Текст книги "Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты"

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

– Время уходит, мне некогда. Говорите, что вы решили.

И ему опять никто не ответил. Лавр Федотович задумчиво вертел длинными пальцами коробочку диктофона. Умное лицо его было спокойно и немного печально, но это еще ничего не означало: он был таким всегда. Полковник ни на что не обращал внимания – или делал вид, что не обращает. Он нацарапал еще одну записку и перебросил ее Зубо, а тот внимательно прочитал ее, бесшумно пробежал пальцами по клавиатуре информационной машины. Фарфуркис листал справочник, уставясь в страницы невидящими глазами. А Хлебоедов мучился. Он кусал губы, морщился и даже тихонько покряхтывал. Из машины с сухим щелчком вылетела белая карточка, Зубо подхватил ее и передал полковнику.

– Скачок в тысячу лет, – тихо сказал Хлебоедов.

– Скачок назад, – проговорил Фарфуркис сквозь зубы. Он все листал справочник.

– Я не знаю, как мы теперь будем работать, – сказал Хлебоедов. – Мы заглянули в конец задачника, где все ответы.

– Но вы же не видели ответов, – возразил Фарфуркис – Хотите увидеть?

– Какая разница, – сказал Хлебоедов, – раз мы знаем, что ответы есть. Скучно искать, когда знаешь, что кто-то уже нашел.

Пришелец ждал, переплетя руки. Ему было неудобно в кресле с высокой спинкой, и он сидел, напряженно выпрямившись. Его круглые немигающие глаза неприятно светились красным. Полковник отшвырнул карточку, написал новую записку, и Зубо снова склонился над клавиатурой.

– Я знаю, что мы должны отказаться, – сказал Хлебоедов. – И я знаю, что мы двадцать раз проклянем себя за такое решение.

– Это еще не самое плохое, что с нами может случиться, – сказал Фарфуркис – Хуже, если нас двадцать раз проклянут другие.

– Внуки, а может быть, даже дети уже воспринимали бы все как Данное.

– Нам не должно быть безразлично, что наши дети будут воспринимать как данное.

– Моральные критерии гуманизма, – сказал Хлебоедов, слабо усмехнувшись.

– У нас нет других критериев, – возразил Фарфуркис.

– К сожалению, – сказал Хлебоедов.

– К счастью, коллега, к счастью. Всякий раз, когда человечество пользовалось другими критериями, оно жестоко страдало.

– Я знаю это. Хотел бы я этого не знать, – Хлебоедов посмотрел на Лавра Федотовича. – Проблема, которую мы здесь решаем, поставлена некорректно. Она базируется на смутных понятиях, на неясных формулировках, на интуиции. Как ученый, я не берусь решать эту задачу. Это было бы несерьезно. Остается одно: быть человеком. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я – против территориального контакта… Это ненадолго! – возбужденно выкрикнул он, всем телом подавшись в сторону неподвижного Пришельца. – Вы должны нас правильно понять… Я уверен, что это ненадолго. Дайте нам время, мы ведь так недавно вышли из хаоса, мы еще по пояс в хаосе… – Он замолчал и уронил голову в руки. Лавр Федотович посмотрел на Фарфуркиса.

– Я могу только повторить то, что говорил раньше, – негромко сказал Фарфуркис – Меня никто ни в чем не переубедил. Я против всякого контакта на исторически длительные сроки. Я абсолютно уверен, – вежливо добавил он, – что высокая договаривающаяся сторона восприняла бы всякое иное наше решение как свидетельство самонадеянности и социальной незрелости. – Он коротко поклонился в сторону Пришельца.

– Полковник? – вопросительно произнес Лавр Федотович.

– Категорически против всякого контакта, – отозвался полковник, продолжая писать. – Категорически и безусловно. – Он перебросил Зубо очередную записку. – Обоснований не привожу, но прошу оставить за мной право сказать еще несколько слов по этому поводу через десять минут.

Лавр Федотович осторожно положил диктофон и медленно поднялся. Пришелец тоже поднялся. Они стояли друг против друга, разделенные огромным столом, заваленным справочниками, футлярами микрокниг, катушками видеомагнитной записи.

– Мне нелегко сейчас говорить, – начал Лавр Федотович. – Нелегко уже потому, что обстоятельства требуют, вероятно, высокой патетики и слов не только точных, но и торжественных. Однако здесь, у нас на Земле, все патетическое в силу ряда обстоятельств претерпело за последний век решительную инфляцию. Поэтому я постараюсь быть просто точным. Вы предложили нам дружбу и сотрудничество во всех аспектах цивилизации. Это предложение беспрецедентно в человеческой истории, как беспрецедентен и сам факт появления инопланетного существа на нашей планете и как беспрецедентен наш ответ на ваше предложение. Мы отвечаем вам отказом по всем пунктам предложенного вами договора, мы отказываемся выдвинуть какой бы то ни было контрдоговор, мы категорически настаиваем на полном прекращении каких бы то ни было контактов между нашими цивилизациями и между их отдельными представителями. С другой стороны, нам не хотелось бы, чтобы такой категорический и недружелюбный по форме отказ углубил бы пропасть между нашими культурами, пропасть и без того едва преодолимую. Мы имеем заявить, что идея контакта между различными цивилизациями в Космосе признается нами в принципе полезной и многообещающей. Мы имеем подчеркнуть, что идея контакта с древнейших времен входила в сокровищницу самых лелеемых, самых гордых замыслов нашего человечества. Мы имеем уверить вас, что наш отказ ни в коем случае не должен рассматриваться вами как движение враждебное, основанное на скрытом недружелюбии или связанное с физиологическими и иными инстинктивными предрассудками. Нам хотелось бы, чтобы причины отказа были вам известны, вами поняты и если не одобрены, то, по крайней мере, приняты к сведению.

Хлебоедов и Фарфуркис в неподвижном напряжении, не мигая, глядели на Лавра Федотовича. Полковник получил ответ на последнюю записку, сложил все карточки в аккуратную пачку и тоже стал смотреть на Лавра Федотовича.

– Неравенство между нашими цивилизациями огромно, – продолжал Лавр Федотович. – Я не говорю о неравенстве биологическом, природа одарила вас гораздо более щедро, чем нас. Не стоит говорить и о неравенстве социальном, вы давно уже прошли ту стадию общественного развития, в которую мы едва лишь вступили. И уж конечно, я не говорю о неравенстве научно-технических возможностей, по самым скромным подсчетам вы обогнали нас на несколько веков. Я буду говорить о прямом следствии этих трех аспектов неравенства, о гигантском психологическом неравенстве, которое и явилось главной причиной неудачи наших переговоров. Нас разделяет гигантская революция в массовой психологии, к которой мы только начали готовиться и о которой вы, наверное, давно уже забыли. Психологический разрыв не позволяет нам составить правильное представление о целях вашего прибытия сюда, мы НЕ ПОНИМАЕМ, зачем ВАМ нужна дружба и сотрудничество с нами, а ведь мы только-только вышли из состояния беспрерывных войн, из мира кровопролития и насилия, из мира лжи, подлости, корыстолюбия, мы еще не отмылись от грязи этого мира, и когда мы сталкиваемся с явлениями, которые наш разум не способен вскрыть, когда в нашем распоряжении остается только наш огромный, но не освоенный еще опыт, наша психология побуждает нас строить модель явления по своему образу и подобию, грубо говоря, мы не доверяем вам, как не доверяем всё еще самим себе. Наша массовая психология базируется на эгоизме, утилитаризме и мистике. Установление и расширение контактов с вами означает для нас угрозу, немыслимое усложнение и без того сложного положения на нашей планете. Наш эгоизм, наш антропоцентризм, тысячелетиями воспитанная в нас религиями и наивными философиями уверенность в нашем изначальном превосходстве, в нашей исключительности и избранности, – все это грозит породить чудовищный психологический шок, вспышку иррациональной ненависти к вам, истерического страха перед вашими невообразимыми возможностями, ощущение огромного унижения и постыдного падения с трона царя природы в грязь. Наш утилитаризм породит у огромной части населения стремление бездумно воспользоваться материальными благами прогресса, доставшегося без усилий, даром, грозит необратимо повернуть души к тунеядству и потребительству, а, видит бог, мы сейчас отчаянно боремся с этим как следствием нашего собственного научно-технического прогресса. Что же касается нашего закоренелого мистицизма, нашей застарелой надежды на добрых богов, на добрых царей, на добрых героев, надежды на вмешательство авторитетной личности, которая придет и снимет с нас все заботы и всю ответственность, что касается этой оборотной стороны нашего эгоизма, то вы даже представить себе не можете, каков будет в этом смысле результат вашего постоянного присутствия на нашей планете. Вы сами теперь видите, что расширение контакта грозит свести к нулю то немногое, что нам с огромным трудом удалось пока сделать в области подготовки к революции в психологии. И вы должны понимать, что не в вас, не в ваших достоинствах и ваших недостатках лежит причина нашего отказа от контакта. Она лежит только в нас, в нашей неподготовленности. И мы отчетливо понимаем это и, категорически отказываясь от расширения контакта с вами сегодня, мы отнюдь не собираемся увековечивать такое положение. Поэтому мы, со своей стороны, предлагаем…

Лавр Федотович возвысил голос, и все встали.

– Мы предлагаем ровно через пятьдесят лет после вашего отлета повторить встречу полномочных представителей обеих цивилизаций на северном полюсе планеты Плутон. Мы надеемся, что к этому времени мы окажемся более подготовленными к обдуманному и благоприятному сотрудничеству наших цивилизаций.

Лавр Федотович кончил и сел, и все мы сели. Остались стоять только полковник и Пришелец.

– Присоединяясь целиком и полностью к форме и содержанию изложенного здесь председателем, – резко и сухо заговорил полковник, – я считаю своим долгом, однако, не оставлять никаких сомнений у высокой договаривающейся стороны в нашей решимости всеми средствами не допускать контакта до условленного времени. Безусловно признавая огромное техническое, а следовательно, и военное превосходство высокой договаривающейся стороны, я считаю своим долгом совершенно недвусмысленно заявить, что любая попытка насильственного навязывания контакта, в какой бы форме она ни предпринималась, будет рассматриваться с момента вашего отлета как акт агрессии и будет встречена всей мощью земного оружия. Всякий корабль, появившийся в сфере достижения наших боевых средств, будет уничтожаться без предупреждения…

– Ну товарищи, – прервал его Фарфуркис, – ну невозможно же работать. Ну куда вы опять заехали?

Полковник пожевал губами, мутно огляделся, сел и сейчас же захрапел.

– Да-да, – сказал Хлебоедов. – Надо кончать. Я тут в меньшинстве, но я – что? Я – пожалуйста. Не хотите его в милицию, не надо. А только регистрировать нам этого фокусника как сенсацию, ей-богу, ни к чему. Подумаешь, отрастил себе две руки…

– Грррм, – произнес Лавр Федотович. – Есть предложение заслушать товарища научного консультанта. Других предложений нет? Докладывайте, товарищ Привалов.

Я сказал:

– С точки зрения науки Константинов Константин Константинович безусловно является существом с иной планеты, то есть пришельцем. Однако товарищу Константинову совершенно безразлично, признает его таковым настоящая Тройка или не признает. Товарищ Константинов заинтересован только в одном: в оказании ему известной научной и технической помощи. Поэтому, не настаивая на формальном признании его необъясненным явлением, я ходатайствую перед Тройкой и лично перед Лавром Федотовичем о составлении соответствующего отношения в соответствующие организации. Проект такого отношения я готов представить на рассмотрение Лавра Федотовича завтра утром.

Пока я говорил, Хлебоедов все время нашептывал что-то на ухо Лавру Федотовичу. Когда я кончил, Лавр Федотович сказал «грррм» и произнес небольшую речь, из которой следовало, что народу не нужны необъяснимые явления, которые могли бы представить, но по тем или иным причинам не представляющие документации, удостоверяющие их право на необъяснимость. С другой стороны, народ давно требует беспощадного выкорчевывания бюрократизма, бумажной волокиты во всех инстанциях. На основании этого тезиса Лавр Федотович выражал мнение Тройки, что рассмотрение дела семьдесят два надлежит перенести на декабрь месяц текущего года, с тем чтобы дать возможность товарищу Константинову К. К. отбыть по месту постоянного жительства и успеть вернуться оттуда с надлежаще оформленными документами. Что же касается оказания товарищу Константинову К. К. материальной помощи, то комиссия имеет право оказывать таковую или ходатайствовать об оказании таковой лишь в тех случаях, когда проситель представляет собою признанное ею, комиссией, необъясненное явление. А поскольку товарищ Константинов К. К. таковым явлением еще не признан, то и вопрос о предоставлении ему помощи откладывается до декабря, а точнее – до момента признания.

Я открыл рот, чтобы возразить, но Константинов, которого давно уже распирало, демонстративно и очень по-нашему плюнул и исчез.

– Это выпад! – радостно закричал Хлебоедов. – Видали, как он харкнул? Весь пол заплевал!

– Возмутительно, – согласился Фарфуркис – Я квалифицирую это как оскорбление.

– Я же говорил – жулик! – сказал Хлебоедов. – Надо связаться с милицией, пусть его посадят на пятнадцать суток, пусть он улицы пометет в четыре руки…

– Нет, товарищ Хлебоедов, – возразил Фарфуркис, – здесь уже не милицией пахнет, вы недооцениваете, это плевок в лицо общественности и администрации, это дело подсудное!

Лавр Федотович безмолвствовал, но его короткие веснушчатые пальцы возбужденно бегали по столу – то ли он искал какую-то особенную кнопку, то ли телефон. Запахло политической уголовщиной. Пора было вмешаться.

Я прокашлялся и попросил внимания. Внимание было мне неохотно даровано, потому что глаза уже возбужденно сверкали, загривки ощетинились, клыки готовы были рвать, а когти – драть. Я заявил, что мне странны все вышеизложенные заявления и обвинения. Я напомнил комиссии, что она должна занимать галактоцентрические, а отнюдь не антропоцентрические позиции. Я указал, что обычаи и способы выражения чувств у инопланетных существ могут и должны существенно отличаться от человеческих. Я обратился к изжеванной аналогии с обычаями различных племен и народов нашей планеты. Я выразил уверенность, что товарища Фарфуркиса не удовлетворило бы потирание носами в качестве приветствия, принятого между некоторыми народами Севера, но что товарищ Фарфуркис вряд ли воспринял бы все-таки это потирание как унижение его положения члена комиссии. Что касается товарища Константинова, то обычай сплевывать на землю образующийся в ротовой полости избыток жидкости определенного химического состава, означающий у некоторых народов Земли неудовольствие, раздражение или стремление оскорбить собеседника, может и должен у инопланетного существа выражать нечто совершенно иное, в том числе и благодарность за внимание. Плевок товарища Константинова мог представлять и чисто нейтральную акцию, связанную со спецификой физиологического функционирования его организма… («Чего там функция! – заорал Хлебоедов. – Заплевал весь пол, как бандит, и смылся!») Наконец, нельзя упускать из виду возможность интерпретировать упомянутое физиологическое отправление товарища Константинова как действие, связанное с его способом молниеносного передвижения в пространстве. Я разливался соловьем и с облегчением наблюдал, как пальцы Лавра Федотовича двигались все медленнее и медленнее и наконец покойно улеглись на бюваре. Хлебоедов продолжал еще угрожающе рявкать, но чуткий Фарфуркис быстро уловил изменение ситуации и перенес острие удара в совершенно неожиданную сторону. Он вдруг обрушился на коменданта, который до сих пор, считая себя в безопасности, с интересом наблюдал развитие инцидента, в тайниках души надеясь, видимо, что проклятого пришельца либо вышлют в двадцать четыре часа, либо отдадут под суд, но уж во всяком случае снимут у него с отчетности.

– Я давно уже обратил внимание на то, – загремел Фарфуркис, – что воспитательная работа в колонии необъясненных явлений поставлена безобразно. Политико-просветительные лекции почти не проводятся, доска наглядной агитации отражает вчерашний день. Вечерний университет культуры практически не функционирует. Все культурные мероприятия в колонии сводятся к танцулькам, к демонстрации заграничных фильмов, к пошлым эстрадным представлениям. Лозунговое хозяйство запущено. Колонисты предоставлены сами себе, многие из них морально опустошены, почти никто не разбирается в международном положении, а целый ряд колонистов даже не понимает, где они находятся. В результате аморальные поступки, хулиганство и поток жалоб от трудящихся. Позавчера птеродактиль Кузьма, покинув территорию колонии и находясь, несомненно, в пьяном виде, летал над клубом рабочей молодежи и скусывал электрические лампочки, окаймляющие транспарант с надписью «Добро пожаловать». Николай Долгоносиков, именующий себя телепатом и спиритом, обманным путем проник в женское общежитие педагогического техникума и производил там беседы и действия, которые были квалифицированы администрацией как религиозная пропаганда. И вот сегодня мы сталкиваемся с еще одним печальным следствием преступно-халатного отношения товарища Зубо, коменданта колонии, к вопросам воспитания и пропаганды. Чем бы ни было на самом деле сплевывание товарищем Константиновым избытка жидкости из ротовой полости, оно свидетельствует о недостатке понимания товарищем Константиновым, где он находится и как обязан себя вести, а это, в свою очередь, есть просчет товарища Зубо, который не разъяснил колонистам смысл пословицы народной «В чужой монастырь со своим уставом не суйся». И я считаю, что мы обязаны поставить на вид товарищу Зубо, строго предупредить и обязать его повысить уровень воспитательной работы во вверенной ему колонии!

Фарфуркис кончил, и за коменданта принялся Хлебоедов. Речь его была несвязна, но была полна смутных намеков и угроз такого чудовищного смысла, что комендант совсем ослабел и открыто глотал пилюли, пока Хлебоедов орал: «Я тебя поплююсь!.. Ты понимаете что или совсем ошалел?..» «Грррм», – сказал наконец Лавр Федотович и пошел ставить каменные точки над разными буквами. Комендант получил «на вид» за недостойное поведение в присутствии комиссии, выразившееся в плевании на пол товарищем Константиновым, и за утрату административного обоняния. Товарищ Константинов К. К. получил предупреждение в дело за хождение по потолку в обуви. Фарфуркис получил устное замечание за систематическое превышение регламента при выступлениях, а Хлебоедов – за нарушение административной этики, выразившееся в попытке облыжно оболгать товарища Константинова К. К. Мне был объявлен устный выговор за появление в строю в небритом виде.

– Других предложений нет? – осведомился Лавр Федотович. Хлебоедов сейчас же ткнулся к его уху и зашептал. Лавр Федотович выслушал и сказал: – Есть предложение напомнить некоторым членам комиссии о необходимости более активно участвовать в ее работе.

Теперь получили все. Никто не был забыт, и ничто не было забыто. Атмосфера сразу очистилась, все, даже комендант, повеселели. Даже полковник, которого до сих пор мучили тяжелые кошмары, вздохнул и, причмокнув губами, погрузился в спокойный целительный сон.

Комендант огласил ФИО следующего, пятьдесят пятого, дела. Им оказался гражданин Долгоносиков Николай Патрикеевич, претендующий на признание себя телепатом и спиритом, как выяснилось, тот самый Долгоносиков, что вел словом и делом религиозную пропаганду в женском общежитии. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы разбирать его сейчас, чуть ли не на другой день после свершенного им предосудительного деяния. При всеобщем одобрении и к огорчению коменданта дело номер пятьдесят пять было перенесено на октябрь текущего года. Телепат, подслушивающий мысли за дверью, просунулся было в комнату со стоном: «Да не вел я!..», однако ему беспощадно предложили удалиться и ждать, пока его вызовут.[62]62
  На полях заметки: «Рассуждения о полковнике» и «Письма принесли», то есть часть исправлений и заметок относится к подготовке текста СОТ-1.– С. Б.


[Закрыть]

– Следующий, – сказал Лавр Федотович. – Доложите, товарищ Зубо.

– Дело номер второе, – зачитал комендант, – Фамилия: прочерк. Имя: прочерк. Отчество: прочерк. Кличка: Кузьма.

Я ждал, что Фарфуркис заявит протест, но Фарфуркис смотрел на часы. Он проголодался.

– Год и место рождения, – продолжал, ободрившись, комендант, – Не установлено. Вероятно, Конго.

– Он что, немой, что ли? – благодушно осведомился Хлебоедов.

– Говорить не умеет, – ответил комендант. – Только квакает.

– От рождения такой?

– Надо полагать, да.

– Наследственность, видно, плохая, – проворчал Хлебоедов. – Оттого и в бандиты подался. Судимостей много?

– У кого? – спросил комендант ошарашенно. – У меня?

– Да нет, почему у тебя? У этого… у бандита, у Кузьки, или как его там по кличке…

– Протестую, – нетерпеливо сказал Фарфуркис – Товарищ Хлебоедов исходит из предвзятого мнения о том, что клички бывают только у бандитов. Между тем в инструкции, в параграфе восьмом главы четвертой части второй, предлагается наделять кличкой необъясненное явление, которое идентифицируется как живое существо, не обладающее разумом.

– А, – сказал Хлебоедов разочарованно, – собака какая-нибудь. А я думал – бандит. Это когда я заведовал кассой взаимопомощи театральных деятелей при ВТО, был у меня кассир…

– Я протестую! – плачущим голосом закричал Фарфуркис – Это нарушение регламента! Так мы до ночи не кончим!

Хлебоедов поглядел на часы.

– И верно, – сказал он. – Извиняюсь. Давайте, браток.

– Пункт пятый, – прочитал комендант. – Национальность: птеродактиль.

Все содрогнулись, но время поджимало, и никто не сказал ни слова.

– Образование: прочерк, – продолжал читать комендант. – Знание иностранных языков: прочерк. Профессия и место работы в настоящее время: прочерк. Был ли за границей: вероятно, да…

– Ох, это плохо, – пробормотал Хлебоедов. – Плохо это. Ох, бдительность! Птеродактиль, говорите? Это что, белый он? Черный?

– Он, как бы это сказать, сероватый такой, – сказал комендант.

– Ага, – сказал Хлебоедов. – Говорить не может, только квакает… Ну ладно. Дальше.

– Краткая сущность необычности: реликт фауны юрского периода, считается вымершим пятьдесят миллионов лет назад.

– Сколько? – переспросил Фарфуркис.

– Пятьдесят миллионов тут написано, – несмело сказал комендант.

– Несерьезно все это как-то, – пробормотал Фарфуркис – Да читайте же, – простонал он. – Дальше читайте!

– Данные о ближайших родственниках: вероятно, все вымерли. Адрес постоянного местожительства: Китежградская колония необъясненных явлений.

– Прописан там? – строго спросил Хлебоедов.

– Да вроде как бы прописан, – сказал комендант. – Как заявился он, как занесли его в книгу почетных посетителей, так и пребывает. Можно сказать, прижился Кузьма. – В голосе коменданта послышались нежные нотки: Кузьке он покровительствовал.

– У вас все? – осведомился Лавр Федотович. – Тогда предлагаю вызвать.

Других предложений не было, комендант отдернул штору на окне и ласково позвал:

– Кузь-Кузь-Кузь-Кузь!.. Вон сидит на трубе, паршивец, – сказал он нежно. – Стесняется… Стеснительный он очень. Ку-у-узь!.. Кузь-Кузь-Кузь!.. Летит, жулик, – сообщил он, отступая от окна.

Послышался кожистый шорох и свист, огромная тень на секунду закрыла небо, и Кузька, трепеща распахнутой перепонкой, плавно опустился на демонстрационный столик. Сложив крылья, он задрал голову, разинул огромную зубастую пасть и тихонько квакнул.

– Это он здоровается, – пояснил комендант. – Ве-ежливый, сукин кот, все как есть понимает!

Кузька оглядел комиссию, встретился с мертвенным взглядом Лавра Федотовича и вдруг застеснялся ужасно, закутался в крылья, спрятал пасть на брюхе и стал застенчиво выглядывать из кожистых складок одним глазом – огромным, зеленым, анахроничным, похожим на полураскрытую ирисовую диафрагму. Прелесть был Кузька. Впрочем, на свежего человека он производил устрашающее впечатление. Хлебоедов на всякий случай что-то уронил и полез за уроненным под стол, откуда пробормотал: «Я думал, собака какая-нибудь квакающая…»

– Кусается? – спросил Фарфуркис опасливо.

– Как можно! – сказал комендант. – Смирное животное, все его гоняют, кому не лень… Конечно, если рассердится… только он никогда не сердится.

Лавр Федотович принялся рассматривать птеродактиля в бинокль и вогнал его этим в окончательное смущение. Кузька слабо квакнул и совсем спрятал голову в крыльях.

– Грррым, – удовлетворенно произнес Лавр Федотович и отложил бинокль.

Обстановка складывалась благоприятно.

– Я думал, это лошадь какая-нибудь… – бормотал Хлебоедов, ползая под столом.

– Разрешите мне, Лавр Федотович, – сказал Фарфуркис – Я вижу в этом деле определенные трудности. Если бы мы занимались фиксацией[63]63
  Позже «фиксацией» изменено на «визированием». – С. Б.


[Закрыть] необычных явлений, я без колебаний первым бы поднял руку за признание. Действительно, крокодил с крыльями – явление довольно необычное в наших широтах. Однако наша задача – визировать необъясненные явления, и тут я испытываю недоумение. Присутствует ли в деле номер два элемент необъясненности? Если не присутствует, то почему мы должны это дело рассматривать? Если, напротив, присутствует, то в чем он, собственно, состоит? Может быть, наш научный консультант имеет сказать нам что-нибудь по этому поводу?

Лавр Федотович обратил на меня бинокль. Я не торопился с ответом и, сохраняя на лице глубокую задумчивость, старательно рисовал на бумаге интеграл от нуля до бесконечности. Дело было деликатное. Действовать надлежало с осторожностью. Мне было совершенно очевидно, что становиться сенсацией Кузьке ни к чему. Если бы Тройка, паче чаяния, признала бы Кузьму необъясненным явлением, бедняге предстоял бы поистине тернистый путь: интервью бесчисленным корреспондентам, тесная клетка, чужие равнодушные люди, которые будут его ощупывать, колоть, проверять его реакции, отрезать от него кусочки, просвечивать его рентгеном, короче говоря, относиться к нему, как существу бездушному, представляющему чисто научный интерес. Это было невозможно – отдать чужим людям нашего Кузьку, которого в Китежграде знает каждая собака; которого доброхотные бабки кормят с рук пшенной кашей; который всегда готов слетать тебе за папиросами, готов посидеть с ребенком, пока ты в кино, готов поднести тебе тяжелую авоську; который привык к свободе, к доброму отношению… Нет-нет, это было невозможно. Наши ребята уже пару раз приезжали сюда, чтобы познакомиться с Кузькой и прикинуть, как поделикатнее спланировать его обследование. Кузька прекрасно сошелся с Володей Почкиным, у них нашлось много общего, и теперь скоро из Института должно было прийти ходатайство о передаче Кузьки в распоряжение наших биологов и палеонтологов. Придет такое письмо, заберу Кузьку и поеду с ним в Соловец. А пока надо было всеми силами добиваться, чтобы дело отложили.

– Я отлично понимаю колебания товарища Фарфуркиса, – начал я. – В данном случае проблема необъясненности пребывает в резком разрыве с проблемой необычности. С одной стороны, летающие ящеры были чрезвычайно распространены на Земле некоторое время тому назад, и в этом смысле данный птеродактиль есть существо весьма заурядное. С другой стороны, практически все указанные ящеры уже вымерли, и в этом смысле наш птеродактиль – явление редкое, даже уникальное. Так обстоит дело с необычностью явления, хотя я должен присовокупить, что само по себе явление выживаемости давно вымерших существ хорошо известно современной науке: взять, например, целакантуса.[64]64
  Целакантообразные рыбы – отряд надотряда кистеперых, он содержит единственный современный вид – латимерию. От кистеперых произошли наземные позвоночные, но именно латимерия нашим выжившим предком не является: у нее семь пальцев на «кисти», а у всех наземных позвоночных – пять (включая рудиментарные). Предки латимерии решили с выходом на сушу повременить: чем-то еще там дело кончится… – В. Д.


[Закрыть] Что касается необъясненности, то фундаментальной загадкой явления следует считать факт массового вымирания ящеров, имевший место десятки миллионов лет назад. Мы могли бы исходить из предположения, что центр тяжести загадки лежит в огромных массах уже вымерших ящеров, что изучение их окаменевших останков даст ответ на вопросы науки. Однако нет никаких гарантий того, что разгадка необъясненного явления массовой гибели не лежит в данном экземпляре, единственном или одном из немногих, оставшихся жить. Я считаю необходимым подчеркнуть, что комиссия должна быть чрезвычайно осторожна в своих выводах, ибо, признавая данного птеродактиля сенсацией, она рискует попасть в смешное положение, если вдруг выяснится, что он не представляет особенной ценности для науки. Не признав же его сенсацией и халатно разбазарив его, комиссия рискует совершить непоправимую ошибку и справедливо понести за это всю тяжесть ответственности. Таково мое мнение по этому поводу, как научного консультанта.

– Какие будут вопросы к докладчику? – осведомился Лавр Федотович.

– А я так полагаю, – заявил Хлебоедов, который уже убедился, что Кузьма не кусается, и почувствовал себя смелее, – я так полагаю, что это просто крокодил с крыльями и больше ничего. И напрасно товарищ научный консультант наводит здесь тень на плетень. Я вот замечаю, что комендант развел у себя в колонии любимчиков, прикармливает их там за государственный счет… Я не хочу, конечно, сказать, что у него там семейственность или он там взятки получает, но факт, по-моему, налицо: крокодил с крыльями – простая штука, а возятся с ней как с писаной торбой. Гнать его нужно из колонии, пусть работать идет.

– Как же работать? – сказал комендант, очень болевший за Кузьму.

– Атак! У нас все работают! Вон он здоровенный лоб какой сидит. Ему бы бревна на лесопилке подносить… Или пусть камень грузит. Может, скажете, у него жилы слабые? Я этих крокодилов знаю… ящеров этих…

– Как же так? – страдал комендант. – Он же все-таки не человек, он же все-таки животное, у него диета…

– Ничего, у нас животные тоже работают! Лошади, например… Пусть в почтальоны идет. Диета у него… У меня тоже вот диета, а из-за него без обеда сижу!.. – Однако Хлебоедов почувствовал, что заврался. Фарфуркис смотрел на него насмешливо, да и поза Лавра Федотовича наводила на размышления. Учтя все эти обстоятельства, Хлебоедов сделал вдруг резкий поворот. – Постойте, постойте! – заорал он, – Это какой же у нас Кузьма? Это не тот ли Кузьма, который клубные лампочки жрал?.. Ну да, тот самый и есть! Это что же, и меры, значит, к нему не были приняты? Ты, товарищ Зубо, не выкручивайтесь! Ты мне прямо скажите, меры были применены?

– Были, – сказал комендант.

– Какие именно?

– Слабительного ему дали, – сказал комендант. Видно было, что за Кузьму он будет стоять насмерть.

Хлебоедов ударил кулаком по столу, и Кузьма со страху напустил лужу. Тут я тоже разозлился и сказал, обращаясь прямо к Лавру Федотовичу, что это издевательство над ценным научным экспонатом и что я решительно протестую. Фарфуркис тоже заявил, что он протестует, потому что товарищ Хлебоедов опять присваивает себе несвойственные ему функции. А полковник вдруг проснулся, неожиданным басом рявкнул: «Крокодил с крыльями? Ценно, очень ценно! Огнемет!» – и снова заснул. Лавр Федотович облизал волосатый указательный палец и резким движением перебросил у себя в бюваре несколько листков, что служило у него признаком сильнейшего раздражения.