Текст книги "Поклонник вулканов"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

6

Валет кубков прибыл в Неаполь в конце октября. Разумеется, кроме него, валетом назвать больше некого. Кавалер разозлился сам на себя за то, что сразу не сообразил, кто такой этот валет на картах гадалки.

Уильям Бэкфорд и в самом деле состоял в близком родстве с Кавалером – он являлся его младшим племянником. В ту пору ему исполнилось двадцать лет. Он был безмерно богат, успел написать небольшую книжонку с вымышленными ироническими биографиями, увлеченно, даже пылко, собирал коллекции и знал толк в искусстве, по натуре своей отличался своеволием, был самолюбив и жаден до всякого рода развлечений, испытывал тягу к соблазнам и сокровищам. Совершая традиционную для тогдашней молодежи поездку по сокращенной программе, причем практически без отдыха (из Англии он выехал всего два месяца назад), он примчался в самую южную точку намеченного маршрута с удивительной быстротой и оказался на берегах дядюшкиного гостеприимства как раз в то время, когда задул горячий ветер, один из тех ветров в Южной Европе (известных под названием мистраль, фён, сирокко, трамонтана). Они дуют в точно отмеренные сроки, словно менструация у женщин, приносят с собой беспокойство, неврастению и эмоциональное равнодушие, словом, некий повальный предменструальный сезон, регулярно наступающий в строго определенное время года. Тогда повсюду начинает чувствоваться неясное беспокойство и напряженность. По грязным кривым улочкам взад и вперед снуют скулящие от тоски псы. И женщины подкидывают новорожденных на паперти церквей.

Уильям, достаточно измотавшийся в пути, но с горящим взором, полным желания увидеть новую экзотику, стремглав выскочил из кареты, обитой внутри парчой, и первым делом сказал:

– Надеюсь, на этом мое путешествие не кончилось. Покажите мне что-нибудь еще. Еще и еще.

Кавалер сразу же почувствовал в этом молодом человеке родственную душу, тот редкий характер, который никогда, ни на мгновение в течение всей своей долгой жизни не ведает скуки. Он продемонстрировал ему свои коллекции, похвалился новыми приобретениями, накопленными богатствами. (Вряд ли Кавалер забывал, что этот юноша был или вскоре будет самым богатым человеком в Англии.) Его шкафы набиты удивительными вещами. На стенах в три ряда развешаны картины, большинство из которых написаны итальянскими мастерами XVII века.

– Вот и мои этрусские сосуды, – показал Кавалер.

– Они просто бесподобны, – оценил Уильям.

– А вот образцы вулканических пород, – продолжал экскурсию Кавалер.

– Да, о таких вещах только мечтать приходится, – восторгался юноша.

– А это мой Леонардо, – похвалился Кавалер.

– Да, несомненно, это он, – подтвердил племянник.

Реплики и замечания молодого человека оказались точны и хвалебны. Оба испытывали искреннюю возбужденную симпатию друг к другу. Однако Кавалеру был некстати новый племянник (чем он знатнее и богаче, тем труднее с ним ладить). А вот Кэтрин он сделался необходимым. Она прежде ни на что не претендовала, но всегда страстно желала иметь близкого человека, которому можно смело открыть душу и который заменял бы ей сына.

Они сразу же ощутили взаимное влечение и по достоинству оценили друг друга. Уильям дал ей понять это, Кэтрин ответила тем же. Прекрасный юноша со стройными ногами и упругими ляжками, с вьющимися волосами и обгрызенными ногтями, и стройная моложавая женщина сорока двух лет с внимательным, изучающим взглядом больших серых глаз получали удовольствие от всего, в чем сходились их интересы. И хотя они принадлежали к разным поколениям и жизнь у каждого складывалась по-своему, тем не менее у них оказалось очень много общего: в привычках, вкусах, нетерпении и несогласии с чем-то. Беседуя наедине и делясь сокровенным, они поверяли друг другу свои беды, горести и чаяния. Уильям, будучи гораздо моложе (да к тому же еще мужчиной), решил, что имеет право брать инициативу в свои руки.

Он поведал Кэтрин о тайных переживаниях и вожделениях, полных туманных устремлений (теперь он мог сказать ей об этом). Он рассказывал о своей жизни в Англии, в Фонтхилле, о том, как в задумчивости расхаживал по дому, как читал книги, вызывающие грусть, как чувствовал неудовлетворенность самим собой, смущенно говорил о своих глупых снах (о которых он еще раньше решил никому и никогда не рассказывать до самой гробовой доски), возмущенно жаловался на глупости матери, на своих учителей, вообще на всех, с кем доводилось ему общаться.

– А читали ли вы книгу под названием «Страдания молодого Вертера»[21]21
  Сентиментальный роман немецкого поэта, писателя и драматурга Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832).


[Закрыть]? По-моему, в каждой ее строке так и блещет талант.

Это был вопрос на засыпку, и Кэтрин надлежало ответить на него с достоинством.

– Да, – сказала она. – Мне она тоже весьма нравится.

Все произошло быстро и невзначай, так чаще всего и бывает. Сначала – как заведено, когда изредка встречаешься со знакомыми на разного рода званых вечерах и приемах или на концертах и никогда не вспоминаешь о них. Затем в один прекрасный день распахивается дверь, и ты летишь кувырком в какую-то бездонную пропасть. Страшно пораженный, но в то же время с приятным ощущением летишь неведомо куда и задаешься вопросом: «А может ли эта все понимающая душа быть тем самым человеком, о котором я только и думал… единственным? Пожалуй, да!»

«Хочу быть все время наедине с вами». – «И я, мой дорогой, тоже хочу».

Из своего кабинета на вилле в Портичи Кавалер не раз наблюдал, как они подолгу засиживались на террасе, не говоря ни слова, лишь многозначительно и понимающе обмениваясь взглядами. С террасы же он видел: вот они медленно прогуливаются по аллее, обсаженной миртами и вьюнами. А из коридора замечал, как они сидят вместе за пианино и играют в четыре руки. Или играет только Кэтрин, а Уильям лениво развалился на кушетке около маленького треножного столика и небрежно листает книги.

Кавалер был рад, что у жены наконец-то появился близкий человек, с которым ей лучше и легче, чем с самим Кавалером.

Они не просто играли на пианино, как, бывало, Кавалер с Кэтрин. Они наперебой импровизировали, стараясь перещеголять друг друга и извлечь наиболее выразительные звуки, самое душещипательное декрещендо[22]22
  От итал. decrescendo, ослабление звука, постепенный переход от громкого звучания к тихому.


[Закрыть].

Кэтрин призналась, что тайно сочиняет музыку и еще никому не играла свои, как она назвала их, маленькие «сюжетцы». Уильям упросил её сыграть эти «сюжетцы». Первым она исполнила менуэт, мелодия которого оказалась быстрой и живой. Остальные же (высокая оценка Уильяма, данная менуэту, подбодрила Кэтрин, и она осмелела) были облечены в более свободную форму и имели иную динамику: замедленную, вопрошающую, с долгим печальным заключительным пассажем.

Уильям признался, что всегда хотел сочинять музыку, но опасался, что у него нет творческого запала. Она же успокоила, разъяснив, дескать, он слишком молод, чтобы знать, есть у него запал или нет.

Юноша не согласился и покачал головой.

– Я годен лишь для пустых мечтаний, и это, – тут он поднял на нее глаза, – не самообольщение. Вот вы, Кэтрин, действительно великая музыкантша. Никогда мне еще не приходилось слышать музыкантов, которые так тонко чувствовали бы музыку.

– Я играла и для Моцарта, – заметила она между прочим. – И когда садилась за инструмент, вся так и трепетала. Даже его отец это заметил, я видела, какими глазами он смотрел на меня.

– А я трепещу от всего, – признался Уильям.

Они почувствовали, что хорошо понимают друг друга (наконец-то!). Уильям прежде считал, что человеку вроде него на роду написано быть всеми непонятым. Но вот, слава Богу, теперь нашлась эта ангельская, бесподобная женщина, которая понимает его с полуслова. Кэтрин, возможно, воображала, будто в кои-то веки избежала мужской самовлюбленности (вот здесь-то она как раз ошиблась).

Он преподнес ей весьма лестный и приятный дар: широко распространенные космополитические отношения. Он нашел в ее лице умную, образованную, элегантную, вдохновляющую его женщину гораздо старше себя (а какой молодой мужчина не нуждается в опытном наставнике). А она, будучи в таком возрасте, когда считала, что едва ли сможет полюбить, обрела нового мужчину (а какая женщина не нуждается в поклоннике или хотя бы не думает о том, что он ей нужен).

Кэтрин всем своим естеством с самого начала невзлюбила королевский двор. Это обуржуазившееся великосветское общество было более привередливо и надменно, нежели истинный патриций Кавалер. Ее муж сделался таким, ибо думал, что Кэтрин отгородилась от королевского двора, и еще больше зауважал супругу за это. Кэтрин предпочитала вести отшельнический образ жизни, о чем Кавалер частенько писал Чарлзу со всяческими преувеличениями, а сам в то же время уединялся с королем. Супружеский союз Кавалера и Кэтрин был создан специально для того, чтобы выявить и оттенить их различия и единство пар – жена и муж, секретарша и начальник, – где каждому отводится строго предначертанная роль. Если у тебя наблюдается склонность к уединению, то мне нравится шумная компания; ты болтлива, ну а я буду лаконичен; ты толстоват, а я стану стройненькой; тебе нравится поэзия, а я вот все время вожусь со своим мотоциклом. С Уильямом же Кэтрин переживала редкую форму союза, когда двое совершенно разных людей стремятся как можно больше походить друг на друга.

Ей хотелось делать все, что было бы приятно Уильяму, а он, в свою очередь, стремился порадовать Кэтрин. Они увлекались одной и той же музыкой и поэзией; у них вызывали отвращения одни и те же деяния и поступки (истребление диких животных, вульгарные сплетни и пересуды, интриги в аристократических салонах и фиглярство королевского двора).

Кавалер, которому поневоле приходилось убивать животных, заниматься пустопорожними разговорами, участвовать в интригах салонов и двора, был рад тому, что у Кэтрин наконец-то появился кто-то, с кем она может перемолвиться словечком, кому может излить душу. Да мало того, ну был бы просто мужчина – странно как-то, но Кэтрин, судя по всему, не слишком радовало общение с персонами ее пола, – а тут появился молодой человек (намного моложе ее), так что она могла относится к нему чисто по-матерински. Плюс к этому был еще один нюанс: оказалось, что племянник предпочитает мальчиков, поэтому у Кавалера рассеялись последние сомнения насчет возможных предосудительных ухаживаний за его женой. Кавалер видел, что в обществе этого юноши Кэтрин даже молодела, так вся и светилась от радости, но сам не испытывал ревности и подозрительности, а наоборот, относился к их союзу вполне одобрительно.

Вот Кэтрин с Уильямом сидят вместе на террасе с видом на Неаполь и залив. Пробило шесть часов, и они переходят в комнату, из окон которой хорошо просматривается Везувий. Любимая камеристка Кэтрин приносит чай. Стало темнеть. Зажгли свечи. Они не слышали шума, поднятого слугами, и стрекотания цикад. Даже если бы пробудился вулкан, то и на него не обратили бы внимания.

После долгого молчания Кэтрин садится за пианино. Уильям слушает, на глазах у него наворачиваются слезы.

– Спойте, пожалуйста, – просит она. – У вас ведь такой красивый голос.

– Не попробовать ли нам спеть дуэтом?

– Ах, – улыбнулась Кэтрин. – Я же не пою. Не нравится мне, что я не могу…

– Что не можете, дорогая Кэтрин?

Вечером приходит Кавалер, одетый в охотничий костюм, забрызганный кровью, вспотевший, разрумянившийся после королевской бойни, называющейся охотой, и видит их сидящими вместе за пианино. Они посмеиваются, глаза у обоих оживленно сверкают.

«Но я же не бесчувственное существо, – думает Кавалер. – А вот теперь мне приходится играть его роль и делать вид, будто их общение меня вовсе не трогает».

Легкий тенорок Уильяма медленно смолк. Звук инструмента затих на самой выразительной ноте.

– Кэтрин, – со страстью шепнул Уильям.

Она повернулась к нему и слегка кивнула.

– Никто никогда не понимал меня так, как вы, – промолвил он. – Вы сущий ангел. Драгоценнейшая из женщин. Если бы я только мог остаться здесь и постоянно чувствовать на себе ваше благосклонное влияние, то был бы вполне счастлив.

– Нет, – промолвила в ответ Кэтрин. – Вам нужно возвращаться в Англию, к тамошним делам. Не сомневаюсь, что вы совладаете со слабостью, порожденной вашей же чрезмерной чувствительностью из-за слишком мягкого сердца. Но это чувство проходит так же легко, как и тривиальный насморк.

– Но мне вовсе не хочется ехать домой, – возразил он и отважился взять ее за руку. Как же она прекрасна сейчас. – Кэтрин, я хочу остаться здесь и быть все время рядом с вами.

Уильям почему-то решил, что у него духовное недомогание, принявшее форму безграничной страсти к чему-то смутному и экзотическому. Как хорошо тешить свое самолюбие! Как же тяжко, когда нельзя прижать к своей груди того, кого так сильно хочется обнять. Самое жгучее нетерпение – это сексуальная неудовлетворенность. Первому любовнику в его жизни было всего одиннадцать лет, когда они впервые встретились, и Уильям целых четыре года обхаживал и нежил его, пока в одно прекрасное утро их не застукали в постели мальчика. Отец мальчика, виконт Кортней, запретил Уильяму появляться в его доме и пригрозил судом, если он еще хоть раз приблизится к сыну. Вот тогда-то Уильям и пересек Ла-Манш и отправился на юг континента.

Он искал забвения в Старом Свете и с людьми более старшими по возрасту. Но никакая разница в летах и привычках не в состоянии утолить неуемный сексуальный голод по молодым. В Европе уже не осталось ни одного нецивилизованного местечка, где бы он чувствовал себя совершенно чужим. (Только потом он узнал о таких местах в воспоминаниях и рассказах других лиц.) На севере южных европейских государств Уильям опять вляпался в скандальную историю и снова был вынужден спасаться бегством: он воспылал любовью к пятнадцатилетнему отроку из знатного венецианского рода, но его отцу быстро стала известна их связь, и он в гневе дал Уильяму такого пинка, что тот кубарем покатился из города на самый юг полуострова, где очутился в волшебных неаполитанских кущах, в дремотном, одуревшем от апатии Неаполе и застрял там в сердце Кэтрин, изнывающей от одиночества.

Кэтрин чувствовала дуновение свежего воздуха, прилив новых сил и даже внешне стала более привлекательной (как заметил Кавалер). А Уильям под ее воздействием оправился от потрясения и тоже воспрянул духом. Они нашли себе приют, самый прочный оплот интимности: добровольно отгородились от окружения. Оба жадно стремились к уединению и общению только друг с другом.

Разумеется, они не становились одинокими в буквальном смысле слова. Как и подобает знатному и богатому англичанину, который по размерам своего богатства превосходил любого лорда, Уильям не мог совершать путешествие без гувернера, личного секретаря, доктора, мажордома, повара, кондитера, художника, зарисовывающего по указанию хозяина пейзажи, трех лакеев, мальчика на побегушках и прочих слуг. А у Кэтрин и Кавалера была многочисленная прислуга в городском дворе, на вилле рядом с королевским дворцом в Портичи и пятидесятикомнатном охотничьем доме в Казерте. Слуги имелись повсюду, они выполняли всевозможные работы, но подобно безмолвным черным фигурам в пьесах Ноха, выходящим на сцену лишь для того, чтобы подправить мудреный театральный костюм у персонажа или принести подпорку, их не замечали и с ними не считались.

Да, по сути дела, Уильям и Кэтрин были одни.

Их отношения, не лишенные трепетного возбуждения в предвкушении запретного, развивались на глазах Кавалера и даже с его благословения. Хотя они и не собрались доводить свои отношения до логического конца, все же это был любовный роман. Им было легче любить друг друга от того, что каждый из них не удовлетворился бы любовью к кому-то другому. И в самом деле, Кэтрин прожила в замужестве с Кавалером уже двадцать два года, но в сердечных делах оставалась несчастна. А Уильям, воспылав пылкой страстью к мальчику из своего круга, которого тщательно опекали и который не достиг даже половой зрелости, совсем не думал о возможных последствиях и не боялся, что кто-то может помешать их взаимной любви.

Полюбив друг друга, но будучи не в состоянии признаться в этом, они с готовностью вели общие разговоры о любви.

– Есть ли на свете что-то более жестокое и в то же время более нежное, чем любовь, – размышлял вслух Уильям. – Сердце настолько переполнено чувствами, что не может их выразить, а лишь мечтает и поет. Вам же знакомо это чувство, Кэтрин. Знаю, что знакомо. Если бы вы не знали, то не понимали бы так глубоко, что я переживаю, но вынужден скрывать от всех.

– Да, любовь – всегда жертва! – согласно восклицала Кэтрин, которая прекрасно знала, о чем идет речь. – Но тот, кто любит, находится в лучшем положении, нежели тот, кто позволяет себя любить.

– Нетерплю быть нелюбимым, – отвечал Уильям.

– Ах, – лишь томно вздохнула Кэтрин и припомнила свою долгую несчастливую жизнь, не имея права считать ее таковой, ибо все еще была признательна Кавалеру за то, что тот взял ее замуж. Думая о себе, как о невзрачной, некрасивой скромнице, убежденная, что мысли ее известны всем, – она испытывала глубокое уважение гадкого утенка по отношению к импозантному мужу, которого находила таким неотразимым из-за его длинного крючковатого носа, худых голенастых ног, решительных, не терпящих возражений высказываний и пристального строгого взгляда. Она любила весь его облик. Кэтрин все еще скучала по Кавалеру, если тот отсутствовал более суток, и испытывала робость, когда он входил в комнату и приближался к ней.

– Вы не осуждаете меня? – тихо спросил Уильям.

– Да вы уже сами осудили себя, дорогое дитя. Вам надлежит лишь идти по избранному пути, который наметили. Ваша непорочность, учтивость, утонченность вкусов, музыка, которую мы вместе играем, – все это говорит о том, что сердце ваше целомудренно.

Несмотря на значительную разницу в годах и во взглядах на жизнь, на извращенность натуры юноши, они открыто признавались друг другу в своих беспорочных чувствах.

Уильям не поддавался соблазнам страсти к прелюбодеянию. Кэтрин же возбуждала у юноши любовь к особам его же пола, но это отнюдь не ослабляло ее прирожденную склонность к осуждению порока. Что касается Кавалера, друга Уолпола и Грея[23]23
  Томас Грей (1716–1771) – английский поэт, представитель сентиментализма.


[Закрыть], покровителя того самого лжеученого, который самозванно стал бароном д’Анкервиллем (он был редактором-составителем книг Кавалера о древних сосудах), то поведение Уильяма его вообще не возмутило. В ту пору мир коллекционеров и знатоков, в особенности антиквариата, уже отличался значительным числом гомосексуалистов. Кавалер гордился тем, что он свободен от привязанности к вульгарным извращениям, но считал, что эти выверты затрудняют его взаимоотношения со знатоками древностей, а иногда даже, увы, подвергают опасности.

Никогда не изгладится из памяти Кавалера ужасный конец великого Винкельмана[24]24
  Иоганн Иоахим Винкельман (1717–1768) немецкий историк искусства. Основоположник эстетики классицизма.


[Закрыть] в дешевенькой гостинице в Триесте, где его зарезал молодой воришка-гомосексуалист, когда увидел сокровища, которые Винкельман отвозил назад в Рим. Уильям, берегись! Общайтесь с молодыми людьми только из своей среды!

Оба они непрактичны и не приспособлены к жизни, любят то, что им недоступно. И в то же время они – союзники. Она оказывает ему покровительство, он заставляет ее ощущать, что она желанна. Они нуждаются друг в друге в таком конгениальном альянсе. Как же приятно им обоим сознавать, что они любовники. Это значит, что она считает его потенциальным любовником женщины, а себя – все еще привлекательной и желанной для мужчин. Оба же поступали, как отчаянные смельчаки, отбросившие всякую предусмотрительность. Подобные отношения, которые, однако, редко доходят до постели, являются одной из классических форм гетеросексуальной платонической любви. Когда такая любовь достигает пика, могут произойти и отклонения. Тайный союз двоих предполагает, что оба участника испытывают возвышенные, восторженные чувства, а их взаимоотношения сложны и запутаны до крайности.

Голоса у них зазвучали звонче, в беседах чаще наступали многозначительные паузы. Когда их ладони соприкасались на клавишах пианино, она поворачивалась к нему и слегка наклоняла голову. Они улыбались друг другу, когда исполняли захватывающие дух, пронзительные произведения Скарлатти, Иоганна Шуберта или Гайдна. В такие минуты они не обращали внимания даже на спазмы вулкана. Их не могли отвлечь друг от друга никакие красоты природы.

Когда играла она, он мог не то чтобы ощущать, а даже видеть музыку. От ее ног, изящно нажимающих на педали инструмента, устремлялась вверх искра, пробегала по всему телу и соскакивала с кончиков пальцев. Она слегка наклонялась вперед, прядь ненапудренных волос падала ей на лоб, руки, чуть-чуть задержавшись, порхали над клавишами, будто стремясь обнять их все разом, сияющее лицо выражало наслаждение, с губ срывались еле различимые стон и напев.

Всякий любовник с ходу распознал бы страсть Кэтрин по ее игре на пианино (она брала сразу несколько октав, дабы энергичнее выразить свое наслаждение или удовольствие) и почувствовал бы себя сопричастным к любви женщины, лишь случайно увидев как она ведет себя с любимым молодым человеком: все эти ужимки, гримасы при нечаянном соприкосновении, охи да ахи, кивки, блаженные улыбки были весьма красноречивы. Уже потом, более отчетливо распознав Кэтрин как сексуальное существо, Уильям понял, что больше всего влекло его к ней, отпугивало и волновало. Она представлялась такой невинной, когда (он догадался) хотела показать, что значит для нее музыка и что эта музыка дала ей.

– Иногда я ощущаю, – говорила Кэтрин, – как музыка захлестывает меня всю и ввергает в забвение, когда я становлюсь совершенно безвольной и больше как бы не существую. Музыка столь глубоко проникает в меня, что лишь она одна и направляет мои помыслы и действия.

– О да, – соглашался Уильям, – я это тоже чувствую.

Они подошли вплотную к такому звучному аккорду, когда все вокруг кажется метафорой для их отношений. Во время поездки в Геркуланум они вдвоем в восхищении застыли перед руинами древних античных зданий.

– Их надо представить себе мысленно, Кэтрин, – рассказывал Уильям про фрески на вилле патриция Мистерии, где стояли колонны, ничего не поддерживающие, а воздвигнутые просто так, чтобы обозначить укромное местечко: свободные элементы здания, сооруженные лишь для контраста света и тени, для выражения пространства и изящества. – Ну так вот, я займусь их реставрацией, – решил Уильям.

Перед входом в пещеру кумской сивиллы[25]25
  В греческих и римских преданиях сивиллами называли прорицательниц. Наиболее известна кумская сивилла, в книгах которой были собраны пророчества, изречения и описания обрядов. Древние римляне верили, что в них содержатся мудрые назидания.


[Закрыть] они одновременно почувствовали дыхание античного мира. В Аверунсе они стояли перед затхлыми водами, под которыми покоился затопленный кратер, который в древности считался входом в ад и где Вергилий[26]26
  Вергилий Марон Публий (70–19 до н. э.), римский поэт, автор героического эпоса «Энеида» о странствиях легендарного троянца Энея, родоначальника римского народа.


[Закрыть] наблюдал, как Эней спускается в подземное царство.

– Помните ли, о чем предупреждала сивилла Энея? «Вход в подземное царство открыт для всех, – продекламировал Уильям свои высоким напряженным голосом, бросая на Кэтрин влюбленный взгляд, – но возвратиться живым оттуда простым смертным несуждено».

– Да, мое дорогое дитя, да. Поэтому-то и нельзя сидеть сложа руки.

– С Вергилием и я могу утверждать, что спуститься в ад можно без особых трудностей. Но вот назад вернуться… О Кэтрин! С вами, с вашей отзывчивой душой… Да разве это была бы для меня тяжелая задача, разве труд был бы непосилен…

Теперь, чтобы наслаждаться присутствием друг друга, им больше не надо было посещать местные развлекательные вечера. Во время премьеры оперы в театре Сан-Карло, в которой любовницу выручают из гарема злодея Муриша, тенор-кастрат заставил их пустить слезу.

– Это же самая плохая музыка и самый прекрасный голос, которые мне когда-либо доводилось слушать, – тихонько проговорил Уильям. – Вы заметили, как он затянуто пролепетал легато[27]27
  От итал. legato – связанный. Безотрывный, связанный переход от ноты к ноте при музыкальном исполнении.


[Закрыть] в этом дуэте?

– Да, заметила, заметила, – шепнула она. – Никто больше не может спеть так прекрасно, как он.

Кэтрин снова обрела сладострастие и стала понимать прелесть городских пейзажей, и все благодаря Уильяму. До сих пор она не воспринимала их из-за распутства двора. Тупой праздности аристократии, дурацких предрассудков религии, беспредела преступности и ужасающей нищеты простого люда. С Уильямом же она смогла позволить себе замечать эротическую энергию, пульсирующую на улицах Неаполя. Поощряемая похотливыми взглядами юноши, она и сама с удовольствием рассматривала готовый ко всему чувственный рот и длинные черные ресницы молотобойца с обнаженной, без единого волоска, грудью. Впервые в своей жизни, когда она уже была слишком измотанной и довольно пожившей, чтобы поддаться соблазну, ее ошеломил вид прекрасного молодого человека.

А тут еще золотистый свет. И захватывающий дух пейзаж. Гранатовые деревья. И (Боже ты мой!) настоящие живые розы.

Под пластами истории все говорит о любви. Согласно местным преданиям, происхождение географических названий в Неаполитанском королевстве связано с несчастной любовью. В честь героев этих преданий и названы те места, где они жили и любили. Эти названия сохранились до наших дней и стали нарицательными.

Вот взять, к примеру, Везувий. Так звали когда-то одного молодого человека, который однажды увидел нимфу, прекрасную, словно драгоценный бриллиант, что он ни о чем другом и думать не мог, только она одна занимала его мысли. Распаляясь от любви, Везувий накалился до того, что стал выдыхать из себя горячий воздух. Наконец он не выдержал и кинулся нимфе навстречу. Но та, обжегшись страстью юноши, бросилась в море и превратилась в остров, который назвали Капри. Видя это, Везувий сошел от любви с ума. Он стал быстро расти и вскоре достиг размеров горы, а печальные вздохи его исторгали пламя. И теперь, не в силах сдвинуться с места и дотянуться до своей возлюбленной, он лишь исторгает огонь и заставляет Неаполь дрожать от страха. Как беспомощный город сожалеет, что несчастный юноша не может дотянуться до своей любимой! Капри лежит в водах моря, и вулкан раскаляется, пышет от страсти и извергает огонь…

Как же мы любим друг друга, могли бы они сказать. (Насколько глубоко проникает самолюбие под видом самозабвенной любви.) Ее тревожило все, но главное его выдержка: ведь ему ведомо, что у нее свое предназначение, свои взгляды на жизнь, а у него в голове опасные мысли. И все же Кэтрин была более предусмотрительна по сравнению с Уильямом, ибо ему предстояло следовать дальше (он молод, и к тому же мужчина), а ей оставаться на месте. Их любви, как не крути, должен наступить конец. От этого прежде всего потеряет она; молодой человек уедет и полюбит снова, физической либо платонической любовью, а у нее больше любви не будет – эта последняя.

Он уезжал в январе, убитый горем, даже плакал навзрыд. У нее же глаза оставались сухими, хотя в душе она переживала разлуку сильнее его. На прощание они обнялись.

– Я буду жить надеждой получить от вас письмо, – сказал он напоследок.

«После отъезда я утонул в грезах», – писал он ей в первом письме. Он рассказывал, как тоскует по ней, описывал примечательные ландшафты, которые напоминали ему… самого себя. Каждое новое местопребывание навевало на юношу воспоминания, он описывал свое состояние (и местные достопримечательности заодно), возникающие ассоциации. Писал он довольно небрежно (Кэтрин находила даже, что его почерк весьма затруднительно разобрать), бесцельно перескакивая с одной мысли на другую.

Где бы Уильям ни находился, он ощущал себя очевидцем событий. В Мессине он побывал вместе с Плинием Старшим. У входа в пещеру сивиллы стоял рядом с Вергилием. В других местах думал в одиночку непонятно о чем. Несуразная мешанина пустых исторических фактов и вымыслов, готовность воплотить любую реальность в пустопорожние мечты заметно ослабляли очарование, таящееся в его посланиях. Без всякого сомнения, такое происходило потому, что Кэтрин больше не была соавтором грез Уильяма, а всего-навсего читательницей его измышлений.

Она тщетно ожидала, что он напишет о ней хотя бы два слова: это показывало, что у нее был твердый характер. Она никогда не находила ничего необыкновенного и примечательного в том, что превосходно играла на клавесине (а это было так на самом деле). Однако не ждала многого от других, чтобы не разочаровываться в себе. От Уильяма же она вообще ничего не ждала. Она сама была… Уильямом, а он был ею.

Любить кого-то означает мириться с такими его (или ее) недостатками, какие себе нипочем не простишь. И если бы Кэтрин решила, что крайний индивидуализм Уильяма в ответной реакции на раздражения нуждается в защите, тогда она, по всей видимости, стала бы взывать к его молодости или же просто к мужской гордости.

– Словно пригрезилось, – так он порой говорил о чем-то только что увиденном. – Я грезил, будто оказался в прошлом. Я шел и шел и все время мечтал. Потом лежал целый час и созерцал гладь воды. А когда меня отвлекли от созерцания, очень рассердился.

Он подробно описывал каждую остановку в своем длительном путешествии. И везде находил предлог для затворнического житья и сладострастной дезориентации. Куда бы юноша ни направлял свои стопы, всегда наступал момент, когда он вопрошал: где это я нахожусь?

– Да, Кэтрин, Кэтрин, я совсем забыл. А где это вы?

Их интимные отношения теперь казались сновидением.

– Я обычно слушал ее музыку будто завороженный, – отозвался как-то Уильям много лет спустя об игре Кэтрин. – Ни один другой музыкант не вызвал во мне такого восторга, как она. Даже не представляете себе, насколько прекрасно она играла, – говорил он, вспоминая ее исполнение произведений разных композиторов. – Казалось, что она не просто играла, а сама сочиняла музыку, наполняя ее смыслом, и музыка лилась прозрачным, ничем не оскверненным потоком. Искусство и личность сливались в ней в единое целое. Она вращалась в самом центре неаполитанского двора, но оставалась ангельски чистой, морально неиспорченной.

Поскольку в те времена, восхваляя добродетели женщины, было принято называть ее ангелом или святой, Уильям старался, чтобы его слова воспринимались не просто как обычное почитание, а проявление глубоких искренних чувств.

«Нужно знать, что из себя представлял в то время неаполитанский королевский двор, чтобы по достоинству оценить значение моих слов, – вспоминал впоследствии Уильям. – Никогда прежде не доводилось мне встречать столь божественно мыслящего небесного создания».

Совершая короткое путешествие по северу Италии, во время которого он сделал бесполезную остановку в Венеции (лишь повздыхал по тому мальчику, а встретиться с ним так и не довелось), Уильям все время продолжал писать Кэтрин, делясь с ней своими безумными фантастическими мыслями, которые мог доверить лишь ей одной. И заявляя о том, что, обладай он достаточной силой духа («меня совершенно не интересует, знают ли другие о моих фантазиях или нет»), изменил бы свое твердое намерение вернуться в Англию, а вместо этого сразу бы приехал обратно в Неаполь. Ничто не смогло бы сделать его более счастливым, лишь бы провести еще несколько месяцев в компании Кэтрин, встретить вместе с ней весну, читать ей книги под любимой скалой на мысу Позиллипо и слушать, как она играет.