Текст книги "Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты"

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Клоп посмотрел на него бешеными глазками, а я хихикнул. Федя забеспокоился.

– Я что-нибудь не так сказал? – спросил он.

– Вы молодец, – сказал я искренне. – Вы его так отбрили, что он даже осунулся. Видите, он даже фаршированные помидоры стал жрать.

– Одно удовольствие вас слушать! – вскричал Панург. – Уши наливаются весенними соками и расцветают, подобно розам. Но что касается Архимеда, то история, как всегда, стыдливо и бесстыдно умолчала об одной маленькой детали. Когда Архимед, открывши свой закон, голый и мокрый бежал по людной улице с криком «эврика»,[55]55
  Между прочим, Архимед выскочил из ванны с криком «Эврика!» вовсе не по случаю открытия закона своего имени, а по совершенно другому поводу: он нашел способ определить удельный вес (и состав) короны, подаренной сиракузскому тирану Гиерону II. – В. Д.


[Закрыть] все жители Сиракуз хлопали в ладоши и безмерно радовались новому достижению отечественной науки, о котором они еще ничего не знали, а узнав, все равно не смогли понять. И только один дерзкий мальчик показал на пробегавшего гения пальцем и, заливаясь смехом, завопил: «А ведь Архимед-то голый!» И хотя это была истинная правда, его тут же на месте жестоко выпорол науколюбивый отец его.

– Хорошо, хорошо! – с раздражением закричал клоп Говорун. – Все это прекрасно. Но может быть, представитель гомо сапиенсов снизойдет до ответа нате соображения, которые мне позволено было здесь высказать? Или, повторяю, ему нечего возразить? Или человек разумный имеет к разуму не большее отношение, чем змея очковая к широко известному оптическому устройству? Или у него нет аргументов, доступных пониманию существа, которое обладает лишь примитивными инстинктами?

У меня был аргумент, доступный пониманию. И я его с удовольствием продемонстрировал. Я показал Говоруну указательный палец, а затем сделал им движение, как бы стирая со стола упавшую каплю.

– Очень остроумно, – сказал клоп, бледнея, – Вот уж воистину – на уровне высшего разума…

Федя робко попросил, чтобы ему объяснили смысл этой пантомимы. Однако Говорун объявил, что все это вздор.

– Мне здесь надоело, – преувеличенно громко сообщил он, барски озираясь. – Пойдемте отсюда.[56]56
  На полях заметка: «Пьяный Эдельвейс. „Благодарю, кто пришел…“» – С. Б.


[Закрыть]

Я расплатился, и мы вышли на улицу, где и остановились, решая, что делать дальше. Федя предложил навестить Спиридона, но Говорун возразил, что его утомили бесконечные философствования и что уж беседовать с теплокровными – это совсем не сахар, а идти после этого и пререкаться с головоногим моллюском – это уж увольте, он уж лучше пойдет в кино. Мне стало его жалко, так он был потрясен и шокирован моим жестом. И мы пошли в кино.

Говорун все никак не мог успокоиться. Он бахвалился, задирал прохожих, сверкал афоризмами и парадоксами, но видно было, что ему крайне не по себе. Чтобы вернуть ему душевное равновесие, я информировал его о том, что завтра его наконец вызывают на Тройку и что ввиду его заслуг вызов этот перенесен на вечер, специально, чтобы не нарушать его режим. Услышав все это, Говорун явно приободрился, посолиднел и, как только в кинозале погас свет, тут же полез по рядам кусаться, так что я не получил никакого удовольствия от кинофильма: я боялся, что его либо тихо раздавят по привычке, либо произойдет безобразный скандал.

Глава третья

Утреннее солнце, вывернув из-за угла школы, теплым потоком ворвалось в раскрытые настежь окна комнаты заседаний, когда на пороге появился каменнолицый Лавр Федотович и немедленно предложил задернуть шторы.[57]57
  Позже добавлено: «Народу это не нужно, объяснил он». – С. Б.


[Закрыть] Сейчас же следом за ним появился Хлебоедов, подталкивая впереди себя полковника. Полковник дребезжащим голосом выкрикивал команды и комментировал их, а Хлебоедов приговаривал: «Ладно, ладно тебе, развоевался». Когда мы с комендантом задернули шторы и вернулись на свои места, на пороге возник Фарфуркис. Он что-то жевал и утирался. Невнятной скороговоркой извинившись за опоздание, он разом проглотил все недожеванное и выкрикнул:

– Протестую! Вы с ума сошли, товарищ Зубо! Немедленно убрать эти шторы! Что за манера отгораживаться и бросать тень?

Возник неприятный инцидент, и все время, пока инцидент распутывался, пока Фарфуркиса унижали, сгибали в бараний рог, вытирали об него ноги и выбивали ему бубну, Хлебоедов не переставал гадко смеяться. Потом Фарфуркиса, растоптанного, истерзанного, измолоченного и измочаленного, пустили униженно догнивать на его место, а сами, отдуваясь, опуская засученные рукава, вычищая клочья шкуры из-под когтей, облизывая окровавленные клыки и время от времени непроизвольно взрыкивая, расселись за столом и объявили себя готовыми к утреннему заседанию.

– Грррррым! – произнес Лавр Федотович, бросив последний взгляд на распятые останки. – Следующий! Докладывайте, товарищ Зубо!

Комендант впился в раскрытую папку скрюченными пальцами, в последний раз глянул поверх бумаг на труп врага налитыми глазами, в последний раз с оттяжкой кинул задними лапами землю, поклокотал горлом и, только втянув жадно раздутыми ноздрями сладостный аромат разложения, окончательно успокоился.

– Дело номер семьдесят второе, – зачитал он. – Константин Константинович Константинов двести семьдесят второй[58]58
  Позже «двести семьдесят второй» исправлен на «двести тринадцатый». – С. Б.


[Закрыть] до новый эры город Константинов планеты Константины звезды Бетельгейзе…

– Я попрошу, – прервал его Хлебоедов. – Ты что это нам читаете? Ты это нам роман читаете? Или водевиль? Ты, друг, анкету нам зачитываете, а получается у тебя водевиль!

Лавр Федотович взял бинокль и направил его на коменданта. Комендант сник.

– Это, помню, в Сызрани, – продолжал Хлебоедов, – бросили меня заведующим курсов квалификации среднего персонала, так там тоже был один, улицу не хотел подметать… Только не в Сызрани, помнится, это было, а в Саратове… Ну да, точно, в Саратове, сперва я там школу мастеров-крупчатников укреплял, а потом, значит, бросили меня на эти курсы… Да, в Саратове, в пятьдесят втором году. Зимой. Морозы, помню, как в Сибире. Нет, – сказал он с сожалением. – Не в Саратове это было. В Сибире это и было, а вот в каком городе – вылетело из башки. Вчера еще помнил. Эх, думаю, хорошо было там, в этом городе.

Он замолчал, мучительно приоткрыв рот. Лавр Федотович подождал немного, осведомился, есть ли вопросы к докладчику, убедился, что вопросов нет, и предложил Хлебоедову продолжать.

– Лавр Федотович, – прочувствованно сказал Хлебоедов. – Забыл, понимаете, город. Ну забыл, и все. Пускай он пока дальше зачитывает, а я пока вспомню. Только пускай он по форме, пускай пункты называет и не частит, а то безобразие получается…

– Продолжайте, товарищ Зубо, – сказал Лавр Федотович.

– Пункт пятый, – прочитал комендант робко. – Национальность…

Фарфуркис позволил себе слабо шевельнуться и сейчас же испуганно замер. Однако Хлебоедов уловил это движение и приказал коменданту:

– Сначала. Сначала! Сызнова читайте!

– Пункт первый, – сказал комендант. – Фамилия…

Пока он читал все сызнова, я смотрел на полковника. Полковник, как всегда, спал с видом крайнего удивления и негодования. Руки его непрерывно подергивались во сне: то ли он включал третью скорость, то ли скребницей чистил он своего боевого коня. Я смотрел на него и все пытался представить боевой путь и послужной список человека, которому не менее восьмидесяти лет, который дослужился до полковника и ухитрился за все это астрономическое время выслужить всего три медали – «20 лет РККА», «Тридцать лет Советской Армии» и «Сорок лет Советской Армии».[59]59
  Точное именование этих юбилейных медалей таково: «XX лет РККА», «30 лет Советской Армии и Флота», «40 лет Вооруженных Сил СССР». Вторая и третья медали вручались всему кадровому составу Вооруженных Сил, и в том, что их имеет наш полковник, нет ничего удивительного: видимо, он просто служил в то время. Но вот первой медалью в 1938-м награждались лишь прослужившие в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии двадцать лет. Получается, что полковник и в самом деле уникальный служака: он ухитрился не участвовать в Великой Отечественной! Ибо если бы он просто хоть раз был на фронте или иным образом был задействован в командовании, мобилизации, охране границ и т. п., то как минимум был бы награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Полковнику с его редкой военной специальностью так ни разу и не пришлось нюхнуть пороху… да что там пороху – просто удалось избежать какой-либо серьезной должности. Свое место в Тройке он занимает и в самом деле заслуженно! – В. Курильский.


[Закрыть] Может быть, все дело было в его экзотической военной специальности. В самой идее мотокавалерии чудилось мне нечто апокалиптическое. То мне представлялись приземистые бронетранспортеры, над клепаными бортами которых торчали оскаленные лошадиные пасти и осанисто возвышались чубатые всадники в бурках и с пиками перёд себя. То эта картина заслонялась зрелищем совсем уже фантастическим: по полю брани, сквозь дымы разрывов лихо разворачивается в лаву табун лошадей, груженных мотоциклистами на мотоциклах, и все как один на третьей скорости… Но тут я вспоминал, что полковник был современником и, может быть, даже участником первых успехов авиации и дирижаблестроения, и тогда виделись мне чудовищные баллоны, из гондол которых, брыкаясь и ржа, сыпятся на головы ошеломленного противника кавалерийские эскадроны на парашютах…

– Херсон! – заорал вдруг Хлебоедов. – В Херсоне это было, вот где! Ты давайте, продолжайте, – сказал он вздрогнувшему коменданту. – Это я так, вспомнил. – И он сунулся к уху Лавра Федотовича и, млея от смеха, принялся ему что-то нашептывать, так что черты лица товарища Вунюкова обнаружили тенденцию к раздеревенению, и Лавр Федотович был вынужден прикрыться от демократии обширной ладонью.

– Пункт шестой, – нерешительно зачитал комендант, косясь на него. – Образование: высшее син… кри… кре… крети-ческое.

Фарфуркис дернулся и пискнул, но сейчас же испуганно замолчал. Хлебоедов ревниво вскинулся:

– Какое? Какое образование?

– Синкретическое, – сказал я, отзываясь на сердитый и молящий взгляд коменданта.

– Ага, – сказал Хлебоедов и поглядел на Лавра Федотовича.

– Это хорошо, – веско сказал Лавр Федотович. – Народ любит самокритику. Продолжайте, товарищ Зубо.

– Пункт седьмой. Знание иностранных языков: всех без словаря.

– Чего-чего? – сказал Хлебоедов.

– Всех, – повторил комендант. – Без словаря.

– Вот так самокритическое, – сказал Хлебоедов. – Ну, это мы проверим.

– Пункт восьмой. Профессия и место работы в настоящее время: читатель поэзии, амфибрахист, пребывает в краткосрочном отпуске. Пункт девятый…

– Подождите, – сказал Хлебоедов. – Работает-то он где?

– В настоящее время он в отпуске, – пояснил комендант. – В краткосрочном.

– Это я без тебя понял, – возразил Хлебоедов. – Я говорю, специальность у него какая?

Комендант поднял папку к глазам.

– Читатель, – сказал он. – Стихи, видно, читает.

Хлебоедов ударил по столу ладонью.

– Я тебе не говорю, что я глухой, – сказал он. – Что он читает, это я слышал. Читает и пусть читает в свободное от работы время. Специальность, говорю, работает где, кем!

– Его специальность – читать поэзию, – сказал я. – Он специализируется по амфибрахию.

Хлебоедов посмотрел на меня с подозрением.

– Нет, – сказал он. – Амфибрахий – это я понимаю. Амфибрахий там… то, се… Я что хочу понять? Я хочу понять, за что ему зарплату плотят.

– Ну, у них зарплаты как таковой нет, – сказал я.

– А! – обрадовался Хлебоедов. – Безработный! – Но тут же опять насторожился. – Да нет, не получается! Концы с концами у вас не сходятся, товарищ консультант. Зарплаты нет, а отпуск есть! Что-то вы тут крутите. Изворачиваетесь тут что-то…

– Грррм, – произнес Лавр Федотович. – Имеется вопрос к докладчику. Профессия дела номер семьдесят два.

Комендант снова поднял папку к глазам и прочитал:

– Читатель поэзии, амфибрахист.

– Место работы в настоящее время, – сказал Лавр Федотович.

– Пребывает в краткосрочном отпуске.

Лавр Федотович, не поворачивая головы, перекатил взгляд в сторону Хлебоедова.

– Имеются еще вопросы к докладчику? – осведомился он. Хлебоедов тоскливо заерзал. Простым глазом было видно, как высокая доблесть солидарности с мнением начальства бьется в нем грудь в грудь с не менее высоким чувством гражданского долга. Наконец гражданский долг победил, хотя и с заметным для себя ущербом.

– Что я должен сказать, Лавр Федотович, – залебезил Хлебоедов. – Ведь вот что я должен сказать. Амфибрахист – это вполне понятно. Амфибрахий там, то, се… И насчет поэзии все четко… Пушкин там, Михалков, Корнейчук… А вот читатель… Нет же в номенклатуре такой профессии! И понятно, что нет. А то как это? Я, значит, стишки почитываю, а мне за это блага, мне за это отпуск… Вот что я должен уяснить.

Лавр Федотович взял бинокль и посмотрел на меня.

– Заслушаем мнение консультанта, – объявил он.

Я сказал:

– У них там масса поэтов. Все пишут стихи, и каждый поэт желает иметь своего читателя. Читатель же – существо неорганизованное, он этой простой вещи не понимает. Хорошие стихи он читает и даже заучивает наизусть, а плохие знать не желает. Создается ситуация несправедливости, ситуация неравенства, а поскольку жители там очень деликатные и стремятся, чтобы всем было хорошо, создана специальная профессия – читателя. Одни специализируются по ямбу, другие – по хорею, Константин вот наш – узкий специалист по амфибрахию и осваивает сейчас александрийский стих, приобретает вторую специальность. Цех этот, естественно, вредный, и им полагается не только усиленное питание, но и частые кратковременные отпуска.

– Это я все понимаю! – проникновенно вскричал Хлебоедов. – Ямбы там, александриты… Я одного не понимаю. За что ж ему деньги плотят? Ну, сидит он, ну, читает. Вредно, знаю. Но чтение – дело тихое, внутреннее. Как ты его проверишь, читает он или кемарит, сачок? Я помню, заведовал я отделом в инспекции по карантину и защите растений, так у меня попался один… Сидит на заседании и вроде бы слушает и даже записывает что-то в блокноте, а на деле – спит, прощелыга! Сейчас по конторам многие навострились спать с открытыми глазами. Так вот я и не понимаю: наш-то как? Может, врет? Не должно же быть такой профессии, чтобы контроль был невозможен – работает человек или, наоборот, спит?

– Это все не так просто, – сказал я. – Он не только читает. Порядок у них там такой: вот он специалист по амфибрахию. Это значит, что все стихи, написанные этим размером, пересылаются ему. Он должен все их прочесть, понять, найти в них источник высокого наслаждения, полюбить их и, естественно, обнаружить какие-нибудь недостатки. Об этих всех своих чувствах и размышлениях он обязан регулярно писать авторам и выступать на творческих вечерах этих авторов и на читательских конференциях. Это очень, очень тяжелая профессия, – заключил я. – Наш Константин – настоящий герой труда.

– Да, – сказал Хлебоедов. – Теперь я все понимаю. Полезная профессия. И система мне нравится. Хорошая система, справедливая.

– Продолжайте докладывать, товарищ Зубо, – сказал Лавр Федотович.

– Пункт девятый. Был ли за границей: был. В связи с неисправностью двигателя четыре часа находился на острове Рапа-Нуи.

Фарфуркис что-то неразборчиво пискнул, и Хлебоедов тотчас подхватил:

– Это чья же нынче территория?

– Территория Чили, – сказал я.

– Чили, Чили… – забормотал Хлебоедов, тревожно поглядывая на Лавра Федотовича. Лавр Федотович хладнокровно курил. – Ну, Чили – ладно.[60]60
  Да, в то время Чили – это было не актуально. Альенде стал президентом в 1970, а переворот Пиночета был в 1973.– В. Д.


[Закрыть] И четыре часа только… Ладно. Что там дальше?

– Протестую… – с безумной храбростью пролепетал Фарфуркис, но комендант уже читал дальше:

– Пункт десятый. Краткая сущность необычности: разумное существо из иной планетной системы, пилот космического корабля типа «летающее блюдце»… – Лавр Федотович невозмутимо курил, Хлебоедов, поглядывая на него, одобрительно кивал, и комендант стал читать дальше: – Пункт одиннадцатый: данные о ближайших родственниках. Тут большой список, – сказал он.

– Читайте, читайте, – сказал Хлебоедов.

– Семьсот девяносто три лица, – предупредил комендант.

– Ты не теряйте время, – посоветовал Хлебоедов. – И не пререкайтесь. Твое дело читать, вот и читайте. И разборчиво.

Комендант вздохнул и начал:

– Родители: А, Бе, Be, Ге, Де, Е, Ё, Же, Зе…

– Ты это чего? Ты постой… – сказал Хлебоедов, от изумления утратив дар вежливости. – Ты что, в школе? Мы тебе что, дети?

– Как написано, так и читаю, – злобно сказал комендант и продолжал: – И, Й, Ке, Ле, Me, Не…

– Грррм, – произнес Лавр Федотович. – Имеется вопрос к докладчику. Отец дела номер семьдесят два. Фамилия, имя, отчество.

– Одну минутку, – вмешался я. – У Константина девяносто четыре родителя пяти различных полов, девяносто шесть собрачников четырех различных полов, двести семь детей пяти различных полов и триста девяносто шесть соутробцев пяти различных полов.

Эффект моего сообщения превзошел все ожидания. Лавр Федотович в замешательстве взял бинокль и поднес его ко рту. Хлебоедов беспрерывно облизывался. Фарфуркис бешено листал записную книжку. Я готовился к генеральному сражению, я углублял траншеи до полного профиля, минировал танкоопасные направления, оборудовал отсечные позиции. Погреба ломились от боеприпасов, артиллеристы застыли у орудий, пехоте было выдано по чарке водки. Тишина тянулась, набухала грозой, насыщалась электричеством, и моя рука уже легла на телефонную трубку – я готов был скомандовать упреждающий атомный удар, однако все это ожидание рева, грохота, лязга окончилось пшиком. Хлебоедов вдруг осклабился, наклонился к уху Лавра Федотовича и принялся что-то нашептывать ему, бегая замаслившимися глазками. Лавр Федотович опустил обслюненный бинокль, прикрылся ладонью и произнес дрогнувшим голосом:

– Продолжайте докладывать, товарищ Зубо. Комендант с готовностью отложил список родственников и продолжал:

– Пункт двенадцатый. Адрес постоянного местожительства: Галактика, Местная Система, звезда Бетельгейзе, планета Константина, государство Константиния, город Константинов, вызов четыреста пятьдесят семь дробь четырнадцать-девять. Все.

– Протестую, – сказал Фарфуркис окрепшим голосом. Лавр Федотович благосклонно взглянул на него. Опала кончалась, и Фарфуркис со слезами счастья на глазах продолжал: – Я протестую. В описании возраста допущена явная нелепость. В анкете указана дата рождения двести тринадцатый год до нашей эры. Если бы это было так, то делу номер семьдесят два было бы сейчас больше двух тысяч лет, что превышает на две тысячи лет максимальный известный науке возраст. Я требую уточнить дату и наказать виновного.

– Ему действительно две тысячи лет, – сказал я.

– Это антинаучно, – возразил Фарфуркис – Вы, товарищ консультант, напрасно воображаете, что вам позволят здесь оперировать антинаучными заявлениями. Мы здесь тоже кое-что знаем, и я говорю даже не о гигантском опыте нашего руководства, но просто о знании научной литературы. В последнем номере журнала «Здоровье»… – И он подробно рассказал содержание статьи о геронтологии в последнем номере журнала «Здоровье». Когда он кончил, Хлебоедов ревниво сказал:

– А может быть, он горец, откуда вы знаете?

– Но позвольте! – вскричал Фарфуркис—Даже среди горцев максимально возможный возраст…

– Не позволю я! – сказал Хлебоедов. – Не позволю я преуменьшать возможности наших славных горцев! Если хотите знать, максимально возможный возраст наших горцев предела не имеет! – И он победоносно поглядел на Лавра Федотовича.

– Народ, – сказал Лавр Федотович. – Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш, великий народ, пребывает вовеки.

Фарфуркис и Хлебоедов задумались, прикидывая, в чью же пользу высказался председатель. Ни тому, ни другому рисковать не хотелось. Один был на гребне и не желал из-за какого-то паршивого пришельца с этого гребня ссыпаться. Другой, глубоко внизу, висел над пропастью, и ему только что была сброшена спасательная бечевка. А между тем Лавр Федотович произнес:

– У вас все, товарищ Зубо? Вопросы есть? Нет вопросов. Есть предложение вызвать дело, поименованное Константиновым Константином. Других предложений нет? Пусть дело войдет.

Комендант побледнел, закусил губу и достал из кармана перламутровую коробочку.

– Пусть дело войдет, – повторил Лавр Федотович, чуть повышая голос.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал комендант. Ему было страшно.

– Ну чего ты стоите? – возмущенно спросил Хлебоедов. – Мне, что ли, за ним идти?

Тогда комендант решился. Он зажмурил глаза и нажал на перламутровую крышку. Раздался звук откупориваемой бутылки, и рядом с демонстрационным столом появился Константин. По-видимому, вызов захватил его во время работы: он был в комбинезоне, заляпанном флюоресцентной смазкой, передние руки его были в рабочих металлических перчатках, а задние он торопливо вытирал о спину. Все четыре глаза его еще хранили озабоченное деловое выражение. По комнате распространился сильный запах Большой Химии.

– Здравствуйте, – сказал он обрадованно, сообразив наконец, куда попал. – Наконец-то вы меня вызвали. Дело, правда, пустяковое, неловко даже вас беспокоить, но при моем безвыходном положении только и остается, что просить о помощи. Чтобы не задерживать долго вашего внимания, что мне нужно? – Он принялся загибать пальцы на правой передней руке. – Лазерную сверлильную установку – не обязательно высокой мощности. Плазменную горелку, у вас такие уже есть, я знаю. Два инкубатора на тысячу яиц каждый. Для начала мне этого хватит, но хорошо бы еще квалифицированного инженера, и чтобы разрешили работать в Китежградских мастерских…

– Так какой же это пришелец? – с изумлением и негодованием сказал Хлебоедов. – Какой он, я спрашиваю, пришелец, если я его каждый день вижу в ресторане? Вы, собственно, товарищ, кто такой и как сюда попали?

– Я – Константин из системы Бетельгейзе. – Константин смутился. – Я думал, что вы все уже знаете, меня уже опрашивали. – Он заметил меня и приветливо улыбнулся. – Ведь это вы меня опрашивали, верно?

Хлебоедов тоже обратился ко мне.

– Так что, это, по-вашему, пришелец? – язвительно спросил он.

– Конечно, – сказал я. – У него неполадки в звездолете, и он вынужден был приземлиться у нас.

– Странные какие-то дела творятся, – сказал Хлебоедов. – Пришельцы какие-то странные пошли…

– Я вот смотрю фотографию в деле, – подал голос Фарфуркис, – и вижу, что общее сходство имеется, но у товарища на фотографии две руки, а у этого неизвестного гражданина – четыре. Как это с точки зрения науки может быть объяснено?

– Константин, – сказал я. – Встаньте, пожалуйста, к этому товарищу в фас.

Константин повиновался.

– Так-так-так, – сказал Фарфуркис – С этим мы разобрались. Должен вам сказать, Лавр Федотович, что сходство фотографии с этим вот товарищем несомненное. Вот четыре глаза я вижу… да, четыре. Носа нет. Да… Рот крючком. Все правильно.

– Ну, я не знаю, – сказал Хлебоедов. – О пришельцах писали в прессе, и утверждалось там, что если бы пришельцы существовали, они давали бы нам о себе знать. А поскольку, значит, не дают о себе знать, то их и нет. А есть выдумка недобросовестных лиц. Вы пришелец? – гаркнул он вдруг на Константина.

– Да, – сказал Константин.

– Знать вы о себе дали?

– Я не давал, – сказал Константин. – Я вообще не собирался у вас приземляться, и дело ведь не в этом, по-моему…

– Нет уж, гражданин хороший, ты мне это бросьте! Именно в этом дело и есть. Даешь о себе знать – милости просим, хлеб-соль выносим, пей-гуляй. Ане даешь – не обессудь. Амфибрахий амфибрахием, а мы тоже тут хлеб не даром едим, работаем и отвлекаться на посторонних не можем. Таково мое общее мнение.

– Грррм, – выразился Лавр Федотович. – Еще кто желает выступить?

– Я, с вашего позволения, – сказал Фарфуркис – Товарищ Хлебоедов в целом верно изобразил положение вещей. Однако мне кажется, что, несмотря на загруженность работой, мы не должны все-таки отмахиваться от товарища. Мне кажется, мы должны подходить более индивидуально к этому конкретному случаю. Я за более тщательное расследование. Никто не должен получить возможность обвинять нас в поспешности, бюрократизме и бездушии с одной стороны, а также в халатности, прекраснодушии и отсутствии бдительности – с другой стороны. С позволения Лавра Федотовича я предложил бы провести дополнительный опрос гражданина Константинова Константина Константиновича с целью выяснения его личности.

– Чего это мы будем подменять собой милицию? – сказал Хлебоедов, чувствуя, что поверженный противник вновь неудержимо лезет вверх по склону.

– Прошу прощения, – сказал Фарфуркис – Не подменять собою милицию, а содействовать исполнению духа и буквы инструкции, где в параграфе девятом главы первой части шестой сказано по этому поводу… – Голос его повысился до торжествующей звонкости. – «В случае, когда идентификация, произведенная научным консультантом совместно с представителями администрации, хорошо знающими местные условия, вызывает сомнения Тройки, надлежит произвести дополнительное изучение дела на предмет уточнения идентификации совместно с уполномоченным Тройки или на одном из заседаний Тройки». Что я и предлагаю.

– Так точно, товарищ генералиссимус, – неожиданно внятно произнес полковник. – Так точно – старый дурак…

– Инструкция, инструкция, – сказал Хлебоедов гнусаво. – Мы будем по инструкции, а он нам тут голову будет морочить, жулик четырехглазый… Время будет у нас отнимать. Народное время! – воскликнул он страдальчески, косясь на Лавра Федотовича.

– Почему же это я жулик? – сказал Константин с возмущением. – Вы меня оскорбляете, гражданин Хлебоедов. И вообще я вижу, что вам совершенно наплевать, пришелец я или не пришелец, вы только стараетесь подсидеть гражданина Фарфуркиса и выиграть в глазах гражданина Вунюкова. Это бесчестно. Мне нужна помощь, и на любой планете, входящей в космическую конвенцию, мне бы эту помощь давным-давно уже оказали. А вы вот…

– Клевета! – наливаясь кровью, заорал Хлебоедов. – Оговаривают! Да что же это, товарищи? Двадцать пять лет куда прикажут… Ни одного взыскания… Всегда с повышением…

– И опять врете, – хладнокровно сказал Константин. – Два раза вас выгоняли.

– Это навет! Это политический донос! Не те времена, товарищ Константинов! Мы еще посмотрим, чем ваша сотня родителей занималась… что это были за родители! Набрал родственников, понимаете, целое учреждение…

– Грррм, – проговорил Лавр Федотович. – Я предлагаю прекратить прения и подвести черту. Другие предложения есть?

Наступила тишина. Фарфуркис, не очень скрываясь, торжествовал, Хлебоедов утирался платком, а Константин пристально вглядывался в Лавра Федотовича, явно тщась прочесть его мысли или хотя бы проникнуть в его душу, однако видно было, что все старания его пропадают втуне, и в четырехглазом и безносом лице его виделась мне все более отчетливо проступающая разочарованность опытного кладоискателя, отвалившего заветный камень, засунувшего руку по плечо в древний тайник, но никак не могущего нащупать там ничего, кроме нежной пыли, паутины и каких-то неопределенных крошек.

– Поскольку возражений не поступает, – провозгласил Лавр Федотович, – приступим к доследованию дела. Слово предоставляется… – он сделал томительную паузу, во время которой Хлебоедов чуть не умер, – …товарищу Фарфуркису.

Хлебоедов, очутившись на дне зловонной пропасти, безумными глазами следил за полетом стервятников, свершающих круг за кругом в недоступной теперь для него ведомственной синеве. Фарфуркис не торопился начинать. Он совершил еще пару кругов, обдавая Хлебоедова пометом, затем уселся на краю обрыва, почистил перышки, охорашиваясь и кокетливо поглядывая на Лавра Федотовича, и наконец приступил:

– Вы утверждаете, товарищ Константинов, что вы есть пришелец с иной планеты. Какими документами вы могли бы подтвердить это ваше заявление?

– Я мог бы показать вам свой бортовой журнал, – сказал Константинов. – Но, во-первых, я не имею возможности доставить его сюда, а во-вторых, я вообще не хотел бы затрудняться и затруднять вас какими-то доказательствами. Я пришел сюда, чтобы просить у вас помощи, конкретной помощи, я уже сказал, что мне нужно, и теперь жду ответа. Может быть, вы не можете оказать мне эту помощь, тогда так и скажите…

– Минуточку, – прервал его Фарфуркис – Вопрос о компетентности настоящей комиссии в смысле оказания помощи представителям иных цивилизаций мы пока отложим. Наша задача – идентифицировать вас, товарищ Константинов, как такого представителя… Минуточку, я еще не кончил. Вы упомянули бортовой журнал и сказали, что не имеете возможности доставить его сюда. Но, может быть, комиссия получит возможность осмотреть оный журнал, прибывши на борт вашего корабля?

– Нет, это тоже невозможно, – вздохнул Константинов. Он внимательно изучал Фарфуркиса.

– Ну что же, это ваше право, – сказал Фарфуркис – Но в таком случае вы, может быть, предоставите нам какую-нибудь иную документацию, могущую служить удостоверением вашего происхождения?

– Я вижу, – сказал Константинов с некоторым удивлением, – что вы действительно хотите убедиться в том, что я пришелец. Правда, мотивы ваши мне не совсем понятны… но не будем об этом. Что касается доказательств, то неужели мой внешний вид не наводит вас на правильное умозаключение?

Фарфуркис с сожалением покачал головой.

– К сожалению, – сказал он, – все обстоит не так просто. Наука не дает нам вполне четкого представления о том, что есть человек. Это естественно. Если бы, например, наука определила людей как существ с двумя глазами и двумя руками, значительные слои населения, обладающие лишь одной рукой или, скажем, вовсе безрукие, оказались бы в ложном положении. С другой стороны, медицина в наше время творит чудеса. Я сам видел по телевизору собак с двумя головами и с шестью лапами, и у меня нет никаких оснований…

– Может быть, вид моего корабля… – уже робко сказал Константинов. – Вид, достаточно необычный для вашей земной техники…

И вновь Фарфуркис покачал головой.

– Вы должны понимать, – мягко сказал он, – что в атомный век члена ответственной комиссии, имеющего специальный допуск, трудно удивить каким бы то ни было техническим сооружением.

– Я могу читать мысли! – сказал Константинов с отчаянием. Только теперь он начал понимать, что ему грозит.

– Телепатия антинаучна, – мягко сказал Фарфуркис – Мы в нее не верим.

– Ну как же, – сказал Константин, – честное слово!., ну вот вы, например, собираетесь сейчас упомянуть о казусе с «Наутилусом»… а товарищ Хлебоедов…

– Навет! – хрипло закричал Хлебоедов, и Константин замолчал.

– Поймите нас правильно! – проникновенно сказал Фарфуркис, прижимая руки к полной груди. – Мы ведь не утверждаем, что телепатия не существует. Мы утверждаем лишь, что телепатия антинаучна и что мы в нее не верим. Вы упомянули про казус с подводной лодкой «Наутилус», но ведь хорошо известно, что это лишь буржуазная утка, сфабрикованная для того, чтобы отвлечь внимание трудящихся от насущных проблем сегодняшнего дня.[61]61
  Занятно, что это и в самом деле деза. По-видимому, ее состряпали, чтоб отвлечь наших вояк и заставить их заниматься всякой ерундой. Ну, из той же серии, что разные исследования сбитых летающих тарелок. – В. Д.


[Закрыть] Так что ваши телепатические способности, истинные или вами воображенные, являются лишь фактом вашей личной биографии, каковая и является сейчас объектом нашего расследования. Вы чувствуете замкнутый круг?

– А если бы я при вас немного полетал? – спросил Константин.

– Это было бы, конечно, интересно, но мы, к сожалению, сейчас на работе и не можем предаваться зрелищам, даже самым захватывающим.

Константин в полном отчаянии посмотрел на меня. Я чувствовал, что все безнадежно, но я не мог отнимать у него последней надежды и сказал:

– Давайте, Костя.

И Костя дал. Сначала он давал как-то вяло, без всякой уверенности в успехе, ощущалась в его действиях какая-то обреченность, но потом увлекся и заработал, как бог. Он исчез и сейчас же вернулся с мокрой болотной кувшинкой. Он взбежал на потолок и последовательно превратил себя в муху, в люстру и в гирлянду колбас. Он размазался по стенам и снова собрался посередине комнаты. Он уплощил Хлебоедова и завязал его изящным бантом на шее у неподвижного Лавра Федотовича. Он вылечил у Фарфуркиса зуб, удалил у всех присутствующих отросток слепой кишки и превратил пластмассовую оправу очков у полковника в золотую. Он сделал на минуточку что-то со мной, и в результате я пользовался редкой возможностью видеть комнату заседаний из четырех углов одновременно. Затем он занялся физической геометрией. Он выдвинул оба окна в направлении четвертого измерения. Он наклеил Дом культуры на поверхность небольшого пятимерного гиперболоида. Он как-то так ловко сложил евклидово пространство, что я очутился в институте и даже успел поздороваться с Витькой Корнеевым. Он учинил бесстыдную развертку трехмерного Фарфуркиса на плоскости. Он гонял нас взад и вперед по времени, переводил в соседствующие вселенные, всовывал нас в вероятностные миры. У меня кружилась голова, пульс неистовствовал, трещало в ушах, и, стискивая виски, я еле расслышал усталый голос Пришельца: