Текст книги "Поклонник вулканов"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Кэтрин тихонько рассмеялась. Кавалер, улыбающийся при мысли о голых ягодицах – сначала женских, а потом обезьяньих, – удивленно посмотрел на жену. Они всегда жили душа в душу и хорошо понимали друг друга, даже если время от времени их взгляды на то или иное событие или какие-то вещи расходились.

– Вам как, получше? – спросил Кавалер.

Он женился не на обезьяне. Дилижанс все катил и катил. Стал накрапывать мелкий дождик. Лондон исчез из виду. Пейзаж за окном кареты изменился, и Кавалер снова вернулся к приключениям Кандида и его слуги в далеком Эльдорадо. Жена, по-прежнему тяжело дыша, тоже уткнулась в свою книгу, камеристка дремала, прижав подбородок к груди, лошади старались идти резво, не дожидаясь подгоняющего кнута, слуги в катящем следом дилижансе хихикали и потягивали винцо. Все шло своим чередом. Вскоре Лондон остался в памяти только дорогой.

2

Они жили в браке уже шестнадцать лет, но детей у них не было.

Кавалер, подобно многим одержимым коллекционерам, по натуре своей являлся прирожденным холостяком. Однако, рассчитывая посредством женитьбы на единственной наследнице богатого землевладельца из Пемброкшира в Уэльсе профинансировать свою политическую карьеру, выйдя в отставку, он глубоко ошибся. Палата общин, куда каждые четыре года избирался представитель от захудалого городка в Суссексе (кстати, Кавалер там ни разу не был), отказалась расширить представительство ради его выдающихся талантов, которые, правда, еще нигде не проявлялись, разве что в армии, где он прослужил десять лет. Более реальной оказалась другая причина: женитьба принесла ему деньги, на которые можно было покупать картины. К тому же он приобрел еще бо́льшие ценности, нежели просто деньги. Решив покончить с одиночеством – только спустя много лет ему пришлось неожиданно для себя приютить другого безденежного человека, своего племянника, – он наконец обрел стабильный покой, как сам назвал это состояние. В день свадьбы Кэтрин защелкнула на своей руке браслет с локоном мужа. Она любила его с какой-то непонятной жалостью, но к себе жалости не испытывала. Со временем все стали справедливо, однако не совсем точно считать, что Кавалер чрезмерно привязан к своей жене и слушается ее во всем. Годы уходят, а деньги нужны всегда. Покой и удобства находим там, где их не ждем, а волнуемся порой из-за ничего.

Кавалер не мог знать о том, что нам теперь о нем известно. Для нас же он является просто осколком прошлого. Мы четко видим Кавалера в напудренном парике, длинном элегантном камзоле и туфлях с большими пряжками, орлиное лицо повернуто в профиль. У него вид все понимающего, все подмечающего, независимого и непреклонного в своих суждениях человека. Холодный ли он по характеру? Трудно сказать, просто он блестяще знает свое дело. Он весь поглощен решением стоящих перед ним задач, ему даже нравится решать их – не забывайте, что Кавалер занимает важный, можно сказать, первостепенный дипломатический пост за границей. Без дела ему сидеть не приходится. Для своего депрессивного характера он действует довольно активно, перебарывая с помощью поразительного по силе энтузиазма постоянно накатывающие волны меланхолии.

В круг его интересов входит все. Да и живет он в таком городе, где не соскучишься и который вряд ли можно превзойти по части удовлетворения хотя бы простого любопытства с исторической, культурной или социальной точки зрения. По своим размерам этот город побольше Рима, он наиболее богатый и густонаселенный на Апеннинском полуострове, а после Парижа, пожалуй, крупнейший на всем Европейском континенте. В то же время это центр природного катаклизма. В нем правит самый разнузданный, самый вульгарный на свете монарх. Мороженое там самое вкусное, а бездельники и тунеядцы – самые веселые и беспечные. Там царит самая одурелая апатия, а среди молодых аристократов растет самая многочисленная плеяда будущих якобинцев. Бесподобный Неаполитанский залив – прекрасный дом для причудливых рыб, а также обычных даров моря. Некоторые улицы города вымощены кусками застывшей лавы, а в нескольких километрах от него находятся наводящие ужас остатки двух мертвых городов, которые раскопали совсем недавно. Неаполитанский оперный театр – самый большой и вместительный в Италии. Еще одна всемирная гордость – местная школа подготовки певцов-кастратов, они выходят оттуда непрерывным потоком. Знать города – красивые, импозантные и любвеобильные аристократы – регулярно собирается на какой-нибудь вилле для игр в карты, которые нередко затягиваются до самого рассвета. Такие встречи получили название застольных бесед.

Жизнь на улицах Неаполя бьет ключом через край. На некоторых королевских празднествах перед дворцом воздвигали целую гору, украшенную гирляндами из мясных продуктов, игрушек, кондитерских изделий, фруктов, и по сигналу из пушки, под крики и овации наблюдающих за зрелищем с балконов дворца придворных алчные жители набрасывались на всю эту дармовщину. Во время сильного голода, разразившегося весной 1764 года, толпы людей с длинными ножами под рубахами врывались в булочные, убивали и калечили булочников ради куска хлеба.

Кавалер впервые приехал в Неаполь и приступил к своим обязанностям посланника Его Величества короля Англии как раз в ноябре злополучного 1764 года. Тогда в знак покаяния по улицам города прошли процессии женщин с терновыми венцами на головах и с намалеванными на спинах крестами, и банды мародеров и грабителей сразу же разбежались. Местная знать и иностранные дипломаты вытащили обратно свое фамильное серебро, упрятанное в укромных уголках по монастырям. Королевский двор, нашедший убежище в десяти километрах севернее Неаполя, в огромной крепости Казерте, вернулся назад в город, во дворец. Омерзительную вонь разлагающихся трупов, сотнями валявшихся на улицах, сменил привычный запах моря, кофе и жимолости, смешанный, правда, с запахом человеческих и животных экскрементов. Захоронили также и тридцать тысяч скончавшихся от чумы, которая разразилась вслед за голодом. В бараках для неизлечимо больных, где среди тысяч умирающих в первую очередь гибли от голода (шестьдесят – семьдесят человек в день), теперь хватало продовольствия на всех. Заморская помощь зерном оказалась столь обильной, что от излишков стали отказываться. Бедняки перестали козлами скакать по улицам с тамбуринами в руках и распевать во все горло непристойные песни. Правда, у многих все еще был нож за пазухой, но теперь они пускали его в ход не для того, чтобы добыть хлеб, а главным образом при обыкновенных бытовых разборках. Выбивающиеся же из сил изможденные крестьяне, хлынувшие в город, не торопились теперь покидать деревни и стали потихоньку расширять земли под посевы и увеличивать стада. Снова в стране упадок и разруха сменились изобилием и роскошью.

Кавалер вручил верительные грамоты тринадцатилетнему королю и его регентам, арендовал за сто пятьдесят фунтов в год в местной валюте роскошный трехэтажный дворец, палаццо, с захватывающим дух видом на залив, остров Капри и на дремлющий вулкан и засучив рукава принялся за работу со всей присущей ему кипучей энергией.

Комфортность существования в других странах воспринимается многими как интересное, красочное представление. Это одна из немаловажных причин, по которой состоятельные люди предпочитают жить за рубежом. Там, где пораженные ужасом голода, жестокостями черни и неспособностью правительства навести должный порядок люди впадали в бездействие, оцепенение и застывали, словно лава на вулкане, Кавалер, наоборот, ощущал прилив свежих сил. В беспечно веселящемся во время всеобщей беды городе редко появляется деятельный реформатор или революционер из местных, способный мудро управлять и обуздывать беспорядки. Иные города – иные подходы и взгляды. Никогда прежде Кавалер не был столь активен и возбужден, никогда прежде не принимал столь живо решения, не отдавался работе с таким упоением. В церквах, при дворе, на узеньких крутых улочках – везде для него находились важные дела. К примеру, у одного чудака, каковых было немало среди рыбаков и жителей, кормящихся дарами моря, он, к своему восторгу, узрел рыбу с ножками (Кавалер, как любознательный и бесстрашный исследователь, не задавался вопросом, что предпочтительнее: искусство или естествознание), появившуюся на свет в результате эволюции. Один упорный естествоиспытатель потратил немало сил, но все же пока не сумел приучить эту рыбу обходиться без воды.

Солнце палило нещадно, а Кавалер, несмотря на пекло, смело вышагивал по дымящейся, пористой земле, когда жар ощущался даже через подошвы туфель. И эта сухая, прожаренная земля была испещрена трещинами и расщелинами, в которых сокрыты сокровища.

Необходимость постоянно вращаться в высшем свете (на что многие справедливо жалуются), содержание обширного домашнего хозяйства, где одних только слуг насчитывалось около пятидесяти человек, в том числе несколько музыкантов, требовало немалых, притом неуклонно растущих расходов. Его жалованья посланника никак не хватало на расточительные развлекательные мероприятия. Их нужно было устраивать обязательно, чтобы произвести впечатление на влиятельных сановников, на которых можно рассчитывать при проведении внешней политики своего короля. Не хватало денег и на то, чтобы ублажать художников, которых он брал под свое покровительство. А тут еще приходилось платить немалые деньги за антиквариат и картины, чтобы увести их из-под носа целого скопища коллекционеров-конкурентов. Разумеется, Кавалер собирался продать с определенной выгодой лучшие из приобретенных экземпляров и успешно продавал их в конце концов. Какая приятная симметрия: для коллекционирования большинства предметов требуются солидные средства, но потом приобретенные раритеты сами превращаются в еще более крупные деньги. Хотя к деньгам он и относился с некоторым пренебрежением, считая их нужным, но все же побочным продуктом своего главного увлечения, коллекционирование оставалось для Кавалера самым подходящим и подобающим его статусу посланника занятием. Он не просто разыскивал забытые или утерянные произведения искусства и давал им подлинную оценку, но и включал в свою коллекцию только стоящие вещи. Природное высокомерие лорда убеждало его в том, что Кэтрин не способна оценить коллекционную вещь, как, впрочем, и все женщины, за редким исключением.

Репутация Кавалера, как знатока и ученого мужа, его приветливость, благосклонность к нему двора, несравненно большая, чем к любому другому посланнику, помогли ему стать в Неаполе ведущей фигурой среди иностранных дипломатов. К чести Кэтрин, она не сделалась вездесущей придворной дамой, ибо ей претили грубые фиглярские выходки и откровенные непристойности юного короля, а также чванливость его плодовитой, умной супруги, забравшей почти всю власть в свои цепкие ручки. Надо также отдать должное и Кавалеру за то, что он умел развлекать и ублажать короля.

К счастью, Кэтрин не нужно было всякий раз сопровождать мужа на чревоугодные банкеты, устраиваемые в королевском дворце, на которые его приглашали по три-четыре раза в неделю. С женой Кавалер никогда не скучал, но не прочь был остаться один. Чтобы, например, целый день ловить гарпуном рыбу. Любил он также разглядывать и перепроверять свои сокровища, хранящиеся в прохладном кабинете и в кладовой, или просматривать выписываемые из Лондона новые книги по ихтиологии, электричеству и древней истории.

В одиночку никогда не познаешь всего и не увидишь многого. А желание к этому есть и очень даже большое. Беря в жены Кэтрин – а в целом для него это была довольно удачная женитьба – Кавалер среди прочего возлагал немалые надежды на то, что брак поможет ему удовлетворить все его потребности, хотя в дальнейшем они могут и возрасти. И надежды оправдывались, по крайней мере, его, но они во многом не совпадали с чаяниями и интересами Кэтрин.

Супруга была ему под стать, умеющая играть на клавесине, надменная, когда он бывал циничным, немощная, когда он чувствовал себя здоровым, нежная, если он забывался, любезная, но не до приторности, строгая и скромная, как ее столовый сервиз на 60 персон, она казалась для него самой подходящей из всех, кого он только мог вообразить себе. Кавалеру льстило, что все находили Кэтрин восхитительной. Поставившая себя в зависимость от него скорее из добропорядочности, нежели по слабости характера, она тем не менее не утратила чувства уверенности в себе. Религия придавала ей духовные силы; безбожие супруга тревожило ее и заставляло относиться к нему построже. Помимо внимания к мужу и забот о его карьере их объединяло сильное увлечение музыкой.

Когда два года назад в Неаполь приезжал Леопольд Моцарт со своим сыном вундеркиндом, Кэтрин испытала священный трепет, усаживаясь в их присутствии за клавесин, хотя сыграла она просто великолепно, впрочем, как и всегда. На еженедельных концертах, устраиваемых во дворце британского посланника исключительно для местного высшего света, те, кто во время оперных спектаклей громче всех разговаривал и жевал, почтительно умолкали. Кэтрин покорила их и приучила вести себя тихо. Кавалер и сам был превосходный виолончелист и скрипач – когда ему исполнилось 20 лет, он брал уроки у великого маэстро Джиардини в Лондоне, но супруга играла все же лучше его, и он с этим охотно соглашался. Он был рад, что у него имеются веские основания восхищаться женой, и ему нравилось проявлять искреннее восхищение, а не притворяться, будто ему доставляет удовольствие слушать ее.

В мыслях Кавалер проявлял известное сладострастие, но в жилах его кровь отнюдь не бурлила, по крайней мере, он сам так считал. В те времена благородные мужчины из привилегированного сословия на третьем или четвертом десятке обычно отличались тучностью. Кавалер же не утратил стройности (был даже худым) и по-прежнему обладал здоровым юношеским аппетитом, необходимым для восстановления физических сил. Его беспокоило слабое здоровье Кэтрин, ее хрупкое телосложение, отсутствие привычки к физическим упражнениям, а иногда ему даже становилось неудобно, когда жена пылко отвечала на его супружеские объятия. Но все же сексуальной тяги друг к другу у них не было. Правда, он ничуть не сожалел, что не завел в свое время любовницу, хотя в его кругу некоторые, может, и приняли подобную скромность за непонятную странность.

Как-то раз у Кавалера появилась благоприятная возможность начать роман; любовный жар в груди разгорался, от возбуждения у него стали потеть ладони, он принялся менять одежду по двадцать раз на дню. Наконец почувствовал, что заглатывает крючок, его связывают по рукам и ногам, а он лишь жаждет мимолетного прикосновения к ней и готовится к каким-то решительным действиям. Но стремление идти на риск вскоре все же пропало, у него появились другие интересы, усилилось желание приобретать произведения искусства. Вероятно, еще и потому, что у Кэтрин не было иных интересов, кроме как благосклонно относиться к этой страсти мужа. Поэтому для обоих ценителей музыки было естественным наслаждение совместной игрой на инструментах. Неестественным же осталось стремление к коллекционированию. А в этом деле так хочется наслаждаться одиночеством (и действовать в одиночку).

«Коллекционирование – моя вторая натура», – признался он как-то раз жене.

«Свихнувшийся на картинах», – так назвал его в юности один из друзей. В представлении другого коллекционирование – это форма помешательства, отличающаяся неуемной страстью к приобретению картин.

В детстве Кавалер любил собирать монеты, затем заводные игрушки, позднее музыкальные инструменты. В коллекционировании проявляется свобода желания, которая возникает и пропадает сама по себе, – а это и есть исполнение того, чего хотелось. Для истинного коллекционера не так уж важно, что он конкретно собирает, его охватывает неуемная страсть коллекционирования вообще. Когда Кавалеру исполнилось двадцать с небольшим, он уже заразился этим вирусом и вынужден был продавать кое-какие картины, чтобы расплачиваться с долгами.

Став посланником, он не изменил прежней страсти. Сев на лошадь, битый час обследовал Помпеи и Геркуланум, но, повозившись там и сям и кое-что осмотрев, повсюду обнаружил, что его давным-давно уже опередили невежественные искатели сокровищ, которые успели перетащить найденные раритеты прямиком в сокровищницы расположенного поблизости, в городке Портичи, королевского дворца. Однако Кавалер все же исхитрился купить у одной аристократической семьи в Риме большую коллекцию греческих ваз и амфор. Эти вещи веками переходили по наследству из поколения в поколение.

Коллекционировать – значит спасать уникальные предметы, бесценные вещи от разрушения, забвения или просто-напросто от незавидной судьбы, если они попадут в руки другого собирателя, а не в ваши собственные. В то же время покупка целой коллекции, вместо того чтобы постепенно приобретать каждую вещицу в отдельности, такой метод не отличается изысканностью в среде коллекционеров. Ведь это своего рода спорт, а трудности в достижении результата только почитаются и придают особую пикантность в охоте за отдельными, особо ценными предметами. Настоящий коллекционер предпочитает покупать вещи для своей коллекции не оптом (иные охотники, например, хотят, чтобы преследуемый зверь просто промчался мимо них, стрелять они все равно не будут) и не приобретать готовые коллекции у других коллекционеров. Просто покупать или собирать что-то – это еще не значит коллекционировать. Но Кавалеру не терпелось, и не только потому, что он нуждался материально. Главное заключалось в другом: ему хотелось поскорее преуспеть в задуманном деле и в первую очередь составить собственную неаполитанскую коллекцию.

В Англии никто не удивился тому, что он, приехав в Неаполь, продолжал коллекционировать живопись и начал собирать античные редкости. Зато всех изумил пробудившийся у него интерес к вулкану – это было что-то новенькое в привычках Кавалера. Быть помешанным на вулканах означало, бесспорно, нечто большее, чем сходить с ума по раритетам. Может, солнце припекло ему голову или сказывается ставшая легендарной распущенность южных нравов? Но вскоре просто увлечение рационально сузилось до научного интереса и эстетического наслаждения, поскольку извержение вулкана можно было назвать, применяя длинный описательный термин, прекрасным явлением природы. Поэтому ничего необычного не просматривалось в том, что Кавалер по вечерам приглашал гостей на свою загородную виллу неподалеку от вулкана полюбоваться извержением, подобно тому как любовались лунными затмениями кучки придворных в раннефеодальной Японии. Однако необычным здесь было то, что он хотел наблюдать извержение как можно ближе.

Кавалер вдруг понял, что его интересует жидкая лава. Он взял слугу и поехал с ним на сернистые земли, расположенные к западу от города, и там нагишом искупался в озере, образовавшемся около конуса потухшего вулкана. Прогуливаясь по террасе виллы в первые месяцы по приезде в Неаполь и рассматривая издали дремлющую на солнце огнедышащую гору, он невольно думал о том, что ее спокойное состояние усыпляет бдительность человека, а вслед за этим неизбежно грядет катастрофа. Над вулканом постоянно курился белый дымок, время от времени с гулом и свистом из жерла вырывалась струя пара, но к этому все уже давно привыкли и не боялись грозного предостережения. Правда, в 1631 году при извержении Везувия погибло 18 тысяч жителей Торре-дель-Греко, еще более сильная катастрофа разразилась много веков ранее, когда были погребены под слоем пепла Помпеи и Геркуланум и героически погиб римский адмирал и ученый Плиний Старший[5]5
  Плиний Старший (23 или 24–79) – римский писатель, ученый.


[Закрыть]. Но с тех пор ничего особенного, что заслуживало бы названия катастрофы, не происходило.

Вулкан обязательно должен был пробудиться и начать сыпать искрами и изрыгать пепел, привлекая внимание весьма занятого и не в меру любопытного британского посланника. И первое же извержение произошло спустя год после его приезда в Италию.

Сначала стал густеть и увеличиваться в размерах столб пара, поднимающийся из недр вулкана. Черный дым смешивался с ним, а с наступлением темноты сияние над горой в виде конуса приобретало красноватый оттенок. В ту пору Кавалер в основном собирал античные сосуды и небольшие вещицы, найденные при раскопках, которые можно было приобрести незаконным путем. Но уже тогда он начал изредка подниматься вверх, к кратеру вулкана, и делать кое-какие заметки. Во время четвертого восхождения, почти достигнув самого кратера, он увидел появившийся на поверхности склона бугор серы высотой около двух метров, которого неделю назад еще не было. А когда Кавалер вскарабкался на этот покрытый снегом склон в следующий раз (дело происходило в ноябре), верхушка бугра излучала голубоватое сияние. Он подобрался поближе, вытянулся на цыпочках, но тут над ним (а может, сзади) раздался оглушительный грохот, словно выстрелили из пушки, сердце у него оборвалось, и Кавалер в страхе отпрянул назад. Что же он увидел? Метрах в сорока повыше, из самого кратера, вырывалось черное облако дыма, а вслед за ним вылетел дугой целый град камней, один из которых шлепнулся совсем рядом. Да, да, так все и было.

Словом, Кавалер своими глазами узрел нечто такое, о чем давно уже мечтал.

Когда же в марте следующего года началось настоящее извержение, когда над вулканом поднялось огромное грибовидное облако, (точь-в-точь как описывал племянник Плиния в письме Тациту[6]6
  Тацит (около 58 – около 117), римский историк.


[Закрыть], и из кратера выплеснулась магма, Кавалер в этот момент находился дома и играл на виолончели. Наблюдая тем же вечером за извержением с крыши посольского дворца, он заметил, как сквозь дым начинают мелькать языки красноватого пламени. А через несколько дней раздался громовой взрыв, и из жерла вулкана вылетел целый фейерверк раскаленных докрасна камней. В тот же вечер в семь часов из кратера стала выплескиваться жидкая лава, и поток ее направился в сторону Портичи.

Прихватив с собой слугу, младшего конюха и местного провожатого, он выехал из города верхом на лошади и всю ночь провел на склоне огнедышащей горы. Всего в каких-то двадцати метрах от него несся поток расплавленной магмы, в котором плыли, словно лодки, раскаленные угли и шлаки. Глядя на поток, Кавалер не ощущал страха, наоборот, воспринимал это явление почти как долгожданную мечту, наконец-то сбывшуюся. Занимался рассвет, и он начал спускаться вниз. Только пройдя где-то около полутора километров, он догнал конец лавы, которая затекла в глубокую расщелину и застыла там.

После этого вулкан непрестанно испускал клубы дыма, изредка выбрасывая с грохотом раскаленные камни и угли, сполохи пламени и выплескивая ручейки лавы. Кавалер уже знал, что ему делать, когда снова заберется на гору. Он станет собирать кусочки застывающей лавы в кожаный мешочек, выложенный изнутри свинцовой фольгой, и наливать в бутылочки пробы соляных и серных растворов (желтого, красного и оранжевого цвета), которые кипят и бурлят от жара в расщелинах самого кратера. Будучи по натуре своей прирожденным коллекционером, Кавалер не просто собирал, а четко классифицировал найденные образцы и кусочки. (Вскоре и другие любители последовали его примеру и, поднимаясь на вулкан, подбирали там камни, минералы и различные заинтересовавшие их дары вулкана в качестве сувениров, но это было лишь увлечение.) Да, то, чем он занимался, являлось чистейшей воды коллекционированием, лишенным каких-либо замыслов получить из этого выгоду. Здесь ничто не покупалось и не продавалось. Вулкан для Кавалера стал Божьим даром. К его славе и к славе самого вулкана.

Но вот на верхушке опять возникло пламя – на сей раз более яркое и свирепое, свидетельство того, что вулкан приготовился выплеснуться с максимальной своей мощью. Он урчал, рокотал, шипел. Выбросы камней становились все сильнее и не раз вынуждали нашего упорного наблюдателя отказываться от восхождения на макушку, поближе к кратеру. Когда на следующий год случилось крупное извержение, первое наиболее значительное после 1631 года, Кавалер сумел собрать еще больше минералов и камней самых разных размеров, цветов и оттенков. Их оказалось более чем достаточно, и значительную часть коллекции он отправил в Британский музей на судне, которое зафрахтовал за собственные деньги. Его увлечение коллекционированием вулканических пород не остывало.

Неаполь к тому времени уже давно был городом, где непременно останавливались молодые английские аристократы, регулярно совершавшие путешествия по европейским странам, и каждый прибывающий надеялся подивиться на откопанные из-под пепла мертвые города. Причем желательно, чтобы гидом был не кто иной, как эрудированный британский посланник. Теперь же, когда вулкан показал, что в любую минуту он может снова стать грозным природным явлением, молодым аристократам сразу захотелось собственными глазами увидеть извержение и испытать ужасно опасное приключение. Вулкан, став для них еще одним забавным аттракционом, предоставлял работу всем желающим: проводникам, уборщикам мусора, носильщикам, поставщикам провианта, погонщикам мулов и ослов, фонарщикам, если восхождение проходило в темное время суток, когда лучше всего наблюдать за страшными выбросами. На этот вулкан было гораздо легче взбираться, чем, скажем, на Альпийские горы или даже на вулкан Этну, который почти в три раза выше Везувия. Восхождение на него походило на легкую прогулку, своеобразный вид спорта для любителей. Прельщало то, что этого жуткого убийцу мог покорить любой. Ну а для Кавалера вулкан вообще был старым знакомцем. Он не считал, что подобное восхождение требует немалых сил и далеко не безопасно, в то время как большинство путешественников хоть и соглашались, что подъем действительно не столь уж сложен, тем не менее страшно боялись, убедившись воочию во всем происходящем на склонах огнедышащей горы. Когда они спускались вниз, Кавалеру не раз доводилось выслушивать их рассказы о том, какому риску они подвергались, какие видели фейерверки, камнепады, какой слышали несмолкаемый грохот пальбы или громовых раскатов и что за адский, зловонный, серный смрад там царил. Само зево ада – вот что такое кратер! «Ну раз вы так считаете, пожалуйста», – реагировал обычно Кавалер. «Ой, да я же говорю в буквальном смысле», – отвечал собеседник (если он был англичанин, а следовательно, и протестант, как правило).

Хотя Кавалер и не хотел, чтобы покорением вулкана похвалялись тучные, сопящие и самодовольные аристократы, тем не менее спрятать его он не мог и, наоборот, все время стремился, как истинный коллекционер, выставлять его напоказ всем – и личным друзьям, родственникам, знатным иностранцам, особенно когда Везувий проявлял свой буйный нрав. Нередко путешественники просили посланника, чтобы тот сопровождал их при восхождении. Однажды в Неаполь заявился и прожил там несколько месяцев его чудаковатый приятель по Вестминстерской школе, некто Фредерик Хервей, которого должны были вскоре назначить епископом. Кавалер взял его с собой на вулкан в Пасхальное воскресенье. Во время подъема Хервей немного обжег руку ядовитыми испарениями. Кавалер предполагал, что отныне тот станет хвастаться ожогом всю оставшуюся жизнь как неким подвигом.

Трудно представить себе, что кто-то может чувствовать себя владельцем этого легендарного грозного чуда природы, которое уже дважды приносило людям столь страшные беды. Вулкан имеет высоту около 1300 метров над уровнем моря, он находится в пяти километрах от большого города и открыт для наблюдения всем желающим. Он является главной достопримечательностью этого края. Из всех природных объектов уж что-что, но только не Везувий можно представить как чью-то собственность. Лишь немногие чудеса природы более известны, нежели этот вулкан. Иностранные художники толпами валили в Неаполь – у Везувия насчитывалось множество восторженных почитателей.

Проявляя к вулкану особое внимание и повышенный интерес, Кавалер поневоле создавал впечатление, что Везувий принадлежит ему. Он думал о нем постоянно, вероятно, больше любого другого. О моя драгоценная гора! Гора для чего? Для любви? А может, это чудовищный урод? Имея в собственности вазы или картины, старинные монеты или античные статуи, Кавалер мог рассчитывать на известную долю общепринятого светского признания. Это его увлечение, эта страсть всегда вызывали удивление и настороженность, ибо они выходили за рамки любых предположений и никогда не порождали реакцию, на которую он рассчитывал. Наоборот, высказывания других относительно его занятий всегда казались одержимому коллекционеру чересчур заниженными, сдержанными, не дающими достойной оценки.

Коллекции объединяют, но они же могут и разобщить.

Они объединяют тех, кто любит и ценит одни и те же предметы. («Однако никто не любит их так сильно, как я», – думает каждый коллекционер.) Но они и изолируют коллекционера от тех людей, кто не разделяет его увлечений. (Увы, почти от всех.)

В таком случае я постараюсь не говорить о том, что интересует меня больше всего. А буду говорить лишь о том, что интересует вас.

Но зачастую при таком раскладе из головы у меня не выходит тот предмет, о котором я хочу умолчать в разговоре с вами.

Ну вот, слушайте, смотрите. Разве вы слепы? Разве вы не видите, как прекрасен этот предмет?

До сих пор непонятно, являлся ли Кавалер прирожденным учителем, рассказчиком, умело растолковывающим непонятное (никому не удавалось лучше его провести экскурсию в Помпеях и Геркулануме), или же он желал стать таковым. Многие из его близких были моложе его, но лишь немногие могли сравняться с ним по знаниям и уму.

Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах Кэтрин должна была принимать участие во всех важнейших мероприятиях великосветской жизни своего супруга и невольно общаться с гораздо более молодыми, чем она, людьми. Сама Кэтрин была моложе Кавалера на целых восемь лет; так принято в их кругу – жена всегда должна быть моложе своего мужа. Венценосный друг детства Кавалера был моложе его на семь с половиной лет, а неаполитанский король – и вовсе на двадцать один год. Но молодых людей притягивало к Кавалеру словно магнитом. Он, похоже, всегда принимал живое участие в их делах, способствовал раскрытию их талантов, и все это проделывал бескорыстно, к собственному удовольствию. Ему нравилось играть роль доброго дядюшки по отношению к молодежи, но при этом не проявлять мелочной отеческой заботы – он вообще никогда не хотел иметь своих детей. Он мог заботиться, хлопотать, даже брать на себя толику ответственности, но не более того.