Текст книги "Избранное в двух томах. Том второй"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
В каких только переделках не побываешь на фронте! Но такую адскую муку, как в тот раз, когда я нес Мурзахмета, мне не приходилось терпеть. Кругом болото, ползти с тяжелораненым невозможно. Да не то, что ползти, тут идти-то невозможно, еле-еле ноги вытаскиваешь. Ползти нельзя, надо нести. А как понесешь и далеко ли пронесешь человека, который крупнее тебя в полтора раза? Можно бы и понести кое-как, но сбоку пулемет, собака, так и чешет без передышки. Я взваливаю Мурзахмета на спину, тащу до изнеможения, потом опускаю, он обхватывает меня за шею и двигаемся на трех ногах. Как только пулеметная очередь, оба падаем в воду. Мурзахмет, не переставая, стонет.
От своих мы отстали порядком. Болото было нашей мукой, но потом стало нашим спасением. И то на время. Немцы по болоту идти не рискнули. Мучительно, очень медленно мы уходили на восток. Вскоре началось главное. Знаешь, как противен звук падающей близкой мины. Будто небо опрокидывается на тебя. Просвистела она, проклятая, над самой головой, я едва успел подумать: «Конец!» – и упал, подмяв под себя Мурзахмета. Успел я его защитить от осколка или нет, не знаю. Дальше все покрылось тьмой. Когда в глазах немного посветлело, я почувствовал себя как будто между сном и явью. Все лицо было в холодной и липкой жиже. А полз я или просто барахтался в грязи на одном месте, не могу сказать. Когда опомнился, рядом никого не было. Я лежал на краю лужи. Собрал последние силы и выполз из нее на сухой клочок земли. А дальше... Когда открыл глаза, надо мной светлело ясное голубое небо. Белые пушистые облака оттеняли его синеву. Воздух дрожал от холодного, весеннего ветра. Все тело сковала смертельная усталость, не хотелось даже шелохнуться. Что творится сейчас в мире, что будет со мной – ничто меня не интересовало. Ощущение такое, будто тихая волна медленно меня колышет. Я совсем забыл о войне. Потом ясно, отчетливо послышались голоса:
«Погрузить вон того на телегу или не стоит?» «А ты его сначала послухай. Может, он уже...» Они говорили обо мне, но для меня оставались безразличны, будто говорили о ком-то постороннем. «Смотри, крепкий! Смерть не взяла. А ранение, упаси бог...» – «Да, видать, парень бедовый А ну, подымем!»
Синее небо заслонило обросшее щетинистое лицо. Когда оно приблизилось, страшная боль пронзила все мое тело, и я вскрикнул. Любопытно, что от резкой боли, от того, что меня подняли, я пришел в себя, понял, где нахожусь, и вспомнил о Мурзахмете.
«Где лейтенант?!» – вскрикнул я.
«Бредит, про какого-то лейтенанта спрашивает», – сказал один из санитаров.
«Нет, я не брежу! В сознании! Лейтенант Естемесов!.. Естемесов... Он ранен в ногу».
Санитары как будто не слышали моего голоса. А я кричал изо всех сил.
«О чем ты?» – Один из санитаров склонился ко мне.
Я кричал во весь голос про Мурзахмета:
«Мы вместе упали! Он должен быть рядом!»
«Рядом никого не было, мы тебя одного нашли. Ты, видать, порядком прополз по болоту».
«Найдите его, в болоте остался лейтенант».
«Лежи, лежи спокойно. Если твой лейтенант жив, никуда не денется, значит, его тоже подобрали», – успокаивающе проговорил санитар и тронул лошадь.
Я начал снова кричать, но мне только самому казалось, что я кричу, а на самом деле никто меня не слышал.
Так я расстался с Мурзахметом, которого нес на спине. В каком состоянии я его оставил? Живой он или мертвый? Как ни старался я вспомнить, ничего не получалось. Как говорят, у людей на корабле судьба едина. Шли двое по болоту, взорвалась мина, один спасся, с другим неизвестно что. Сам понимаешь, что первому чести мало. Получив ранение, я бессознательно пополз, спасая свою жизнь. А если бы Мурзахмет остался живым, разве он оставил бы товарища? Меня долго терзал этот вопрос: что с Мурзахметом? Его тоскливый зов «Мангас, Мангас!», кажется, звучит у меня в ушах до сих пор.,.
Мангас прижал большой подбородок к груди и начал вертеть в руках вазу, пристально, исподлобья, разглядывая ее.
– Чьей же оказалась эта девочка? – спросил я.
– Ах, да... Тогда, после урока географии, чтобы избавиться от сомнений, я остановил ее. Девочка смотрела на меня, словно вспугнутый козленок: «Что нужно этому дяде?» Спрашиваю:
«Как тебя зовут?»
«Галия».
«Фамилия твоя Естемесова?»
«Да».
«А папа у тебя есть?»
Она прикусила губу, помолчала.
«У меня нет папы. Он погиб на фронте».
«Твоего папу звали Мурзахметом?»
«Да... Вы... знаете моего папу?»
«У меня был фронтовой товарищ лейтенант Естемесов Мурзахмет. Думаю, что он твой папа».
Ты бы посмотрел тогда на Галияш! Она застыла с открытым ртом. Не зная, верить мне или нет, с трепетом ждала обнадеживающих слов. И я пообещал: «Обязательно расскажу тебе, Галияш. Мы долго дружили с твоим отцом».
Видя, что я намереваюсь уйти, она вся встрепенулась, не зная, как меня остановить; «Неужели вы больше ничего не скажете? Не уходите», – умолял ее взгляд.
«У тебя мама есть?» – спросил я в растерянности.
«Есть. Ой, дядя, пойдемте к нам домой. Порадуйте мою маму. Пойдемте, пожалуйста», – с детской непосредственностью пристала девочка.
В небольшом дворе маленькая смуглая женщина стирала белье. Увидев нас, она оторвалась от корыта, откинула локтем падающие на глаза волосы. Галияш подбежала к ней: «Мама, дядя был вместе с папой. Они были друзьями!» – воскликнула она, обеими руками схватив мать за локоть, и прислонилась щекой к ее плечу.
Женщина не шелохнувшись смотрела на меня,
«Мама, я же говорю, это друг нашего папы. Почему ты молчишь?» – тормошила мать Галияш.
От ее неподвижности и молчания я почувствовал себя не в своей тарелке. Женщина медленно обернулась к дочери и спросила: «Что ты говоришь, милая?»
«Я говорю – он друг папы. Они вместе были на фронте».
Я поздоровался. Она не ответила, молча шагнула ко мне и остановилась. Ее руки со следами мыльной пены опустились, дыхание как будто остановилось. Во взгляде боролись страх и надежда. «Неужели она до сих пор ждет его?» – подумал я.
«Что с тобой, мама? Дядя, заходите в дом», – подбежала ко мне Галияш.
«Ойбой-ай, что же я стою! – только теперь опомнилась женщина. – Проходите в дом».
Это и была тетушка Гайни. В нашей семье ее зовут Айеке...
В ту встречу мать с дочерью постелили самое лучшее одеяло, усадили меня на самое почетное место и, несмотря на мое возражение, поставили самовар. Мне было некогда в тот день, но оставить двух сирот и так просто уйти я не смог. Удивительное существо человек! Десять минут назад мы не подозревали о существовании друг друга. И вот уже они встречают меня как долгожданного и близкого человека, внимательно ухаживают за мной: Гайни-апа суетилась, хлопотала у самовара, стелила скатерть, перетирала пиалы и все время смотрела на меня хорошим, добрым взглядом. Бесконечно обрадованная Галия подошла ко мне, присела рядом и склонила голову к моему плечу.
«Вы простите ее, мое солнышко, она видит в вас частицу своего отца», – проговорила Гайни-апа, поставила на скатерть баурсаки и, не удержав слезу, отвернулась.
По природе своей я не склонен философствовать, но в тот день сделал для себя что-то вроде философского обобщения. В народе говорят: человек жив человеком. Твоя биография не бывает сугубо личной, только твоей. Случилось с тобой хорошее, случилось плохое, все это связано и с кем-то другим, и этот другой входит в твою жизнь. Если захочешь его вычеркнуть, то волей-неволей вынужден будешь вычеркнуть и часть своей биографии. Мы, трое, встретившись в низкой скромной комнатушке, были по-разному связаны с Мурзахметом, и в каждом из нас была частица его жизни. Мурзахмет незримо присутствовал в комнате, и каждый из нас, робея, не решался заговорить о нем сразу. Говорили пока о житье-бытье, о своих делах. Гайни-апа, проявляя выдержку, спрашивала о моей жене, о моих детях. Галияш слушала, посматривала на меня все нетерпеливей и, наконец, не выдержала: «Вы же были вместе с папой, расскажите, дядя...»
Гайни-апа выжидающе умолкла. Мне было трудно начать разговор о главном. Они смотрели на меня, готовые не пропустить ни слова. Я заговорил о том, как мы впервые встретились с Мурзахметом, как познакомились. Их жадное внимание подхлестывало меня, и я постепенно увлекся воспоминаниями. Галияш, слушая, порозовела, на ее личике появилась детская гордость за отца, а Гайни-апа сидела бледная, замерев.
«С Мурзахметом мы всю зиму прожили в одном окопе. Землянка холодная, стены мерзлые. Мы стелили одну шинель, укрывались другой и спали в обнимку. Так теплее».
«Боже, Мурзаш так плохо переносил холод! – встрепенулась Гайни. – Он не захворал?»
«Там мы ко всему привыкли».
«А он не кашлял? Он ведь такой невнимательный к себе, не следит за собой...»
Почувствовав, что мой рассказ иссякает, Гайни-апа стала подбадривать меня вопросами:
«У Мурзаша часто болела голова. Стоит только вспотеть ему чуть-чуть и выйти на холод, так сразу болит голова. Наверное, измучился на фронте?»
«Я что-то не замечал... Да, кстати, он как-то вспомнил. Раньше, говорит, меня головные боли мучили. А теперь и зимой с непокрытой головой хожу – хоть бы что. Помню, он еще смеялся: война, мол, от всех болезней лечит». – «Ой, вы правду говорите?» – оживилась Гайни-апа. – «Совершенно серьезно. На фронте даже те, у кого был раньше ревматизм, забыли о нем».
Гайни-апа, подавая мне пиалу с чаем, улыбнулась, вспоминая что-то. «Мурзаш очень любил чай... Но кто там мог вас напоить горячим чаем!» – вздохнула она.
Я тоже вспомнил об этой слабости Мурзахмета. Вскипятить чай в окопе – задача нелегкая. И лежала она на мне. Я бегал в хозвзвод, выпрашивал восьмушку чая. Иногда мне отказывали, и приходилось проявлять солдатскую сноровку. Потом ставили котелок на огонь и, обжигая губы, тянули горячий чай из алюминиевой кружки. Мне вполне хватало одной кружки, но из чувства деликатности я составлял компанию своему командиру.
Своими вопросами Гайни-апа постепенно как бы очищала мою потускневшую память. Она хорошо помнила все его привычки, а ведь прошло пятнадцать лет, как они расстались. Каждое его движение, походка, жесты, взгляд были свежи в памяти Гайни, будто свой дом он покинул только вчера...
Позже мы ближе познакомились с Гайни и ее дочерью. У них не было близких родственников. Мурзахмет приехал сюда перед войной из другой области. Гайни была единственной дочерью, старики ее уже умерли, и осталась она с одной Галияш. Девочке исполнилось всего три года, когда отец ушел на фронт. Знала она его по фотографиям на стене да по рассказам матери, А Гайни прожила с мужем четыре года и проводила его на войну совсем молодой. Больше она не выходила замуж.
Мы полюбили Галияш, она стала нашей старшей дочерью. Я помог им обменять квартиру, живем теперь по соседству. Удивительная манера у Гайни-апы: что ни слово, то о Мурзаше! О ком бы и о чем бы ни заходил разговор, она непременно вставит имя Мурзахмета. и расскажет какой-то схожий случай, приключившийся с ним.
Не только старого друга, время стирает в памяти даже отца родного. И удивительные вещи я стал замечать: когда мы подружились с Гайни-апой, я будто снова встретился с Мурзахметом, он ожил в моей памяти, каждый день я узнавал о нем все больше и больше, и он стал как будто ближе и дороже мне. Каждый день входила в наш дом Гайни-апа и словно приводила с собой Мурзахмета.
Но меня продолжало мучить одно обстоятельство: и в первую встречу, и потом я не мог рассказать, как я расстался с Мурзахметом. Он остался один посреди болота под огнем врага. Я слышу его зов «Мангас! Мангас!..» до сих пор. Если расскажу об этом, какими глазами посмотрю на этих сирот? Что они могут подумать обо мне? Мое единственное оправдание в том, что я вернулся на зов, и некоторое время нес друга на спине. Но как я мог оставить его под минометным огнем? Я был сам ранен, я ничего не помнил, я еле выкарабкался из болота и, кажется, сделал все, что мог, но совесть продолжала беспокоить меня.
Будто предугадывая мои затруднения, Гайни-апа не допытывалась, видел я или не видел, как погиб Мурзахмет. Она не спрашивала, боясь убедиться в том, что он действительно погиб. Едва я начинал рассказ о боях, о фронтовых опасностях, у нее сразу испуганно расширялись зрачки.
Говорят, время исцеляет любую рану. Со временем; многое забывается. Живому человеку надо думать о жизни. И Гайни-апа жила, воспитывала свою дочь.
Недавно Галияш окончила школу. Характером пошла в мать, сердце у нее чуткое, доброе. В матери души не чает. Говорят, из двух половин складывается целое. Гайни-апа и Галияш, поддерживая друг друга, смогли пережить горе и подняться на ноги...
Мангас отвернулся к окну. Мне показалось, что он сдержал вздох и что рассказ его не окончен, впереди что-то не менее интересное и важное.
Долгий летний день уже клонился к вечеру. Я накурил в комнате, и Мангас открыл окно. Он не досказал, что же все-таки случилось с Гайни-апой, почему у нее сейчас такое выражение лица. Допытываться мне было неудобно, и я терпеливо ждал. В дверь заглянула жена Мангаса, полная женщина с крупными чертами лица.
– Подать вам чайку? – спросила она.
– Если можно, попозже, – попросил я.
Мангас опять заговорил:
– Бывает в жизни такое, о чем не хотелось бы вспоминать... Но раз уж начал... Несчастье случилось с Гайни-апой месяца четыре тому назад. Она поехала в город на моем газике. В конце рабочего дня открывается дверь кабинета и входит ко мне водитель Нурдыбек, бледный, хочет что-то сказать и не решается – у меня сидели люди.
«В чем дело, Нурдыбек?» – спрашиваю его.
«Гайни-апа заболела... С ней очень плохо».
«Где она, в больнице?»
«Нет, дома. Вызвали врача».
Я сразу же поехал к ней. В передней плакала Галияш. Я испугался – уж не случилось ли самое худшее? На кровати в комнате лежала Гайни-апа. Рядом хлопотал врач. Я подошел ближе, но Гайни-апа не узнавала меня. Лежала неподвижно, с застывшим лицом, и, не моргая, смотрела в потолок, в одну точку, будто все, что могло интересовать ее в этом мире, сосредоточилось теперь там. Губы ее медленно шевелились. «Мурзаш, Мурзаш...» – тихо повторяла она. Я невольно вздрогнул – столько тоски и одиночества было в ее шепоте...
Мангас умолк, медленно сжал пальцы, разжал, протянул руку к пачке сигарет, лежавших передо мной, и взял одну. Он не курил, но сейчас, видимо, разволновался и решил закурить. Табак сыпался на скатерть, но он не замечал этого, продолжая разминать сигарету, пока не скатал ее в шарик. Пауза на этот раз была особенно продолжительной.
– Я отозвал врача в сторонку и спросил, насколько серьезно заболевание, – заговорил наконец Мангас.
«Она пережила большое нервное потрясение, – ответил врач. – Надо показать ее психиатру. – Потом он нерешительно посоветовал: – Если она ваша родственница, я вас прошу забрать от нее дочь. Во всяком случае, не подпускайте ее к заболевшей».
«Почему?»
«Я же говорю, у нее серьезное заболевание. А дочь напоминает ей, как мне кажется, причину нервного потрясения. Появление в комнате дочери вызвало у больной новый приступ сильного волнения. Она закричала: «Мурзаш, Мурзаш, нет, это не ты! Уходи!» Кто такой Мурзаш? Видимо, дочь напоминает о нем».
Да, Галияш была похожа на Мурзахмета. Не только родная мать, но и посторонние сразу улавливали сходство.
О том, чего не знал врач, мне рассказал Нурдыбек:
«Когда мы ехали в город, она была веселой, даже какой-то чересчур радостной. Все время говорила и говорила, – рассказывал шофер. – Сами знаете, все про Мурзаша своего да про Галияш. – Как бы радовался Мурзаш, если бы увидел сейчас дочку! Ее сверстницы собираются в институт. Если я не отпущу Галияш учиться, думаешь, ей приятно будет? Нет, пусть едет, учится, – тараторила она. Заехали мы в универмаг, купила она платье для Галияш и еще кое-что. Перед отъездом из города говорит: «Голубчик Нурдыбек, ты, небось, проголодался? Зайдем в столовую, пообедаем». Я завернул в ближайший ресторан. Знал бы такое дело, лучше поехал бы куда-нибудь в другое место».
«Ну а дальше?»
«Я так толком не понял, что случилось дальше. На улице и людей-то не было. Когда машина остановилась, в это время вышел из ресторана человек, приближается к нам и спрашивает: «Машина свободна?» А тут Гайни-апа как закричит: «Мурзаш! Мурзаш!» А голос такой – мозги мне пронзил. Испугался я не на шутку. И вижу, что мужчина тот тоже испугался, побледнел, сам пятится от нас, пятится. Гайни-апа опять закричала: «Мурзаш!» – и бросилась к тому мужчине и тут же упала».
«Какой он из себя?»
«Мангас-ага, разве у меня было время рассматривать его? Пока я поднимал Гайни-апу, его и след простыл. Чего ему там стоять? Тут люди собрались, помогли мне посадить Гайни-апу в машину. А она вырывается изо всех сил и продолжает кричать: «Мурзаш, ты жив! Я знала, не уходи, Мурзаш!» У меня от ее крика все нутро перевернулось, просто вытерпеть такое дело невозможно. Некоторые стали советовать, чтобы я повез ее в больницу. Зачем я ее туда повезу? А ехать домой тоже нет никакой возможности, она могла на ходу выпрыгнуть. Целый час продержал я ее в машине. Успокоилась она, стала тихой-тихой. «Гайни-апа, давайте домой поедем», – говорю я ей. Не отвечает. Я решил, будь что будет, и погнал машину домой. Она уставилась в одну точку и за всю дорогу не шелохнулась, сидит, прижавшись в углу. Душа у меня в пятки ушла, одним глазом на дорогу смотрел, а другой с нее не спускал. Что и говорить, Мангас-ага, намучился я с ней порядком».
Вот и все, что мне рассказал Нурдыбек. Гайни-апу пришлось отправить в больницу. Нелегко было нам всем, но особенно тяжко Галияш. Душевная болезнь сразила мать, единственно близкого ей человека, а дочь не могла быть рядом, не разрешалось даже видеть больную. Девочка страдала вдвойне.
Я не знал, что предпринять. Действительно ли Гайни встретила Мурзахмета? Если так, то где он находился до сих пор? Должен был хотя бы весточку дать о себе. Или это был кто-то другой, очень похожий? Тогда кто же этот двойник, сыгравший злую шутку над бедной женщиной, сам того не желая?
Ясно было одно – причиной болезни Гайни-апы стал Мурзахмет. Прошло около пятнадцати лет, как она проводила его на фронт и получила известие о его гибели, но Гайни-апа не верила в черную весть, сохранила мужа живым в своей душе. Я как-то привык постоянно слушать из ее уст имя Мурзахмета. Откровенно говоря, эта печальная история по-новому раскрыла душу Гайни-апы. Оказывается, все эти пятнадцать лет она ни единого дня не жила без Мурзахмета. Как безропотно переносила она тяжести одинокой жизни! В трудные дни, забыв о горестях, мысленно успокаивала мужа: «Только ты не горюй, Мурзаш, а мы как-нибудь проживем...» А в дни маленьких радостей, на скромных вечеринках в день рождения Галияш или по случаю перехода в другой класс, она радовала его, приговаривая: «Смотри, Мурзаш, как идет Галияш новое платье. Видишь, какой красивой она растет, стройной и с каждым годом все больше похожа на тебя».
Не знаю, как ты считаешь, доброе это качество или худое, но бывают люди, у которых нет своей жизни, их жизнь как бы растворяется в другой, чужой судьбе. Они как веточки на деревьях, если их оторвать от ствола – зачахнут. Когда-то давно, до своей свадьбы, Гайни-апа забыла себя, свою жизнь и стала жить жизнью Мурзахмета.
Я знал матерей, которые не верили в смерть сына. «Если не видела его мертвым своими глазами, не верю», – говорили они. Это матери. Но жену такую я увидел впервые.
Нелегко мне было, когда Гайни-апу увезли в больницу. Думал я, думал и решил съездить в город, попытаться выяснить, кто же мог ей повстречаться возле ресторана. А вдруг действительно Мурзахмет?
Но как найти человека без адреса в большом городе? И примет никаких, Нурдыбек не успел разглядеть его. А если это был Мурзахмет, то он приехал в город из другого места. Не мог он жить так спокойно в нашем краю, вблизи своей семьи. Следовательно, надо поискать его в гостиницах. А если он остановился у знакомых?
Я решил первым делом прочесать все гостиницы. И вот в одной из них, расположенной на окраине, в списке жильцов увидел фамилию Естемесова. Время было позднее. Дежурная протестовала: «Жильцы спят, не надо беспокоить их». Но я не стал ее слушать и, даже не постучав, ворвался в комнату. Горел свет. За столом сидел мужчина, опустив голову на руки, больше никого не было. Когда открылась дверь, он вздрогнул, потом опять опустил голову, наверное, подумав, что пришел какой-то приезжий занять свободную койку. Казалось, он забыл о моем присутствии и не обращал внимания на мои покашливания. Я подошел вплотную и спросил: «Вы Мурзахмет Естемесов?»
Он встрепенулся, резко поднял голову и уставился на меня в ожидании недоброго. Испуг на его лице сменился мучительно немым вопросом: «Где я вас видел?»
«Меня зовут Мангас Нуржанов. Может быть, вы меня помните?»
Он заморгал: «Мангас?.. Мангас... Ты жив?!» – и медленно поднялся мне навстречу.
Думаю, что лицо мое было не слишком приветливо. Он протянул было руку, но так и застыл, продолжая бормотать: «Вот так встреча... Неожиданно... Значит, ты жив? Ну, присаживайся. Время-то какое позднее. Раз уж встретились фронтовые друзья, надо бы...»
Мангас опять на мгновение умолк, припоминая дальнейший разговор, и я спросил его:
– Тебя мучила совесть, что ты бросил Мурзахмета на болоте. А теперь оказалось, что это он тебя бросил. И если бы тебя не подобрали санитары...
– Нет, в ту встречу мы не вспоминали о том, как расстались на болоте.., – Мангас поморщился, вопрос мой ему не понравился. – Вообще, надо сказать, Мурзахмет не был трусом на фронте. Но не о том сейчас речь. Сам понимаешь, наша встреча в гостинице не могла быть радостной. Немного освоившись, Мурзахмет выразил недоумение: почему я его разыскиваю специально и веду себя более чем сдержанно. Удивительное создание человек! Когда-то мы были самыми близкими друзьями, в окружении смертельной опасности жили душа в душу. Никаких секретов не было тогда между нами. Раненые, поддерживая друг друга, мы вместе спасались от смерти. Смешалась кровь от наших ран.,. И вот теперь... Передо мной сидел Мурзахмет. Нет, передо мной сидел другой человек в обличий Мурзахмета. Чужой, далекий... С другим человеком я был на фронте. Его зов до сих пор стоял у меня в ушах: «Мангас!..» Он звал меня, как самого близкого, единственного на всем белом свете.
А разве Гайни-апа не звала его всю жизнь? Мне так и чудится ее тихий шепот: «Мурзаш...»
Я разозлился и без обиняков сказал:
«С Гайни-апой несчастье. Она тяжело больна».
«Откуда ты ее знаешь?!»
«Уже несколько лет мы с ней живем по соседству, Галияш недавно окончила десятилетку».
Мурзахмет выглядел жалким в эту минуту. Опустив голову, он долго молчал.
«Я совершил непростительную ошибку, – промолвил он, не поднимая головы. – Но теперь ее не исправишь. Молодость, увлечения... Я женился на другой. Думал, что Гайни давно забыла меня и успокоилась... Я видел ее возле ресторана... Но чем я могу помочь? Я не знаю, как это сделать, Мангас, посоветуй. Ты однажды спас меня от смерти, помоги мне еще один раз...»
Говорил он невнятно, заискивающе, опустив глаза, словно напакостивший мальчишка. Я смотрел ему в лицо, но он упорно отводил взгляд. Я хотел видеть его не таким. Каким угодно, только не таким.
«Я тебя прошу об одном: не попадайся больше на глаза ни Гайни, ни своей дочери. Это единственно возможное одолжение с твоей стороны».
Я пошел к двери. Мурзахмет встал и только сейчас осмелился взглянуть на меня. Я увидел в его глазах боль и одиночество, точь-в-точь как тогда на болоте. Он попытался еще что-то сказать, но я больше не хотел оставаться с ним... Вот так и расстались два фронтовых друга.
– А ты не сказал Галияш, что ее отец жив?
– Сказать Галияш? Даже я, повидавший немало на своем веку, после этой встречи до сих пор хожу сам не свой, будто у меня украли самое дорогое в жизни. У Галияш есть любимый отец, павший смертью храбрых на поле боя. Она гордится им. Зачем я буду лишать ее этой светлой гордости?..
С Мангасом мы расстались вечером. На горизонте догорали последние лучи заката. Открывая дверцу машины, я увидел Гайни-апу. Она сидела на завалинке возле дома, маленькая, худая, и казалась высохшей мумией, только в больших черных глазах светились багряные отблески заходящего солнца.
1967
