный голос Дауке, его беспечный смех успокоили меня. Этот старик, с гордой осанкой и умными прищуренными глазами, крепкий, как дуб, всегда вселял в меня уверенность. С ним мне не было страшно даже в пустыне.
У Дауке крупные черты лица. Большой с горбинкой нос. Широкий лоб выдается вперед, нависая над выпуклыми птичьими глазами. Редкая, с оттенком меди, бородка тронута сединой.
Наша группа подходит к крепости и останавливается под ее стенами из жженого кирпича. За стенами, кроме редкого кустарника да небольших песчаных холмов, похожих на заброшенные могилы, ничего нет...
– Видать, в свое время большой был город, на лошадях враз не обскачешь, – тихо говорит Рысмагамбет, видимо, стараясь по этим остаткам вообразить, как выглядел город когда-то.
– Да, видно, большой, – пробурчал и Алдангар.
Рысмагамбет проводит рукой по стене:
– А стены-то как сложены? Высокие были, а теперь под пески ушли.
Даулетияр задумчиво пощипывает бородку:
– А сколько под эти пески ушло печальных тайн. Сколько крови. они впитали, сколько засыпали следов преступлений.
– Дауке, расскажите, что здесь было, – с нетерпением упрашиваю я дядю,
– Вяленая конина варится долго, за это время можно рассказать многое, Дауке, – поддержал меня Рысмагамбет, поглаживая широкую, в виде лопаты, бороду и изредка проводя рукой по лысине. Дауке обычно подшучивал над этой его привычкой.
– Перекочевали твои волосы. На бороде им, видно, прохладнее.
Мы расселись поудобнее и приготовились слушать. Дауке искусный рассказчик. Говорит он то тихо и взволнованно, то по ходу рассказа зычно крикнет, а то в его голосе зазвучит слеза.
Перед тем как начать, Даулетияр резко вскидывает бородку и, как бы призывая слушателей к вниманию, восклицает:
– Ва!
И вот медленно течет его проникновенная речь.
– В давние времена эти места населяли созаки. Считают, что созаки и казахи – родные братья. От созаков пошли каракалпаки, – Старик указывает камчой в сторону земель каракалпаков, где я еще никогда не был. – Куван-Дарья когда-то была полноводной рекой...
Я догадался, что он имеет в виду след от реки – сухое русло, которое мы недавно пересекли.
– Когда-то эти места были сплошным цветущим садом. Землю покрывали густые травы и невиданной красоты цветы. Райские сады с разросшимися высокими и пышными деревьями хранили прохладу и сладкий аромат.
Даулетияр, будто наслаждаясь нарисованной им картиной, откинулся назад и обвел своих слушателей мечтательным взглядом:
– Ва! Когда-то наш великий предок Асан-Кайгы полмира обскакал на своем верблюде Желмае, что был быстрее ветра, в поисках счастливой земли для своего народа. Вот, лучше этой бы он не нашел. Сады Ирана воспеты акынами, но по сравнению с теми, что были здесь, это бледные тени. Дары солнца и воды не уступят дарам аллаха. Когда много воды да щедрое солнце, чего только не вырастет! Здесь было все. И дыни джамбилче[3]3
Джамбилче – сахарные дыни.
[Закрыть], что тают во рту, и урюк, величиной с гусиное яйцо, кисло-сладкие туты, переливающиеся, прозрачные, как бусинки, чистые, как слеза... А какой виноград!.. Да разве можно все перечислить! Как говорится, дернешь за травку – мед потечет.
Но случилось так, что из-за предательства одной змеи, вскормленной на этой земле, погиб город и тысячи людей. Зеленые сады превратились в золу...
Старик замолчал. Все смотрели на него выжидающе. Я, как цыпленок на шесте, пристроился на стене крепости. Розоватые краски вечера таяли, становились темно-сизыми, лишь на далеком горизонте тянулась оранжевая каемка.
Вместе с надвигающимися сумерками из песков вырастали неясные очертания иного, далекого мира... Сады, подернутые голубой дымкой тумана... Легкие, высокие, светлые строения... Блеск полноводной реки... Множество человеческих теней... Одна за другой сменяются неясные картины, краски сливаются, и уже трудно понять, где начинается сказка и кончается явь. Под мертвым слоем песка бьется пульс истории далекой жизни, и я с жуткой дрожью ощущаю ее дыхание.
– Созаки – народность немногочисленная, жили они обособленно. Это были времена непрестанных нашествий. Народ часто разоряли. И тогда-то созаки построили город – крепость Аяз-Кала, окружив ее неприступной высокой стеной.
Владыкой у них был хан Айдарлы. Не любил он походов и сражений. Считал, что лучше не воевать, а торговать. Снаряжал он караваны и уходил в далекие края. А его визири собирали с народа подати.
У его мелких завистливых соседей были не такие острые зубы, чтобы они могли откусить часть его владений, а с грозным ненасытным соседом – царем кзыл-башей он умел ладить, находил пути к миру и обоюдной торговле. Войны не разоряли страну – и хан богател. Богатство отгоняет заботы и печаль, но нередко вселяет в душу человека всяческие страсти. Что только не придумывал хан! Одной из его сильнейших страстей была соколиная охота. Сотни кусбеги[4]4
Кусбеги – охотник с соколом.
[Закрыть] держал он у себя. Какие только птицы не распевали у него во дворце, а его больше привлекали смелые и хищные соколы. Когда объявлялись сборы на охоту, заливались кернаи, гремели барабаны. Пригоняли ему из других царств джейранов и куланов. Но любая страсть со временем угасает. И вот хан Айдарлы затосковал. Больше ничто его не занимало. Ни пиры, ни охота, ни путешествия. Однажды приказал он построить такой дворец, который бы затмил блеском все дворцы падишаха кзыл-башей. И вскоре в пустыне, как солнце, засиял дворец серебряным куполом и золотыми воротами.
Все было у Айдарлы, но не было у него детей. Шли годы, хан уже начал стариться, а бог все не даровал ему наследника. Покинули дворец веселье и радость, стоял он будто опустелый, а хан тосковал пуще прежнего. С каждым годом меркли очи хана. И тогда бог смилостивился над ним: жена хана сообщила мужу радостную весть о том, что у них будет ребенок. Через девять месяцев и девять дней на свет появилась ханская дочка. В честь беспредельной божьей милости распороли брюхо белого верблюда и принесли в жертву лунокопытного белого барана. Послали гонцов созывать гостей на торжественный пир. На утренней службе пропели гимны, восхваляющие творца небесного, и нарекли девочку именем Айбарша.
Девочка стала кумиром и отрадой хана и его жены. Ее холили как только могли. Заботились о том, чтобы слишком горячий луч солнца не коснулся ее нежного тела, чтобы ветер лишний раз не подул ей в лицо. Самаркандский шелк казался слишком грубым для ее атласной кожи, и девочку одевали в нежные шелка Индии. Когда она отказалась взять в рот воду из родной Куван-Дарьи, ее стали поить шербетом из города Шам. Сорок прислужниц были приставлены к ней, носили ее на ладонях. Никто ей не перечил. Хан с ханшей души в ней не чаяли. Хан ничего не жалел для своего дитяти – в далекие страны гнал караваны за прекрасными нарядами и драгоценностями, за сладчайшими лакомствами. Желания Айбарши были для всех законом.
Кто не умирал в пустыне от жажды, тот не знает цену глотку воды, кто не страдал от одиночества, тот не знает цену дружбе, – говорит народная пословица. Что было трудно другим, Айбарше было легко, что другим стойло дорого, Айбарше доставалось даром. Но зато и радость от всего того, что она легко получала, тоже была для нее легкой и незаметной. Желания девушки быстро исполнялись и быстро сменялись одно другим. Стоит ей пожелать отправиться на прогулку, как торжественно выстраивается целая свита, в которой – певцы и музыканты, чтобы развлекать ее. Но на полпути Айбарше становится скучно, и все возвращаются обратно. Нежные звуки куван-дарьинского кобыза перестают радовать ее уши – и тогда привозят сладчайшие сазы из Ирана. Огненные бухарские пляски оставляют ее равнодушной – и тогда появляются индийские танцовщики, движения которых мягки и упруги, как шелк их крученой нити.
Ослепленные любовью, родители не замечали пороков дочери и потакали ее необузданным желаниям.
У главного визиря хана был единственный сын Каралды, который также рос в холе и довольстве и славился своей редкой красотой, Айбарша как-то заметила его. Хан и ханша обрадовались этому. Им не хотелось отдавать свою дочь в другое ханство. Они хотели, чтобы Айбарша жила на их глазах, а не в далеком, неизвестном ханстве, и решили устроить их помолвку. Со свадьбой никто не спешил – юноша и девушка были еще совсем молодыми.
Айбарша, не знавшая преград своим желаниям, не дожидаясь освящения брака мечетью, приняла Каралды в свое ложе. В знак внимания и любви она подарила ему свое золотое кольцо с бриллиантом...
Ва! В этом же ханстве жил-был храбрый джигит Жомарт. С детства он увлекался стрельбой из лука да соколиной охотой. А когда подрос, то прославился в военных походах как бесстрашный батыр, а в пиру – сладкоголосый певец и искусный музыкант.
Однажды выехал Жомарт на охоту. Не успел он снять путы со своего ястреба и пустить его на стаю лебедей, как появилась дворцовая свита, остановилась невдалеке и с колесницы сошла невиданной красоты девушка. В жизни своей Жомарт не видел подобной. Под пышными одеждами трепетало нежное тело, блеск черных глаз сиял ярче переливов сапфира и жемчуга. Ни один джигит не в силах устоять перед такой красотой. Ее голос звенел, как чистый горный ручей, взгляд был подобен отблеску вороненой стали...
Неожиданно для всех слушавший рассказ Даулетияра восхищенный Рысмагамбет начинает громко восторгаться прелестями красавицы:
– Па! Па! Вот за такую женщину не жаль отдать и жизнь! – И глаза его загораются. – Ну и расписал, Дауке!
– Да, женщина, как червь, может источить джигита, – говорит Дауке. И, чуть подавшись назад и окинув слушателей взглядом, продолжает: – Но я уже говорил, что Жомарт был мужественным джигитом. Овладев собой, он обратился к девушке:
«Ва, сверстница моя, не осуди за нескромность, что не могу оторвать от тебя взгляда. Признаюсь, что не видел на свете женщины, подобной тебе. Блеск твоей красоты ослепил мне глаза. Скажи, радость моя, кто ты? Гурия, опустившаяся из райских дворцов, или земное создание?» – И Жомарт поклонился.
Вдохновенное молодое лицо джигита, блеск его орлиных глаз, богатырское сложение, мужественный облик понравились девушке, и она благосклонно ответила:
«Говорят, неисполненная воля мужчины тяжким грузом ложится на женщину. Пусть твоя воля будет исполнена. Я тебе открою, кто я. Наверное, ты слышал про ханскую дочь Айбаршу. Это – я».
В это время ястреб Жомарта сбил лебедя. И охотник преподнес свою жертву девушке.
«Этот лебедь с голубоватым нежным оттенком достоин только тебя. Прими мой скромный дар», – попросил ее Жомарт.
Айбарша в знак благодарности пригласила Жомарта во дворец.
Она, не задумываясь, предпочла этого смелого и гибкого, как степная осока, напоенного солнцем и ветром джигита, уже надоевшему ей бледному, как болотная трава, изнеженному Каралды.
Четыре дня пробыл Жомарт во дворце. Его наряжали в шелка и бархат, ему подносили серебряные кубки, наполненные ароматными винами Крыма, золотые – сладчайшим самаркандским шербетом. Такого внимания не удостоился бы и сам сын падишаха. Белые руки Айбарши обвивали его шею, он пил мед из девичьих уст и, опьяненный любовью, забыл обо всем на свете.
Как раз в это время хан и главный визирь решили совершить помолвку Айбарши и Каралды. Но ханская дочь уже забыла Каралды. Она и слышать о нем не хотела.
«Сын визиря Каралды мешает нашему счастью, – сказала она Жомарту. – Родители хотят меня насильно связать с ним. Избавь меня от него».
Печальный Каралды в тоске и любовных муках бродил в этот час вокруг ее дворца и увидел выходящего оттуда Жомарта, Нет тайного, что не стало бы явным. Слухи о Жомарте дошли и до Каралды. При виде Жомарта им овладели гнев и дикая ревность:
«Ах, это ты, щенок, испоганил мое честное ложе! Получай же по заслугам!» – и он замахнулся на Жомарта острой саблей.
Но нашла коса на камень.
«Ты хочешь стать нам поперек дороги? – воскликнул в свою очередь Жомарт. – Так я заткну тебе глотку». – И в воздухе блеснул наркескен[5]5
Наркескен – меч, разрубающий верблюда/
[Закрыть].
Взволнованный Даулетияр зычно крикнул и взмахнул рукой.
...Из глубины песков, захоронивших крепость, возникает полная страстей жизнь. Я вижу, как перед дворцом в рукопашной схватке столкнулись два богатыря. Налитыми злобой и кровью глазами сверлят они друг друга. Я ясно слышу их тяжелое дыхание. Я вижу, как подобно молниям, сверкают их стальные сабли. Сейчас брызнет кровь. По моей спине пробегают мурашки. Мне хочется спрыгнуть со стены и спрятаться под широкие полы чапана Даулетияра. Но я сижу не шелохнувшись, как напуганный птенец, ибо знаю, что Дауке быстрым взглядом кольнет меня и бросит: «В нашем роду не было слабых. В кого же ты уродился?»
– Ва! Недолгой была расправа. Разве холеный павлин устоит против сизокрылого орла?.. Но ведь не муха, погиб сын самого главного визиря. Хан и визирь приказали сыскать виновного. И даже Айбарша не смогла этому воспрепятствовать.
«Ты должен бежать в соседнее ханство. Если бог того захочет, мы еще встретимся, мой любимый», – сказала она и, подарив ему свое золотое кольцо с жемчужным глазком, вывела его из дворца потайным ходом. И пошел странствовать Жомарт, унося на своих губах поцелуй красавицы Айбарши.
В это время падишах кзыл-башей женил своего сына. Во все стороны были посланы гонцы с оповещением о предстоящем торжестве. Со щедрыми подарками отправился туда и Айдарлы. Остановившись лагерем на расстоянии одного перехода от столицы кзыл-башей, он послал гонца к падишаху, чтобы сообщить о своем прибытии.
Скитающемуся по чужим странам, истосковавшемуся по родной земле Жомарту стало известно о прибытии хана Айдарлы на свадьбу. Он решил, что судьба повелела ему встретиться с любимой. Чтобы не быть опознанным, он оделся в лохмотья нищего, пришел в ханскую ставку и начал бродить вокруг шатра в надежде увидеть Айбаршу.
К ханской ставке подъехал со своей свитой батыр Аббас, прозванный бесстрашным барсом Ирана. Торжественно заиграли кернаи. Айбарша вышла из шатра, и Жомарт вновь был ослеплен светлым сиянием ее прекрасного лица.
Сжигаемый любовным пламенем, Жомарт хотел показаться Айбарше.
«Луноликая красавица Айбарша, помогите бедному нищему», – сказал он, протянув к ней руку.
Айбарша, не удостоив нищего взглядом, бросила ему в ладонь серебряную таньгу и прошла перед батыром Аббасом, который медленно и важно ехал на белом коне с лихо закрученными пышными черными усами. Его черные очи сверкнули и остановились на красавице. Батыр, не в силах отвести глаз от Айбарши, осадил лошадь.
«Я слыхал, что у хана Айдарлы, владыки Аяз-Кала, есть красавица дочь Айбарша. Не ее ли я вижу?» – спросил он.
«Вы не ошиблись», – ответила Айбарша.,
«Тогда позволь оказать тебе достойное уважение. – Батыр Аббас слез с лошади и, почтительно прижав руки к груди, поприветствовал ее. – Когда передо мной пал город Чинмашин, я взял с ханской короны этот бриллиант. Прими его в знак уважения к тебе». Аббас снял со своей чалмы бриллиант величиной с большой палец и протянул его Айбарше.
«Надеюсь, не последней станет наша встреча, Аббас-мырза. И я не хотела бы отпустить вас, не удостоив внимания. Примите мой скромный дар», – сказала Айбарша и подарила ему свое золотое кольцо с голубым карбункулом – у ханской дочери было много колец.
Ва! К падишаху прискакал гонец и сообщил, что прибыл хан Айдарлы и ждет достойной своего звания встречи. То было время, когда полмира трепетало перед воинственной ордой кзыл-башей. Говорили: бросит падишах камень, он не вниз устремляется, а в гору.
«Неужели черный кот, проживающий в камышах Куван-Дарьи, считает себя равным льву Ирана? Пусть ждет там, когда начнется той, оповестим», – сказал спесивый падишах.
Насилие не признает достойных традиций. Ведь Айдарлы тоже был ханом страны, живущей под своим собственным знаменем. Он не выдержал подобного оскорбления и в ту же ночь, не дожидаясь пира, снялся со своей стоянки.
Тот, у кого в руках сила, оскорбляется так же легко, как наносит оскорбления сам.
«Айдарлы не такой уж могущественный хан, чтобы не оказать мне большего почтения. Давно он не видел нашествий и разжирел, как откормленный в стойле бык, – возмутился падишах. – Сними с него этот жир», – обратился он к батыру Аббасу и приказал ему отправиться в поход на Аяз-Калу,
Несметные полчища кзыл-башей напали на землю созаков. В великое смятение пришел мирный народ. Зная, что в открытом поле не сдержать натиска врага, хан Айдарлы отвел свою армию и всех мужчин, которые в состоянии были держать в руках оружие, в крепость Аяз-Кала. Кровожадные кзыл-баши, покорившие многие страны, не смогли пробиться к Аяз-Кале. Ва! Неприступной горой стояли эти каменные стены на пути врага. – И Даулетияр резким взмахом руки указал на дувал, где я сидел.
– Вот оно как! – воскликнул Рысмагамбет. – Многое же повидали эти молчаливые стены!
– Да, многое, – поддержал его Алдангар, и, видимо, от удивления его узкие глаза расширились, а нижняя губа отвисла.
Сумерки уже опустились, поглотив все вокруг. Гребни песков, казавшиеся бесконечным стадом двугорбых верблюдов, теряя свои очертания, волнообразно покачивались в черном мареве. Казалось, что сумеречная мгла населена духами древних воинов и я слышу шум сражения. На миг разорвалась мгла, засверкали пики и сабли, с шумом пронеслись стрелы, промелькнуло огромное войско, с разбегу осадившее коней перед крепостной стеной.
– Ва! Защитники Аяз-Калы решили умереть, но не сдаваться. Как волны о берег разбивались все атаки кзыл-башей. Батыр Аббас исчерпал все свое искусство полководца и стоял перед крепостными стенами, будто сабля, упершаяся в гранит.
Прильнув к крепостной щели, с вожделением смотрела Айбарша на батыра Аббаса, скакавшего перед ней на белом коне. Глаза его жадно сверкали, как у голодного волка, который не может пробраться в овчарню. Огонь желания сжигал Айбаршу, и порою она била ногами о крепостную стену.
Говорят, если твой ближний попал в беду, раздели с ним его участь. В тяжелые для созаков дни Жомарт вместе с другими пришел в крепость, решив, что и он должен защищать свой народ с оружием в руках. Когда он облачился в боевые доспехи, то сразу почувствовал себя прежним сильным батыром. Он внезапно выскакивал за ворота и с яростью разил кзыл-башей. Говорят, он был страшен, когда с остервенением несся навстречу смерти. Как-то в одной из крепостных башен Айбарша столкнулась с ним и на этот раз узнала батыра.
«Враг нас одолевает. Я написала послание – доставь его батыру Аббасу. Пусть отведет свою армию и вступит с нами в переговоры», – сказала она.
Жомарт через потайной ход пробрался в стан врага. Прочел Аббас послание ханской дочери и улыбнулся в усы.
«Оказывается, этот город снабжается водой через подземные трубы. Если они не сдадутся по своей воле, я их уморю жаждой. Ну, хан Айдарлы, когда капля воды станет единственной твоей мечтой, тогда я посмотрю на твое упрямство! А ты, джигит, покажи мне путь к трубам», – крикнул Аббас.
Тогда Жомарт ответил:
«Нет, Аббас. Я приехал к тебе послом для переговоров».
«Ты доставил мне девичье письмо, мальчишка на побегушках! Какой из тебя посол!» – злорадно засмеялся Аббас. И приказал пытать Жомарта.
Но не таким человеком был Жомарт, чтобы предать свой народ. Ему перекручивали руки волосяным арканом, жгли спину каленым железом, но он не указал врагу, где проложены трубы. Тогда Аббас показал ему письмо Айбарши.
«Не девушку, а гремучую змею я обнимал», – подумал Жомарт, горько сожалея о потерянных годах, проведенных в изгнании, и откусил себе палец. «Она обманула меня и на этот раз. Но батыры дважды не попадают в руки врага».
«Отруби мне голову. Города тебе не взять, батыр Аббас!» – крикнул Жомарт и подставил голову под стальную саблю.
Говорят, неизведанное наслаждение кажется самым сладостным. Не знавшая преград своим желаниям, дочь хана привыкла, чтобы ей немедленно подавали то, на что падал ее взгляд. Огонь неутоленной страсти сжигал ее тело. И она послала к Аббасу еще одного из своих приближенных с запиской, где указала путь к воде.
Батыр Аббас перерубил подземные трубы, по которым в крепость текла вода. Пышные зеленые сады высохли, как саксаул в пустыне, иссохли губы мужчин и женщин, капля воды стала единственной мечтой человека за стенами крепости. Однако народ не сдавался, решив, что лучше умереть от жажды, нежели от сабли кзыл-башей. Но не только человек, даже верблюд не выдерживает долгой жажды, и люди умирали.
Долго ждал батыр Аббас, но ворота крепости так и не раскрылись перед ним. Когда через стену перелетела последняя сабля, как осенний комар, стрела, пущенная рукой умирающего воина, кзыл-баши хлынули в город.
Хан Айдарлы и старая ханум, умирая от жажды, последнюю пиалу воды, которая теперь была дороже состояния всего царства, отдали единственной дочери Айбарше. Их присохшие к нёбу языки не смогли прошептать последней предсмертной молитвы...
– Змея подколодная – да дитя родное, – вздохнул Рысмагамбет.
– Ух, змея! – буркнул Алдангар.
В моей груди сильно колотится сердце, я боюсь обернуться назад и посмотреть вовнутрь крепости. Там тихо стонут умирающие от жажды люди.
– Ва! Батыр Аббас покорил опустевший город, – продолжает Даулетияр. – Он овладел богатством, оставшимся после хозяев. Устроил пир в мертвом, проклятом богом ханском дворце. Мулла прочел молитву и соединил его с Айбаршой.
После свадьбы прислужницы приготовили ложе новобрачным. Когда спина Айбарши коснулась пуховой перины, девушка вскрикнула. Крик молодой супруги привлек внимание Аббаса.
«Там что-то есть. Мне будто саблей резануло спину», – пожаловалась она.
Батыр велел перестелить ложе. Прислужницы ни одной пылинки не оставили в белоснежной шелковой постели. Но как только Айбарша вновь коснулась спиной перины, то опять вскочила с истошным криком. Аббас вынул саблю, разрубил перину и приказал осмотреть ее. Прислужницы переворошили нежнейший пух и нашли в нем один-единственный лошадиный волос.
Аббас удивился:
«Неужели ты такая нежная? Твои родители так холили тебя?»
Айбарша ответила ему:
«Да. Ни один горячий луч солнца не коснулся моего лица, ветер лишний раз не подул на меня. Всю жизнь меня носили на руках. Поили меня сладчайшим шербетом, другие напитки не имели для меня вкуса, кормили меня мозгом костей – другие кушанья были для меня грубы. Воды Куван-Дарьи не коснулись моего тела, бальзамом из Мысыра натирали его».
Когда услышал батыр Аббас такие слова, то погрузился в глубокое раздумье. Потом он поднял голову и холодно произнес:
«Если ты могла предать таких родителей, то меня можешь предать и подавно», – и саблей, которой только что разрубил перину, отсек голову Айбарше... Последние слова Даулетияра криком вырвались из его души и потонули в песчаной мгле. Все молчали. Я видел, как на землю покатилась девичья голова. Мое тело сковал страх, но в следующее же мгновенье я почувствовал облегчение при виде того, что острая сабля отсекла голову подползающей ко мне гремучей змеи. Люди, тяжело вздыхая, поднимались со своих мест. Вдали кровью брызнуло пламя нашего костра.
1959
