Текст книги "Избранное в двух томах. Том второй"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
– Кто ж тебя из рая этого выгнал?
– Черт попутал меня, дурня несчастного. Очень уж худа была моя старуха. Грудь жесткая, как у старой курицы, аж кости выпирают.
Короче, мужиков-то в селе стоящих нет совсем. Гитлер сейчас подчистую всех гребет. А молодые фрау словно взбесились. И во мне бес играет от жирной пищи. Короче, повело... можно сказать, по рукам пошел.
Сначала все было шито-крыто, а потом как-то фрау Эльза накрыла меня с Гертрудой. Шуму было! Мало того, пожаловалась, идиотка, на меня начальству. Правды, конечно, не сказала – разве может руссише швайн бесчестить чистопородных ариек? – сказала, что работаю, мол, плохо, ворую, пью, веду опасные разговоры.
Ну, приехали за мной из гестапо, а Эльза тут в слезы. Не отдам, кричит. Нет, ребята, баб не поймешь по обе стороны фронта. Так она выла и стонала, что гестаповцы даже подозревать ее стали, хотели кокнуть меня для ясности, да раздумали.
Вот так я и попал, как кур во щи, – грустно закончил он свой рассказ.
Парень этот, хоть и был на вид раз в пять здоровее других заключенных, быстрее всех стал «доходить». Чувствуя приближение конца, он, как за соломинку, ухватился за предложение власовцев. Почему-то он не решался пойти на это в одиночку и поэтому бесконечно уговаривал Коспана.
Доводы его порой звучали убедительно. Коспан заколебался. Как-то ночью он забрался на нары к Гусеву и рассказал ему о предложении толстомордого.
Гусев резко поднял голову. Глаза его блеснули.
– Ты это серьезно?
– Другого-то выхода нет...
– А это, по-твоему, выход? Остроумней ничего не придумала твоя башка?
Коспан рассердился:
– Ты думаешь, что я предателем решил стать? Как только возьму в руки оружие...
– Не пори хреновину! – грубо оборвал его Гусев. – Думаешь, немцы глупее тебя? Да там тебе по... свободно не дадут.
Он замолчал. Коспан чувствовал, что дрожит от ярости и сдерживается, чтобы не наговорить лишнего своему другу.
– Заруби себе на носу, Коспан, – заговорил он наконец, – уже сам факт, что ты принял оружие от врагов Советской власти, никогда тебе не простится. Думал я, что ты нормальный человек, да, видно, ошибся.
После этого разговора отношения их сильно разладились. Гусев перестал разговаривать с Коспаном, делал вид, что не замечает его. Коспан понимал, что Гусев абсолютно прав, и очень страдал.
Между тем Гусев не терял времени даром.
– До чего же вы наивные, ребята, – говорил он колеблющимся. – Думаете, от хорошей жизни немцы с нас штаны сдирают? По всем признакам видно – скоро им капут. Интересно, какой нормальный здравомыслящий человек в такое время поступает в армию предателей? Пошевелите-ка мозгами.
Бесконечно тянулись однообразные тягостные дни плена. Днем камни, кирка, крики надзирателей. Ночью сонь, тяжелое дыхание товарищей, стоны. Боль, усталость, голод – вот и все ощущения.
И вдруг начались перемены. Группу пленных поздоровее отправили на завод. Завод этот точил какую-то деталь – изогнутую стальную чурку. Для чего она предназначена, не знали даже немецкие рабочие.
Коспан и Гусев работали на погрузке, таскали огромные ящики с деталями. Работа была неимоверно тяжелая, но все-таки случались паузы, когда можно было разогнуть спину.
Гусев все время крутился среди немецких рабочих, с невероятной ловкостью оперируя своим более чем скромным немецким. Коспан заметил, что немецкие рабочие начинают сдержанно улыбаться при виде разбитного русского парня. Некоторые даже тайком от эсэсовцев угощали его сигаретами. Особенно часто это делал один старик. Лицо у старика было красное с синими паучками на щеках и носу, что явственно свидетельствовало о повышенном интересе к горячительным напиткам. Он вообще, этот старик, довольно дружелюбно поглядывал на пленных...
Однажды Коспан и Гусев несли вдвоем тяжелый ящик с деталями.
– У тебя какой размер обуви? – неожиданно спросил Гусев.
– Сорок четвертый. А что?
– Ничего себе ножки! Лучше бы голову себе завел такого размера. Чего рот разинул? Сапоги тебе хочу заказать, да вот где столько кожи достанешь...
На следующий день старый немец спрятал в условленном месте пару ботинок, брюки и сапоги...
Майскому дню не было конца. Солнце томительно долго поднималось к зениту, а там и совсем застряло. Коспан мучительно боролся со сном. Он боялся захрапеть. Дома от его храпа дрожали стекла. Все-таки усталость взяла свое, и он погрузился в забытье.
Очнулся он от какого-то неясного, еле слышного звука. Прислушавшись, понял, что это шаги. Легкие, быстрые, словно шелестящие, шаги приближались к нему. Вдалеке женский голос что-то сердито прокричал. В ответ послышался совсем близко детский смех, похожий на колокольчик.
Коспан осторожно раздвинул кусты. Впереди, шагах в десяти, паслась та самая бурая корова с белыми полосами. К ней по траве бежал светловолосый мальчуган в коротких штанишках. Его догоняла худая женщина в бедном сером платье.
Мальчик подбежал к корове и схватил ее за хвост. Разбухшая на весеннем приволье корова даже не шелохнулась, только чуточку повернула голову. Мальчишка, упираясь пятками в землю, изо всей силы тянул ее за хвост. Подбежала женщина. У нее было усталое лицо. Она взяла мальчика за руку, отругала, шлепнула. Мальчишка смеялся. Потом они мирно пошли к селу, погоняя впереди себя корову.
Эта мгновенно промелькнувшая картина была как толчок в сердце. Он чуть не заплакал от жалости к своей маленькой, такой далекой отсюда семье. Два самых близких ему нежных и беспомощных существа... Муратик... Жанель...
Вспомнилась сцена прощания. Ох уж эти казахские обычаи! Он не решился на людях обнять свою милую. Он мог бы обнять ее тогда в последний раз.
Неужели в последний раз? Неужели больше никогда он не положит руки на ее худенькие плечи, не подбросит в воздух Мурата? Должно быть, они считают его погибшим. Что с ними сейчас?
От бессилия он заскрипел зубами, уткнул лицо в ладони и обнаружил, что ладони стали мокрыми. Он не заметил, как начал плакать, а теперь, заметив это, больше уже не мог сдерживаться и разрыдался. Это были его первые слезы за время войны, и теперь они лились освобожденным потоком, словно все эти годы скапливались в каком-то резервуаре. Он всхлипывал и дрожал от жалости, ярости и бессилия.
Потом ему стало стыдно. Пройти через все, что пройдено, бежать из лагеря, поставить на карту жизнь – и теперь плакать, как баба, только из-за того, что мимо пробежал пятилетний мальчуган! А впереди сотни километров густонаселенной враждебной страны, где шагу нельзя ступить, не задев кого-нибудь плечом. Впереди линия фронта.
Он сжал зубы и поклялся себе, что не пикнет, даже если его будут живьем резать на куски...
Тучи на западе снова сгущаются. Тонет в них закатное солнце. Быстро темнеет.
В густеющих сумерках Коспан гонит отару к гряде невысоких холмов. Он хочет до наступления темноты найти за ними место для ночлега.
Отара тяжело перекатывается через гряду. Коспан съезжает вниз и вдруг краем глаза замечает на голубоватом снежном фоне какой-то промельк. Он оборачивается и совершенно отчетливо видит трусившего по противоположному косогору волка.
Только этого еще не хватало! Вскрикнув, Коспан бросает Тортобеля в погоню, но вовремя одумывается. Все равно его не догнать, а коня запороть можно.
Хищник бежит с совершенно безразличным видом, словно по очень важному неотложному делу, как будто даже не замечает отары: мало ли, мол, овец гуляет по степи. Одним махом он перепрыгивает через бугор и скрывается.
Коспан тревожно смотрит туда, где скрылся волк. Он знает повадки этих тварей, знает, что волк так просто не уйдет от добычи. Это, должно быть, «белая бестия» обернулась теперь волком.
Хочешь не хочешь, но ночевать придется здесь. Надо бы костер развести, но в окрестности не видно ни одного кустика.
Подвесив к луке седла соил – длинную дубину, Коспан в темноте объезжает отару, чутко прислушивается к ночи.
Вокруг ни звука, только мерно дышат овцы. Они лежат на снегу, плотно прижавшись друг к другу. Бескрайняя степь сузилась теперь до размеров небольшого пятна размытого мутного света. За этим пятном плотная стена мрака. В любую минуту из этого мрака могут выступить горящие точки волчьих глаз...
По пятам за ним неслась огромная, как волк, овчарка. Коспан лавировал среди деревьев. Совсем близко стучали выстрелы. Пули с треском разрывали кору берез. Он уже чувствовал за спиной близкое дыхание собаки, он прекрасно понимал, что спасения нет, но продолжал бежать, петляя и перепрыгивая через кусты. Надо было увести погоню как можно дальше от Гусева.
Последний миг, последнее усилие. Он бросается за дерево, но овчарка настигает его, впивается в ногу, обрывает штанину вместе с куском мяса.
Очнулся он через сутки. Долго бессмысленно глядел в темный потолок. Наконец до него дошло, что это он, Коспан, что он здесь где-то... Тело не давало о себе знать – ни тяжести, ни боли.
С трудом ему удалось скосить глаза. Он осмотрелся и понял, что находится в цементном мешке одиночной камеры. Сжав зубы, он попытался повернуться на бок. Только для того, чтобы почувствовать свое тело.
Тело не послушалось его. Ему почудилось, что оно лежит немного в стороне. Он потерял сознание.
Очнувшись вновь, он подумал, что скоро его убьют. Убьют уже окончательно. Эта мысль принесла облегчение.
Гусев... Он узнал его по фигуре, лицо было неузнаваемым, оно потеряло всякие очертания и напоминало скорее кусок мясного фарша, чем человеческое лицо.
Их вели на допрос. На лестнице конвоиры замешкались, и они очутились рядом. Гусев поднял закованные руки и слегка толкнул Коспана в бок:
– А ты настоящий джигит, Коспан. Спасибо!
Конвоир стукнул его прикладом в спину, он полетел вперед, ударился о стенку, но не упал и, обернувшись, крикнул:
– Держись! Мы еще поговорим с ними всерьез!
Почему-то их не расстреляли, а отправили в прежний лагерь и даже в старый барак.
– Ну как, хорошо прогулялись? – язвительно спросил толстомордый.
– Пошел бы ты туда-то, потом еще раз туда, а в третий раз подальше, – ответил Гусев.
– Как же вы попались? – интересовались другие.
– Таким дылдам, как мы с Коспаном, на немецкой земле не спрятаться. Разве это леса? Это же парки культуры и отдыха. Голову спрячешь, а ж... торчит.
Нет, Гусев решительно отказывался терять присутствие духа.
Медленно объезжает Коспан свою отару. Медленно тянется зимняя ночь. Медленно тянутся в ночи, как караван за караваном, воспоминания, медленно проходит жизнь.
Все спокойно.
Коспан расстилает шубу, ложится и сразу погружается в тяжелую дремоту.
Будит его какой-то тоскливый утробный звук. Он поднимает голову. Рядом скулит Майлаяк. Коспан вскакивает, хватает соил, бежит к Тортобелю. Гулко начинает лаять Кутпан, Овцы испуганно мечутся по глубокому снегу.
12
Навострив уши, Куренкаска смотрит на хозяина и тихо ржет. В темноте отчетливо проступает его силуэт, и Каламуш с удовольствием отмечает, как он строен и красив. Все в нем пружинисто, стремительно, словно след уходящей волны. Каламуш гладит его по шее, под слоем инея пальцы касаются теплой, бархатистой шерсти. Куренкаска вздрагивает и кладет морду на плечо Каламуша, обдавая его теплым дыханием. Целые сутки держат его во дворе. Он сыт и полон сил.
Неуклюже двигается в темноте Кадыржан. Тоже седлает свою лошадь. Он еще не проснулся до конца, часто зевает, поеживается от холода. «Чего это мы утра не дождались?... Куда это нас несет в такую ночь?» – бурчит он в темноте.
Каламуш знает характер своего старшего брата. Он молча седлает коня. Кадыржан еще долго бурчит, но в конце концов его выводит из себя то, что этот сопляк его, старшего, не удостаивает ответом. И он уже зло кричит:
– Слушай!.. Ты... ты, малыш, не будь дураком! Подумаешь, какой! До утра никуда не поедем. А ну, расседлай коня! – И сам начинает расстегивать подпруги.
– Это почему не поедем?
– В такую темень... да еще пурга! Мы же... мы же замерзнем.
– Ах, вот как! Значит, тебе твоя шкура дороже всего на свете! Ну тогда оставайся. Я поеду один.
Каламуш садится в седло.
– Взгляните-ка на него! За кого ты меня принимаешь? В такую ночь отпустить безумного мальчишку одного? А ну, слезай с коня, – уже властно приказывает Кадыржан.
Каламуш трогает, Кадыржан растерянно кричит:
– Эй, подожди! Подожди же, тебе говорят. Несет же его черт.
– Догоняй!
Каламуш едет рысью. Ветер хлещет его, снег залепляет глаза. Он обматывает лицо шарфом, но снег все равно находит лазейку. Мокрые шерстинки щекочут лицо. Позади на своем гнедом трусит Кадыржан. Временами, вспоминая свое старшинство, он подает сердитые наставительные реплики:
– Слушай, ты внимательнее следи за дорогой. А то еще собьемся!
Или:
– Куда тебя несет! Так недолго и коней загнать.
При отъезде Каламуш, выведенный из себя, нагрубил брату.
Обычно он вежлив, хотя ни капли не уважает его. Терпеливо выслушивает нудные замечания, но делает все по-своему. Родные братья никогда не были близкими людьми. Вообще, странное отношение у Каламуша к своей семье. Он как чужак в семейном клане. Младших всегда балуют. Каламуш же никогда не ласкался к отцу, скорее относился к нему с почтением, как к деду. Приезжает он в отчий дом, как сын близкого родственника, держится отчужденно, степенно. А тот, другой, дом вроде родного гнезда. Там он чувствует полную свободу. Сызмальства он привязался к Коспану, бегал за ним по пятам, засыпал только у него на руках. С пяти лет посадил его Коспан на коня и стал брать с собой в степь. Нет в этой округе урочища, куда бы Каламуш не ездил с Коспаном. Вон впереди, в низине, куда они сейчас спускаются, есть чистый родник. Летом у родника образуется маленькое озеро, а вокруг – зеленая лужайка. Ягнята и козлята бегают туда, чтобы напиться. Каламуш любит смотреть, как козлята острыми мордочками тычутся в воду. У самого родника зеленая, клейкая, как пластилин, глина. Каламуш руками месит ее, лепит фигурки верблюдов, овечек, козлят. За лето он слепил их великое множество.
Во время школьных каникул Каламуш ходил с Коспаном за отарой. Он любил вечернюю степь, что с наслаждением отдыхает после дневного зноя, подставив прохладному ветру свою могучую грудь. Ясно проступает закатная даль. Сердце замирает, что-то неведомое манит туда. Каламуш садится на коня и скачет во весь опор. На полном скаку взлетает он на косогор. Впереди необозримое головокружительное пространство. Низины, далекие холмы. Хочется без конца скакать, стать частью этой красоты. Возвращается он, когда солнце уже скрывается. Издали видит стоящие на большом расстоянии друг от друга чабанские юрты. Они похожи на шлемы богатырей.
От земляного очага валит дым. Там его Жанель-апа хлопочет над ужином. С косогора заворачивает своих овец Коспан-ага. Он на коне. Тень его тянется за ним на целый километр. С любовью смотрит Коспан-ага на Каламуша и ласково говорит:
– Ты много скакал. Теперь не стой, поезжай рысью, чтобы конь отдышался.
Добротой и спокойствием веет от его большой фигуры, так же как от этой вечерней степи. Коспан-ага чем-то похож на Поля Робсона. Когда Каламуш увидел впервые портрет певца в журнале, его поразило это сходство. Он вырезал портрет из журнала и спрятал в учебник...
Кадыржан и Каламуш взбираются на холм, ветер становится еще более порывистым. Куренкаска, опустив шею, мотает головой, фыркает. Снег слепит все сильнее. Кругом не видно ни зги. Лошадиные копыта прощупывают дорогу. А где-то далеко, в безлюдной степи Кара-Киян, вместе со своей отарой скитается Коспан-ага. Уже пошли третьи сутки, а никаких вестей, как в воду канул. Если Каламуш к рассвету не доберется до Центральной и не поставит на ноги весь колхоз...
Прекрасный человек Коспан-ага. В детстве он заменял Каламушу отца, а теперь стал вроде брата или старшего друга, с которым Каламуш советуется во всем.
После окончания школы Каламуш начал работать вместе с Коспаном. Первые месяцы работы принесли разочарование. Чабанский труд, то, что раньше казалось ему делом нехитрым, скорее похожим на увлекательную игру, обернулось тяжелым потом, усталостью, а порой и отчаянием от своего неумения. «Брошу я это дело, уеду учиться», – решил Каламуш.
Своими мыслями он поделился с Коспаном.
– Я до сих пор не считал тебя легкомысленным. Сегодня здесь, завтра там. Как же это так получается? – спросил Коспан-ага с неожиданной холодностью.
– Буду всю зиму готовиться, а летом поступлю в институт. Кончу – вернусь.
Жанель горячо вступилась:
– Пускай учится. Зачем нам портить будущее мальчика?
– Человек, который при первой же трудности меняет свое решение – ненадежный человек. Если хотелось учиться дальше, то надо было решить это сразу после окончания школы... Ну, хорошо, коли хочешь – поезжай, – закончил разговор Коспан.
Каламуш почувствовал, что Коспан уязвлен. Всегда он добр и справедлив. Многое прощает Каламушу, только выражение лица меняется, когда тот говорит неправду или обижает сверстников. На лице появляется огорчение и боль, и нет большего наказания для Каламуша, чем видеть это. После того разговора он больше и не упоминал об отъезде. Каламуш мечтатель. Он много читает и размышляет в одиночестве. О чем только он не думает ночью, лежа на спине, глядя в звездное небо.
Как-то он увидел спутник. Маленькая звездочка медленно плыла по ночному небу. Зрелище это потрясло его. Он побежал за Жанель и Коспаном, долго тыкал пальцем в небо, кричал, пока и они не увидели спутник. Говорят, что скоро человек полетит в космос. «Вот здорово! Кто же полетит первым? Повезет же кому-то!» Какие только мысли не приходят в голову, когда ты один в степи...
Но как бы высоко ни возносились мечты, мысли Каламуша все чаще стали возвращаться к отаре. В последнее время он часто толкует с Коспаном-ага насчет комплексных чабанских бригад. Думают, прикидывают. Часто бывает Каламуш у учеников десятого класса. Каждый свой приезд обязательно заезжает к ним. Делится своими идеями.
– А вы, ребята, как только окончите школу, приходите работать в животноводство. Создадим новые бригады. Техника в животноводстве – вот что нам нужно. Тогда чабаны будут не просто чабанами, они станут и механизаторами. Хватит пасти овец по старинке. Вот увидите, все будет по-новому.
– Так тебе и дадут машины! Чего захотел! – возражают ребята.
– Знаем мы Кумара. Даст тебе коня, кнут в руки и – марш за отарой!
– Так мы и поверим, что Кумар послушается Каламуша.
Он так прожужжал им уши своей комплексной бригадой, что ребята окрестили его «комплексным чабаном». Каламуша это не смущает. Каждый раз он затевает новый спор.
– Технику нам дадут, ребята! Если по своей воле не дадут – заставим, – убеждает он их.
– Ну тогда и посмотрим! – отвечают ребята. Каламуш возмущается.
– Ишь, какие вы умные! Хотите на все готовенькое прийти. Вот вам машины, вот вам трактор – все готово! Нет! Мы сами всего добьемся. Дадут – спасибо, не дадут – вырвем. Нам нужны железные ребята, а не размазни какие-то.
Споры приносят свои плоды. Все больше ребят переходят на сторону Каламуша. Каламуш идет к директору школы. Тот его поддерживает. Они решают организовать встречу чабанов с учениками старших классов. У ребят меняется настроение. Каждый раз, когда Каламуш приезжает на центральную, они расспрашивают его о хозяйстве, советуются.
Слухи об активности Каламуша дошли до председателя Кумара. Разумеется, он обрадовался, что Каламуш зовет молодежь идти в животноводство, но насчет комплексных бригад – ни в какую.
Как бы Каламуш ни доказывал, ни убеждал, тот твердит свое:
– Брось ты, голубчик. Нереальную вещь предлагаешь. Посмотрим, как другие будут поступать. А вот то, что ты призываешь молодежь идти в животноводство, – это дельно. Об этом и толкуй.
Кумар как старый дуб. Как ни раскачивай его, не шелохнется. Хоть бы одна ветка дрогнула. Каламуш все подбивает Кадыржана: «Ты же передовой чабан, тебя-то он послушается», – но над Кадыржаном не каплет, и он молчит.
А мысль все кружится, как лошадь на аркане. Какой смысл во всем этом чабанстве, если весь твой труд, все твое богатство в один миг может поглотить джут...
И думает ли хоть кто-нибудь о том, что ты один в степи, что увидеть человека – это счастье для тебя, что вот в такой буран ты один на один борешься со смертью?
Каламуш, занятый своими мыслями, долго не замечает, что снег уже не падает. Рассвет робко проникает в густую темноту ночи, превращая ее в серую муть. Путники одеты тепло, но и сквозь одежду проникает морозный ветер. Руки и ноги коченеют, все тело сковывает холод. Каламуш шевелится, чтобы согреться, но одеревеневшая от холода одежда больно царапает тело, и от этого становится еще холоднее.
Они проезжают балку Тэнке, взбираются на бугор. Показывается ферма. Невысокие коровники, покрытые снегом, тянутся вдоль дороги. Куренкаска чует кислый запах навоза, резко поднимает голову, его тянет в тепло. Они подъезжают к небольшому домику возле коровника. Тут оживает и Кадыржан. Он кричит Каламушу:
– Подожди ты! Зайдем, согреемся малость! – Губы его дрожат от холода.
– Чего же останавливаться, когда осталось полчаса езды?
Каламуш пускает лошадь рысью. Его тело тоже томится по теплу, так и хочется зайти в этот маленький домик, манящий теплом и человеческим духом. Но он вспоминает Коспана-ага и берет себя в руки. Стоит ему расстегнуть пояс, лечь отдохнуть – перед глазами встанет Коспан, одиноко сражающийся с пургой.
Они хотят миновать контору, ехать к Кумару прямо домой и разбудить его, но в мутном утреннем свете видят у конторы два газика, оседланных лошадей. В окнах горит свет, снуют темные силуэты людей. Кажется, здесь предчувствуют ту недобрую весть, которую везет им Каламуш.
Каламуш и Кадыржан, задевая плечами встречных, проходят по тесному коридору в кабинет председателя. Здесь человек пять. Все они стоят. За столом председателя, согнувшись, кричит в трубку Касбулат. В другом конце кабинета Кумар горячо спорит со своими людьми:
– Ты, браток, брось дурака валять. Вот Кистаубай дает тебе трех людей. Сажай их на сани и езжай, – приказывает он трактористу. Он охрип, его тонкий голос дребезжит.
– Трактор-то мой на ремонте стоит, как я его соберу? К тому же кабина не оборудована. В такую пургу...
– А как же быть с отарой Жанайдара? Ведь ее тоже потеряем?
Галдеж перекрывает надтреснутый баритон Касбулата:
– Как? Отправили людей в «Жан-Жол»? А как с «Кировым»? С «Кировым» как? Все еще нет сведений!? Скорее шлите туда представителя! Как только приедет, пусть сразу же свяжется со мной. После обеда я уже буду в райцентре.
Касбулат кладет трубку и замечает Каламуша с Кадыржаном. Подняв правую бровь, с удивлением смотрит на них, догадываясь, что и эти неспроста чуть свет прискакали.
– Здравствуйте, Касеке, – произносит Кадыржан, и его замерзшие непослушные губы расплываются в широкой улыбке.
– А ты что тут делаешь, передовой чабан?
Каламуш не понимает, чего больше в словах Касбулата – беспокойства или издевки. Теперь и группа Кумара поворачивается к ним, ожидая новой недоброй вести.
– Коспан?! Коспан пропал вместе с отарой? – подскакивает Касбулат, услышав весть. Он упирается обеими руками в стол, будто хочет вдавить его в пол, и взором пожирает Кумара. Весть эта сражает председателя окончательно. Он стоит, моргая глазами, жалобно посматривает то на Каламуша, то на Кадыржана. «Неужели это правда? Вы же убили меня», – написано на его лице.
– Если кто-нибудь другой, тогда уж... Как же это Коспан недоглядел? – сокрушенно бормочет он. Люди молчат.
– Да-а... В самом деле, он же опытный, знающий чабан. И мы возлагали на него большие надежды... – неожиданно тихо произносит Касбулат.
Кумар потерял уже шесть отар. Слова Касбулата подстегивают его. Он не знает, на ком сорвать злость:
– Подумать только!.. Он же не мальчик, не юнец какой-нибудь. Не видел разве, что погода портится! Что это за халатность такая?! Говорят же: самый большой верблюд у переправы подведет. В самом деле – это промах Коспана...
Касбулат молчит, хмурится, стучит пальцем по столу.
Каламуш не выдерживает. Эти почтенные люди объяты беспомощным гневом и злятся на Коспана за то, что он поставил их в такое трудное положение!
– А как по-вашему, мой ага ради забавы угнал своих овец в степь?!
– Но надо же следить за погодой, – морщится Кумар.
– А как следить за погодой, если овец кормить нечем? Вокруг зимовки все выщипано до последней травинки! Если бы у нас были скирды сена! Мы тоже знаем, как их подать овцам!
С удивлением, молча наблюдает Касбулат за Каламушем.
– Заткнись хоть ты, ради бога! – с раздражением кричит Кумар.
Но Каламуш не может больше молчать, прорывается то, что накипело за эти страшные трое суток.
– Нет, не буду молчать, дядя Кумар! Триста ягнят прибавили к отаре, но не дали даже трех стогов сена! Снегом, что ли, их кормить?! Сколько раз я говорил – создавайте чабанские бригады! Сами заготовим корма, ни на кого надеяться не будем, разве не говорил? Говорил сто раз, аж оскомину набил...
Кумар, на которого со всех сторон сыплются недобрые вести, отмахивается, он не в состоянии спорить.
– Да подожди ты, голубчик, здесь же не собрание! – просит он наконец.
Касбулат, будто сбрасывая какую-то тяжесть, резко поднимает голову:
– Довольно пустых слов!
– Как это «пустые слова»?! – Каламуш, как разгоряченный конь, не может уже остановиться. С ходу набрасывается на самого Касбулата:
– Все, что мы предлагаем, все считают «пустыми словами». Даже и слушать не хотите. Разве комплексные бригады чабанов пустые слова! А вы сначала создайте их, потом посмотрим, – пустые слова или нет!
– Эй ты, как смеешь грубить Касеке? Смотрите-ка! Лезет всегда с какой-то своей бригадой! – визжит Кадыржан. – Ожил, осмелел как в теплом кабинете!
Каламуш со злостью его обрывает:
– А тебе-то какое дело? За тебя овец пасут отец и сестра. Тебе никакой бригады и не нужно. Тебе бы только успевать с одного совещания на другое...
– Во всяком случае не сейчас и не здесь решать эти вопросы, – морщится Касбулат.
В другое время Каламуш, может быть, и растерялся бы, но сейчас суровый взгляд Касбулата только раздражает его, вызывает на спор.
– Если сейчас нельзя решать, то почему не решали раньше, в прошлом году? Тогда бы нам не пришлось так лететь на центральную. Не кричали бы «спасайте»! Были бы вы на месте Коспана-ага, совсем по-другому заговорили бы. Предупреждаю, если что-нибудь случится с моим Коспаном-ага, вы меня не остановите.
Касбулат с Кумаром еле успокаивают распалившегося юнца. Они ломают голову над организацией поиска Коспана, но ничего путного придумать не могут. Кумар остался ни с чем: три трактора и четыре грузовика посланы на помощь другим отарам. Касбулат звонит в райком. Беспомощность их злит Каламуша, и он решает действовать самостоятельно.
...Он еще не остыл. Разгоряченные мысли путаются в голове. Но в нем зреет уверенность, что только он сам вырвет своего Коспана-ага из цепких объятий разбушевавшейся стихии.
Сегодня Каламуш вступил в спор с людьми, которых считал раньше очень большими, мудрыми. Раньше он не мог заставить их выслушать себя, только хныкал, как маленький ребенок. Оказывается, если напирать всерьез, то и сам Касеке отступает. Каламуш даже удивляется, как это он раньше не догадывался об этом.
В коридоре общежития Каламуш сталкивается с Зюбайдой. На плече у нее висит полотенце, в руках мыльница и щетка. Правой рукой она отбрасывает назад упавшую на лоб мокрую прядь черных волос. Увидя Каламуша, она так и застывает. Большие черные глаза с тревогой смотрят на него. Что привело юношу на центральную в такой ранний час? Ее поза, весь ее облик, даже зеленый цветастый халатик стали ему бесконечно милыми. В ее глазах – один вопрос: «Что случилось?» Теплеет на душе у Каламуша. Он рассказывает девушке обо всех своих горестях и тревогах.
Зюбайда слушает молча, не сводя глаз с Каламуша.
– Сейчас приду, – говорит она и заходит в свою комнату.
Каламуш смотрит ей вслед, потом широко распахивает дверь комнаты, где спят ребята и командует:
– Подъем! Живо! Живее!
– Э, кто это орет? – слышится в ответ из темноты.
– Что случилось?
– Заткнись! В морду получишь!
– Слушай, это же Каламуш!
Ребята поднимают головы, жмурятся от яркого света электрической лампочки. Некоторые кутаются в одеяло и поворачиваются к стенд. Каламуш тормошит их, стаскивает с кроватей. Ученики, полусонные, трут глаза, сопят. Никто ничего не понимает. В комнату входят четверо девушек во главе с Зюбайдой.
– Ребята, нужно ехать в степь, – говорит Каламуш. – Короче, мне нужны восемь джигитов! Настоящих джигитов, а не замухрышек.
– Да как ехать-то в такую пургу? – ворчит кто-то.
– Тебя не гулять приглашают! – рявкает Каламуш. – Пропал Коспан-ага. Пурга угнала отару.
– Эй, ребята, поехали!
– Постой! А как быть с занятиями?
– Директор нам спуску не даст!
– А на чем мы поедем?
– Мало ли коней в колхозе?! Возьмем коней и поскачем.
Зюбайда останавливает этот галдеж. Встает, сердито смотрит на ребят:
– Чего вы галдите, как маленькие? Это вам не игра. Поедут только крепкие, выносливые ребята. Ты поедешь, Есенгельды, и ты, Жанузак... Бадак и Адамбек. Идите к директору и добейтесь разрешения. Те, кто едет, собирайтесь быстрее. Мы пойдем на кухню, соберем вам еды на дорогу.
Каламуш идет к директору. С трудом уговаривает его. Вместе с ребятами директор отправляет воспитателя интерната. Каламуш бежит в правление просить лошадей. Узнав, что на поиски Коспана едут ученики старших классов, Кумар протестует.
– За жизнь ребят я буду отвечать сам, – заверяет его Каламуш.
– Нет, не ты, сопляк, а мы будем за них в ответе! – вопит Кумар, потрясая кулаками. Потом он замолкает, понимая, видимо, что это единственно возможный выход из положения. Вопросительно смотрит на Касбулата. Каламуш чувствует, – сейчас могут рухнуть его планы, и бросается в атаку:
– А что плохого, если поедут ребята? Они же в этом году кончают школу. Кто же завтра пойдет за отарой, как не они? Хватит им лежать на печке и плевать в потолок!
Эти слова неожиданно убеждают Касбулата. Он что-то шепчет Кумару, и тот наконец дает свое «добро». Каламуш бежит на конский двор, отбирает лошадей, готовит сани. Приходят ребята, которые должны ехать на поиски. Одеты они как попало. На одних легкие пальто, у других на ногах ботинки, третьи просто с голой шеей.
Подходит Зюбайда с девушками. Они несут в мешках провизию.
– Ну, что стоите как истуканы? Запрягайте коней, – приказывает Зюбайда ребятам.
– Как одеты, олухи! – кричит Каламуш. – В клуб на танцульки собрались?
– Да ничего, не замерзнем!
– Да я в любую погоду хожу в шапке без ушей!
– Не маленькие, чтоб кутаться, – обиженно бурчат ребята.
Зюбайда снимает с головы пуховую шаль, протягивает Жанузаку:
