Текст книги "Северный пес"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Спать хотелось неимоверно, глаза драло так, словно в них кинули горсть песку, но уснуть в таком положении, распяленным между деревьями, было делом совершенно нереальным. Поэтому Грэм следил за медленным движением луны по небу и размышлял, не обратиться ли к стражу с просьбой связать его как-нибудь поудобнее.

Но луна уже проделала половину пути, а он так ничего и не надумал.

И тут уловил какое-то движение.

Полог шатра с едва слышным шелестом откинулся, и оттуда, пригнувшись, выбралась фигура. Судя по ее росту, это не мог быть Мэнни, а значит – Марьяна. Грэм удивился. Женщина, тем временем, жестом велела стражам оставаться на месте, и, осторожно ступая, подошла к нему и жестом же отослала охранника. Тот послушно скользнул в сторону, растворяясь во тьме, а Марьяна уселась, подобрав ноги, рядом с Грэмом, на расстоянии вытянутой руки.

– Ты спишь? – услышал он ее шепот.

– А ты как думаешь? – спросил он в ответ. – Объясни мне, что происходит? Что за комедия? Как это ты оказалась гильмастером?

– Это долгая история, и речь сейчас не о том… – почему-то вздохнула она. – И вообще не обо мне.

– А о ком же?

– О тебе, конечно же. Видишь ли, Грэм, я запуталась. Еще вчера я знала, как мне поступить, а теперь… уже не знаю.

Он тихо засмеялся.

– Значит, ты все-таки узнала меня. А я-то уж подумал…

– Конечно, узнала! Я просто не могла тебя не узнать. Как только я услышала, что ты сам явился в храм, и тебя заключили в темницу, а теперь просят совета в том, как с тобой поступить, я тут же собралась в путь.

– Это ты напрасно. Не понимаю, зачем тебе понадобилось умерщвлять меня в своем храме, когда можно было просто посмотреть на казнь там.

Марьяна молчала, склонив голову.

– Если ты хочешь посмотреть на мою смерть, – продолжил Грэм, – то дай мне меч, и покончим с этим. Или, если ты не доверяешь мне, можешь убить меня сама.

– Как? – все так же не поднимая головы, будто бы удивилась она. – Ты даже не попытаешься бежать и спасти свою жизнь? Это не похоже на тебя.

– Даже если бы я захотел бежать, здесь десятеро твоих молодцев. Неужели ты думаешь, что они позволят мне уйти?

– Если я скажу…

– Их преданность тебе сильнее преданности Фексу? – холодно спросил Грэм. – Не думаю. Их всех убьют за подобную провинность. Кроме того, Марьяна… Ты – гильдмастер. Тебе-то уж точно не простят предательства.

Она медленно подняла голову, и Грэм увидел на ее лице серебрящиеся в лунном свете дорожки слез.

– Но что мне делать? – прошептала она. – После стольких лет незнания я, наконец, снова вижу тебя – живым… И я должна убить тебя?

– Преданность Фексу – прежде всего.

– Кто бы говорил, – она придвинулась к нему еще ближе, и теперь он почти чувствовал щекой ее дыхание. – Скажи, Грэм, зачем ты вернулся в храм? Ты же не мог не знать, что тебя ждет.

– Разве вам не рассказали? – равнодушно спросил он. – Я искал женщину. Мать моего сына.

– Вы не женаты?

– Нет.

– Она оставила сына и исчезла?

– Такой уж у нее характер…

Марьяна покосилась в сторону шатра и совсем уж неслышно сказала:

– У тебя красивый сын…

Сказать ей, что Мэнни не сын мне, или нет? подумал Грэм. Лучше, наверное, не говорить, иначе придется объяснять, почему он ездит со мной, а разговаривать так не хочется. С другой стороны, если мальчишка сам обмолвится, что Грэм не отец ему, то Марьяна может рассердиться.

– Чего ты хочешь, Марьяна? – он решил увезти разговор от скользкой темы. – Что тебе нужно от меня?

Она вздрогнула и подалась вперед, словно хотела прильнуть к нему. К счастью, поза его не располагала к объятиям.

– Мне нужно, чтобы ты остался жив, а я сама вызвалась убить тебя!

– Тебе не придется этого делать. По уговору, я сам убью себя. Ты же не собираешься изменять приговор, не так ли?

– Что ты говоришь, Грэм! Что ты говоришь! – Марьяна опустила голову и беззвучно зарыдала.

О боги, она все-таки ничуть не изменилась. Какой идиотизм, думал Грэм, пережидая ее приступ печали. Она спешила сюда из другого королевства (хотя и не сказать, чтобы за тридевять земель), специально для того, чтобы стать его тюремным надзирателем и палачом, а теперь проливает по этому поводу слезы. Просто удивительно, как при своем характере Марьяна вообще сумела подняться до гильдмастера? Она никогда не умела держать себя в руках и контролировать эмоции.

– Успокойся, – потерял он терпение. – Иначе твои охранники услышат. На что это похоже – госпожа гильдмастер проливает слезы над осужденным отступником? Марьяна! Я что же, должен еще тебя утешать?!

– Извини, – всхлипнула она. – Но мне так больно думать о том, что ты… Как бы ни было это глупо, Грэм, но я все еще люблю тебя. И, боюсь, буду любить до самой смерти. Поэтому… поэтому я сейчас сделаю вот что. Я освобожу тебя от пут и верну тебе меч. После этого ты тихо уйдешь.

Грэм подумал полминуты и покачал головой.

– Нет. Во-первых, в этом случае мне придется оставить Мэнни здесь, а во-вторых… твои люди ни за что не поверят, что я сумел освободиться сам, и обвинят тебя. Делай, что должно, Марьяна, и не пытайся перехитрить богов.

– Узнаю тебя, Грэм Соло. И не узнаю одновременно. Ты отказался от богов, но стал фаталистом? Что с тобой случилось?

– Место неподходящее для рассказов. Да и время тоже.

– Хорошо, – Марьяна порывисто встала. – Я понимаю. Я оставляю тебя… на время. Мы продолжим путешествие, и по дороге я подумаю, что тут можно сделать.

Да что тут можно придумать? подумал Грэм. Власть Марьяны как гильдмастера велика, но все же не бесконечна. Да и выбор небогат – или привести приговор в исполнение и получить благословение Фекса, или навлечь на себя его гнев, нарушив его волю. Или, точнее, волю его священнослужителей.

– Марьяна, – тихо проговорил Грэм, вдруг спохватившись. Гордость гордостью, но и спина тоже не железная. – У меня к тебе одна просьба.

– Слушаю.

– Прикажи своим людям привязать меня по-другому. Я не лошадь, и не могу спать ни стоя, ни сидя.

– Конечно! Извини, но я не подумала…

Буквально через четверть часа двое подошедших мужчин перевязали его путы так, чтобы он мог лечь. Лечь, правда, крестом; кроме того, теперь он не мог встать, но все же так было намного легче. Грэм внимательно следил за подручными Марьяны, но не смог угадать момент, в который они оплошали бы и дали ему хотя бы мизерную возможность освободиться. Парни были настороже и действовали очень аккуратно. Впрочем, даже поймай Грэм нужный момент, он все равно не воспользовался бы им. Освободись он, и Мэнни останется с Марьяной. Грэм не был уверен, что ему удастся увести с собой и мальчишку.

Путешествие в Медею продолжалось в таком же спешном темпе. Днем ехали почти без остановок, что доводило по-прежнему связанного Грэма до бессильного бешенства. С каждым днем ему все труднее становилось усидеть в седле со связанными руками, а петля, накинутая на него, успела натереть кровавую полосу под рубахой. Ночью останавливались в стороне от дороги. Мэнни к Грэму больше не подпускали, Марьяна тоже не приближалась к нему, так что у него было очень много времени для размышлений. Постепенно он утверждался в мысли, что предстоящая казнь его не слишком огорчает, все равно в этом мире делать ему больше уже нечего. Только вот тянуть до Танела казалось ему бессмысленным. Он согласился бы покончить с проблемой прямо сейчас. Конечно, чтобы Мэнни не видел этого.

К сожалению или к счастью, его мнение никто не разделял. Видимо, в храме Фекса предпочитали прилюдные казни. Грэм не был уверен, потому что за все годы его членства в гильдии ему ни разу не пришлось присутствовать ни на одной из них. Может быть, потому, что он никогда не сидел на одном месте подолгу.

Несколько раз он подумывал и о побеге. Смиренность смиренностью, но и то, что его тащат на веревке, ему не нравилось. Мягко говоря. Еще бы связали и по ногам тоже и перекинули через седло, как тюк с сеном. Но он понимал, что бежать ему не удастся, слишком удачного заложника выбрала себе Марьяна, осознанно или нет. Мэнни не был сыном Грэму, но кто мог сказать, любил бы Грэм своего сына так, как полюбил этого мальчишку, напоминавшего ему одновременно и сестру и друга? Он не мог ни расстаться с Мэнни, ни, тем более, спровоцировать сумеречных братьев на какой-нибудь неблаговидный поступок в отношении мальчишки.

Между тем, присмотр за Мэнни усилился: чтобы он, случаем, не ускользнул к «отцу», с ним рядом постоянно был кто-нибудь из парней, а то и сама Марьяна, которая частенько подзывала его к себе и заводила разговоры. Грэм, ехавший чаще всего в самом хвосте процессии, не слышал их, видел только, как то и дело мальчишка оглядывается на него, и глаза у него – встревоженные, потемневшие и распахнутые на пол-лица. При виде этих глаз сердце у Грэма неожиданно болезненно сжималось, и он с остервенением думал, что если Марьяна заставит мальчишку смотреть на казнь, то перед тем, как убить себя, он попытается добраться до нее.

А там – будь что будет.

Прошло пять дней, за которые Грэм устал так, как не уставал никогда в жизни. С рассвета до заката – в седле, связанные руки затекали к вечеру так, что он переставал их чувствовать, опухшие от веревок запястья саднили, спину ломило, не говоря уже о самочувствии той части тела, что находилась ниже спины. Он старался не подавать виду, но по вечерам валился на землю мешком, думая только о том, как принять горизонтальное положение. Сменявшие друг друга каждый вечер охранники приметили это и потому не слишком злобствовали, хотя исправно проверяли крепость веревок и узлов.

Когда до Танела, по прикидкам Грэма, оставался один дневной переход, Марьяна снова почтила его своим визитом. Она, как и в прошлый раз, прогнала стража, не слушая его возражений, и присела рядом с Грэмом, поставив на траву у своих ног горящий фонарь. Он, хотя и спал – или, точнее, дремал, – проснулся, заслышав шелест ее одежд. Но виду не подал, лежал неподвижно, лишь чуть приоткрыл глаза, наблюдая за Марьяной сквозь ресницы. Ночь выдалась темной, даже Грэм не различал предметы на расстоянии далее десяти шагов. Свет фонаря откидывал на лицо Марьяна причудливые тени; а поскольку Грэму приходилось смотреть на нее снизу вверх, лицо ее, освещенное подобным образом, казалось ему вовсе не человеческим. Более всего оно походило сейчас на необычную, нарочито искаженную, бронзовую маску.

Марьяна молчала, стиснув на коленях руки – холеные, надо сказать, руки; судя по всему, не утруждала себя госпожа гильдмастер работой. Грэм тоже не стремился начинать разговор и вообще показывать вид, что знает о ее присутствии.

Ему показалось, что Марьяна рассматривает его как-то слишком уж пристально; вот вдруг протянула руку, словно хотела коснуться, да почему-то не решилась. Потом он все же почувствовал легкие пальцы на своем лице – она убирала упавшую на лоб белую прядь. Так ласково и заботливо, как могла бы делать любящая мать, склоняясь над спящим ребенком.

Только без нежностей, подумал Грэм и открыл глаза. Марьяна, встретившись с ним взглядом, отпрянула.

– Ты не спишь?

– Спал, – отозвался он. – Теперь уже нет, как видишь.

– Завтра мы будем в Танеле, – шепнула Марьяна. – И через несколько дней ты должен будешь умереть.

Спасибо за приятную весть, подумал Грэм, а вслух сказал:

– Ну наконец-то. Я уже устал ждать.

– Не говори так! Я знаю, как тебе избежать смерти.

– Ты хочешь устроить свой суд и изменить приговор? – с сомнением спросил Грэм. – Думаю, братья не одобрят твоего решения. Как бы тебе самой не попасть под горячую руку.

– Нет, нет! Казнь состоится. Но она будет… ненастоящей. А тебе я помогу скрыться, ускользнуть из Танела и из Медеи… боюсь, правда, тебе придется бежать с материка…

– Подожди, – Грэм, нахмурившись, прервал словесный поток, льющийся из Марьяны. – Как это – ненастоящая казнь? Может быть, в твоем распоряжении есть магик, владеющий иллюзорной магией? Или ты собираешься заменить меня куклой? Или… – он запнулся, осененный догадкой, – ты хочешь казнить вместо меня кого-то другого?

Мягкая рука легла ему на лоб, огладила запавшие, заросшие белой щетиной щеки. Жаркие губы приблизились так, что он почувствовал горячее дыхание кожей; пряди волос защекотали шею.

– Подвалы дома Фекса хранят много тайн, – жаркий шепот, кажется, рождался прямо в ухе. – И множество узников заключено там…

Он рванулся так, что натянулись и болезненно врезались в запястья веревки, удерживающие его в лежачем положении.

– Иди ты к Борону, Марьяна! – зарычал он, мало заботясь о том, что его могут услышать сумеречные братья. – Я, конечно, вовсе не святой, но чтобы другие принимали смерть за меня… это, знаешь, уже слишком!

– Тише! – умоляюще зашептала Марьяна, прильнув к нему. – Прошу тебя – тише! О боги, не нужно было говорить тебе…

– Даже не смей сделать, что задумала! – Грэм и не подумал сбавлять тон. – Слышишь?! Не смей!

– Но я же не могу позволить тебе умереть, – печально сказала Марьяна, отстраняясь. – И для меня цена твоей жизни не имеет значения…

– А для меня имеет! Ты что же, думаешь, после такого я смогу жить?!

– Ты будешь жить. У тебя ведь – сын…

Грэм поперхнулся заготовленными ругательными словами. Вот ведь… все предусмотрела.

– Прощай, Грэм, – Марьяна подхватила с земли фонарь, плавно поднялась на ноги. – Я больше не смогу поговорить с тобой, но ты знай, что я люблю тебя, и это – до смерти. И помни – тебе нельзя будет оставаться на материке. Поэтому прошу тебя, как можно скорее найди место, где ты сможешь укрыться от сумеречных братьев.

В объятиях Борона – самое верное место, подумал Грэм, но смолчал. В душе у него будто все перевернулось от задумки Марьяны; и слова не лезли из глотки. Хуже такой вот сделки с Бороном она не могла придумать для него ничего. Но она этого не понимала, и он не мог объяснить.

– Прощай, – донесся до него шепот, похожий на шелестение ветра, и через миг на месте Марьяны уже темнела коренастая фигура Тило.

– Да будьте вы все прокляты с вашим Фексом, – прошипел сквозь зубы Грэм, в бессильной ярости сжимая кулаки.

– Я бы на твоем месте постарался быть почтительнее, отступник, – посоветовал из темноты хрипловатый голос Тило.

– Ты под ним ходишь, ты и проявляй почтение, – огрызнулся Грэм. – Мне-то что?

– Если Фекс и не разгневается, то госпожа гильдмастер может услышать. А уж в ее власти изменить приговор и выбрать тебе смерть не столь легкую.

– Да пусть меняет…

– Смелости тебе не занимать, но все же попридержал бы ты язык.

– А на кой мне язык, если все равно головы не сносить?

– И то верно, – с некоторым сомнением согласился Тило. – Но ты все-таки помалкивай…

Трудно помалкивать, когда проклятия прямо распирают тебя изнутри, но что ругаться, если все равно толку никакого? Тщетность ругани и проклятий Грэм познал еще в Северной, после того, как окончательно сорвал голос. И теперь он только сжимал зубы так, что они лишь чудом не крошились.

Глава 3

Перед въездом в Танел, чтобы не привлекать внимания, на него снова накинули плащ, скрывающий путы на руках и веревку, обвитую вокруг его талии. И на том спасибо, подумал Грэм хмуро, хоть весь город не будет на него пялиться, тыкая пальцами и рассуждая, что наверняка очередного душегубца поймали и теперь на казнь тащат – туда ему и дорога. Но, по правде сказать, утешала такая заботливость слабо; спокойствия и смирения, что испытывал Грэм неделю назад, и в помине не оставалось. А виной тому был ночной разговор с Марьяной, наполнивший его душу тоской, смятением и бессильной яростью, хотя, по идее, должен был заставить его воспрянуть духом.

Плащ защищал от любопытных взглядов горожан, но не мог ничего скрыть от многочисленной сумеречной братии, во множестве кишащей на улицах Танела. Хотя никто и не приближался к процессии, Грэм чувствовал на себе десятки пристальных взглядов. Возможно, его даже узнавали. Когда-то он бывал в Танеле часто и успел оставить о себе память. Хорошую или плохую, это другой вопрос, но, скорее, хорошую, потому что молодежь в те годы смотрела на него, как на бога или героя.

Процессия во главе с Марьяной неспеша прошествовала по улицам города и остановилась возле входа в храм. Их как будто ждали. Не успела госпожа гильдмастер спешиться с помощью одного из сопровождающих, из храма к ним вышли двое: один в одеждах священнослужителя, второй – в богатом, элегантном платье. Старшему, тому, что был облачен в темно-серый балахон, темноволосому и худощавому, было под сорок. Грэм знал его довольно хорошо, хотя и никогда не ладил с ним. Второго священника он тоже узнал, хотя и знакомы они были поверхностно. Десять лет назад Конар, внук тогдашнего гильдмастера, господина Финна, был пятнадцатилетним гибким юношей с соломенной челкой, падающей на глаза. Теперь он стал статным и красивым молодым мужчиной со струящимися по спине золотистыми локонами и короткой бородкой, оттеняющей смуглую кожу. Интересно, подумал Грэм, узнают ли они меня?

– Слезай, – грубовато бросил ему Тило, дернув за веревку.

Без особого изящества Грэм сошел с седла на землю и встал, расставив ноги и вскинув голову. Оба священника опустились перед Марьяной на одно колено; она небрежным жестом приказала им встать.

– Без формальностей, братья, – проговорила она на медейском почти без акцента. – Сколько раз повторять?

– Прошу прощения, – склонил голову Конар и вдруг, наткнувшись взглядом на Грэма, вскинул брови. – Мастер Соло? Это вы?!

Ага, узнал-таки, подумал Грэм. И конечно же, вслед за Конаром, на него уставился и второй священник, который, судя по всему, не признал его в лицо, но хорошо помнил имя.

– Я, Конар.

– Будем обсуждать храмовые дела на улице? – холодно поинтересовалась Марьяна. – Все вопросы и объяснения – внутри. И только после того, Конар, как ты проследишь за тем, чтобы позаботились о моей лошади.

Конар, явственно изнывающий от любопытства, и пятеро человек из сопровождения Марьяны остались снаружи, а остальные последовали внутрь храма. Пока шли через алтарный зал, Тило, намотавший свой конец веревки на кулак, время от времени подталкивал шедшего впереди Грэма в спину. Тот еле сдерживал желание развернуться и хорошенько наподдать ему куда-нибудь… да хотя бы коленом в пах. Удерживало одно: пока связаны руки, ничего толкового не выйдет. Тило отрубится на время, но остальные времени терять не будут, живо объяснят, что к чему.

А впрочем, чего ему бояться? Что терять? Ну получит он вместо ложной смерти настоящую – подумаешь. Зато душу отведет. Рассудив так, Грэм дождался, пока они окажутся за драпировками, в потайных помещениях, резко повернулся к своему конвойному и от души пнул его так, как и собирался. Тило с придушенным хрипом согнулся, повалившись на колени, а Грэма в ту же секунду впечатали спиной (или, точнее, локтями) в стену двое крепких парней из оставшейся пятерки с явным намерением съездить ему по зубам. Неизвестно, чем все окончилось бы – может быть, просто еще парой выбитых зубов, а может, чем посерьезнее, – если бы Марьяна повелительно не крикнула:

– Не сметь! Он должен быть невредим! Не вам исполнять приговор.

Сумеречные братья неохотно отступили. Грэм встретился взглядом с широко распахнутыми глазами Мэнни, которого крепко держала за руку Марьяна, и чуть улыбнулся. Плохо, что мальчик здесь. Хуже, чем связанные руки. Марьяна тоже знала об этом.

– Еще хоть один фокус вроде этого, – сказала она негромко, но внушительно, – и я не отвечаю за то, что может случиться с твоим сыном, отступник. Ты понял меня?

– Да как не понять, – буркнул Грэм.

На одной из развилок коридора они разошлись. Марьяна с Мэнни и со священником в сером балахоне, а также двое из сопровождения свернули в одну сторону, а Грэм и двое конвойных – тех, что чуть не размазали его по стенке – в другую. Эта ветка коридора заметно спускалась вниз, и Грэм подумал, что ведут его в подземелье. Он, конечно же, не ошибся – куда ж еще? Подземелье оказалось точно таким же, как в лигийском храме… да все они, по большому счету, похожи. Как похож тот страх, который охватывал Грэма, когда ему приходилось спускаться в одно из них.

Здесь камера оказалась еще меньше, чем та, в которой ему пришлось коротать время в прошлый раз. Зато было гораздо свежее и не так темно, ему даже не оставили фонарь. Грэм сначала удивился, а потом увидел под самым потолком, на высоте нескольких человеческих ростов, крошечное окошко, в которое струился блеклый свет. Он мысленно почесал затылок – темница-то глубоко под землей, так зачем было маяться, устраивая сложную естественную систему вентиляции и освещения? Для комфорта узников? Вопрос, конечно, был интересным, но не настолько, чтобы забивать себе голову в данный момент. Грэм заметил на полу довольно приличный тюфяк и решил хотя бы отдохнуть, пока руки у него свободны. После семи дней, проведенных в седле, и семи ночей, проведенных на земле, лежа крестом, ему показалось высшим счастьем то, что можно было, наконец, лечь так, как хочется.

Но сон не шел. Грэма беспокоили планы Марьяны, ему не нравилось то, что она хотела сделать для спасения его жизни. Если бы только он мог помешать ей… но как? Поняв, что ему не уснуть, Грэм встал и подошел к двери, присел, дотронулся до замка, пытаясь понять, как он устроен. Сумеречные братья толк в замках знали, и этот был рассчитан и не таких профессионалов, как Грэм. Где-то через полчаса он отступился. Может быть, он и сумел бы справиться с этим запором, но лишь с помощью подручных средств, голыми же руками – нет.

Еще через какое-то время дверь, загрохотала, открываясь. Грэм вскочил с тюфяка, изготовившись к броску. Он думал только о том, как избежать задуманного Марьяной, и теперь был готов на все, кроме покорного ожидания. Он решил уже броситься на первого, кто войдет к нему, а там – будь что будет. Грэм не знал, что остановило его, ведь в первый момент он не увидел лица вошедшего; и только спустя несколько секунд понял, что это – Конар.

– Борон тебя побери, – выдохнул он, отшатываясь к стене. – Я чуть не убил тебя, парень.

Конар глянул на него удивленно, но тут же в глазах его появилось понимание. Он кивнул, прикрывая за собой дверь, и шагнул вглубь камеры.

– Госпожа Марьяна прислала меня узнать, все ли в порядке, мастер Соло.

Невольно Грэм рассмеялся.

– Какая заботливость! Можешь передать ей, что все хорошо, и единственная моя просьба – чтобы она не тянула долго.

– Мастер Соло, – Конар понизил голос. – Как получилось, что вас привезли сюда для казни?..

– Во-первых, какой я тебе мастер, тем более – сейчас? Во-вторых, спроси лучше у Марьяны. Она тебе расскажет, как я предал Фекса и всех братьев.

Конар подошел почти вплотную и встал, прислонившись к стене плечом.

– Я знаю, госпожа Марьяна хочет отвести от вас смерть. Она рассказала мне…

– Знаешь? – вскинул голову Грэм. – Ну тогда передай ей… передай, что я запрещаю ей это делать. Слышишь? Я прокляну ее имя…

– Мне кажется, мастер Соло, ее не переубедить, – серьезно сказал Конар. – Да я и не хочу. Я не считаю приговор справедливым. И я уверен, что мой дед не одобрил бы его.

– А то, что вместо меня казнят другого, кажется тебе справедливым? Нет, Конар, это не дело.

– Это бесполезный разговор, все уже решено.

– Решено? – Грэм закусил губу. – А что, если я сейчас отниму у тебя ключи и оружие, и уйду отсюда?

– Не сомневаюсь, что вы сможете справиться со мной, – спокойно ответил Конар. – Но отсюда вы не уйдете. Вас убьют.

Нет, не объяснить им, насколько это безразлично: убьют его или оставят в живых. Не понять им, как человек может перестать цепляться за жизнь. Они не знают, что было с ним в последние годы, да и откуда – он же не рассказывал.

– Я в любом случае отсюда не уйду, – устало сказал Грэм. – Иди, Конар. Оставь меня в покое – ради своего Фекса.

Конар склонил золотую голову в почтительном поклоне, отступил на шаг:

– Я передам ваши слова госпоже Марьяне. До встречи, мастер Соло.

Едва за ним захлопнулась дверь, Грэм тяжело опустился на убогое ложе. Что ж, раз так, он просто не даст увести себя, когда за ним придут. Всю дорогу он вел себя смирно, так хватит с сумеречных братьев его покорности. Не отпускали, правда, мысли о Мэнни, но разве ему хуже будет при храме, чем с непутевым дядюшкой?

Сумеречные братья, меж тем, не спешили, словно давая Грэму время «накрутить» себя. Он и накручивал, и через какое-то время был уже в таком диком нетерпении, что не мог сидеть на одном месте, метался по камере, словно зверь по клетке. Пока его окончательно не сломила усталость как физическая, так и душевная. Возможно, это тоже был тонкий расчет братьев – прислать за ним, когда он будет пребывать в самой крайней точке бессилия и равнодушия.

Так и случилось. Заслышав звук шагов и лязг металла, Грэм едва успел приподняться, а в его камеру уже входили люди. Он не понял, сколько, в сумерках зрение путалось, да и не было у него времени, чтобы установить точное количество. Сумеречные братья действовали очень быстро и согласовано. Грэм только начал подниматься им навстречу, как на голову его обрушился очень точный и очень болезненный удар. Он в то же мгновение потерял сознание и упал обратно на пол.

Пришел в себя он оттого, что в лицо его плескали ледяной водой. Он полулежал на ровной твердой поверхности, вовсе не похожей на пол темницы, скорее – жесткая кровать или скамья, застеленная одеялом. Затылок дико болел, и Грэм подумал, не проломили ли ему там кость. Он попытался пошевелиться и едва не взвыл от взорвавшей голову боли. Тогда он осторожно открыл глаза.

Низкий бревенчатый потолок плавал в сизом мареве. На фоне этого потолка Грэм увидел несколько склонившихся над ним лиц, но сначала не мог сообразить, кому они принадлежат.

– Очнулся, слава богам, – проговорил смутно знакомый голос. – Как вы себя чувствуете, мастер Соло?

Ну конечно, Конар. Сквозь марево проступили золотистые блики его волос.

– Так себе, – ответил Грэм, с осторожностью ворочая языком. Казалось, одно слишком громко произнесенное слово окончательно взорвет его череп. – Что произошло?

– Кажется, я немного перестарался, – голос Конара звучал виновато и сконфужено. – Не рассчитал сил…

– Так это ты меня ударил? – дошло до Грэма. – Зачем?

– Давайте я вам потом все объясню? Вы сейчас себя нехорошо чувствуете, мастер Соло, вам нужно отдохнуть…

– А давай, ты не будешь мне рассказывать, как я себя чувствую? – морщась от боли, Грэм приподнялся на своем ложе. Так и есть – довольно жесткая кровать, из тех, что ставят на постоялых дворах. И комната тоже явно не в храме Фекса находится.

Рядом с кроватью стояли Конар и Мэнни – бледный, осунувшийся; чуть поодаль на стуле задом наперед, облокотивший подбородком о спинку, сидел незнакомый парень лет тридцати, русоволосый и кареглазый. Грэм медленно и аккуратно ощупал затылок. Волосы слиплись от крови, но кость, кажется, была цела. И, конечно, наличествовала огромная шишка. Впрочем, от этого не умирают.

– Так зачем ты хотел проломить мне череп? – медленно выговаривая каждое слово, спросил Грэм, повернувшись к Конару.

– Если коротко… – молодой человек смущенно пожал плечами. – Мы поняли, что будет очень трудно уговорить вас согласиться с планом госпожи Марьяны и тайно покинуть храм. Тогда мы стали действовать решительно…

– Да уж, решительности вам не занимать… – буркнул Грэм. Значит, они сделали таки то, что собирались, и кто-то поплатился за его преступления перед Фексом, будь оно все проклято. – Где мы находимся?

– Это "Золотая подкова", постоялый двор на окраине Танела. Не из самых комфортных, но в нашем положении выбирать не приходится…

– И как же вы меня сюда тащили? А? – Грэм посмотрел сначала на Конара, потом на кареглазого парня, и махнул рукой. – Ладно, не отвечайте…

Голова работала из рук вон плохо, и он никак не мог собрать мысли воедино и сообразить, что ему теперь делать и как поступить. Одно было ясно – отныне человек по имени Грэм Соло числился среди мертвых.

В который уж раз, впрочем.

– Вам нужно уехать из города, – снова заговорил Конар. – Да и с материка лучше тоже, как только вы почувствуете себя достаточно хорошо. Если вы попадете на глаза кому-нибудь из братьев, все пойдет прахом. И Фекс накажет госпожу Марьяну.

– И тебя тоже. И твоего приятеля. Безымянный! Для чего вы только все это затеяли?

Теперь мне придется бежать, подумал Грэм – за тридевять земель, как можно дальше… и даже не ради себя, а ради других. Сколько он еще будет убегать? Сначала Самистр, потом – Истрия, Наи… теперь вот вообще непонятно, куда деваться. На юг, к варварам? Или на север, в те земли, что лежат севернее Наи и почти круглый год покрыты снегом? Бежать из только-только появившегося дома, оставив надежду разыскать Джулию, родившую ему сына (боги, ведь он в первый раз вспомнил о ней за последние две недели…), обзавестись, наконец, семьей…

Мэнни, словно прочитав его мысли, тихо подошел, ткнулся лохматой черноволосой головой в бок. Грэм обхватил его одной рукой, прижал к себе, и поднял глаза на Конара.

– Зачем? – повторил он тихо, уже понимая, что ему ответят.

– А лучше было бы, если бы вас убили? – с мальчишеской порывистостью спросил Конар. – Не будем теперь спорить. Давайте лучше прикинем, когда вы с мальчиком сможете уехать из Танела.

Грэм снова пощупал затылок и зашипел сквозь зубы. Было ясно, что в ближайшие часы – если вообще не дни – никуда он поехать не сможет. Стоило только подумать о том, что снова придется трястись в седле – с головой, отзывавшейся вспышкой боли на каждое шевеление ресниц – и его охватывал прямо-таки сверхъестественный ужас. Кроме того, спина еще не отошла от прошлой поездки. Как и некоторые другие части тела.

– Я не знаю, Конар. Но сегодня я точно ехать не смогу.

– Это моя вина, – вздохнул Конар. – Но что же делать? Вам нельзя оставаться в Танеле. Слухи расходятся быстро…

– Но совершенно необязательно ехать верхом, – вдруг подал голос молчавший доныне кареглазый парень. – Можно нанять экипаж.

– Точно! Далеко вы не уедете, но сможете хотя бы покинуть Танел, где опаснее всего. Оставайтесь пока с мальчиком здесь, а мы с Оливером попробуем найти экипаж.

Не дожидаясь возражений или встречных предложений, Конар со своим товарищем, которого он назвал Оливером, вышли из комнаты.

– Безымянный, – в сердцах сказал Грэм. – Мое мнение уже никого не интересует? – он посмотрел вниз, на Мэнни, который все еще прижимался к нему, вздохнул. – Ну что, парень, влипли мы с тобой?

– Нам придется уехать из дома? – шепотом спросил мальчишка.

– Мне придется уехать из дома. Ты можешь остаться, если захочешь. Я найду людей, которые будут присматривать за тобой…

– Нет! – Мэнни вцепился в него так, как будто Грэм собирался оставлять его прямо здесь, на постоялом дворе. – Я поеду с вами!