Текст книги "Поклонник вулканов"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Он не раз пытался придумывать сны, приличествующие герою. «Снилось мне, – говорил он в таких случаях, – будто взбираюсь по высокой лестнице». Или: «Снилось мне, что стою я на балконе дворца». А иногда осторожно начинал, боясь, что его могут обвинить в тщеславии: «Мне приснилось, будто я нахожусь один в долине, брожу по бескрайнему полю, где полным-полно разных цветов. И… („Ну, ну, а что же дальше?“)… Снилось, что скачу на лошади, пересекая какое-то туманное озеро… А потом видел себя во сне на большущем банкете… Нет, это как-то неинтересно».

На кой черт вообще снятся всякие сны? И к чему их рассказывать? Он что, забыл, как надо разговаривать с красивой женщиной? Проклятье! Он ничуть не лучше дикого зверя. Все, что помнит, – это карты, тактика, боевые свойства пушек, направление ветра, линия горизонта и линия фронта, ну иногда женщина в Ливорно и всегда Бонапарт, а теперь вот боль в правой руке, которой нет, призрачная боль.

Адмирал чертовски устал, да к тому же у него жар, но он все равно попытается встать.

«Мне снилось, что я в театре… нет. Мне снилось, будто я вхожу в замок и отыскиваю там потайную комнату… нет. Помнится, да, я стоял на отвесной скале, а внизу бушевал и пенился прилив… Опять не то. Я плыл по морю на спине дельфина и услышал зовущий меня голос, голос сирены… нет. Мне снилось, мне снилось…»

Она, должна быть, догадывалась, что сны свои он сочиняет, чтобы как-то развлечь ее. Но сам герой не считал сновидения достаточно подходящими и убедительными для этого, к тому же рассказывал он как-то вычурно. У него не хватало воображения придумывать сны. Он желал только получше сочинить и изложить их в красивой поэтической форме…

Бывает, что, когда рассказываешь о прошлом, уместно не говорить правду или, во всяком случае, всю правду. Но иногда такая необходимость все же возникает.

Согласно критериям изобразительного искусства тех времен, художник обязан был как можно правдивее, с фотографической точностью изобразить объект. Что же касается великих исторических или мифических личностей, здесь прежде всего требовалось показать их величие. Так, к примеру, Рафаэль удостаивался похвал за то, что изображал апостолов красивыми и величавыми телом и душой, полными собственного достоинства, а не такими невзрачными, какими их описывает Библия. «Говорят, что Александр Македонский был невысок ростом и хрупок телосложением, но художнику не следует рисовать его таковым», – требовал сэр Джошуа Рейнольдс.

Великий человек не должен быть изображен жалким и вульгарным ничтожеством, несчастным калекой, хромоногим, косоглазым или с носом, как картошка, или во взлохмаченном парике, а если у него и есть физические недостатки, то не это главное в его сущности. Таково было главное требование к портрету и портретисту.

Мы любим подчеркивать обыденность героев. Выделять неординарность считается почему-то недемократичным. Мы чувствуем себя подавленными призывом к величию. И рассматриваем интерес к славе или к совершенству как проявление умственной убогости, считая, что чрезмерное честолюбие людей с меньшими достоинствами объясняется либо нехваткой заботы и ласки, либо их избытком. Мы хотим восхищаться ими, но при этом сохраняем за собой право не поддаваться заблуждению. Мы не любим принимать второстепенное за идеал. Итак, долой приниженные идеалы, долой внутреннюю сущность! Единственные идеалы – это здоровые идеалы, и каждый вправе стремиться к обладанию ими. По крайней мере, воображать, будто уже обладает, и тем тешиться.

– …Сирена!

– Что такое, дорогой сэр? – Она нежно глядела на него: должно быть, уснул на минутку.

– Мне как-то неудобно, – пробормотал он. – Я уже кончил рассказывать вам?

– Да, – успокоила она, – вы были в королевском замке, где король и королева устроили в вашу честь грандиозный банкет. Точно такой же и мы собираемся организовать через несколько дней, если, разумеется, ваше здоровье позволит. Хотим отпраздновать ваш день рождения и выразить нашу безмерную благодарность за то, что вы подбодрили и спасли эту, упавшую духом, но все же славную страну.

– Ну конечно же, я чувствую себя совсем здоровым, – ответил он и попытался присесть на постели, но тут же застонал, побледнел и откинулся на подушки.

Ей нравилось смотреть, как он спит, просунув, словно ребенок, левую руку между коленок. Во сне он выглядел маленьким и беззащитным. Преодолевая боль в низу своего живота, она была рада теперь говорить «мы», имея в виду мужа и себя, королеву и себя: мы чувствуем, мы восхищаемся, мы тревожимся, мы так признательны. И она действительно разделяла эти чувства.

Никогда еще особняк Кавалера не был так великолепно украшен и освещен, как в день рождения нашего героя. Особняк превратился в своего рода храм прославленного адмирала.

Все походило на его детские грезы: отовсюду он слышал овации, громкие приветствия, один за другим следовали тосты за спасителя монархии, так что он только успевал поднимать свой бокал. Все было, как в его мечтах в детстве, за исключением разве того, что бокал он держал левой рукой, а правой у него не было, хотя она и ныла, чувствовал все же недомогание и легкое головокружение, но это, возможно, от выпитого вина. Обычно он никогда не выпивал без причины, просто так.

Адмирал любовался улыбками и нарядными яркими платьями дам. Кавалерша блистала в пышном одеянии из голубого шелка и рассыпалась в цветистых похвалах. А больше всего ему пришлось по душе то, как сверкали инициалы его имени на канделябрах, вазах, медальонах, брошах и даже оконных стеклах.

Последние недели местные гончары выполняли заказ к этому празднеству. Приглашенные на вечер ели из тарелок и пили из бокалов и кубков, красиво украшенных росписью и виньетками с его инициалами. А когда восемь – десять гостей встали из-за обеденного стола и перешли в бальный зал, где танцевали еще две тысячи гостей, которых Кавалер с супругой пригласили отужинать и потанцевать, всем присутствующим стали раздавать ленты и нагрудные значки, где тоже были инициалы героя. Он незаметно запихнул в правый пустой рукав мундира штук по восемь лент и значков, чтобы потом послать Фанни, отцу, братьям и сестрам и тем самым показать, насколько его здесь все почитают.

– Как вы себя чувствуете, дорогой сэр? – быстро шепнула Кавалерша, взяв его под руку и направляясь в бальный зал.

– Прекрасно, очень даже хорошо.

А выглядел он довольно бледным.

Под балдахином в центре большого зала стояло что-то высокое, задрапированное в английский флаг «Юнион Джек» и его адмиральский вымпел синего цвета. Он почему-то вдруг подумал, что это, должно быть, часть мачты с «Вэнгарда», и подошел поближе, поддерживаемый супругой Кавалера. Ему захотелось опереться на сооружение, но она упредила его жест:

– Не опирайтесь на него, – сказала она, будто прочитав его мысли. – Видите ли, это сюрприз, но очень непрочный, не хотелось бы, чтобы он упал.

Затем женщина покинула его и подошла к Кавалеру, стоявшему около музыкантов. Вот-вот должны были начаться танцы, и он раздумывал, как поэффектнее объявить об этом. Ему не хотелось сидеть сложа руки во время танцев, чтобы все глазели на него. Но в этот момент музыканты грянули «Боже, храни короля», а жена Кавалера вышла вперед и запела. Какой же у нее прекрасный голос! Казалось, она вдохнула новую жизнь в знакомые воодушевляющие слова гимна, а затем герой четко расслышал в словах и свое имя. «Впервые на крыльях славы», – произнесла она и запела новый куплет:

 
«Споем же о нем
И восславим его всюду,
Он гордость британской короны,
Заставивший трепетать берега Нила,
Боже, храни короля».
 

Адмирал залился краской от смущения, так как две с лишним тысячи гостей в огромном бальном зале стали громко аплодировать и выкрикивать приветствия, а когда жена Кавалера повторила последний куплет, то все присоединились к ней и начали скандировать и славить героя. Закончив петь, она вместе с мужем подошла к нему, гул тут же смолк, сняла флаг с сооружения, похожего на часть мачты, стоящей под балдахином, и все увидели колонну с высеченной надписью «Veni vidi vici»[49]49
  Пришел, увидел, победил (лат.).


[Закрыть]. Кроме того, перечислялись все битвы, где он одержал победы, и имена командиров судов, участвовавших в сражении при Абукире, его братьев по оружию, которые почти все присутствовали на этом приеме. Они подошли поближе, чтобы пожать ему руку и с уважением выразить признательность за то, что им выпала такая счастливая судьба служить под его началом. Кавалер, стоя возле колонны, произнес небольшую приветственную речь, сравнив его с Александром Великим, а в конце речи его перебила жена, громогласно заявив, что герою нужно сделать памятник из чистого золота и установить его в центре Лондона, и он будет установлен, если на родине поймут, сколь многим обязаны ему. Адмирал чувствовал себя на седьмом небе от похвал. Затем товарищи по оружию, обступив своего командующего, радостно смеялись, веселились, некоторые обнимали его и по-дружески хлопали по спине, как это принято среди близких друзей. О-о, если бы только отец и Фанни видели его в эту минуту.

Он повернулся к Кавалеру, чтобы поблагодарить за такой великолепный праздник.

– Та честь, которую вы оказали мне… – начал было он.

– Да нет, это вы оказали нам честь, – возразил Кавалер и пожал руку героя.

Тут заиграли музыканты, герой, предположив, что Кавалерша ждет, чтобы он пригласил ее на кадриль, подошел к ней. Нет, нет, танцевать он не собирается по вполне понятной причине, хотел только выразить благодарность. Кавалер, очарованный молодым адмиралом, как и его супруга (но та была очарована по-своему), глядел на него нежно, с любовью. Какой блестящий праздник, словно солнце взошло после затмения! То, что было покрыто мраком, теперь казалось высвеченным и сверкающим во всей своей красе. Его дом с бесконечным множеством этих блестящих и ярких вещей (над которыми он трясся, опасаясь, что вскоре придется бросать их все) – теперь официальная резиденция героя. Это прибежище будущего, а также приют для прошлого.

Он уже было приготовился к тому, что его раю на чужой земле приходит конец. В первые месяцы того страшного года казалось, что международный альянс против Франции обречен на провал, а Неаполь покорился воле французов. Первым оскорблением явилось назначение нового французского посла месье Гара, того самого, который зачитывал смертный приговор Людовику XIV. Затем пришлось уволить в отставку влиятельного премьер-министра, резко настроенного против французов, а вместо него назначить человека более лояльного и выступающего за примирение с Францией. Тем временем армии Бонапарта, не имея потерь, продвигались вперед, а молодой английский адмирал по всему Средиземноморью безуспешно разыскивал французский флот, чтобы сразиться с ним.

Кавалер в панику не впадал, не в его характере было паниковать. Но все же он не исключал, что французские войска могут начать широкое наступление из папской столицы на юг полуострова, который уже фактически находился под их контролем. И вот в одно злосчастное утро он узнал, что они уже вышли к побережью чуть севернее Кампи Флеграй. У него с женой и у английских гостей (а у них всегда кто-нибудь гостил из Англии) еще было в запасе время для бегства – Кавалер об этом не беспокоился. Но он всерьез опасался за сохранность своих ценностей. Ценные вещи легко уязвимы – их не защитить от кражи, пожара, наводнения, небрежного отношения со стороны слуг или нанятых реставраторов, губительных лучей солнца и от последствий войны. А это, по мнению Кавалера, прежде всего – вандализм, грабеж и реквизиция.

Каждый коллекционер нутром чует любую мало-мальскую угрозу, которая может превратиться в большую беду. Поэтому любой коллекционер, сам по себе являющийся островом, нуждается еще и в запасном острове. И грандиозные коллекции зачастую порождают мысли о надлежащем хранении и надежной безопасности. Так, один неутомимый собиратель из Южной Флориды, который на личном поезде объездил в поисках новых приобретений все Соединенные Штаты, купил в Генуе огромный замок для хранения своих обширных собраний декоративных вещей. Националистическое китайское правительство, спасаясь бегством из континентального Китая на Тайвань в 1949 году, прихватило с собой съемные и переносные шедевры изящного искусства, выполненные из рисовой соломки и хлопка, а также раритеты (вышитые шелком картины, статуэтки, фигурки из нефрита, изделия из бронзы, старинную фарфоровую посуду и каллиграфические письмена на свитках). Там они хранятся в подземных туннелях и пещерах, вырубленных в горе рядом с огромным музеем, в помещениях которого можно одновременно разместить лишь малую толику всех этих ценностей. В большинстве случаев не требуются столь хитроумные способы охраны или крепостные стены. Но при хранении раритетов в недостаточно безопасном месте у коллекционера не проходит головная боль из-за тревоги за их целостность и сохранность. Таким образом, удовольствие от обладания антиквариатом и редкостями постоянно отравляется призраком их утраты.

Как знать, может, и не надо будет бежать из Неаполя, но если придется, то как тогда уложить, упаковать и увезти все эти вещи, которые он собирал долгие тридцать лет, – это не так-то просто. (Вечный жид[50]50
  Герой средневековых сказаний, еврей-скиталец, осужденный Богом на вечную жизнь и странствия за то, что не дал Христу отдохнуть по пути на Голгофу.


[Закрыть] не может быть великим коллекционером, ну разве что собирателем марок. Имеется всего несколько знаменитых коллекций, которые можно увести с собой в сумках.) Кавалер подумал, что неплохо было бы переписать для начала свои ценности – ранее он никогда этим не занимался, – провести, так сказать, полную инвентаризацию всех коллекционных предметов.

Вообще-то вряд ли, чтобы он не делал выборочные списки своих коллекций: все коллекционеры одержимы составлением подобных списков, а все люди, которым это доставляет удовольствие, – либо уже сложившиеся, либо потенциальные коллекционеры.

Коллекционирование – это один из видов неутолимого желания, донжуанизм вожделенных объектов, где каждая новая находка вызывает еще более жгучую страсть и порождает вдобавок удовольствие вести счет, составлять реестр или список своим ценностям. При интенсивных и неутомимых поисках ради приобретения новых вещей страсть зачастую несколько остывает и лишается особого шарма, чего не компенсируешь ведением гроссбуха для учета и классификации mille e tre[51]51
  Каждой мелочи (итал.).


[Закрыть] (предпочтительнее нанимать доверенного писаря, который был бы в курсе всех дел и вел учет). В таких случаях возможность созерцать в любой момент свой антиквариат притупляет желание: подобное всегда осуждал и с этим боролся великий поборник эротики Дон Жуан. Но в нашем случае учет и классификация предоставляет стяжателю материальных и духовных ценностей еще большее моральное удовлетворение.

Учет – уже сам по себе коллекционирование, причем на более высоком уровне. Коллекционерам в таких ситуациях совсем не обязательно обладать собственными раритетами. Знание, что такой раритет существует и где находится, заменяет обладание им (к счастью, тем, у кого нет значительных средств на его приобретение). В данном случае ведение реестра подменяет собой право на обладание, становится разновидностью этого обладания: они могут оценивать раритет, классифицировать его – одним словом, помнить о нем и желать его.

Что вам нравится? Пять любимых цветков, пять любимых специй и пряностей, пять фильмов, автомашин, поэм, гостинец, имен, собак, изобретений, ценных камней, пять городов, друзей, музеев, теннисистов… Всего лишь пять? А может, десять… или двадцать… или даже сто? Но какую бы цифру в этом ряду вы ни назвали, она всегда будет казаться вам недостаточной. Да вы бы и не вспомнили, какое же количество вещей вам нравится.

Что вам памятно? Все, с кем доводилось переспать; все штаты, где побывали; все страны, которые увидели; дом, где вы жили; школа, где вы учились; машины, которые имели; домашние животные, бывшие у вас; работа, которую вы выполняли; драмы Шекспира, которые вы смотрели…

Что мир объемлет? Названия двадцати опер Моцарта или имена королей и королев Англии, а может, наименование столиц пятидесяти американских штатов… Даже одно составление подробного перечня уже является выражением желания – желания знать, располагать в определенном порядке, вверять памяти.

Чем же все-таки вы владеете? Компакт-дисками, бутылками вина, первыми изданиями своих книг, старинными фотографиями, купленными на аукционах, – подобные списки могут оказаться не более чем подтверждением утоленного желания и останутся таковыми, по крайней мере, до тех пор, пока над вашими изобретениями не нависнет угроза, как это случилось у Кавалера.

Теперь, когда он мог потерять все, ему захотелось узнать, что у него имеется в наличии, и закрепить это хотя бы в форме описи.

Составление списка представлялось Кавалеру своеобразным выходом из положения, спасительной акцией. И хотя ему он не очень-то нравился, этот стимулирующий довод, тем не менее, засучив рукава, он принялся за перепись своих коллекций. Еще разок осмотреть каждую коллекционную вещь, записать все наименования в определенной последовательности, разложить их в зависимости от комплектности копий, избытка или недостатка, мастерства исполнения, ну и, разумеется, полноты или нехватки каждого предмета – это будет не только удовольствием, но и трудом, приносящим удовлетворение, трудом, который он не решится доверить никому из своей многочисленной челяди.

Начав работу с нижнего зала, выходящего во двор, Кавалер переходил из комнаты в комнату, поднимался с этажа на этаж, просматривал один за другим разные коллекционные предметы (все оказались на месте, ничего не пропало). А по пятам следовали два секретаря-англичанина, Оливер и Смит, записывающие каждое слово Кавалера, а также камердинер Гаетано со свечей и линейкой в руках и мальчик на побегушках, тащивший скамейку. Кавалеру еще никогда не приходилось осматривать свой особняк при таком тусклом освещении. Теперь он казался ему незнакомым, даже чужим, а себя он чувствовал в зависимости от того, какую вещь осматривал и оценивал: то неким подобострастным хранителем музейных ценностей, угрюмым оценщиком раритетов, то благодушно настроенным посланцем заморского деспота – любителя произведений искусства.

Осмотр произвел на него неизгладимое впечатление. Инвентаризация заняла почти целую неделю, поскольку Кавалер отвлекался и тратил немало времени на всякие пустяки. А закончив перепись, удалился в свой рабочий кабинет и целый день расшифровывал и уточнял записи.

Через два месяца, 14 июля 1798 года, он исписал своим небрежным, но вполне разборчивым почерком многие страницы гроссбуха, а закончив писать, закрепил листы в переплет из красной кожи и уложил в ящик письменного стола. В реестре перечислялись все антикварные предметы и ценности, за исключением коллекции вулканических минералов, скелетов рыб и прочих природных редкостей. Здесь было более двухсот картин, в том числе принадлежащих кисти Рафаэля, Тициана, Веронезе, Каналетто, Рубенса, Рембрандта, Ван Дейка, Шардена, Пуссена, множество зарисовок извержения Везувия и четырнадцать портретов жены Кавалера, а также различные вазы и сосуды, статуи, камеи, канделябры, саркофаги и агатовая потолочная люстра. Но те вещи, которые незаконно приобретались у жадных королевских археологов и которые можно было легко опознать, в этом списке вообще не упоминались.

Неаполь замер в ожидании, что французы вот-вот ринутся завоевывать юг полуострова, а Кавалер, которому удалось заранее узнать у гадалки, чем завершится его легкая привилегированная жизнь (совсем не так она кончилась для Помпеев и Геркуланума), поставил точку в инвентаризации своих коллекций и принялся обдумывать, каким образом вывезти из города самые ценные вещи.

Но неожиданно для всех угроза вдруг отступила, так как бесподобный друг Кавалера наголову разбил французский флот, что, по сути дела, сдержало французское вторжение в Италию, начавшееся ровно два года назад, когда они отмечали день рождения героя. Кавалер отдал распоряжение подготовить к отправке в Англию большую часть своих раритетов и антиквариата: в частности, вторую коллекцию античных ваз, более обширную и ценную, чем ту, которую он привез в Лондон в свой первый отпуск и продал Британскому музею. Слуги и доверенные лица тщательно упаковывали отобранные предметы в коробки и большие ящики, приготовив к погрузке на британское судно, отплывающее через несколько дней. Отменять сборы в связи с улучшением политической обстановки было неразумно, поскольку в любой момент могла возникнуть новая угроза французской оккупации или же (что вообще-то еще хуже) мятежа доморощенных республиканцев. «Пусть вазы плывут в Англию на продажу, – решил Кавалер. – Мне нужны деньги». Деньги всегда требуются. Вот в этом-то и состоит оборотная сторона замкнутости коллекционирования, поскольку оно не развивается по восходящей линии, а совершает повторяющиеся обороты. В низшей точке этого цикла, когда предметы распродаются, раздаются и расходятся, коллекционер начинает судорожно собирать новую коллекцию и у него возникает чувство галантности и обходительности. Кавалер утешал себя мыслью о той радости, которую принесет ему новая, еще более обширная коллекция ваз и сосудов.

Он жаждал начать коллекционирование сызнова.

Кавалер стоит на набережной и наблюдает за погрузкой ящиков с ценностями на борт коммерческого парусника «Кэлосес». Наш герой все еще лежит в постели, но чувствует себя лучше. Миссис Кэдоган накормила его мясным бульоном, и теперь он разбирает корреспонденцию и пишет письма, рядом сидит Кавалерша. Своему брату, приходскому пастору, как и их отец, он сообщил о разгроме французов и выразил озабоченность в связи с тем, что его победе особого значения не придают. «Хотя мне и завидуют, но заслуги обязаны признать», – писал он. (Герой ожидал, что за победу под Абукиром ему пожалуют титул виконта.) Жене Фанни он писал еще более откровенные письма с перечислением своих заслуг. Как и супруга Кавалера, которая в письмах Чарлзу на протяжении нескольких лет по простоте душевной продолжала писать о том, как ее повсюду все хвалят, герой сообщал своей жене каждое хвалебное слово, сказанное в его адрес. «Все восхищаются мною. Даже французы отдают мне дань уважения», – хвастался он. Они были очень похожи, израненный и искалеченный герой и жизнерадостная, полная сил замужняя дама – в их поведении, как заметил Кавалер, просматривалось какое-то ребячество, и это задело его за живое.

«Люди идут за мной по улицам толпой и приветствуют, выкрикивая мое имя», – писал герой жене в Англию. Теперь он окончательно выздоровел и встал на ноги. Кавалерша сопровождала его повсюду: и в королевский дворец на переговоры с королем и министрами, и в гавань, где потребовалось уладить недоразумение, возникшее между моряками адмирала и вороватыми неаполитанцами. «Я делаю все периводы нашему знаминитому гостю», – сообщала она Чарлзу. Не переставая восхищаться интересами, взглядами героя на жизнь и на происходящие события. Кроме того, она подружилась со многими его офицерами и передавала ему их озабоченность затянувшейся болезнью глубокоуважаемого командира. Живо интересуясь жизнью молодых корабельных гардемаринов, она проявляла неослабленную материнскую заботу о них, жена Кавалера помогала им писать письма любимым девушкам в Англию и принялась учить Джозию танцевать гавот. Когда тот сказал, что это он тогда, в шлюпке, наложил спасительный жгут на раненую руку своего отчима, она склонилась и поцеловала юноше руку. Жене героя посылала подарки и стихи, прославляющие подвиги ее мужа, когда пришло известие, что его за все заслуги сделали всего-навсего баронетом, пожаловав этот низший титул в иерархии дворянской знати (хотя и положили ежегодное жалованье в размере двух тысяч фунтов стерлингов), то в очередном письме Фанни она написала несколько строк, выражая свое возмущение такой черной неблагодарностью со стороны адмиралтейства. Кавалер тоже не приминул выразить в письме в министерство иностранных дел свой протест по поводу умаления заслуг и третирования героя.

Больше всего им нравилось уединяться втроем. Как-то вечером они устроили в зале для приемов небольшой домашний концерт для героя. Кавалер играл на виолончели, а его супруга пела. Во время коротенького перерыва герой вспылил по какому-то поводу и возмутился нерешительностью неаполитанского короля. Кавалер сразу же принялся успокаивать его, а Кавалерша сидела и молча смотрела на мужчин с чувством глубокой радости. «От этих людей нельзя ожидать, чтобы они исправились», – заметил Кавалер. «Ради Бога, их нужно заставить понять всю глубину катастрофы, которая ожидает их!» – воскликнул герой, энергично жестикулируя левой рукой, культя правой заметно дергалась в пустом рукаве, что частенько бывало у него в минуту сильного душевного волнения.

Кавалерша нежно посмотрела на мужа, а тот продолжал вкратце объяснять причину, почему его величество, к прискорбию, недостаточно умственно развит. Она пристально посмотрела на героя, и ее взгляд подействовал на него благотворно. Затем они вышли на террасу полюбоваться Везувием, который в ту минуту был удивительно спокоен. На террасе Кавалер стоял посередине, а они по бокам, будто двое его взрослых детей, им так подходила эта роль. Но иногда женщина оказывалась в центре, а герой (он был пониже ее) – слева, и она ощущала тепло, идущее от его культи. Любуясь вулканом, Кавалер рассказывал адмиралу о некоторых местных предрассудках, связанных с этой горой.

Каким вообще представляют себе героя другие? Или какого-то короля? Или красавицу?

Ни у нашего героя, ни у короля, ни у красавицы не было ничего такого, что Рейнольдс считал бы образцом внешности. Герой совсем не выглядит героем; король никогда не был похож на короля, да и поступал не по-королевски; ну а красавица, увы, уже больше не красавица. Для ясности стоит заметить, что герой искалеченный, беззубый, потрепанный недоросток; король – чрезмерно разжиревший, с лишаями на теле и огромным носом; красавица же из-за излишнего употребления спиртного раздалась вширь и стала казаться еще более высокой, чем была на самом деле. И вообще, в свои тридцать три она выглядит дамой отнюдь не первой молодости. И только один Кавалер (аристократ, придворный, ученый, эстет) соответствует идеальному типу. Он высок ростом, худощав, хорошо сложен, цел и невредим, и хотя значительно старше всех перечисленных здесь лиц из числа запечатленных на исторических портретах, его физическое состояние просто великолепно.

Конечно же, им всем это было как-то безразлично. Интересно нам, живущим вдали от тех времен, когда от художника ожидали, что тот должен передавать идеальную внешность, когда не ставили под сомнение, будто всякие уродства и физические недостатки нужно приукрашивать, но тем не менее разъясняли, что написанные на портретах исторические личности в жизни выглядели по-другому и в ту пору уже утратили свежесть, стройность и постарели и что художники их идеализировали (по глупости, как мы привыкли говорить).

Это трио казалось таким естественным. У Кавалера в его семье появился молодой человек, ставший для него почти сыном, во всяком случае, более дорогим и близким, чем родной племянник. А его супруга обрела того, кем она могла восхищаться с такой страстью и силой, с какими не восхищалась еще никем и никогда. Герой же впервые нашел в их лице близких друзей. Он был до глубины души польщен восхищением элегантного пожилого Кавалера и искренне потрясен теплым и заботливым отношением его молодой жены. Помимо крепнувшей с каждым днем дружбы, их объединяло чувство, что они играют роли, предназначенные им в великой исторической драме, – спасают Англию и Европу от захвата Францией и повсеместного установления республиканского правления.

Герой чувствовал себя уже вполне выздоровевшим, готовился снова выйти в море. Кавалер писал письма и донесения министрам, влиятельным титулованным друзьям в Англии и другим британским офицерам и адмиралам, несущим службу в Средиземноморье. Вел важные переговоры с министрами Королевства обеих Сицилий, с королевской четой и с отставным, но все еще влиятельным премьер-министром, занимающим антифранцузские позиции. Пробурбонское правительство Неаполя то и дело советовалось и с Кавалером, и с героем по поводу возможной новой войны с Францией. Кавалер решительно предлагал послать армию на помощь Риму, а герой настаивал, чтобы Неаполь ввязался в драку и тем самым выступил открытым союзником Англии (предоставив ей военно-морские базы для стоянок флота) и существенно поддержал британский стратегический замысел. Ну а поскольку уж было решено направить в Рим экспедиционный корпус, наспех собранный из разрозненных бригад и батальонов, то начались военные маневры и всякие инспекторские проверки. И все это сопровождалось призывами к патриотизму, чувством самообольщения, крушением планов и надежд, мучительными тревогами, оживлением среди большинства местной знати и энергичными попытками захватить себе теплое местечко на политической арене в качестве… агентов мировой империи. Они страстно жаждали того времени, когда война перекинется на земли этой отдаленной южной сатрапии, с ее богатыми традициями коррупции и праздности, и старались проповедовать идеи свержения династии военной силой и необходимости всяческого сопротивления противоборствующей сверхдержаве, то бишь Англии.

Начальство героя прислало приказ срочно отплыть со своей эскадрой к Мальте. Вернувшись с бесплодных переговоров с Государственным советом, он написал британскому командующему флотом в Средиземноморье графу Сент-Винсенту, что ждет не дождется, когда сможет поднять паруса и отплыть из этой страны скрипачей и поэтов, распутных девок и негодяев. Но ему не хотелось бы оставлять Кавалера и его супругу одних.

Прошло еще три недели, в течение которых герой продолжал поправлять свое здоровье и одновременно, не теряя времени, уламывать королевское правительство. И вот в середине октября, через несколько дней после отплытия «Кэлосеса» в Англию, эскадра адмирала направилась к Мальте, где он надеялся настичь врага и вступить с ним в бой. Король, зная, что ему придется возглавить армию и некоторое время проторчать в своем дворце в самом центре чопорного Рима, уехал в Казерту поразвлечься и в первую очередь поохотиться. Кавалер тоже отправился туда, предварительно отдав соответствующие распоряжения о том, чтобы начали укладывать и паковать картины и антиквариат – так, на всякий случай, на всякий непредвиденный случай. А его жена принялась ежедневно писать герою письма из охотничьего домика, рассказывать, как она сильно скучает без него. Однажды вечером Кавалер, проведя день-деньской на охоте, невольно насмотревшись на море крови, по возвращении домой тоже приписал к ее письму несколько строк.