Текст книги "Поклонник вулканов"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Надеюсь, что мои слова не вынудят вас считать, что из дворца исходят указы, поощряющие низменные инстинкты, – прерывал свой рассказ Кавалер. – В большинстве случаев королевские указы довольно уместны.

– Да конечно же, – восклицал собеседник, – если учитывать первобытную жестокость человека, а не вопросы справедливости и несправедливости, и этим все сказано.

– Вы бы удивились, – продолжал далее Кавалер, – узнав, сколь ничтожное время требовалось, чтобы растащить всю эту гигантскую гору. Теперь, правда, ее растаскивают еще быстрее. Вот, например, в прошлом году животных разорвали на куски прямо живьем. Наша молоденькая королева из Австрии так возмутилась этим кровожадным и низменным представлением, что вымолила у короля позволение ввести кое-какие запреты на подобный обычай. Король, откликаясь на ее мольбы, повелел, чтобы быков, телят и свиней предварительно закалывали мясники и подвешивали разделанные туши на заборчике. Это его указание остается в силе и поныне. Как видите, – заключал Кавалер, – прогресс наблюдается даже здесь, в этих не столь цивилизованных местах.

Как же удавалось Кавалеру рассказывать собеседнику обо всех безобразиях, творимых королем? Описать их просто-напросто невозможно. Не мог же он поймать и закупорить в пузырьки испускаемый королем зловонный воздух, а затем выпустить его перед носом слушателя или отправить пузырьки по почте своим друзьям в Англии, которых он развлекал подобными рассказами. Так он проделывал только с серой и солями из вулкана, регулярно посылая их в Королевское научное общество в Лондоне. Не мог же он позвать слуг и приказать им принести бадью, полную крови, и, погрузив руки по локоть, продемонстрировать, как король самолично выпускал кровь из сотен диких животных, убитых им во время бойни, которую он называл охотой. Не мог он также наглядно изображать, как король, зайдя ближе к вечеру на портовый рынок, продает там дневной улов рыб-мечей.

«Как? Неужели он торговал рыбой, которую поймал самолично?» – недоуменно восклицал собеседник.

«Ага, да еще при этом ожесточенно торговался, – подтверждал Кавалер. – Но нужно добавить, что вырученные деньги он кидал своей свите из портовых бездельников и лоботрясов, которые вечно увязывались за ним».

Хотя Кавалер и оставался ловким придворным, актером он был никудышным. Он не мог изобразить короля даже на мгновение, чтобы поточнее продемонстрировать королевские повадки. Чтобы быть актером, мужества и энергии не требуется. Он всего лишь рассказывал о том, что видел, а при пересказах точная одиозность виденного несколько сглаживается и нередко теряются всякие нюансы. В этом царстве гипербол, преувеличений и перехлестов король и его поступки – всего лишь один из штрихов. Поскольку же при рассказах Кавалер прибегал лишь к словам, то он мог только кое-что разъяснять (например, почему король был необразован, почему у знати превалировали закоснелые предрассудки), снисходительно подкорректировав ситуацию или представив ее в смешном виде. Разумеется, Кавалер мог иметь (и имел) собственное мнение (он просто не умел рассказывать бесстрастно, безразлично о том, что сам видел) и, высказывая его, поневоле преуменьшал значение факта, обелял его, приглушая, а то и совсем удалял дурной запах или привкус.

Обоняние. Вкус. Осязание. Точно описывать эти чувства он был не в силах.

Вот легенда, вычитанная Кавалером в книге одного из тех нечестивых французских авторов, сами имена которых заставляли Кэтрин тяжело вздыхать и недовольно морщиться.

Представьте себе парк с прекрасной статуей женщины. Нет, не так – со статуей прекрасной женщины. Статуя, то есть женщина, сжимающая в руках лук и стрелы, не одета, то есть она как бы голая, лишь на бюст и бедра накинута мраморная туника. Это не Венера, а Диана (всегда изображаемая со стрелами). Она прекрасна, с лентой на локонах, но красота ее неживая. Ну а теперь, говорится в легенде, вообразите себе некоего человека, который может оживить статую. Имеется в виду Пигмалион, но не скульптор, не тот, кто изваял статую Галатеи. Наш воображаемый человек нашел богиню охоты в саду, она стояла на пьедестале, размеры ее превышали обычные, человеческие. И вот он задумал провести над ней эксперимент, то есть поставить научный опыт педагогического свойства. Статую создал кто-то другой и бросил тут. И вот она стала собственностью того, кто нашел ее. Но человек не воспылал к ней безрассудной страстью. Зато, имея склонность к нравоучению, возжелал узреть Диану во всей яркой и пышной красе. (Может, потом он и влюбится в нее и наперекор своему убеждению захочет закрутить с нею любовь; но это уже будет другая легенда.) Итак, он приступил к задуманному осторожно, с умом, как и подобает проводить любые эксперименты. Желание отнюдь не подстегивало его, не вынуждало добиваться задуманного в мгновение ока.

Ну и что же он тогда предпринимает? Как оживляет статую? А очень осмотрительно, постепенно.

Прежде всего этот человек задумал сделать ее мыслящей и, придерживаясь простой истины, гласящей, что понимание проистекает из ощущений, принялся оживлять органы чувств. Но не сразу все, не вдруг, а потихоньку-полегоньку. Для начала он решил оживить в ней одно из чувств. И какое же избрал? Нет, не зрение – самое замечательное из всех чувств. (Как знать, может, он не хотел, чтобы она его видела до поры до времени.) И не слух. Ну ладно, нет нужды перечислять все чувства, как бы короток ни был их список. Поэтому не будем тянуть и сразу скажем, что в первую очередь он наделил статую, может, и не столь великодушно, самым примитивным чувством – обонянием.

Поскольку эксперимент удался, следует предположить, что под внешней непроницаемостью этого божественного творения все же скрывалась некая способность к ответным реакциям; но это лишь предположение, хотя и необходимое. Ну так вот, до сих пор ничто не давало повода полагать, что внутри статуи дремлет способность реагировать на раздражение. Богиня и богиня, великолепная красота, высеченная из камня, но неодушевленная и недвижимая.

Итак, богиня охоты отныне могла различать запахи. Ее овальные, слегка выпуклые мраморные глаза под густыми бровями пока еще не видят, ее полуоткрытые уста и язык не ощущают вкуса, гладкая шелковистая кожа не чувствует прикосновения чужих рук, прелестные уши, похожие на раковины, не слышат, но ее точеные ноздри уже воспринимают все запахи и вблизи и на расстоянии.

Она вздыхает смолистые и едкие ароматы явора и тополя, различает противный запах могильных червей, начищенных солдатских сапог, жареных орешков и подгорелого бекона, чудные запахи глицинии, гелиотропа и лимонного дерева. Она может почувствовать отвратительную вонь оленя или дикого вепря, ускользнувших от своры собак и трех тысяч загонщиков на королевской охоте, резкий запах, исходящий от совокупляющейся в ближайших кустах влюбленной парочки, приятный аромат свежескошенной травы на лужайке, отличить жаркий дым из труб дворца от вони из туалета, когда в нем сидит толстый король. Она способна даже улавливать запах выщербленного дождями мрамора, из которого ее изваяли, а также запах смерти (хотя о смерти пока ничего и не знает).

Но были и запахи, которых Диана не чувствовала оттого, что находилась в саду… либо потому, что существовала все еще в прошлом. Она не понимала городских запахов, вроде тех, которыми несет от свалок или от помоев, выливаемых по ночам из окон прямо на мостовую. А также не могла различать вонь от мотоциклов с двухтактными моторами от брикетов спрессованного коричневого угля (этот запах присущ Восточной Европе второй половины нашего столетия), химических фабрик и нефтеперегонных заводов на окраинах Ньюарка, сигаретный дым…

Но разве можно сказать, что она их не улавливала? Или что они не нравились ей? Конечно же, они доносились до нее издалека, она вдыхала и чувствовала запахи будущего.

И вот все эти запахи и ароматы, приятные и отвратительные, благоухающие и вонючие, хлынули на нее, обволакивая и проникая в каждую частичку мрамора, из которого ее сотворили. Если бы она могла, то трепетала бы от наслаждения, но, к сожалению, она не была наделена способностью не только двигаться, но даже шевелиться и дышать. Таким уж оказался тот человек, который стал обучать и пробуждать Диану, определяя, какое чувство оживить в ней в первую очередь, и делал он все это осмотрительно, с оглядкой, не желая сотворить все сразу, а вполне удовлетворяясь идеей создания неполноценного существа, но все же остающегося прекрасным.

(Невозможно представить себе мир, в котором сосуществовали бы одновременно женщина-ученый и, скажем, великолепная статуя Ипполита[10]10
  Сын Тезея Ипполит, страстный охотник, поклонялся лишь одной Артемиде (и римской мифологии Диана).


[Закрыть], то есть, вернее, статуя великолепного Ипполита.)

Итак, богиня охоты обрела пока только способность воспринимать запах, и он остался внутри ее, не вырываясь в пространство, но уже начал отсчет времени, потому что за первым запахом последовал другой, забивая первый. А время – это вечность.

Возможность ощущать запахи, только одни запахи, означает, что статуя уже стала существом, обладающим обонянием, и уже потому хочет ощущать как можно больше запахов (а ее сильное желание вечности означает бесконечность). Но запахи и ароматы имеют свойство улетучиваться и иногда исчезать совсем (причем некоторые чрезвычайно быстро, хотя кое-какие потом возвращаются). А когда статуя чувствует, как запахи постепенно слабеют и сходят затем на нет, тогда она мечтает о том, как снова возвратить их восприятие и сохранить внутри себя, чтобы уже никогда больше не упустить.

Ну а позднее возникло пространство, правда, пока еще внутреннее пространство, так как Диана пожелала получить возможность сохранять всевозможные запахи и ароматы в различных частях своего мраморного тела: собачью вонь – в левой ноге, аромат гелиотропа – в локте, благоухание свежескошенной травы – в низу живота. Она дорожила приобретенными запахами и лелеяла мечту собрать все запахи, которые только есть на свете. Богиня почувствовала боль от плохого запаха, ну, не боль, конечно (если выразиться точнее, то неудовольствие), поскольку ничего не знала о понятиях «хороший» и «плохой» и не могла вообразить это весьма существенное отличие (любой запах хорош, ибо он лучше, чем отсутствие такового), а какое-то неприятное чувство от утраты запаха. Любое наслаждение (а она искренне наслаждалась всеми запахами, которые только улавливала) порождает переживание и опасение за возможную утрату его. И богине надо было стать коллекционером запахов, но она не понимала и не знала, каким образом достичь этого.

4

Прошло еще какое-то время. Зима. У подножия Апеннин король устроил очередную бойню диких животных. Звонят рождественские колокола. К Кавалеру заявились важные английские путешественники. Возобновилась его переписка с научными кругами. Кавалер снова принялся совершать вместе с Кэтрин походы на Апулию[11]11
  Апулия (Салентина) полуостров на Ю.-В. Италии, часть Апеннинского полуострова.


[Закрыть] и смотреть, как там ведутся новые раскопки. Начались их зимние еженедельные концерты (хотя Кэтрин и чувствовала недомогание). Вулкан, весь покрытый снегом, слегка рокотал и курился. В коллекции картин Кавалера, где большинство творений бесспорно принадлежало кисти выдающихся мастеров, теперь появилось несколько десятков работ молодых художников из Неаполя. Картины, написанные гуашью и маслом, изображали вулкан и местных жителей, резвящихся на природе в ярких костюмах. Стоили они довольно дешево (цена мерилась по размерам полотна в метрах или в ладонях) и висели в коридоре, ведущем в его кабинет. Он побывал в кафедральном соборе на богослужении и демонстрации чуда, во время которого из мощей святого – покровителя этого собора – сочится кровь. Такие богослужения проводились регулярно, дважды в год, и на них должна была присутствовать вся местная знать. Мощи этого святого весьма почитались в городе, Кавалер же считал их главным предрассудком горожан. Однако подобные вещи интересовали его, и он договорился о встрече со знаменитой прорицательницей и гадалкой Эфросиной Пумо.

Все выглядело так, как Кавалер и представлял себе с самого начала. На узенькой петляющей улочке стоял полуразрушенный каменный домишко с разбитой дверью и непонятной надписью на ней. Комната гадалки оказалась мрачной, низенькой, душной и влажной, с побеленными стенами и закопченным потолком. Высокие свечи стояли рядом с подносами для жертвоприношений, в камине над разведенным огнем висел котел, кафельный пол был устлан соломенными циновками, в углу лежала черная собака, с ожесточением вынюхивающая и выгрызающая что-то у себя на брюхе.

Оставив Валерио на улице вместе с группкой клиентов, которые хотели узнать свою судьбу или излечиться от какой-либо хвори, Кавалер почувствовал себя неким вольнодумцем. Он пришел сюда изучать чужие обычаи, верования и предрассудки, сознавая себя выше этих простых людишек и испытывая наслаждение от собственного превосходства. И хотя он с презрением относился ко всем этим суевериям, гаданиям, колдовству, изуверству и фанатизму глупцов, тем не менее в глубине души не прочь был узнать что-то новенькое, удивительное, непонятное и необъяснимое. Да, он желал различить голос с того света, увидеть, как дрожит и подскакивает стол, услышать от гадалки, как он в детстве называл свою мать или как та рассказывала про малиновое родимое пятно у него в паху… Все это будет потом и произойдет не в той пошлой и примитивной форме, как ему представлялось раньше, а обернется сверхъестественным миром.

Вместо всего этого (и нам следует согласиться) перед Кавалером разверзся мир чудес, красоты и удивительных вещей и явлений. А главным среди них стал вулкан. И произошло это безо всякого чудотворного волшебства.

Говорят, что несколько лет назад гадалка Эфросина Пумо предсказала месяц и год, когда произойдут два крупных извержения вулкана: одно из них – просто катастрофическое, когда вулкан, окончательно пробудившись от долгой спячки, проявит всю свою силу. Кавалер думал поговорить с гадалкой об этом, но, конечно же, не мог завязать разговор сразу же по приходе, так как, прожив в этих краях более десятилетия, хорошо познал обычаи и нравы местных пронырливых людишек.

Сначала ему пришлось выслушать подобострастные выражения признательности в том, что он такой блестящий и высокочтимый Кавалер, самый близкий друг и советник молодого короля (пусть с годами он станет мудрее!), оказал столь большую честь и соизволил посетить скромное жилище бедной гадалки. Затем ему пришлось отведать какого-то подслащенного варева, которое она назвала чаем. Обслуживал его долговязый мальчик лет пятнадцати, с левым глазом, похожим на яйцо перепелки. После этого Кавалер позволил положить свою изящную руку ладонью кверху в открытую пухлую ладошку прорицательницы.

Она начала рассказывать, что он проживет долгую жизнь, Кавалер же в это время удивленно таращил глаза и недовольно морщил нос.

– Вижу долгую-предолгую жизнь, – бормотала гадалка, а ее собеседник ожидал услышать совсем другое, хотя предсказание о долголетии являлось всего лишь разминкой перед настоящим гаданием. Он все еще мечтал о том, что после Неаполя ему предложат более достойный пост: скажем, посла в Мадриде или Вене.

Затем она сказала, что впереди его ждет большое счастье.

– Давайте поговорим не о моей судьбе, а о других делах, – предложил Кавалер, вежливо отнимая руку. – По сути дела, меня вовсе не интересует, что станет со мной в будущем.

– Вот как? Ну в таком случае его превосходительство и в самом деле необыкновенный человек, по сему я имею веские причины полностью доверять вам. Кто же не интересуется собственной судьбой?

– О-о, – отметил Кавалер. – Я только делал вид, будто ничем не интересуюсь. Я так же самолюбив и потворствую своим желаниям, как и любой другой смертный.

По его предположениям, ей было около пятидесяти, хотя что касается определения возраста людей из простонародья, то никто не мог угадать его более или менее точно, поскольку местные жители, особенно женщины, выглядели зачастую гораздо старше своих лет. У гадалки было миловидное лицо с тонкими чертами и золотистыми, нет, все-таки зелеными глазами, сильный волевой подбородок, седеющие волосы перехвачены лентой в пучок; формы ее приземистого тела скрывались под розовой шалью грубоватой вязки, свободно спадающей с плеч.

Она сидела у сводчатой стены на большом дубовом стуле. Кавалеру же было учтиво предложено присесть на плетеный стул из тростника, куда для удобства положили пару рваных мягких подушек.

– Большинство из тех, кто приходит ко мне, хотят узнать, когда они влюбятся, – сказала гадалка. – Или же когда получат наследство. Ну и конечно, когда умрут.

Кавалер отвечал, что он и так очень любит свою жену, шансов на наследство у него практически никаких нет. Узнавать же дату своей смерти хотят одни лишь глупцы, потому что в таком случае остаток жизни обернется для них горьким страданием.

– Его превосходительство, видать, думает, что он уже стар.

– А я никогда и не чувствовал себя молодым, – раздраженно ответил он.

Мысль о старости пришла к нему впервые. Гадалка пока не застала его врасплох, но он весьма удивился появлению этой новой для него мысли.

– А вот это чувство и позволяет вам выглядеть моложе своих лет, – с апломбом произнесла она, подтверждая свои слова величавым жестом. – Вот уж что касается вопросов молодости и возраста, то Эфросина является здесь… знатоком! Я же предрекла его превосходительству, что он проживет много-много лет. Не такое ли пророчество ласкает слух каждого?

Кавалер ничего не ответил.

– Разве его превосходительство не любопытен?

– Да нет, скорее, наоборот, – резко проговорил он. – По натуре я даже очень любознателен. Любопытство и привело меня… сюда. – Он красноречиво развел руками, как бы подтверждая свои слова. – В эту комнату, в эту страну, и все ради моих причуд.

«Мне надо набраться терпения, – приказал он сам себе. – Не следует забывать, что я нахожусь среди дикарей».

Быстро оглядевшись вокруг, Кавалер заметил, что на него пристально смотрит одноглазый мальчик (кто такой? слуга? ее прислужник?), присевший на корточки в углу. У него был такой же проницательный, понимающий взгляд, как и у гадалки, но еще более выразительный, оттого, может, что смотрел он одним глазом.

– Мне интересно знать, насколько точно вы предсказываете будущее. Гадаете ли вы на картах или же на внутренностях животных, а быть может, жуете жгучие листья и впадаете в транс?..

– А вы нетерпеливы, милорд. Вот уже действительно сын Севера.

«Как интересно, – подумал Кавалер. – Женщина отнюдь не глупа. Она не прочь и поговорить со мной, а не только продемонстрировать свои фокусы».

Эфросина наклонила на секунду голову, вздохнула и кивнула мальчику, тот взял из углового шкафа что-то завернутое в ярко-зеленую тряпку и положил на колченогий стол, стоящий между ними. Гадалка медленно развернула тряпку – там оказался ящичек из толстого молочного стекла и без крышки. Не отрывая глаз от ящичка, она положила тряпку себе на грудь, вроде детского нагрудничка, невнятно пробормотала что-то и, сделав несколько пассов, перекрестилась и склонила голову. Действо началось.

– Ах! – восторженно воскликнул Кавалер.

– Вижу много чего, – таинственно прошептала гадалка.

Кавалер, которому всегда не терпелось увидеть как можно больше, улыбнулся про себя от такого ярко выраженного контраста.

Она подняла голову, глаза у нее расширились, губы судорожно подергивались.

– Нет! Не желаю лицезреть бедствия. Нет! – вскричала Эфросина.

Кавалер согласно кивнул головой, оценив по достоинству драму борьбы со знаниями, затеянную в его честь.

Вздохнув, она взяла обеими руками стеклянный куб и подняла его на уровень глаз.

– Вижу… Вижу воду! – хриплым голосом произнесла она. – Да! И дно моря выложено открытыми гробами, а из них высыпаются сокровища. Вижу корабль колоссальных размеров…

– О-о, вода, – с ехидцей в голосе перебил ее Кавалер. – Затем земля. Потом воздух. Полагаю, мы зажжем и огонь, не дожидаясь, когда опустится темнота.

Гадалка поставила ящичек на стол. В ее голосе появились прежние вкрадчивые нотки.

– Но его превосходительству нравится вода, – сказала она. – Все неаполитанцы любят смотреть, как он выходит из лодки после рыбной ловли в нашем прекрасном заливе.

– Но я еще совершаю и восхождения на гору. Об этом тоже все знают.

– О да. Его превосходительством восхищаются за такое мужество.

Кавалер промолчал.

– Может, его превосходительству все же небезынтересно узнать о своей смерти?

Смерть, смерть. Он стал терять интерес к дальнейшей беседе.

– Если я не в силах успокоить вас, – продолжала между тем гадалка, – то, может, смогу напугать вас, милорд?

– Меня не так-то просто напугать.

– Но ведь вы уже были напуганы, и не единожды, огненным ядром, которое едва не угодило прямо в вас. Вы сумели вовремя нагнуться и чуть было не упали, потеряв равновесие. Вы вынуждены были спуститься в тот раз и больше не подниматься.

– На ногах я стою твердо.

– Вам же известно, какой неуравновешенный характер у этой горы. В любой момент может случиться все что угодно.

– Я легко приноравливаюсь к ее выкрутасам, – сказал Кавалер, а про себя подумал: «Я занимаюсь научными наблюдениями, собираю факты». – Мне надо передохнуть немного, – попросил он и переменил позу на стуле из тростника.

В тесной комнатенке у него слегка кружилась голова. Он слышал приглушенное бормотание гадалки, шаги выходящего из комнаты мальчика, тиканье больших часов; слышал, как жужжат мухи, лает собака, звонит колокол на церковной колокольне, бренчит тамбурин, зазывно кричит разносчик воды. Но вот разноголосье звуков сменилось тишиной, и на ее фоне стал более отчетливым каждый в отдельности звук: стук часов, голоса, звон колокола, урчание собаки, крики, шаги возвращающегося мальчика, удары собственного сердца, а затем опять нахлынула тишина.

Кавалер напрягся, пытаясь различить голос, очень слабый, еле слышимый, но в то же время объемный, глубокий, грудной голос, предупреждающий о каких-то опасностях горы. А он сидел и стремился разобрать каждое слово. Решительный, когда дело касалось проведения экспериментов, Кавалер научился быть внимательным. Направляй все мысли на нужный объект, умей сосредоточиться, широко используй умственные способности – вот к чему он приучил себя. Познав закономерности явления, легко подчинить его себе и управлять им. Темнота и невежество не сослужат доброй службы, все должно быть понято и усвоено разумом.

– Вы как, пробудились?

– А я все время бодрствую, – живо откликнулся Кавалер, но глаза его оставались закрытыми.

– Ну а теперь прислушивайтесь повнимательнее, милорд.

Сначала он почему-то вспомнил о цели своего прихода сюда, а потом подумал, как будет забавно рассказать друзьям о том, что он прочувствовал и испытал у гадалки.

– Ну что ж, начнем с прошлого? – донесся до него голос Эфросины.

– Что, что? – с раздражением переспросил он.

Она повторила вопрос. Кавалер отрицательно мотнул головой.

– О прошлом не надо!

– Даже если я вызову дух вашей матери? – спросила она.

– Боже упаси! – воскликнул он, открыв глаза и встретив ее странный, проницательный взгляд.

Она объяснила, что местные жители всегда говорят, что обожают свою мать, поэтому просят вызвать ее дух. Стало быть, гадалка не знает, так ли уж нежелательно будет появление воображаемого образа той сдержанной величественной красавицы, от которой он, будучи еще совсем ребенком, научился ничего не требовать. Ничего.

– Я хотел бы услышать насчет будущего, – пробормотал Кавалер. Он позабыл спросить, почему Эфросина думает, что его мать умерла, хотя сам помнит, что раз он стар, то мать должна быть еще старее. И вовсе она не прекрасна. – Ближайшего будущего, – предусмотрительно добавил он и опять прикрыл глаза, не думая ни о чем. Затем снова открыл при звуках беспорядочной какафонии.

Эфросина побледнела. Она пристально вглядывалась в стеклянный куб, тяжело вздыхая и со свистом втягивая воздух сквозь зубы.

– Не нравится мне то, что вижу. Милорд, зачем вы попросили меня заглянуть в будущее? О-о, нет, нет…

Дрожа от страха, покрываясь липким потом, сотрясаясь от жуткого кашля, заикаясь и икая, она мастерски разыграла сценку, лицезреть которую было в высшей степени неприятно. Конечно же, имеется в виду, что смотреть противно не на того, кто дрожит, потеет, кашляет и икает. Это все же как-никак маленькое представление.

Ну ладно, пошли дальше.

– Видите что-нибудь? Что-то похожее на вулкан? – спросил он.

Ответить на этот вопрос она пока не смогла.

– Я говорила Кавалеру, что он тогда не был старым, – промолвила гадалка хриплым голосом. – О-о, я стара! Боже мой, какой же у меня вид. Ах, вижу, когда я стану слишком старой, меня законсервируют. Я снова стану молодой и проживу века. После, – тут она рассмеялась, – я буду Эмилией. Затем – Юзапией. Да, после этого я посещу многие места и повсюду меня будут знать как Юзапию Паладино. Даже американский профессор мною заинтересуется. А после этого там, где я была, – она протерла глаза уголком шали, – да, была Элеонорой. Элеонора очень плохая… – Гадалка опять рассмеялась. – Но… потом я уехала из Неаполя и оказалась в Лондоне, здесь я уже становлюсь Элли, и я глава большого…

– Вулкан! – воскликнул Кавалер. Наказав Эфросине, чтобы она во время сеанса не касалась его судьбы, он никак не ожидал, что она развернет перед ним такую беглую картину своего собственного будущего. – Вы видите, когда он начнет снова извергаться?

Эфросина с негодованием взглянула на него и резко ответила:

– Милорд, я увижу лишь то, что вы хотите, чтобы я увидела. – Она наклонилась, загасила свечу на столе и пристально уставилась на стеклянный ящичек. – Теперь я вижу вулкан. Ой! – вскрикнула она, притворно удивившись и откидывая голову. – Ой, как же это ужасно!

– Что ужасно?

– Вижу мрачные руины. Верхушка вулкана исчезла.

Он сразу же спросил, когда это произойдет.

– Все изменилось, – продолжала она, не отвечая на вопрос. – Леса исчезли. Лошадей больше нет. Вьется черная дорога. Вижу что-то довольно смешное. Толпы людей с трудом карабкаются вверх на гору, отталкивая друг друга. Все кажутся такими высокими, вроде вас, милорд. Все в каких-то странных одеждах, синьоров не отличить от слуг, все кажутся слугами. А около вершины… кто-то в маленькой кабинке продает кусочки лавы, коробочки из разноцветных камней, синих, красных и желтых, шарфики и гравюры с видами горы. Ой, боюсь, я слишком заскочила вперед.

– Не бойтесь, – подбодрил ее Кавалер.

– Будущее – как черная дыра, – продолжала бормотать Эфросина. – Когда в нее попадаешь, не знаешь, сколько лететь до дна. Вы попросили меня заглянуть в будущее, теперь я не властна удерживать себя и буду заглядывать все глубже и глубже. Но вот вижу… да, вижу…

– Что видите?

– Двадцать шесть. – Она подняла голову и посмотрела вверх.

– Двадцать шесть извержений? Вы видите так много извержений?

– Лет, милорд.

– Лет? Каких таких лет?

– Столько лет вам осталось жить. Цифра счастливая. Не сердитесь на меня, милорд. – Гадалка снова принялась зажигать свечу, видимо, для того, чтобы не смотреть на него.

Кавалер так и вспыхнул, раздражаясь. Будет еще что-нибудь? Нет, она уже сняла тряпку с груди и обмотала ею стеклянный куб.

– Знаю, что разочаровала вас. Но приходите снова. Каждый раз я вижу что-то разное. Простите Эфросину за то, что она не рассказала вам больше про нынешний вулкан.

За дверью послышался слабый шум.

– Люди приходят ко мне со многими бедами, – заметила она. – Я не могу утешить всех.

Кто-то постучал в дверь. Должно быть, Валерио.

– Обещаю, что поговорим еще об этом в следующий раз, – продолжала она.

«Беды? Страхи? Чего бояться? Вулкана?» – размышлял Кавалер.

Эфросина пояснила, что она побеседует со своим сыном, который поднимается на вулкан с раннего детства и знает все его тайны.

Кавалер не понял, с кем она собирается поговорить, но уточнять не стал. И так он потратил немало времени на сеанс этой расплывчатой, неопределенной демонстрации силы ясновидения. Поэтому он вынул кошелек и хотел положить на стол несколько монет. Но Эфросина остановила его предостерегающим жестом, заявив, что сам по себе визит его превосходительства делает честь ее дому и стоит дороже всяких денег. Она сама в долгу перед ним и хочет сделать ему подарок и тут же наказала Толо, или Барто (как же она назвала этого одноглазого мальчика?) проводить Кавалера и его слугу до дому.

Кавалер полагал, что является (нет, являлся раньше) представителем той общественной прослойки, где царят благопристойность, хороший тон и здравомыслие. (Разве не этому учит нас история древнего искусства?) Не считая того, что его неуемная страсть коллекционера представляет ему возможность выгодно вкладывать средства в произведения искусства и антиквариат. Во всех этих камнях, черепках, потемневших обломках мрамора, старинном серебре и посуде заложен глубокий нравственный смысл: они являются образцами совершенства и гармонии. Античные вещи, грубоватые, необработанные, но изготовленные гениальными мастерами, были по большей части не найдены первыми грабителями захоронений и археологами-торговцами. То, что кавалер не замечал в антиквариате и чего не ожидал от него, он находил, к своей радости, в вулкане: заброшенные пещеры, темные гроты, трещины, пропасти, подземные водопады, ямы и провалы во впадинах, камни под камнями – сочетание разрухи с буйством природы, опасностями и грубым несовершенством.

Лишь немногие видели, что скрывалось в вершине вулканов. Теперь этих вершин нет. Великий предшественник Кавалера (живший столетием раньше), такой же ярый поклонник вулканов, Атанасий Кирхер наблюдал извержение Этны и Везувия и спускался при помощи подъемного блока в их кратеры. Но такое опасное научное наблюдение с близкого расстояния, предпринятое с огромным риском для жизни (раскаленные газы и горячий дым могли свободно выжечь ему глаза, а веревка блока сильно сдавить тело) и с превеликими трудностями, не испугало хитрого иезуита и не помешало ему написать впоследствии отчет, целиком основанный на его пылком воображении, о том, что он якобы видел внутри вулкана. На иллюстрациях к его книге «Подземный мир» изображен и Везувий в разрезе, где показано, что от кратера вглубь ведет узкий круглый колодец, по которому попадаешь в иной мир. А там, в этом подземном мире, на небе плывут облака, на земле растут деревья, есть горы, долины, пещеры, реки, вода и огонь.

Прочитав книгу, Кавалер подумал: а что, если и ему спуститься в глубь вулкана, когда тот относительно спокоен. Само собой разумеется, он ничуть не обольщался найти там подземный мир Кирхера и не думал, что вулкан – это зев ада, а извержение – наказание, ниспосланное людям свыше за грехи, наподобие голода или засухи.