Текст книги "Поклонник вулканов"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

7

Политика увлекает и затягивает человека, но вместе с тем делает его весьма приметной фигурой. Увы, к политической деятельности нужно подходить очень осторожно, даже против своего желания. Но и кроме политики во многом другом следует придерживаться принципа: семь раз отмерь, один раз отрежь. Например, вопрос о том, как одеваться, иногда может иметь немаловажное значение. Что, допустим, следует надеть, чтобы не так заметна стала чрезмерная полнота, нет, не так – чтобы скрыть беременность. А спрятать ее нужно обязательно, поскольку каждый подумает и не ошибется в догадке, что отец будущего ребенка – любовник, а не престарелый муж. Так что же в таком случае лучше надеть? Бесформенный балахон. А может, платье свободного покроя. Или просто накинуть поверх платья шаль, даже несколько шалей, несмотря на жару, тем более что носить их будет великая мастерица драпироваться с помощью платков и шалей.

В этих шалях придется ходить наперекор пересудам, высказываемым прилюдно, и демонстративно показывать, что вас не волнуют всякие сплетни, шуршащие за вашей спиной.

Если вы герой, то смело можете носить свои орденские ленты и нашивки, ордена, звезды и медали. Хоть все сразу. Можно даже иногда надеть длинную, до лодыжек, отороченную соболями багряную мантию, подаренную турецким послом. Другой подарок от турок сделал сам «гранд синьор» – турецкий султан из Константинополя – бриллиантовый плюмаж с вращающимся в нем по кругу крупным алмазом (турки называют «челенгх»). А неаполитанский король, чтобы выразить свою признательность за поступки, навлекающие позор на голову героя, преподнес ему осыпанную бриллиантами шпагу и возвел в сан сицилийского герцога. От женщины же, из-за блажи которой, как говорили, герой и стал совершать печальной славы деяния, он получил в подарок вышитый ею собственноручно носовой платок, чтобы носить его поближе к сердцу.

Немаловажен и тот момент, как обставляется любое ваше появление в обществе. Для проведения приема в обширном парке загородного королевского дворца, на который пригласили пять тысяч гостей, был сооружен в натуральную величину макет греческого античного храма, а внутри его установили восковые фигуры трех ведущих персон, увенчанных лавровыми венками. Королева попросила самих персон отдать свои одежды, чтобы нарядить восковые фигуры. На стройную фигуру Кавалерши надели пурпурное атласное платье свободного покроя с вышитыми на нем инициалами капитанов судов, сражавшихся в битве при Абукире. Это платье она надевала последний раз на большую гала-оперу в Неаполе. На фигуру ее супруга надели его парадный дипломатический мундир со звездой и красной лентой кавалера ордена Бани. Между ними поставили фигуру героя с обоими ярко-голубыми агатовыми глазами, со всеми адмиральскими регалиями, с целым иконостасом блестящих орденов и звезд и с орденом Бани на груди. На крышу храма взобрался трубач и спрятался там за статуей Славы, трубящей в рог, а когда церемония началась, музыкант затрубил, и всем казалось, что это трубит сама Слава.

Кавалер получил в награду портрет короля, оправленный в золотую, усыпанную драгоценными камнями рамку, а на его супругу королева самолично надела свой портрет в рамке из отборных бриллиантов, к тому же сняв с восковой фигуры Кавалерши лавровый венок, возложила ей на голову. Кроме того, король подарил герою усыпанный драгоценными камнями двойной портрет их королевских величеств и возвел его в рыцари ордена святого Фердинанда (кавалеры этого ордена имели привилегию не обнажать голову в присутствии короля). Оркестр грянул гимн «Правь, Британия». Где-то высоко в небе раздался грохот: грандиозный фейерверк символизировал победу в битве при Абукире, закончился он красочным взрывом трехцветных ракет, что означало уничтожение французского флота. Ну кто же устоит от такой показной лести? Кавалер, его супруга и герой пристально вглядывались в фигуры, изображающие их самих.

– Ну мы прямо как живые, – заключил герой, не нашедший лучших слов для выражения восторга.

О постыдной роли героя в качестве палача на службе Бурбонов заговорили в Европе, разумеется, в привилегированных европейских сословиях. Повесить лучшего поэта страны? Казнить самого выдающегося знатока греческой истории, других ведущих ученых? Даже самые рьяные противники республиканских призывов французских революционных идей были шокированы кровавой бойней, учиненной неаполитанской властью. Но классовая солидарность легко преодолела национальную неприязнь.

Ну зачем же представлять героя каким-то злодеем? Герои – они всегда полезны. Вместо того чтобы возводить напраслину на человека, не легче ли объяснить все его поступки дурным влиянием, искажавшим его решения и не портившим его характер? Хорошее не становится плохим, но сильный человек может стать слабым. А слабым он сделался потому, что перестал быть одиноким, обособленным, каким обязан оставаться герой. Ведь это тот человек, который знает, как уходить, рвать путы. Вдвойне плохо, когда герой женат, он не может быть у жены под каблуком. Ну а если он становится любовником, то, скорее всего, не оправдает надежд любовницы (как Эней). Если же он из состава трио, то должен…, но герой не должен становиться членом треугольника. Он обязан высоко парить над всеми. Герой не имеет права цепляться за юбку.

Позор, позор и еще раз позор.

Позор этим троим. Трое объединены в единое целое. Героя, который находился, по сути дела, в «самоволке», заменить было некем, да и нельзя – так решило его начальство в Лондоне, хотя ему и пришлось выдержать нелегкий нажим. Но те, кто подстрекал его, чьей пешкой он стал, не могли не ощутить на себе тяжесть официального недовольства. О роли Кавалера в жестокой мести неаполитанским патриотам говорили, по меньшей мере, довольно противоречиво. Некоторые считали, что жена вертела им, как хотела; другие же полагали, что не жена, а бурбонское правительство. Конечно же, никто и не ожидал, что дипломат может оказаться непогрешимым, каким сделали героя. Но он также не должен быть и противоречивым. Дипломат, открыто принявший сторону правительства страны, куда его назначили, неизбежно перестал быть полезным правительству своей страны, чьи интересы он должен представлять и отстаивать. Поэтому, естественно, возник вопрос о его замене.

Как-то утром Кавалер получил письмо от Чарлза, в котором тот с сожалением сообщал, что в этой дрянной либеральной газетенке вигов «Морнинг кроникл» он прочитал о назначении нового посланника в Королевство обеих Сицилий, некоего молодого Артура Пейджета. Кавалер впервые ощутил масштабы обрушившейся на него опалы. Его не только отрешили от должности после тридцати семи лет безупречной службы, но и еще вместо того, чтобы с почетом отправить в отставку, предварительно посоветовавшись с ним относительно преемника, даже не соизволили сообщить о намечавшейся замене. Он узнал о ней последним. Через месяц подоспели и бумаги из министерства иностранных дел с краткой припиской о том, что его преемник уже выехал из Лондона. Услышав такое горестное известие, королева со слезами на глазах обняла свою дорогую наперсницу и подругу, супругу британского посла. «О-о, что же я буду делать без своих друзей! – причитала она. – Это все происки французов».

Роковой Пейджет, как назвала его королева, прибыл в Палермо и спустя пять дней был принят Кавалером. И вот перед ним стоит молодой человек – Пейджету исполнилось всего-навсего двадцать девять лет, он был на целых сорок лет моложе Кавалера, – к которому экс-посланник не испытывал никаких снисходительно-покровительственных чувств старшего и умудренного опытом коллеги.

– А вы до назначения сюда какой пост занимали? – холодно спросил Кавалер.

– Я был чрезвычайным посланником в Баварии.

– Но не полномочным министром?

– Так точно.

– Я слышал, что вы занимали тот пост всего один год?

– Да, так оно и есть.

– А кем были до того?

– Бавария – это мой первый дипломатический пост.

– Вы, разумеется, знаете итальянский язык.

– Да нет, не знаю, но выучу. В Мюнхене я немецким быстренько овладел.

– И вам потребуется также овладеть еще и сицилийским диалектом, поскольку, кто знает, когда их величества задумают вернуться в первую столицу. Ну а неаполитанский диалект тоже нужно знать, даже если не придется увидеть Неаполь, поскольку король на чистом итальянском не говорит.

– Да, я слышал об этом.

Затем несколько минут они молчали. Кавалер мысленно ругал себя за излишнюю словоохотливость. Наконец Пейджет, нервно откашлявшись, осмелился сказать, что готов вручить свои верительные грамоты королю и королеве, как только Кавалер вручит свою отзывную грамоту.

Кавалер ответил, что раз уж он не намерен оставаться в Королевстве обеих Сицилий ни одного дня в качестве частного лица и решил совершить месячное путешествие, то вернется к этому вопросу по возвращении из поездки. И после этого отправился вместе с женой, миссис Кэдоган и героем на борт линейного корабля «Фудроинт», полностью отремонтированного и готового снова к плаванию. Но на сей раз не для того, чтобы поплавать в бурных водах истории (хотя герой и должен был бросить ненадолго якорь на Мальте), а чтобы, наоборот, уплыть от истории, отойти от размеренного графика жизни.

Так, стало быть, его начальники и бывшие друзья по министерству отреклись от него? Ну что ж, тогда и он вычеркнет их из своей жизни хотя бы на время. Поездит, посмотрит, наберется разных впечатлений.

Перед ним медленно раскручивалась изломанная линия побережья, и вдруг как-то сразу показалась величественная Этна, увенчанная шапкой облаков, слегка рокочущая, и Кавалер припомнил поразительное явление, когда однажды с ее вершины он увидел при голубоватом рассвете, будто на карте, развернутой перед ним, разом весь остров Сицилию, Мальту, Липари и Калабрию и подумал: «Да, да, я видел их. Я единственный из всех плывущих здесь, кому повезло увидеть такое чудо. Какую же богатую жизнь удалось мне прожить».

Проплывая мимо Этны, «Фудроинт» оказался недалеко от Бронте, феодального владения, подаренного герою вместе с сицилийским титулом герцога Бронтского. Кавалерша тут же изъявила желание сойти на берег, но герой сказал, что предпочел бы получше обследовать поместье, где земли, щедро удобренные вулканическим пеплом, приносят, как ему сказали, до трех тысяч фунтов стерлингов в год, но для такого посещения нужно должным образом подготовиться. Герцогу Бронтскому, заявил он, не подобает появляться в собственных владениях просто так, без предварительного извещения. Кавалер же, который подозревал, что король, возводя своего британского спасителя в сан герцога Бронтского, подшутил над ним, ибо Бронтом звали одноглазого циклопа, выковавшего для Этны гром и молнию, решил, что об этом лучше помалкивать. Одноглазый герой, который, похоже, сильно гордился тем, что стал сицилийским герцогом, вряд ли обрадовался бы такой шуточке, которую Кавалер считал отнюдь не забавной, а издевательской.

Кавалер достиг нулевой отметки удовольствий, когда вся радость состоит в том, что можно не думать о неприятном. Увольнение, Пейджет, долги, неопределенное будущее, ожидающее его в Англии, эти мысли возникали у него в голове и летели по ветру, словно чайки, стремительно проносящиеся от кормы до носа корабля. Чувство свободы от того, что так сильно занимало и мучило его прежде, доставляло теперь такое удовольствие, что он и впрямь ощущал себя на седьмом небе. Судно стало для него домом. Когда они сделали двухдневную стоянку в Сиракузах, чтобы осмотреть руины храма Юпитера и знаменитые каменоломни и пещеры, Кавалерша, несмотря на некоторое недомогание по утрам, решила не оставаться на борту со своей матерью. Ей не хотелось пропустить ни одной восторженной лекции мужа о местных достопримечательностях и жить даже час без героя. Супруга Кавалера их общий друг выглядели такими счастливыми. Будучи совсем даже не дурачком и не слепым, уступчивым мужем, Кавалер искренне любил свою супругу, а также человека, почти одного с ней возраста, которого она теперь любила, а оба они в то же время любили и Кавалера, так что он не только не потерял жену, но и вдобавок обрел и сына – разве не так все получилось?

Как и во дворце Палермо, и на флагманском корабле во время полуторамесячной стоянки в Неаполитанском заливе, они вели себя в присутствии Кавалера безукоризненно. А это означало, что при нем они больше не любезничали друг с другом, как прежде, не будучи еще любовниками. Но вместе с тем это означало, что теперь они стали обманывать его. Кавалер понятия не имел, как часто его супруга шастала по ночам в апартаменты героя или он к ней. Да он и знать этого не желал. Его жена, с ее прекрасным пищеварением и доказанной на деле невосприимчивостью к морской болезни, теперь стала жаловаться за завтраком, что у нее не все в порядке с желудком, к тому же слегка подташнивает при корабельной качке. Разумеется, ему не хотелось, чтобы они без обиняков сказали о своих взаимоотношениях или чтобы жена призналась, что беременна и в связи с этим ее тошнит, – такая откровенность больно ранила бы Кавалера. И все же он упорно продолжал считать, что они ломают перед ним комедию. А от этого чувствовал себя третьим лишним, каким-то униженным и ущербным. Ему казалось, что им пренебрегают. И с пищеварением у него было не все в порядке, и приступы тошноты он тоже испытывал, однако рассчитывать на то, что море станет более спокойным, не приходилось.

Ну а что же надевать теперь, когда они опять отправятся в дальнее путешествие, ибо герою не терпится вернуться в Англию, а адмиралтейство настоятельно требует, чтобы его самое сильное орудие в борьбе в Бонапартом перестало бы служить на побегушках у Бурбонов и быть капитаном прогулочной яхты у дискредитировавшего себя бывшего британского посла и его невыносимой супруги. Разумеется, они отправятся на родину все вместе. Что же надевать, если путешествие будет длинным и сложным. Сперва они поплывут морем, на флагманском корабле героя до Ливорно; оттуда отправятся по суше в многоколесных экипажах (в карете, почтовом дилижансе, фаэтоне) с юга на север, уезжая от жары к более прохладному лету, пересекут несколько государств, останавливаясь, чтобы поглазеть на разные празднества, одно красочнее другого.

О том, чтобы прихватить с собой всех домочадцев, не было и речи. Вместе с тройкой в путь отправятся миссис Кэдоган, мисс Найт (она и подумать не могла о том, чтобы ее оставили), Оливер, один из двух английских секретарей Кавалера, перешедший на службу к герою, ну и еще несколько крайне нужных слуг. Так что получится довольно длинная вереница экипажей.

Вернувшись в начале июня из путешествия, длившегося целый месяц, Кавалер вручил королю отзывную грамоту, и Пейджет получил возможность представить двору свои верительные грамоты. Во время церемонии королева скрежетала зубами от злости и даже ни разу не взглянула на нового посла. Она прекрасно понимала, что, направляя его вместо Кавалера, британское правительство тем самым выражало ей свое недовольство. Пренебрежительно отнесясь к Пейджету, королева решила также демонстративно показать свою солидарность со старыми друзьями, для чего вознамерилась поехать вместе с ними из Палермо в Вену под предлогом навестить свою старшую дочь Марию Терезию, теперь императрицу Священной Римской Империи, и заодно проведать своего племянника, а также зятя, который был императором. (Другая причина отъезда заключалась в том, что она с горечью поняла, как сильно ослабло ее влияние на короля.) Герой рассчитывал вернуться в Англию морем вместе с Кавалером, его женой и всеми сопровождающими лицами, что позволило бы ему довезти королеву вместе с ее фрейлинами, священниками, врачами и слугами до самого Ливорно. Но когда на его просьбу прибыть в Англию на «Фудроинте» пришел отказ, то он решил совершить длительную поездку по Европе вместе с друзьями и по желанию королевы сопровождать ее до самой Вены.

Когда они приплыли в Ливорно, там их уже поджидал разгневанный лорд Кейт, который сразу же осадил своевольного героя и отобрал у него флагман «Фудроинт», вернув его в строй. Пока делались необходимые приготовления для продолжения путешествия по суше, подоспело известие о надвигающемся сражении австрийских войск с Бонапартом под Маренго, и королева импульсивно решила не ехать в Вену, а ненадолго остановиться в Риме в палаццо Фарнезе и ожидать исхода битвы. Встретиться снова со своими английскими друзьями она намеревалась в Вене через несколько недель.

Из Ливорно они отправились на север в семи каретах, за ними следовали четыре грузовых дилижанса с вещами и всеми картинами и коллекционными предметами Кавалера, которые он успел вывезти из Неаполя. Езда вдоль реки Арно по разбитым дорогам, оставлявшая немало синяков и ссадин на теле, оказалась для Кавалера более тяжким испытанием, чем ему представлялось, но он крепился изо всех сил. Читать при такой тряске Кавалер, разумеется, не мог, поэтому сидел, прикрыв глаза, и всячески пытался превозмочь боли в пояснице, ягодицах и коленях, а миссис Кэдоган в это время то и дело прикладывала к его лбу влажный платок. Они задержались на пару дней во Флоренции, чтобы нанести нужные визиты и устроить небольшие приемы. Кавалер остался бы здесь подольше, и не только потому, что чувствовал себя неважно. Ему очень хотелось снова побывать в галерее Уффици, чьи сокровища самым непостижимым образом не были вывезены Бонапартом. Находясь во Флоренции, нельзя не пойти и не взглянуть на ее знаменитые картины, но супруга и их общий друг и слушать того не желали.

– Если вы такой уж больной и измотанный, то в этом случае, конечно же, не в силах ходить и смотреть на картины, – резонно заметили они.

– А я всегда достаточно здоров, чтобы смотреть на картины, – как-то вяло ответил Кавалер. – Мое здоровье тут ни при чем. Осмотр картин доставит мне удовольствие.

– Нет и нет, – решительно возразила супруга. – Вы больны. Мы беспокоимся за вас. Вам сперва нужно отдохнуть. А потом мы двинемся дальше.

И вот он сидит удрученный, без всякого дела, не получив даже небольшого удовольствия, которое с такой надеждой предвкушал. Как же тошно и скучно так бездельничать.

А вот в Триесте, где хранилось всего несколько достойных осмотра картин, они задержались почти на целую неделю. Кавалер не мог взять в толк, чего здесь сидеть так долго.

Через неделю после их приезда в Вену туда наконец-то добралась и королева, сделав короткую остановку в Риме и узнав там о победе Бонапарта под Маренго. В связи с ее приездом герой, Кавалер и его супруга задержались в Вене на целый месяц, проводя время в бесконечных приемах и балах, устраиваемых в честь героя. Кавалерше тоже удалось одержать здесь ряд побед. Так, однажды за ночь она выиграла за карточным столом в «фараона» целых пятьсот фунтов стерлингов. Четыре дня они прожили в загородном поместье князя Эстергази, а под конец приняли участие в празднике, для которого личный композитор князя написал кантату, прославляющую героя. Знаменитый композитор сам аккомпанировал, а супруга Кавалера пела.

Спустя несколько дней она опять исполняла «Битву при Абукире» Гайдна[78]78
  Гайди Франц Иосиф (1732–1809), австрийский композитор, один из основоположников венской классической школы.


[Закрыть], уже сама себе аккомпанировала, выступая перед подругой-королевой, которую поселили в обидном одиночестве в Шенбруннском дворце.

– Très bean, très emouvant![79]79
  Очень мило, прелестно (франц.).


[Закрыть] – воскликнула королева, не в силах забыть тот голос, почти такой же прекрасный, как и у ее подруги, который она недавно слышала в Риме.

К сожалению, рассказывая про ту певицу, она невольно путала удачливого Гайдна, автора кантаты, прославляющей победу английского оружия над французами (что действительно имело место), с нудным Паизиелло и его кантатой. Тогда королеве пришлось упомянуть и про примадонну, женщину довольно обаятельную, которая совершила самоубийство при весьма мелодраматических обстоятельствах: на рассвете, после концерта, убив перед этим явно неумелого начальника тайной полиции.

– Baron Scarpia est mort, Miledy, vous l’avez entendu[80]80
  Вы слышали, миледи, барон Скарпиа мертв (франц.).


[Закрыть].

– Какой ужас! – воскликнула Кавалерша. – Я хочу сказать, как же вы, должно быть, расстроились.

Королева не согласилась, что она расстроилась. Ну, прибавилась еще одна после всех смертей. А потом она все же заплакала и сказала, что эти ужасные события, которые ей пришлось пережить, сделали ее бесчувственной к страданиям, иначе говоря, она перестала ощущать себя женщиной. А после рассказала все, что произошло. По всей видимости, примадонну возмутили домогания сексуально озабоченного барона.

– Разве неудивительно, что эти итальяшки слишком бурно на все реагируют? – воскликнула королева, вытирая слезы. Кавалерша, которая и сама умела театрально разыгрывать всякие душещипательные сцены, ответила, что ей хорошо известно все, что имеет в виду ее дорогая королева.

– Мой супруг всегда говорит, что итальянцы лишены здравого смысла, – пояснила она королеве, рассудив, что, ругая все итальянское, она угодит королеве, поскольку та вернулась в родной город.

Королеву, являющуюся звездой далеко не первой величины на небосводе габсбургского семейства, оскорбило поведение министров своего племянника и зятя, запихнувших ее в эти жалкие апартаменты Шенбруннского дворца; выраженные супругой Кавалера симпатии и сочувствие, не попав в точку, не смогли развеять ее обиду. Она начала понимать, что в Вене к ее английским друзьям относятся далеко не с тем почтением, как она полагала раньше. Многие придворные габсбургского двора вздохнули с облегчением, когда англичане, насытившись всеми возможными развлечениями и наслушавшись оваций герою, которыми могла одарить их Вена, не смогли придумать подходящего предлога и задержаться еще на некоторое время и принялись готовиться к дальнейшему путешествию. Во время проводов явно подавленная и расстроенная расставанием королева вручила подруге еще кое-какие подарки на прощание (вдобавок к драгоценностям и своим портретам, которые она уже преподнесла в Палермо), а Кавалеру – золотую табакерку.

После Вены они покатили по Центральной Европе и завернули в Прагу, город, где, согласно легендам, оживают статуи и где некогда правил рьяный коллекционер Рудольф II, который долго охотился за картиной Дюрера[81]81
  Дюрер Альбрехт (1471–1528) немецкий живописец и график. Основоположник искусства немецкого Возрождения.


[Закрыть] и наконец купил ее в Венеции. Опасаясь, что краски из-за тряски и толчков осыпятся (тут Кавалер вспомнил, как сам ехал по Европе в очень тряском экипаже), король не стал перевозить ценность в карете, а приказал тщательно упаковать картину в толстый и мягкий чехол, а четверо его сильных и выносливых солдат понесли ее на руках через Альпы, всю дорогу держа полотно в строго вертикальном положении.

В Праге в ту пору правил эрцгерцог, другой племянник неаполитанской королевы. Он закатил по случаю дня рождения героя (ему исполнилось сорок два года) грандиозный прием. Затем они отправились вдоль Эльбы в Дрезден, осмотрели коллекцию фарфора и послушали оперу в местном театре, где герой и супруга Кавалера, как потом сообщалось в газетах, почти весь спектакль увлеченно перешептывались друг с другом. Там же на одном из балов, устроенном в честь героя, он потерял бриллиант с эфеса золотой шпаги (было опубликовано объявление, обещано вознаграждение, но бриллиант так и не вернули). Но в целом герой был сыт по горло всякими подарками, фейерверками и выражениями почтения. В каждом городе члены дипломатического корпуса и проживавшие там англичане имели прекрасную возможность вдоволь наслушаться разного рода сплетен и обменяться колкими репликами насчет этой тройки, разнообразить свои дневниковые записи и оживить письма. «Он весь увешан всякими звездами, лентами, орденами и бесчисленными медалями, – писал один из устроителей празднества в честь героя, – и больше смахивает на шутовского принца из оперы, нежели на победителя французов в битве при Абукире». И никто не забывал выразить горькое сожаление по поводу раболепного ухаживания героя за женой Кавалера и ехидных замечаний относительно ее чрезмерного выпячивания собственной персоны в самых разных формах: в пышных одеяниях, неумеренном аппетите, пристрастии к вину или в излишней полноте – ничто не упускалось из виду.

Единственно, в чем было решено уступить Кавалеру во время путешествия, это сделать крюк, заехать в княжество Анхальт-Дессау и нанести визит вежливости князю. Ранее он неоднократно навещал Кавалера в Неаполе, одним из первых подписался на его труды о вулканах. А лет десять назад воздвиг на озере собственный Везувий на одном из островов своего загородного владения. Окружность искусственного вулкана достигала трехсот метров, а высота – двадцати пяти, он извергал настоящий огонь с дымом (внутри зажигали горючий материал) и выплескивал подобие жидкой лавы (из конуса «вулкана» по трубе снизу подавали подкрашенную воду, и она стекала по склону по стеклянному желобу, подсвеченному изнутри). В отличие от сложного пятнадцатиметрового сооружения из стекла, пластмассы и железобетона, установленного перед одной из гостиниц Лас-Вегаса, имитирующего извержение вулкана через каждые пятнадцать минут (с наступления сумерек и до часу ночи), вулкан князя Анхальт-Дессауского был копией Везувия и приводился в действие только по большим торжествам или по случаю приезда знатных гостей. Шесть лет назад его показывали Гёте. Кавалер попросил запустить его для себя. (В конце концов, Везувий был его вулканом, и именно он вдохновил князя сделать эту модель, а заодно и построить на острове точную копию загородной виллы Кавалера около Портичи.)

– Вот уж будет забавно, – сказала его супруга и не отказалась заехать в это крошечное немецкое княжество.

Кавалер заранее уведомил князя о своем намерении нанести ему ответный визит, но к его огорчению, личный секретарь князя ответил, что его господин отсутствует, а без него запускать механизм вулкана строго запрещено. Так Кавалеру и не удалось посмотреть в последний раз на свой вулкан.

– Может, оно и к лучшему, – заметила Кавалерша, видя, что герою все уже порядком надоело и он хочет поскорее добраться до Гамбурга, чтобы поразвлечься там и принять участие в празднествах. Туда они отправлялись по реке, а когда покидали Дрезден, то на всех мостах и из окон всех домов, выходящих на Эльбу, их приветствовали жители города. Из Гамбурга, где герой собственноручно сделал памятные надписи на многих библиях и молитвенниках, он отправил срочную депешу в адмиралтейство с просьбой выслать за ним и его друзьями фрегат, чтобы на нем доплыть до Англии. Ответа на свою просьбу он так и не дождался.

А что надевать в Англии, куда не ступала нога героя почти три года. Толпы восторженных почитателей, собравшихся приветствовать его в Ярмуте, куда он прибыл на пассажирском пакетботе, и глазеющих на него повсюду, где он останавливался со своими спутниками, пока добирался в карете до Лондона, ничего не знали, что их правители крайне недовольны героем и его поступками, совершенными за последний год. Они не читали газет, вышучивающих и развенчивающих триумфальные победы героя (в то время в стране читателей газет насчитывалось не более десяти тысяч). Не понимали они и разницы между неаполитанскими звездами и звездой кавалера ордена Бани, сверкающими на его парадном мундире.

Для простого народа он был самым великим героем Англии за всю ее историю. А для Фанни он по-прежнему был ее мужем. Вместе с дряхлым стареньким отцом героя она приехала в Лондон из провинции и, поселившись в гостинице на Кинг-стрит, ждала его уже более недели. Герой обнял отца от всего сердца, а жену – из чувства долга. Кавалерша по случаю встречи надела белое муслиновое платье свободного покроя, где по краю подола золотыми нитками были вышиты имя героя и титул герцога Бронтского. Она тоже обняла жену и отца своего любовника. Все вместе они сели в гостинице – отобедать – смотреть на них было больно. Супруга Кавалера рассказывала, как с ликованием кричали «Ура!» толпы народа и звонили колокола во время частых остановок по пути в Лондон, до которого они добирались целых три дня. Герой, надев на шею под рубашку миниатюрный портрет Кавалерши (это он сделает и потом, перед смертью), сидел мрачный. Еще больше он мрачнел, когда начинала говорить Фанни, выпячивая полные губы. Кавалер заметил выражение смятения и унижения, промелькнувшее на ее лице.

На следующий день, отправляясь в адмиралтейство, чтобы засвидетельствовать своё почтение коллегам и начальству, герой надел повседневную одежду: морской мундир, белые адмиральские бриджи с голубыми застежками под коленями, шелковые чулки с голубыми пряжками. И правильно сделал. Старые товарищи по оружию, оказавшиеся в адмиралтействе, собирались указать ему, что в последнее время герой стал слишком уж гражданским человеком, коли позволяет себе, в частности, нарушать военную форму одежды. Но, увидев его в подобающем виде, а главное, услышав предложения адмирала по организации обороны Ла-Манша, в случае если Бонапарт совсем свихнется и предпримет попытку вторжения, размякли и успокоились. Герой также заверил присутствующих, что он хотел бы вернуться как можно скорее на действующий флот. Но на следующий день он серьезно просчитался, заявившись ко двору на утреннюю аудиенцию у короля с челенгхом от турецкого султана на шляпе, с тремя звездами на мундире (орденом Бани и двумя сицилийскими звездами) и портретом неаполитанского короля в рамке, усыпанной драгоценными камнями. Неудивительно поэтому, что король Британии отнесся к нему холодно, обстоятельно не поговорил, а лишь коротко спросил о здоровье, а потом отошел и завел оживленную беседу с генералом С., длившуюся почти полчаса, объясняя ему, что армии надлежит играть более важную роль в войне с Францией. Британский монарх не признал сицилийский герцогский титул, и герою было прекрасно известно об этом. (Король признал титул только через два месяца, когда адмирал получил новое назначение и отплыл во главе эскадры одерживать очередные громкие победы.) Если бы монарх уделил герою минут десять, тот, вне всякого сомнения, не преминул бы рассказать его величеству о бесценной помощи, оказанной на благо Британии супругой Кавалера в Неаполе и Палермо, и попросил бы отметить ее заслуги и публично отблагодарить ее. Но ему так и не пришлось высказать похвалу в адрес женщины, которая, собственно говоря, и навлекла на него опалу. Не было при нем и благодарственного письма от дискредитировавшей себя неаполитанской королевы, которое поставило бы Кавалершу в еще более унизительное положение. Передай он это письмо королю, то тем самым подтвердил бы все наветы и пересуды, которые все и так считали правдой.