Текст книги "Северный пес"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Грэм не стал утруждать себя поисками двери, а просто подошел к окну и постучал в него. За мутным запотевшим стеклом мелькнула тень, и спустя секунду кто-то прильнул к окну с другой стороны.

– Мэнни, – раздался знакомый ворчливый голос. – Опять ты шалишь? Вот дождешься, поганец, выйду, да как надеру тебе уши!

– Нет, Укон, это не Мэнни, – отозвался Грэм. – Но можешь выйти и надрать уши мне, если хочешь.

Пауза. Затем – настороженный голос Укон:

– Кто это?

– Это я, Грэм. Помнишь?

Эта пауза была еще длиннее. Потом окно распахнулось так стремительно, что Грэм едва успел отпрянуть, и пышная фигура Укон высунулась на улицу чуть ли не по пояс. В руке она держала свечу.

– Молодой князь? И впрямь это вы?

– Я, – Грэм встал так, чтобы она могла видеть его в свете, падавшем из окна. – А ты что же, не знаешь еще, что я приехал?

– Слыхала я о вашем возвращении, – отозвалась Укон. – Да не очень мне верилось, хотя и говорили о том и госпожа Нинель, и дочка ее. Где ж вас до ночи-то носило? И за ужином вас не было…

– Сестрицу я ходил навещать. Гату.

– Понимаю, каково вам было вернуться и найти только камень над ней… – покачала головой Укон. – Ох и шебутная была девица, все бы ей по лесам гонять, словно парню какому. И после того, как мальчишку своего родила, ничуть не исправилась… да что ж вы на улице-то? – спохватилась она вдруг. – Заходите, я и перекусить вам чего-нибудь соберу. Проголодались, небось, да и худы вы – только глаза и остались.

Приглашением Укон Грэм не замедлил воспользоваться, хотя и не совсем так, как она ожидала. Он просто перемахнул через подоконник, не желая идти в обход до двери. Повариха ахнула и присела от неожиданности.

– Все такой же шальной, – сказала она с неодобрением и со стуком захлопнула окно. – Садитесь. Помните еще, где ваше местечко-то?

Кивнув, Грэм уселся на грубый стул, стоявший почти у самого очага, вытянул ноги. Здесь он когда-то просиживал целые часы в зимние дни, прячась от учителя, или просто дурачась с Гатой. Воспоминания нахлынули с новой силой, и вместе с ними пришла новая волна боли. Гата, сестричка… Не посидим мы с тобой, как раньше бывало. Как же ты так?..

– Ну-ка, дайте-ка я на вас посмотрю хоть, – бесцеремонно проговорила Укон, вставая перед ним. – Показалось или нет, что совсем вы на князя-то, отца вашего, теперь не похожи? В прошлый раз, когда приезжали, ну не отличить было, а сейчас, гляди-ка… ну ровно другой человек. Видать, сильно вас по свету помотало?

– Сильно, Укон, – кивнул Грэм. – Только теперь, надеюсь, прибило меня к месту…

– И то дело. Нечего бродяжничать-то, пора и ума набираться. Жениться вам надо, детишек завести…

Грэм вздохнул. Жениться… Ради чего же он вернулся сюда, как не ради женитьбы? Всю эту безумную аферу он затеял исключительно для того, чтобы было куда привести ему жену, и не как человеку без роду и племени, а как высокородному князю, который не считает денег. Не знал он только, выйдет что из его планов или нет.

– Хозяйство поднять, – продолжала Укон, живо собирая на стол. – А то дом, того и гляди, развалится. И земли в запустенье приходят без батюшки вашего. Княгиня-то старая совсем плоха стала, а княжна не может одна с двумя поместьями управляться.

– Посмотрим, Укон, – устало сказал Грэм. Не было у него никакого желания заниматься хозяйством. Но без этого – никуда… – А управляющего у княгини нет?

– Вроде бы есть, да толку от него никакого… да вы кушайте, кушайте, а то заговорились совсем!

Невольно улыбнувшись, Грэм подвинулся к столу. Да, Укон постаралась на славу и вытащила из закромов для непутевого нового хозяина все самое вкусное. Здесь было и мясо, и сыр, и колбаса, и свежий хлеб, и яблоки, а еще – кувшин с легким белым вином.

Приглашать его дважды не пришлось. При виде всего этого великолепия зверский голод прорезался в нем с новой силой, и Грэм с удовольствием принялся за еду.

– А вы, значит, в самом деле, решили насовсем остаться?

– Трудно говорить заранее, – отозвался Грэм. – Но хотелось бы насовсем.

– Хорошо бы, коли так…

Слова эти удивили, но и обрадовали Грэма – насколько он еще умел радоваться. Есть все же в доме хоть один человек, не считающий его появление злом. И что с того, что человек этот – повариха?

– Послушай, Укон, – вдруг проговорил он. – А скажи-ка мне, этот мальчик, Мэнни… давно он при конюшнях?

Укон явно смутилась.

– Да как сестрица-то ваша умерла, так княгиня и отдала его слугам. Мол, нечего ему с господскими детьми делать. Хотя какие тут господские дети?.. Только детишки старшей княжны и приезжали время от времени…

Годовалого ребенка – отдать слугам? Грэм не удивился бы, исходя такой приказ от Нинели, но княгиня… княгиня, несмотря на всю свою холодность по отношению к нему, казалась ему человеком не жестоким. Отдавать своего внука, словно какого-то щенка! Грэм зло скривился. Нет, он этого просто так не оставит…

– Где он сейчас? Знаешь? Спит уже?

– Да едва ли спит… – Укон совсем смутилась. Что-то тут было нечисто. – Раньше полуночи он почти никогда не ложится…

– Почему?

– Ну когда как… Когда мне помогает, дел-то много…

– И сейчас, я полагаю, тоже тебе помогает?

– Я велела ему отдраить один из котлов, – совсем убитым голосом ответила Укон. – Помните, тот, большой, медный? Он его и драит, поди, во дворе. Упрямый парнишка, ни за что спать не ляжет, пока не закончит.

– И будет сидеть до утра? – разозлился Грэм. – Нет, Укон, с сегодняшнего дня, – или, точнее, с сегодняшней ночи, – придется тебе поискать другого помощника. Мальчишка – мой племянник, и я хочу, чтобы с ним обращались соответствующе… Спасибо за ужин.

Он резко поднялся, кивнул Укон и вышел с кухни.

Через несколько минут он был во дворе. Мальчишку увидел сразу, и не только потому, что рядом с ним стоял горящий фонарь, от которого вверх поднималась копоть. Мэнни производил неимоверно много шума, надраивая огромный, почти с себя размером, медный котел, и был здорово увлечен своим занятием. Так увлечен, что не заметил подходящего Грэма, пока тот не ступил в круг света, и только тогда, вздрогнув, поднял голову. На секунду Грэму показалось, что мальчишка начнет оправдываться, и тогда, пожалуй, он разочаровался бы и оставил все как есть. Но Мэнни оказался достойным сыном своих родителей. Он молчал, смотрел исподлобья и не выказывал никакого страха. Грэм присел рядом с ним на корточки и с минуту тоже молчал, разглядывая его. Мальчишка был измазан не хуже трубочиста, весь в саже и жире, особенно черными были его маленькие руки с обломанными и обкусанными ногтями; а на физиономии красовались черные же полосы размазанной сажи.

– Хорош, – сказал, в конце концов, Грэм. – Как успехи, парень?

– Не отскребается, – серьезно ответил Мэнни.

– И немудрено, – бросив на закопченный котел взгляд, скривился Грэм. – Бросай-ка ты эту посудину и давай поговорим.

– Не могу, Укон накажет меня, если я не…

– Не накажет. А если попробует, то будет иметь дело со мной. Ты знаешь, кто я?

Мальчишка молча помотал головой.

– Твой дядя. Брат твой матери. Знаешь, кто была твоя мать?

– Нет, сударь, – серые глаза Мэнни стали большими-пребольшими, и в них явственно виднелось недоверие. Нет, даже не так. Боязнь поверить – вот что там было. – Я ее не помню. Она умерла, когда я был совсем маленьким…

Так. Они, значит, даже не сказали ребенку, кто были его родители, хотя каждый человек в доме, даже конюх, знал это. И все молчали столько лет?.. Грэм сжал пальцы в кулак. Нет, определенно, здесь нужно навести порядок.

– Про отца, как я понимаю, ты тоже ничего не знаешь?

– Нет, сударь! Он тоже умер давно…

– Он умер всего-то год назад, – не выдержал Грэм. Глаза у мальчишки стали такими огромными, что заняли пол-лица. – К сожалению, он не знал ничего о том, что у него есть сын. И даже не догадывался.

– Это… это правда, сударь? Вы знали моего отца?

– Да, парень. Он был храбрым человеком, ты можешь им гордиться… – Грэм вдруг понял, что начинает говорить пафосные вещи, и решил, что надо завязывать. – Сейчас уже поздно. Оставь этот котел, умойся и иди спать. Мы с тобой поговорим завтра.

– Но Укон…

– Она тебя не тронет. И вообще… Я могу предложить кое-что получше, чем возня с грязными котлами и уборка навоза в конюшнях. Если ты этого захочешь, конечно.

Он протянул мальчишке руку, и тот, сначала недоверчиво покосившись на нее, вложил в нее свою грязную ладошку. Грэм легко поставил его на ноги, весу в нему было, как в птичке.

– Не забудь фонарь. Ну, пойдем. Где ты спишь? Надеюсь, не на конюшне?

Мэнни помотал головой и с гордостью сообщил:

– У меня есть своя комната!

Наверняка какая-нибудь кладовка, подумал Грэм про себя. А может, и нет. Чего-чего, а пустующих комнат в замке хватает. Княгиня могла и расщедриться, выделить мальчишке какую-нибудь крошечную спальню.

– Ну, тем лучше. Сам доберешься или проводить?

– Я сам! – вскинулся Мэнни. И тут же с робостью взглянул снизу вверх, в лицо Грэму. – Сударь… А вы на самом деле – мой дядя?

– На самом деле, – скрипнул зубами Грэм. – И уверяю, тебя ждут еще и не такие сюрпризы… Ну, беги. Поговорим утром.

Мальчишка одарил его неожиданно сияющим взглядом и тут же, сорвавшись с места, убежал со скоростью летящей стрелы. Фонарь мотался в его руке, отбрасывая по стенам причудливые тени. Грэм проводил его глазами и отправился в свою комнату.

Конечно же, никто и не подумал там убраться. Он иного и не ожидал, и подумал со злостью, что слуги, не иначе, совсем распустились, и пока не дашь им хорошего пинка, ничего не сделают. Хотя, конечно, могло быть и так, что Нинель дала им прямое указание игнорировать нужды брата, пока тот не соизволит, в свою очередь, сделать что-либо.

Посреди ночи не имело смысла идти, будить горничную, брать ее за шкирку, и заставлять вычищать комнату. Хотя соблазн был велик. Грэм все же не стал устраивать бучу, проверил, на месте ли сумка, перевязь с мечом, и, как был в одежде и сапогах, повалился на застеленную покрывалом кровать. Уж как только ему не приходилось спать… сон на кровати, пусть даже и поверх покрывала, был чуть не лучшей возможностью выспаться в течение всей его жизни.

Впрочем, спал он все равно плохо, как и все последние годы. Редкой была ночь, когда он не видел кошмара, от которого, в лучшем случае, просыпался сразу же, в холодном поту, а в худшем – только утром, не веря, что все уже кончено, и он давно уже не в Северной, и удивляясь, как это он не умер во сне.

Вот и в эту ночь он проснулся всего-то через пару часов после того, как уснул. Даже не проснулся, а очнулся, с полустоном-полувсхлипом, перевернулся на живот, вцепился зубами в подушку, зарычал от бессильной ярости и отчаяния. Когда рядом была Джулия, она старалась успокоить его, и у нее это почти всегда получалось, и он засыпал снова, уже спокойно. Сейчас же никого рядом не было, и он просто-напросто боялся уснуть снова. Так и пролежал до утра с открытыми глазами, стараясь не думать о том, что видел во сне.

Едва только в окнах начало светлеть, Грэм поднялся и вышел из комнаты. Находиться там одному у него не было больше сил. На лестнице он столкнулся с Нинелью – та тоже была ранней птахой, но зато и ложилась рано. Она едва посмотрела в его сторону и процедила что-то сквозь зубы.

– Доброе утро, – ответил ей Грэм насколько мог светским тоном. Впрочем, для кого как, а для него это утро вряд ли было добрым. Чувствовал он себя совершенно разбитым. К счастью, существовало практически универсальное средство, чтобы прийти в порядок, и он отправился в парк.

Вода в черном пруду даже и летом никогда не становилась теплой, а уж сейчас, в середине сентября, была почти родниковой. Грэма это не остановило; наоборот, он собирался взбодриться, а для этого требовалась именно холодная вода. Он разделся донага и, не задумываясь, бухнулся в пруд; от леденящего холода перехватило дыхание и свело мышцы. Быстро, пока руки и ноги не отказали ему, он доплыл до противоположного берега, потом обратно, и выскочил на берег. Чувствовал он себя гораздо лучше, хотя и зуб не попадал на зуб. Кое-как оделся и, чтобы согреться, он ломанулся через парк бегом, взлетел по лестнице, подхватил с пола меч и, не снижая темпа, помчался на задний двор, чтобы немного размяться.

И застал там живописную картину.

Посреди двора валялся котел, брошенный ночью Мэнни, а рядом с ним стояла Укон – руки в боки, – и Нинель, с плотно сжатыми губами и лицом, не обещающим ничего хорошего. Одной рукой она удерживала за воротник Мэнни; глаза у него были на мокром месте, щеки горели, как от оплеух, но он стоял ровно, не вырывался. Грэм невольно потянул из ножен меч, но тут же вспомнил, с кем имеет дело, и разжал пальцы.

Он не спешил выходить вперед, чтобы его заметили, стоял в тени и наблюдал.

– Тебе что было велено? – вопросила Нинель с леденящим холодом в голосе. – Кажется, тебе было сказано отчистить этот котел так, чтобы он сиял, как солнце! И чтобы не вздумал ложиться спать, пока дело не будет сделано. Почему ты ушел спать?

Мальчишка молчал, упрямо сжав губы. Он мог бы легко оправдаться, упомянув вчерашний разговор с Грэмом, но почему-то не стал этого делать. Впрочем, неизвестно, приняла бы Нинель такое оправдание.

– Мне кажется, ты заслуживаешь хорошей порки, – поджала губы Нинель. – Давненько ты не встречался с розгой, не правда ли?

Как Мэнни не крепился, упоминание розги его напугало. Он вскинул глаза, губы его вздрогнули. Грэм понял, что мальчишка сейчас разревется. И неудивительно, ему ведь всего семь лет! Пожалуй, пора было вмешиваться.

– Что за шум? – поинтересовался Грэм сухо, вполголоса, выходя в центр двора. – Нинель, что ты собралась делать с мальчишкой?

– Выпороть его, – отозвалась Нинель возмущенно. – Чтобы в следующий раз неповадно было!

– Если ты про это, – Грэм пнул носком сапога котел, – то я освободил его от работы. Так что отпусти парня.

– Что значит – «освободил»? Какое ты имел право…

– Забыла уже? Такая короткая у тебя память? Запомни, Нин, отныне я распоряжаюсь всем и всеми в доме. Я здесь хозяин, а не ты и не твоя матушка. Кроме того, я не позволю, чтобы моего племянника использовали для черной работы. Да еще и стегали розгами. Я ясно выражаюсь?

– Бастард! – прошипела Нинель. Непонятно, кого она имеет в виду, Грэма или Мэнни, да это и неважно было. Главное, что мальчишку она отпустила. – Забирай это отродье! Вы с ним два сапога пара!

– Возможно, – холодно ответил Грэм и взглянул на мальчишку. Тот стоял, едва заметно подрагивая, и не шевелился. – Иди сюда, – сказал он мягче. Мэнни послушался сразу, подошел. – А вы, дамы, можете идти по своим делам. Укон! Я хочу, чтобы ты нагрела воды. И побольше.

Нинель, вскинув голову так высоко, что вряд ли теперь видела что-то, кроме низкого осеннего неба, удалилась со двора. Вслед за ней ушла и Укон, так и не произнеся ни слова. Грэм и Мэнни остались вдвоем.

Что ж, подумал Грэм, стоит все-таки заняться тем, ради чего я сюда пришел. Он до сих пор так и не согрелся, и его била дрожь.

– Пойдешь к Укон, – повернулся он к Мэнни. – И вымоешься как следует. Переоденешься. У тебя есть другая одежда?

– Нет, сударь…

– Прекрасно. Придется позаимствовать у Моргана. Тебе будет великовато, ну да ничего… Но это я сам. А раз так, пожалуй, подожди меня, если хочешь. Посиди где-нибудь тут.

– А что вы собираетесь делать, сударь? – с интересом спросил Мэнни.

– Увидишь.

Грэм скинул кожаную куртку, рубаху, на нем остались только штаны, высокие сапоги и тонкие перчатки, которые он не снимал почти никогда. Обнаженную кожу обжег холодный ветер, но он знал, что это ненадолго, скоро ему станет жарко. Вытянул из ножен меч, вскинул его над головой, замер в стойке. Мэнни смотрел круглыми глазами. Грэм прикрыл глаза, глубоко вздохнул и затанцевал по двору. Длинный клинок пел в его руках, рассекая воздух, размазываясь в нем. В течение последних двух лет каждый день у него начинался с такой вот пляски, в виде разминки, а нередко ею же и заканчивался, если приходилось идти в бой. Впрочем, это было уже не совсем то же самое.

Наконец, он остановился, тяжело дыша. Он уже не мерз, по коже стекали струйки пота. Вот теперь можно начинать день.

– Здорово, – тихо выдохнул Мэнни за спиной.

Грэм обернулся и встретился взглядом с сияющими глазами мальчишки. Наверное, тот ничего подобного никогда не видел.

– Я тоже… хотел бы так уметь, сударь! – ужасаясь собственной наглости, почти прошептал Мэнни.

– Если хочешь – значит, сумеешь, – серьезно сказал Грэм и, подойдя, потрепал его по густым взлохмаченным волосам. Такие же черные волосы были и у Роджера… Только испачканные в крови, а не в саже. Нет, подумал он. Не надо об этом вспоминать. Хватит с меня страшных ночей…

Одевшись, Грэм спрятал под одежду латунную гравированную бирку, подхватил с земли меч, опоясался перевязью. Здесь не было смысла ходить при оружии, но многолетняя привычка оказалась неистребима.

– Пойдем, парень. Сделаем из тебя человека.

Мальчишка не возражал.

В холле они наткнулись на Элис, занимающуюся утренней уборкой. При виде Грэма она шарахнулась в сторону так, словно сам Борон сошел на землю, и только что не пробормотала "чур меня". Грэм вздохнул. Все-таки, Элис была излишне нервной женщиной.

– Элис, – он решил приступить к делу без лишних слов. – Отвлекись-ка и послушай меня. Возьми вот этого господина и отмой его хорошенько.

– Мэнни? – не поверила Элис.

– Его. Горячая вода должна быть у Укон. Да поживее, я хочу, чтобы он стал похож на человека к завтраку. И вот что: одежды у него на смену нет, так договорись с нянькой Моргана, чтобы та выделила пока все, что нужно. Понятно? А когда закончишь с этим, уберись в моей комнате. Чтобы она стала похожа на спальню, а не на прибежище призраков. И еще приготовь ту маленькую спальню, которая расположена рядом.

– Но княгиня… – пробормотала Элис.

– Что – княгиня? – прищурился Грэм. – Не в курсе?.. Ничего, я сам поговорю с ней, – кстати, а ведь и впрямь пора, подумал он. Нинель, конечно же, уже рассказала ей о моем прибытии, но надо же и лично засвидетельствовать почтение. – Уже сегодня. Да! Когда помоешь мальчишку, приведи его ко мне в комнату.

Жестом Грэм отпустил потерявшую дар речи Элис, и та поспешила удалиться, уводя за собой Мэнни. Сам же он поднялся в свою комнату, чтобы сменить пропыленную одежду и побриться.

Его смена одежды была ничуть не лучше той, что надета на нем: такая же простая рубаха, черные шерстяные штаны. Куртку, усеянную заклепками, он бросил на кровать, в замке она ему не понадобится. Здесь, конечно, не жарко, особенно осенью, но все же не настолько холодно, чтобы носить ее. Покончив с процедурой переодевания, Грэм решил, что с бритьем придется обождать, поскольку ни воды, ни бритвенных принадлежностей в обозримых окрестностях не наблюдалось. Что ж, придется походить с бородой, благо не привыкать.

Теперь можно было и навестить старую княгиню. До завтрака у него оставалось еще с полчаса, и он полагал, что вполне успеет. Долго разговаривать с княгиней он не собирался, ибо особо не о чем было.

Без всяких церемоний Грэм зашел в спальню княгини и остановился в дверях, оглядываясь. Странно, но в этой комнате он не был ни разу, ни при жизни отца, ни потом. Ему показалось, что здесь гораздо приятнее, чем в спальне Нинели. Приятнее в смысле обстановки, а не атмосферы. Ибо если в покоях княжны было всего-навсего холодно и неуютно, то тут пахло болезнью, да и воздух казался затхлым. Впрочем, подумал Грэм, так всегда бывает в комнатах тяжелобольных.

Княгиня возлежала на груде подушек посреди огромной кровати. В первую минуту Грэм подумал, что она спит, но, заслышав тихий щелчок захлопнувшейся двери, она встрепенулась и тихо, с напряжением спросила:

– Кто здесь?

– Я, – отозвался Грэм.

– Кто – я? – в голосе княгини прорезалось раздражение. – Кто ты такой и что делаешь в моей спальне?

Пускаться в дальнейшие объяснения не имело смысла, и Грэм молча подошел, склонился над кроватью. То, что он увидел, заставило его удивиться. И задуматься.

Когда он видел княгиню в последний раз, она была моложавой, красивой еще женщиной, немного полной, но полнотой, которая ее только красила. Теперь же на кровати лежала почти мумия, так она похудела и высохла. На вид ей можно было дать не пятьдесят пять, а все семьдесят лет. При виде Грэма голубые поблекшие глаза княгини расширились, губы искривились в гримасе ужаса, она вжалась в подушки, словно увидела перед собой что-то жуткое. Грэм не успел удивиться, как она выдохнула в священном ужасе:

– Морган!.. Уйди! Оставь меня!..

Ну надо же! А Укон-то говорила, что сын ничуть уже не похож на отца. Почему-то это показалось Грэму таким забавным, что он, расхохотавшись, повалился на ближайший же стул. Морган! Да князь в худшие минуты своей жизни не выглядел так, как выглядел сейчас его отпрыск – то ли наемник, то ли разбойник, то ли бродяга.

Ужас на лице княгини сменился удивлением.

– Ты – не Морган?.. – прошептала она.

– Конечно же нет! – сквозь смех ответил Грэм. – Князь мертв много лет, а мертвые не возвращаются на землю!

– Тогда кто же ты?

– Его сын, – Грэм справился, наконец, с безумным смехом и снова склонился над кроватью. – Помните, княгиня?

– Сын… – проговорила княгиня так, словно это было какое-то грязное ругательство. – Так ты – тот щенок, которого он притащил в дом много лет назад, утверждая, будто ты – его сын?.. Что ж, глядя на тебя и на него, с этим было трудно поспорить. Как и теперь, когда щенок вырос и превратился в настоящего пса. К сожалению, в беспородного.

Да что ж это такое, подумал Грэм. Неужели я и впрямь так похож на пса? Это становится просто традицией. Или то имя, каким он назвался наемникам из сотни Изолы, прикипело к нему?

– Я помню тебя, – продолжала княгиня. – И я помню твое обещание не появляться в этом доме никогда более.

– Не в природе псов давать обещания, и уж тем более сдерживать их, – криво усмехнулся Грэм. – Надо понимать, Нинель уже рассказала вам, зачем я здесь?

– О да. Ты заполучил то, что не должно было принадлежать тебе. Поместье, деньги, титул – все должен был получить мой внук!

– Должен был получить я, еще много лет назад. Вы ведь знакомы с завещанием вашего мужа? И знаете, кому он оставлял все.

– Но тебе это не было нужно! Ты сам отказался…

– А теперь стало нужно. Господин Клайсс еще раз подтвердил мои права, и теперь все здесь – мое.

Княгиня неожиданно закашлялась. Приступ длился долго, кашель словно душил ее, и она боролась за каждый вздох; Грэм, выпрямившись, равнодушно наблюдал за ней. И лишь когда она с трудом прокашляла: "Воды!", – он протянул ей кубок с водой, стоявший тут же рядом, на столике.

Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Княгиня, бледная до синевы, дышащая тяжело и хрипло, сунула Грэму в руки кубок и проговорила тихо:

– Убирайся отсюда. И не показывайся мне на глаза больше. Хочу умереть спокойно.

– Как скажете, княгиня, – Грэм склонился в поклоне, иронично улыбаясь. – Я и заходил к вам только для того, чтобы вы знали истинное положение дел.

– Убирайся, – повторила она, снова закашлявшись.

Ничуть не расстроенный таким окончанием разговора, он вышел из комнаты.

У двери своей комнаты он наткнулся на Элис, ведущую за руку Мэнни, отмытого, переодетого и до нельзя сумрачного. Одежда, – рубашка, курточка, штанишки, – была ему велика, но это все-таки гораздо лучше, чем старые отрепья. В чистом виде мальчишка выглядел гораздо симпатичнее, и можно было предположить, что вырастет он таким же красавцем, как был его отец до того, пока кто-то не разрубил ему щеку, а Илис не сломала нос.

Самому Мэнни его вид не нравился, если судить по его хмурому виду. А может быть, мрачное настроение объяснялось тем, что Элис не слишком-то церемонилась с ним, отскребая грязь и сажу.

– Все в порядке? – спросил у него Грэм. Мальчишка кивнул с похоронным видом. – Ну, ну… Давай руку. Элис! Убери комнату. И соседнюю тоже.

– Хорошо… – пролепетала Элис. Он смотрела на него с явной опаской.

– А мы пойдем завтракать, – заявил Грэм.

Они спустились на первый этаж, направляясь в столовую. По дороге Мэнни вдруг заметно занервничал.

– Сударь! – тихонько позвал он. – Я никогда не ем здесь! Княгиня вообще запрещает мне находиться в этой части дома.

– Княгиня? – Грэм остановился, присел рядом с ним на корточки, заглянул в серьезные серые глаза. – Отныне забудь все, что запрещала тебе княгиня. А заодно и все, что она когда-либо тебе говорила.

Глава 3

Мэнни оказался замечательным парнишкой. Грэм смотрел на него и с каждым днем жалел все больше и больше, что ни его отец, ни мать, не смогут увидеть его. Оба они могли бы им гордиться. В его характере смешались черты Гаты и Роджера: задиристый, смелый, дерзкий, и вместе с тем удивительно обаятельный. А временами ласковый, ну просто как котенок.

Впрочем, ласковым он был исключительно с Грэмом, что жутко удивляло последнего. С другими людьми он вел себя по-другому, замыкался, смотрел исподлобья и почти все время молчал. Или, редко-редко, огрызался.

Через неделю Мэнни смотрел на Грэма влюбленными глазами и ходил за ним хвостом, а тот и не возражал. Мальчишка ему нравился, кроме того, его грело чувство, что хоть кому-то в доме он нужен. Можно даже сказать, что он и сам привязался к нему.

Сначала он подумывал о том, чтобы привести дом и парк в приличный вид, а это требовало значительных усилий, поскольку и то, и другое было сильно запущено еще при жизни отца. Парк превратился в лес, в котором кое-где встречались одичавшие розовые кусты, выродившиеся в шиповник, а дом… дом, черный, замшевший, походил на склеп более, чем сам склеп. Восстановление всего требовало массу денег, но Грэм золота не считал. Он в первые же дни узнал точный размер наследства и не удержался от кривой улыбки. Такой астрономической суммы хватило бы не только ему, но и его детям, и внукам, чтобы жить безбедно, ни в чем себе не отказывая. Князь умел вести дела…

Но, поразмыслив подольше, Грэм решил пока не менять принципиально почти ничего. Он лишь нанял нескольких плотников и каменщиков, чтобы они подлатали замок в тех местах, где он откровенно уже осыпался, и привел в порядок большинство внутренних помещений, перестроил систему отопления. Он хорошо помнил, какой промозглый холод царил зимой в больших старых залах, где не было каминов. Да какая зима! Уже и сейчас, в сентябре, некоторые комнаты вполне годились на роль ледников. По ночам поддувало в многочисленные щели, и временами ветер гулял даже в собственной спальне Грэма, где камин отсутствовал.

Целыми днями он или просиживал с хозяйственными книгами, или лазал по заросшим паутиной и мхом комнатам, объясняя строителям, что и где менять, а временами работал вместе с ними, чем немало их озадачивал. Мэнни всегда был рядом: или сидел тихо в уголке, если Грэм был занят с книгами и беседовал с управляющим, или помогал ему в работе, если он был со строителями.

Княгине и Нинели вся эта бурная деятельность не нравилась, да кто ж их спрашивал? Грэм почти и не видел их, разве только случайно сталкивался с сестрой в переходах замка. Ел он на кухне, вместе с Мэнни. Постная физиономия Нинели, не желающей возвращаться в дом супруга, отбивала у него аппетит напрочь, как и в старые времена. Княгиню он и вовсе не видел – она не выходила из комнаты, – и о ее недовольстве узнавал лишь от слуг. Которые, кстати, побаивались молодого угрюмого хозяина и тоже старались ему без нужды на глаза не показываться. А Николас его так и вовсе откровенно невзлюбил. Он, правда, молчал и словами свою нелюбовь не выражал – еще бы он попробовал, – но смотрел так… Грэм делал вид, что ничего не замечает. Конюха он менять пока не собирался.

День его начинался еще до рассвета. Он вставал в темноте и через окно вылезал в парк, где несся к пруду. Вода с каждым днем становилась все холоднее и холоднее, но он заставлял себя прыгать в нее и доплывать до противоположного берега и обратно, потому что только так он мог полностью забыть ночные видения. После он направлялся во двор, где его уже ждал Мэнни, напросившийся-таки на уроки фехтования. Грэм сам сделал для него деревянный меч, утяжеленный свинцом, чем привел мальчишку в полный восторг. Деревянный клинок, конечно, получился вовсе не такой тяжелый, как настоящий, но для семилетнего мальчишки подходил как раз. А, посмотрев немного на то, как Мэнни им орудует, Грэм пообещал найти или заказать ему настоящий, подходящий к росту и руке.

Ибо было понятно, что мальчишка станет великолепным фехтовальщиком, он унаследовал ловкость и грацию отца, и учился поразительно быстро. Ему не хватало силы, но придет со временем. А уж глаза-то у него как горели, когда он брал свой ненастоящий еще меч! Совсем как у Роджера…

Как-то раз во время их занятий во дворе оказался Морган. Это было событие поистине удивительное, поскольку он любил поспать, и что подняло его в столь ранний час, осталось загадкой. Кроме того, он побаивался своего новоявленного свирепого дядюшку (ибо Грэм не слишком миндальничал со слугами и прочими домочадцами и вовсе не был образцом вежливости) и старался лишний раз не попадаться ему на глаза. Но сейчас, увидев полураздетого, мокрого от пота Грэма с тонкой бастардой в руках, а напротив него сосредоточенного Мэнни, бывшего кухонного мальчика, с деревянным мечом, он забыл все свои страхи и антипатии. Он проторчал во дворе все два часа, пока шла тренировка, и потом еще несколько дней так же молча сидел в уголке и наблюдал, разинув рот. Грэм усмехался про себя, но делал вид, что не замечает старшего племянника. Ему было интересно, что будет дальше.

А дальше Морган все-таки набрался храбрости и подошел к нему с просьбой научить и его тоже.

– Нет проблем, – отозвался Грэм. – Но что скажет твоя матушка?

Он знал, что Нинель запретила детям приближаться к нему и уж тем более – разговаривать. Катрина то и дело нарушала этот запрет, прибегая к нему поболтать (она, как и Мэнни, ничуть его не боялась, а наоборот, ходила гоголем оттого, что оказалась первым человеком, встретившимся ему в день приезда и проводившим его до дома), но Морган был послушным мальчиком.

И сейчас Морган заметно посмурнел и отвел глаза.

– Я ей не скажу ничего, – едва слышно сказал он.

Для него, для маминого сынка, как презрительно называл его Мэнни, это был подвиг. Грэм только усмехнулся и кивнул. Он знал, что для Нинели занятия ее отпрыска не останутся тайной. Во всяком случае, ненадолго. Ей обязательно сообщит кто-нибудь из слуг. А Грэму было интересно, что тогда будет делать Морган.

Некоторое время они занимались втроем; Грэм, кроме того, что обзавелся теперь учениками, получил еще возможность наблюдать за взаимоотношениями двух мальчишек. А они друг друга не любили. Мэнни оставался для Моргана, находящегося под сильным влиянием матери, бастардом и кухонным мальчиком, Мэнни же… Он просто не любил своего братца. Возможно, он был еще слишком маленьким, чтобы суметь сформулировать причины нелюбви. Грэм полагал, что ему раньше нередко доставалось от Моргана. Но, каковы бы ни были их взаимоотношения, при Грэме они никогда не проявляли свою вражду открыто. Правда, он не раз и не два замечал, что Морган – явно специально – пребольно охаживает братца деревянным мечом. Он не вмешивался. Пусть Мэнни сам учится защищаться. Мэнни и учился, и мальчишки ходили в синяках.