Текст книги "Поклонник вулканов"

Автор книги: Сьюзен Зонтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Их революция из разряда красивых сказок с самого начала оказалась в осаде, но, как заметил Скарпиа, хотя новая власть и понимала, что должна будет взяться за оружие, тем не менее никогда не соглашалась с необходимостью государственного насилия. Несмотря на то что конституция республиканцев и взывала к воинственному духу античных Греции и Рима, на деле же они и понятия не имели, как создать народное ополчение, а про регулярную армию уже и говорить не приходится. «А что это за полиция – так называемая гражданская? – думал бывший глава тайной полиции в Неаполе. – Да и вообще никакая не полиция. По сути дела, их революция совершенно беззащитна».

Увы, предвидения Скарпиа оказались верными.

Революция, совершенная в столице выходцами из привилегированных сословий, не получила поддержки в провинции среди крестьян, которых столичные власти после бегства королевской семьи довели до еще большей нищеты, лишив доходов от путешественников и гостей… Революция, возглавляемая представителями благородного сословия и добропорядочными честными людьми, которые не только не желали силой подавлять недовольство народа, но и вообще не стремились к усилению государственной власти… Революция, которой угрожала неизбежной интервенцией и уже установила блокаду главного города с моря (что сократило подвоз продовольствия) великая империя контрреволюции, находящаяся под покровительством королевского правительства в изгнании… Революция, которую поддерживали ненавистные народу оккупационные войска соперничающей империи, посягнувшей на завоевание целого континента… Революция, против которой развернулась широкая партизанская война в сельских районах, финансируемая правительством в изгнании и возглавляемая популярными знатными особами, возвратившимися из Неаполя… Революция, которую подрывали изнутри ее руководители из привилегированных сословий, получившие тайком из-за рубежа огромные взятки и богатые подарки, а также широко развернувшаяся дезинформационная кампания, задуманная правительством в изгнании с целью одурачить и убедить народ, что его самые любимые и почитаемые обычаи и традиции будут отменены… Революция, которая оказалась парализованной, потому что в число ее лидеров, полностью признававших необходимость экономических реформ, хотя и входили как радикалы, так и умеренные, но никто не получил легитимную власть, и их по-прежнему раздирали противоречия… Революция, у которой не было времени, чтобы провести в жизнь свои начинания и провозглашенные лозунги.

У такой революции шансов на победу нет. И действительно, этот классический замысел, созревший в конце XVIII века, с тех пор неоднократно повторялся в революциях, лишенных шансов на успех, и вошел в историю как наивный замысел. Замысел хотя и полный лучших намерений, но идеалистический, необдуманный. Это такой тип революции, который дает лишь благозвучное название – революция, а суть же лишний раз подтверждает, что невозможно удержаться у власти правительству, не желающему прибегать к репрессиям.

Разумеется, будущее покажет правоту неаполитанских патриотов. Будущее представит обреченных на поражение лидеров Везувианской республики в образе героев, мучеников, предвестников грядущего. Но будущее – это уже дело другое.

Здесь же, в этой стране, революционеры несли с собой нищету, голод и непривычный беспорядок. Они унаследовали расстроенную экономику. Все товары ввозились из-за границы, за исключением разве что шелковых чулок, мыла, черепаховых табакерок, мраморных столиков, резной мебели и изящных фарфоровых статуэток, изготавливаемых на крупных королевских мануфактурных предприятиях. На шелкоткацких и керамических фабриках труд был далеко не из легких, да и работу могли предоставить лишь немногим; основная часть жителей королевства были ремесленниками и обслугой, остальные занимались попрошайничеством, воровством или получали случайные подачки за услуги богачам и путешественникам. Но разорительный грабеж, совершенный королем с королевой, прихватившими всю казну, потряс до основания финансовую систему и приостановил строительный бум начавшийся с воцарением династии Бурбонов в 1734 году (строительство новых мануфактур и мастерских, дворцов и вилл богачей, церквей и театров, что являлось одним из немногих источников постоянной работы). Прекратились и визиты иностранных путешественников (продолжительные поездки в период революции нежелательны). Цены на продовольствие стремительно росли. Число же имеющих работу постоянно сокращалось.

Необходимо покончить с коррупцией – по сути дела, реорганизация всего общества на естественной рациональной основе с помощью научно разработанного законодательства, – осознавали все руководители нового правительства, которые не были столь наивными и понимали, что без всеобщего просвещения и научного подхода к преобразованиям тут не обойтись. Но пропасть между умеренными и радикалами все ширилась: умеренные выступали за обложение налогами богатеев и сокращение налоговых льгот у церкви, а радикалы настаивали на отмене титулов и конфискации имущества у аристократов и служителей церкви. Когда один из правительственных комитетов предложил организовать лотереи, чтобы пополнить пустую казну, то это предложение было отвергнуто под предлогом, что оно не проработанное, непрактичное и аморальное, а последний аргумент выдвинула де Фонсека Пиментель на страницах своей газеты. Но вот в чем все группировки и фракции революционеров были едины, так это в том, что одной из задач революции является разъяснительная работа среди населения, иначе говоря, пропаганда, приобщение его к республиканским идеям. В этих целях улицы Толедо, Кьяйя и большие улицы Неаполя были переименованы и получили красивые названия: Скромная, Тихая, Бережливая, Триумфальная. Пиментель предложила издавать газеты и журналы для народа на неаполитанском диалекте. Кроме того, она написала статью о необходимости проведения реформ в театральном и оперном искусстве. Народу, говорилось в статье, нужно больше показывать в открытых балаганах поучительных и веселых кукольных представлений с участием любимых народных персонажей, а в театре Сан-Карло, переименованном в Национальный театр, образованные люди должны слушать аллегорические оперы, как и в театрах Франции: «Триумф разума», «Жертва на алтарь свободы», «Гимн высшему существу», «Республиканская дисциплина» и «Преступления прежнего режима»

Вся эта кутерьма длилась пять месяцев, пять переименованных месяцев: пиовозо (дождливый), вентозо (ветреный), джермиль (расцветающий), фиориль (цветущий) и практиль (благоухающий).

Первый акт сопротивления развертывался в отдаленных селениях и небольших городках – в королевстве насчитывалось свыше двух тысяч деревень и маленьких городов. Патриоты в столице с удивлением узнали о беспорядках и отправились на заседание обсуждать планы конфискации крупных поместий и раздачи угодий безземельным крестьянам.

Сообщения приходили неутешительные, обстановка на местах накалялась. Республиканцы направили в провинцию войска, чтобы не допустить высадки небольших отрядов повстанцев с английских судов, но солдаты от сражений всячески уклонялись. Так называемая Христианская армада кардинала Руффо занимала деревню за деревней. В ее ряды влились тысячи уголовников, освобожденных королевским указом из тюрем Сицилии и переброшенных на английских кораблях к побережью Калабрии. Осажденные со всех сторон республиканцы, столкнувшись с растущим недовольством и беспорядками в самом Неаполе, удвоили силы, направленные на то, чтобы завоевать сердца и мысли горожан.

Тем временем начались голодные бунты. Участились нападения на французских солдат из засад. По ночам на площадях поджигали древа Свободы.

«Древо Свободы, – писал Скарпиа королеве, – это искусственное дерево. У нас оно не имеет корней, и выкорчевывать его не придется. Даже сейчас его сильнейшим образом трясут верноподданные вашего величества, а без поддержки французов оно упадет само собой, как только враг уберется из города».

В мае месяце Франция, потерпев поражение в ряде сражений на севере Италии от объединенных войск второй коалиции, вывела свои отряды из Неаполя. Десанты с английских фрегатов заняли острова Капри и Искья. А через несколько недель армия Руффо, состоящая из угрюмых крестьян и наглых уголовников, вошла в столицу, где смешалась с толпами городских бедняков, монотонно бубнивших лозунги, типа: «Любой, кого ограбили или обворовали, тот якобинец». В городе начался пьяный разгул и жестокий разбой. Богатых убивали в их же собственных домах, студентов-медиков обвиняли в сочувствии и поддержке республиканцев и вылавливали прямо в больницах, прелатов арестовывали в церквах. Около пятнадцати тысяч патриотов успели укрыться в морских замках Дель-Ово и Нуово.

Небольшие группки восставших головорезов просачивались во все щели города, захватывая в свои стальные кольца любого, кто не принадлежал к ним. Толпы охотников выслеживали и убивали по наводке доносчиков всех, похожих на якобинцев (а заодно и грабили их имущество): скромно одетых людей с ненапудренными волосами, мужчин в длинных санкюлотских штанах[71]71
  Санкюлоты (от франц. sens culottes, букв. без коротких штанов) – революционеры во время Французской буржуазной революции, носившие длинные штаны из грубой материи, в отличие от дворян и богачей, которые носили короткие бархатные, отороченные кружевами штаны.


[Закрыть] или в очках, всех, кто осмеливался ходить по улицам в одиночку или проявлял нервозность при виде беснующейся толпы и спешил завернуть за угол. Ах да, и еще поскольку считалось, что каждый взрослый патриот или патриотка имели у себя на ляжке татуировку древа Свободы, то прежде чем убить, их раздевали догола и возили по улицам, а зеваки поносили патриотов на чем свет стоит. И не важно, что ни у кого из них не оказывалось татуировок. Разве они не заслужили щипков, толчков, ударов и словесных издевок, толпа мучителей наслаждалась, измываясь над невинными жертвами: а вот еще один якобинец! Хватай его и раздевай! Посмотрим на его наколку! А вот везут в телеге голую бабу, едва прикрытую каким-то подобием античной туники – ба! Да это еще одна богиня разума!

Толпа не забавлялась подобно Скарпиа. Искусство опытного палача состоит в том, чтобы жертва, испытывая муки и боль, сохраняла сознание. Толпе же доставляло удовольствие измываться над своими жертвами, даже когда те уже были без чувств или даже мертвы. Толпа испытывала наслаждение, терзая тела, а не разум, как Скарпиа.

Булыжник в окно, связанные на запястьях руки, разбитая голова, лезвие, воткнутое в мягкую плоть, ухо, нос или пенис, валяющиеся в грязи или торчащие из чьего-то кармана. Топтать, стрелять, душить, колошматить, забивать камнями, сажать на кол, вешать, жечь, расчленять, топить. Безудержный разгул, полнейшая вакханалия убийств не только ради удовлетворения затаенной обиды. Это была месть деревни – городу, провинции – столице, темноты и неграмотности – образованию, бедности – богатству, но даже такое объяснение не выявляет всю глубинную силу ненависти, выплеснувшейся на поверхность в воцарившемся тогда хаосе. Потоки слез и крови заливали, засасывали и уносили прочь угрозу революции и в тоже время возвращали реставрацию прежних порядков. Такое общественное явление отчасти схоже с человеческой натурой, которая, к сожалению, известно, действует не всегда в соответствии с собственными интересами и не считается с целесообразностью. Еще эта вырвавшаяся на волю дикая слепая сила не успела исчерпать свою энергию, а правители, с чьей подачи это произошло, уже подумывали о том, как бы обуздать ее.

Перед кровожадностью деревенщины Руффо пришел в ужас, хотя сам и инспирировал ее, выпустив, словно джинна из бутылки. Он считал, что все обойдется небольшими погромами, ну кое-кого поколотят, может, и изнасилуют, и даже изувечат. Но массовой бойни все же не произойдет, а тут на тебе: и ножами, и дубинами, и огнем, и ружьями истребили несколько тысяч человек только из-за их знатности и титулов. А он-то предполагал, что пострадают лишь отдельные личности, да и то без особых жестокостей. Кардинал ведь не собирался разжигать погребальный костер для людских тел, мертвых и умирающих, вдыхать запах горящей плоти и смотреть на трупы двух мальчиков, привязанных к обескровленным рукам и ногам их матери-герцогини, чьим духовником и одновременно любовником ему довелось быть. Настало время осадить эту кипучую сверх всякой меры силу.

Заключительным аккордом бесчинств роялистских орд Руффо, как раз перед тем как кардинал призвал прекратить грабежи и убийства, явилось нападение толпы на городской королевский дворец и полное его разграбление. Грабители сорвали даже свинцовые сливные листы с оконных карнизов и уволокли их с собой.

Теперь господа должны были сами взяться за порядок в городе, который хоть и справедливо, но импульсивно и чрезмерно жестоко наводили народные массы. Свою задачу им предстояло выполнять, забыв о жалости и пощаде.

Когда до Палермо докатилась весть о том, что французы эвакуировались из Неаполя, а патриоты попрятались в морских крепостях, королева испугалась, что Руффо обойдется с республиканцами без необходимой и соразмерной строгости, которую они заслуживали. Поэтому она пригласила к себе в королевский дворец героя и попросила его отправиться в Неаполь, чтобы принять там безоговорочную капитуляцию и именем короля определить меру справедливости, иначе говоря, меру наказания виновных. Как потом рассказывала Кавалерша, переводившая слова королевы с французского на английский (ибо герой иностранных языков не знал), она наказала ему обращаться с Неаполем так, как он обращался бы с любым ирландским городом, охваченным таким же мятежом.

– Ага, – хмыкнул в ответ герой.

В Ирландии в прошлом году вспыхнул инспирированный французами бунт, и на королеву особенно большое впечатление произвели основательность и тщательность, с которыми англичане подавили его.

Понятное дело, что герой в одиночку никак не справился бы с возложенной на него миссией, поэтому в помощь ему выделили Кавалера вместе с супругой в качестве советников и переводчиков.

Для Кавалерши такая миссия оказалась идеальной, ибо она могла показать свою незаменимость не только королеве, но и обожаемому человеку. Кавалер же рассматривал поручение как обязанность, от которой не отказываются. Однако ему никак не хотелось, чтобы померк прекрасный образ Неаполя, который он берег в своем сердце. Он твердо надеялся, что ему не придется видеть своими глазами весь тот ужас, происходивший в городе, о чем постоянно говорили в Палермо.

– Мы заставим себя посмотреть, хоть и будет немного неприятно, на впечатляющее полотно, как с живого силена Марсия[72]72
  Согласно античному мифу, силен Марсий, воспитатель и спутник Диониса, дерзнул соперничать в музыке с богом Аполлоном. Судьями были Афина и царь Мидас. Все присутствующие признали победителем Аполлона, и лишь один Мидас предпочел игру Марсия. За это Аполлон наказал и Марсия (с него была содрана кожа), и Мидаса (у царя выросли ослиные уши).


[Закрыть] сдирают кожу, или же невозмутимо взглянуть, особенно если мы не женщины, на живые картинки похищения сабинянок… на эти канонические исторические эпизоды, воспроизводимые живописцами, – объяснил Кавалер собеседникам. – Да и Пиранези, помнится, изображал сцены неописуемых пыток, применявшихся в стенах огромных тюрем. Но все это было на картинах, а тут настоящие погромы и массовые похищения женщин в Неаполе. Страдания и муки тысяч и тысяч униженных, раненых людей, попрятавшихся теперь в душных и тесных кладовках, амбарах и сидящих там без пищи, вдыхая зловоние собственных экскрементов.

Двадцатого июня герой перенес свой флагманский флаг с «Вэнгарда» на восьмидесятипушечный линейный корабль «Фудроинт» («Ослепительный») и отплыл из Палермо во главе эскадры из семнадцати боевых кораблей (на три судна больше, чем было под его командованием в битве при Абукире). Спустя четыре дня флагманский корабль вошел в Неаполитанский залив, на шканцах его гордо стоял Марс в парадном адмиральском мундире со всеми регалиями и наградами, рядом с ним красовалась Венера в платье из великолепного белого муслина, с длинным поясом с кисточками, в широкополой шляпе, обрамленной лентами и увенчанной пучком страусовых перьев. Кавалер, который в это время сидя дремал в своей каюте, почувствовал, как в борт «Фудроинта», бросившего якорь в шестидесятиметровую толщу бирюзовых вод залива, забили тяжелые волны.

– Как мы спокойненько доплыли, – произнес он, выйдя на палубу и присоединившись к ним. Их взорам открывался дорогой сердцу ландшафт, знакомые очертания города с некоторыми новшествами: то тут, то там поднимался дым пожаров, а над замками Дель-Ово и Нуово развевались белые флаги, означавшие сдачу в плен. Над Везувием, как заметил Кавалер, кротко курился маленький дымок. А французский флот даже не маячил на горизонте.

На следующий день герой принял в своей штаб-квартире, как называли его громадную каюту на корме судна кардинала Руффо и с помощью переводившего Кавалера сообщил ему, что отныне он, и только он представляет здесь монархов, до поры до времени оставшихся в Палермо. Руффо же изложил свои соображения о необходимости прекратить кровопролитие и восстановить законный порядок. Спокойный, бесстрастный разговор вскоре перерос в ожесточенный громкий спор. Кавалер знал Руффо, знал и характер своего друга и должен был точно, без купюр, переводить и разъяснять их высказывания. Но в каюте стояла неимоверная жарища, у него кружилась голова, да и вообще он чувствовал себя дурно, поэтому жена и герой попросили его уйти к себе и там прилечь передохнуть. Теперь, когда Руффо начал рассказывать о договоренности, достигнутой им с республиканцами, засевшими в морских крепостях, переводить стала супруга Кавалера. Как и опасалась королева, Руффо согласился принять капитуляцию мятежников на некоторых условиях, а ее величество настаивала на безоговорочной капитуляции. По договоренности, мятежникам предоставлялось несколько дней, чтобы уладить свои личные дела, а затем свободно покинуть город и отправиться в вечное изгнание. В заливе их ожидали четырнадцать транспортных судов, многие мятежники уже погрузились на них вместе со своими семьями и захватив кое-какие пожитки. Первое судно, полностью загруженное, должно было отплыть и взять курс на Тулон завтра же на рассвете.

Руффо стоял и ждал, пока сидящий за рабочим столом английский адмирал просил супругу Кавалера растолковать кардиналу, что с прибытием в Неаполь британского флота положения договоренности полностью утратили свою силу. А когда кардинал запротестовал на том основании, что договор уже выписан и клятвенно заверен обеими сторонами, герой ответил, оживленно потрясая культей, что посадит Руффо под арест, если тот будет настаивать на таком изменническом соглашении. После этого адмирал распорядился заблокировать транспортные суда, ссадить мятежников и, заковав их в кандалы, отправить в тюрьму, затем назначить скорый суд и каждому воздать по заслугам. После этого он вызвал к себе капитана Трубиджа, отдал приказ высадить с судов британский десант и приготовиться к захвату замков Сан-Эльмо, Капуя и Джаета, где все еще отсиживались, но собирались вот-вот уйти части французский войск.

– Мы обязаны преподнести мятежникам предметный урок, – сказал потом герой Кавалеру.

Преподносить урок начали с адмирала Карачиоло, который в начале марта вернулся в Неаполь и предложил свои услуги республике, а когда в город вошли толпы контрреволюционеров и республика пала, убежал и прятался в одном из своих поместий в провинции. Герой отдал Руффо распоряжение разыскать адмирала и доставить к нему, но кардинал отказался выполнять такое распоряжение. «Мы ожидали новостей о Карачиоло, которого подвергнут казни, как только изловят», – сообщал Кавалер в министерство иностранных дел.

Кавалер с трудом признал в старике с посеревшим лицом, с длинной бородой, в простой крестьянской одежде, надетой ради маскировки, сорокасемилетнего неаполитанского адмирала и князя. На следующий день после приказа Руффо его выловили обманным путем британские солдаты, привезли в столицу, заковали в кандалы и поскорее переправили на борт «Фудроинта», где и представили командующему эскадрой.

Карачиоло думал, что ранг и титул – он принадлежал к одному из самых древних и патриотически настроенных благородных родов в королевстве, – а также многолетняя беспорочная служба бурбонским монархам не забыты. Ну и, конечно же, его добрые друзья, английский посол с супругой, замолвят за него словечко перед доблестным победителем французов в сражении при Абукире. Князю даже и в голову не приходило, что никакого суда не будет, защитника ему не выделят, никаких оправданий в расчет не примут, а быстренько приговорят к позорной казни через повешение, применяемой разве что к одним простолюдинам. Карачиоло потребовал настоящего суда (ответили – «нет»), умолял заслушать свидетельские показания в его пользу («нет»), просил заменить повешение расстрелом «нет». Даже Кавалер, сидя в громадной каюте и сочиняя очередную депешу в свое министерство, не предполагал, что все так быстро кончится. Иногда все совершается так молниеносно. Казалось, прошло всего несколько минут, как Карачиоло втолкнули в соседнюю каюту, где заседал неправомочный военно-полевой трибунал, наспех созванный по приказу героя. Когда объявили заранее вынесенный героем приговор, Кавалер подвел своего друга к окну в длинной нише и спросил, что, может, лучше соблюсти заведенную традицию и отсрочить казнь на двадцать четыре часа? Герой молча кивнул и опять сел за стол. Привели Карачиоло, он стоял перед ними с опущенной головой.

– Приговор будет приведен в исполнение немедленно, – объявил герой.

У живого трупа, неаполитанского адмирала, подмышки сразу же вспотели, его быстренько вывели на палубу, спустили в небольшой бот и отвезли к сицилийскому фрегату, там подняли на борт и мгновенно повесили. По приказу английского адмирала бренное тело неаполитанского адмирала раскачивалось на рее фрегата до самого вечера. И только когда июньское солнце село за горизонт, где-то около девяти часов, повешенного сняли с реи, привязали к ногам чугунные гири и, даже не завернув труп в саван, сбросили в воду. Он отправился прямо на морское дно.

По законам войны, герой не имел права аннулировать договоренность Руффо с республиканскими мятежниками, арестовывать и казнить старшего морского офицера бурбонских монархов или даже держать его на борту английского судна в качестве пленника, но то была даже не война. То была раздача наказаний.

– Жаль, что мы не можем повесить Руффо! – воскликнул герой, беседуя с Кавалером.

Тот порекомендовал ему действовать более осмотрительно. Еще оставались множество других пленных, по меньшей мере двадцать тысяч из них томились в казематах крепостей, в замках и государственных тюрьмах, пока их проверяли и решали, какое кому вынести наказание. Расправу на месте без суда и следствия теперь заменили юридически обоснованным убийством, а это вызывало немалую бумажную волокиту. В громадной каюте рядом с адмиралом постоянно находилась супруга Кавалера, составляла списки арестованных и отправляла их королеве для определения наказания.

«Мы восстанавливаем в Неаполитанском королевстве счастье и вершим добро для миллионов, – писал герой о своих деяниях, начатых в заливе на борту флагманского корабля в июне 1799 года, в письме к миссис Кэдоган, оставшейся в Палермо. – С вашей дочерью все в порядке, но она очень устает от всех дел, которыми вынуждена теперь заниматься».

Тогда Кавалерша не была занята, оказывая помощь герою или сочиняя по три раза за день письма королеве, она принимала неаполитанских грандов, приходящих выразить ей свое почтение и попросить передать их заверения в лояльности и преданности ее величеству королеве. «Я здесь заместительница королевы», – писала она Чарлзу.

К сожалению, Кавалер не мог претендовать на аналогичную роль. Он вряд ли имел право называть себя заместителем короля. Сам монарх писем не писал. Он, как сообщала королева своей «заместительнице», просто взял и уехал в один из загородных дворцов под Палермо и, хотя знал, что вскоре должен будет принимать депутацию своих преданных вассалов, распорядился не докучать ему какими-либо сообщениями из Неаполя.

– Но о чем все же думает король? – спросил совершенно серьезно герой Кавалершу.

– О том, как поразвлечься, – перевела она строчки из письма, полученного утром от королевы. Что касается короля, писала королева, то неаполитанцы для него все равно что готтентоты[73]73
  В данном случае – протестанты.


[Закрыть].

Вот еще несколько примеров.

Публичные казни на большой рыночной площади города начались в воскресенье седьмого июля, как раз накануне приезда короля.

Ни герой, ни его друг смотреть на казни не пожелали. И не потому что не были любителями подобных зрелищ, а просто не хотели проявить мягкость и жалость. Определенная дистанция отделяла их от осужденных.

И все-таки случались всякого рода неожиданности. Вот что произошло через два дня после начала казней и день спустя по прибытии короля из Палермо на сицилийском фрегате. Король сошел с борта корабля с высушенной лапой цапли в петлице в качестве талисмана от дурного глаза. Своей временной резиденцией он сделал апартаменты на английском флагмане «Фудроинт». Король, пыхтя и отдуваясь, с трудом вскарабкался по трапу на шканцы, чтобы пожаловаться Кавалеру на скукоту в Палермо в то лето, как вдруг его внимание привлекли громкие испуганные выкрики матросов. Он с любопытством подскочил к поручням, чтобы посмотреть, что же такое стряслось. Должно быть, очень огромная рыбина! А там, метрах в десяти за кормой, торчали из воды торс и голова с пеной в локонах волос его старинного приятеля адмирала Карачиоло. Он потихоньку плыл к судну, а впереди его мертвенно-бледного и полуразложившегося лица качалась на волнах его седая борода. Будь перепуганные матросы неаполитанцами, то непременно начали бы креститься. Король в ужасе осенил себя крестным знамением, выругался и побежал вниз. Кавалер разыскал его в тесном межпалубном пространстве, хныкающим и глупо хихикающим в окружении перепуганных камергеров и лакеев.

– Он там? Он все еще там? – ревел король. – Утопить его!

– Будет сделано, ваше величество!

– Сейчас же!

– Ваше величество, труп адмирала буксирует лодка на мелкое место, чтобы захоронить его в песках на берегу.

– Почему он вылез передо мной? – пронзительно завопил этот так и не отошедший от детства взрослый человек.

Кавалера тут же осенила удачная мысль, и он не преминул воспользоваться своим умением ловкого придворного, каковым всегда и являлся.

– Ваше величество, – стал разъяснять он королю, – хотя Карачиоло и был, кажется, предателем, но вам вреда причинить он сейчас не хотел. Но, даже раскаявшись в своем грехе, он все еще не может найти покоя, пока не получит от вас прощения. Потому и явился сюда, чтобы вы простили его за предательство.

Представьте себе, что вы пассажир. Все мы частенько бываем пассажирами. На судне, в истории, когда плывем куда-то. Вы не капитан. Но у вас великолепная каюта.

Разумеется, ниже ее в трюме сидят голодающие иммигранты или обращенные в рабство африканцы, или же завербованные матросы. Вы не можете помочь им, хотя искренне жалеете их, но повлиять на капитана не в силах. Каким бы жалостливым вы ни были, на деле оказываетесь совершенно бессильны. Иной поступок, может, и облегчил бы вашу совесть, если она у вас пока еще есть, но существенно не улучшил бы положение тех несчастных. Вы бы им помогли, если бы, например, отдали в их распоряжение свою просторную каюту с дополнительным отсеком для хранения вашего внушительного багажа, поскольку у тех, кто сидит там, внизу, хоть и нет почти никаких пожитков, однако самих этих людей так много. Или, допустим, поделились пищей, которую вам приносят. Но тут же возникают сомнения: ведь они могут испортить в каюте красивые вещи, все тут переломать и раскидать, а пищи все равно никогда не хватит, чтобы накормить их всех. Так что выбора у вас нет, и придется по-прежнему наслаждаться вкуснейшими яствами и любоваться прекрасным видом в одиночку.

Однако предположим, что безразличным вы все же не остаетесь и все время ломаете голову над происходящим. Хотя это и не ваше дело, да и отвечать вы за это не можете, вы как-никак являетесь участником и свидетелем того, что здесь происходит. (Большинство исторических событий описывается свидетелями-пассажирами, едущими первым и вторым классом.) Ну а допустим, что эти несчастные люди, запертые в трюме, могли бы в иных условиях иметь каюту не хуже вашей, были бы равными вам по рангу и положению в обществе или же разделяющими ваши интересы, тогда бы вы с еще меньшей вероятностью остались бы равнодушным к их нынешней незавидной судьбе. Но, разумеется, спасти их от наказания, если они того заслуживают, вы не в состоянии. Но вот попытаться вмешаться, с учетом вашей доброты и порядочности, – можете. Например, порекомендовать проявить снисходительность или же, по меньшей мере, благоразумие.

Вот и Кавалер попытался вмешаться и похлопотать за судьбу одного такого несчастного, своего старого приятеля Доменико Чирилло. Он был одним из самых выдающихся биологов в Италии, видным ученым, членом Королевского научного общества, лейб-медиком двора и домашним врачом Кавалера и его супруги. Чирилло благосклонно отнесся к намерению республиканцев проводить многие нужные реформы по организации сети больниц и оказанию медицинской помощи беднякам.

– В деле старого Чирилло есть факты, говорящие в его пользу, – обратился Кавалер к герою. – Я могу свидетельствовать о его доброжелательности и человеколюбии.

– К сожалению, мы не можем вмешиваться в ход правосудия, – ответил герой.

А это означало, что Чирилло будет повешен.

Их жизнь как пассажиров продолжалась, даже когда судно стояло на якоре. Временно они никуда не плыли.

Так как военных действий не велось, то адмирал смог целиком и полностью отдаться работе с личным составом, заняться пополнением запасов продовольствия и боеприпасов и развлечением главных пассажиров. Труднее всего развлекать было, разумеется, короля.

Матросы, поливавшие из шлангов палубы под жаркими лучами восходящего утреннего солнца и устанавливавшие разноцветный тент над шканцами, где их величество собирался позднее проводить утренние приемы визитеров, обычно уже видели, что король проснулся, оделся и либо на палубе палит из ружья по чайкам, либо ловит рыбу из лодки в сотнях метрах от корабля. Во время утренних приемов он неожиданно отворачивался от придворных, подбегал к поручням, перегибался и что-то кричал вниз поставщикам провианта, приплывавшим из города на лодках. Затем спускался в адмиральскую каюту, чтобы переждать полуденный зной, и предавался вслух размышлениям о предстоящем обильном обеде, а сидящие вместе с ним герой, закадычный приятель, британский посланник и его очаровательная жена с длинными белыми руками наперебой предлагали ему для трапезы разных на выбор вкуснющих рыб. От еды Кавалерша не тупела, как король, и после обеда затевала всякие восхитительные развлечения. Когда она, встав из-за стола, начинала играть на арфе и петь, король знал, что она поет для него. Ну, и конечно же, ради того, чтобы ублажить его, исполнила однажды светлым лунным вечером на корме «Правь, Британия» в сопровождении хора из числа матросов команды «Фудроинта».