Текст книги "Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты"

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Он увидел впереди на дороге три темные фигуры и на секунду рефлекторно убрал ногу с педали газа. Но только на секунду. Прорвусь, подумал он пренебрежительно и, выжимая педаль до отказа, отнял одну руку от руля, нашарил рядом на сидении деревянную кобуру. Он еще не успел поймать рукоятку маузера, когда понял, что это не «кайманы». Это был Бол-Кунац и еще два нантских мальчика примерно того же возраста. Виктор остановился рядом с ними и открыл дверцу.

– В город или домой? – спросил он.

Бол-Кунац вежливо подошел к машине. Его товарищи остались на месте.

– К сожалению, не то и не другое, господин капитан, – сказал Бол-Кунац. – Нам не нужно в город и не нужно в горы.

– А куда же вам нужно, странные вы дети? – спросил Виктор. Ему очень нравились нантские ребятишки. Никогда в жизни и нигде он таких не видел.

– Если быть вполне откровенным, – сказал Бол-Кунац, – то нам никуда не нужно. Нам нужно быть здесь, где мы стоим.

– Зачем? – закричал Виктор. – Зачем вам быть здесь, под дождем, когда ваш народ празднует сейчас встречу со своим великим певцом Росшепером Нантом? Полезайте в машину, я отвезу вас к нему.

Бол-Кунац отступил на шаг и покачал головой.

– Господин капитан знает, что наши мысли о Росшепере Нанте полностью совпадают с его мыслями, – сказал он, – К тому же нам нужно быть здесь. Но если бы у господина капитана нашлось несколько лишних сигарет…

Виктор достал из кармана пачку, закурил одну сигарету, а остальные вместе с зажигалкой передал Бол-Кунацу.

– А зачем же все-таки вы здесь стоите? – спросил он. – Ждете кого-нибудь?

– Мы ждем, – сказал Бол-Кунац, – Но мы ждем не человека. Нам нужно узнать, до какого места дойдет туман.

Виктор глубоко затянулся и, задержав дым в легких, внимательно посмотрел на мальчика, на тоненького гибкого мальчика в брезентовом комбинезоне, на его узкое темное лицо, по которому стекала вода, на его губы с вежливо приподнятыми уголками.

– Когда ты вырастешь, Бол-Кунац, – медленно сказал он, – я почту за честь служить у тебя под начальством.

Спутники Бол-Кунаца тоже подошли поближе, и один из них, улыбаясь, сказал:

– Это будет большая честь для нас, господин капитан.

– Вот как?

– Несомненно. Вы – единственный человек в округе, который знает Шпенглера.

– Гм, – сказал Виктор. – Вы мне льстите. Но есть еще Юл Голем, и был еще поручик Перенна.

– Да, Перенна был поручиком, – сказал Бол-Кунац. – Мы вам очень благодарны за сигареты, господин капитан.

Виктор вздохнул.

– Когда будешь в городе, занеси зажигалку в казарму.

– Обязательно, – сказал Бол-Кунац. – Не можем ли мы в свою очередь попросить вас, господин капитан, заметить время, когда вы по дороге в санаторий въедете в туман?

– И место, – добавил один из его товарищей.

– С точностью хотя бы до ста метров, – добавил другой.

– Обычно при таком дожде тумана не бывает, – сказал Виктор. – Но раз вы утверждаете… Что слышно в деревне о «кайманах»? – спросил он.

– О «кайманах» ничего не слышно вот уже две недели, – сказал Бол-Кунац. – В наших горах «кайманов» сейчас нет, господин капитан. Вы можете быть спокойны: старец Зурзмансор осведомляет господина Суммана достаточно регулярно.

– Регулярно так регулярно, – машинально сказал Виктор и совсем уже собрался воткнуть первую передачу, как вдруг до него дошло. – Так, – сказал он, потому что не знал, что сказать. Шляпа, растерянно думал он. Ну что за шляпа. Кашевар. Сапожник. Надо было что-то сделать, надо было казаться небрежным, и он стал протирать ветровое стекло. – Нет, значит, «кайманов» в наших горах, – сказал он бодро.

– Прошу прощения, – медленно сказал Бол-Кунац, – но господин капитан давно и хорошо знает господина Павора Суммана?

– О, мы старые знакомые, – бодро сказал Виктор. – Мы вместе учились. В одном классе, – поспешно добавил он. Тут его прорвало. – А тебе не кажется, Бол-Кунац, что твоя осведомленность может тебе повредить, черт бы тебя побрал?

– Ваши мысли о Бол-Кунаце, – холодно сказал мальчик, – в этой части полностью совпадают с нашими мыслями о господине Суммане.

– До свидания, – буркнул Виктор, захлопнул дверцу и поехал дальше.

За шиворот тебя, подумал он. В комендатуру тебя, подумал он. Откуда ты это узнал, откуда? Павор, шляпа, сапожник, мазила, чему вас там учат, дармоедов? Глаза и уши армии! Задница ты, а не глаза и уши. Если уж каждый мальчишка знает, кто ты есть, то что же знают «кайманы»! Ты же все дело провалил. Холодное твердое лицо. Что же мне теперь, докладную на тебя писать? Или прикажешь понимать всю твою информацию наоборот?..

Он опомнился, когда въехал в туман. Это было уже на горе, рядом с санаторием. Он посмотрел на часы. Было без четверти десять. Всё они знают, подумал он. Про туман они знают, и про Павора они знают, и про меня они знают, и про Диану, наверняка, знают. Туман был плотный, молочный, вокруг было светло от фар, но ничего не было видно. Он с трудом нашел ворота санатория и дальше ехать уже не рискнул, опасаясь своротить какую-нибудь гипсовую вазу или купальщицу. Он вылез из «джипа», волоча за собой ремень с кобурой. Теперь, когда фары погасли, он смутно различал впереди освещенные окна. Пахло почему-то дымом, слышалось нестройное унылое пение, вскрики, топот и шарканье. Виктор двинулся вперед, стараясь держаться середины песчаной аллейки, он был очень осторожен и тем не менее вскоре споткнулся обо что-то и прошелся на четвереньках. Позади вяло выругались по-нантски. Праздник встречи, начавшийся месяц назад, был в разгаре. Виктор тоже выругался по-нантски и пошел дальше.

В вестибюле горел костер. Над огнем кипел закопченный котел, вокруг в живописных позах возлежали друзья и родственники Росшепера Нанта. Трезвых здесь не было. Виктор узнал учителя городской гимназии и владельца бакалейной лавки. Они сидели, обнявшись, на ящике из-под коньяка, плакали и пели: «О мои горы, о мои овцы, о заливные луга вы мои…» На учителе был испачканный фрак. Виктор по ковровой лестнице поднялся на второй этаж и постучал в комнату Дианы. Никто не отозвался. Дверь была заперта, ключ торчал в замочной скважине. Виктор вошел, включил свет и присел к телефонному столику. Пока он раздумывал, где может быть сейчас Павор – еще в ресторане или уже дома, или у Агнессы, – телефон зазвонил, и он взял трубку.

– Слушаю.

– Господин капитан?

– Да, я.

– Докладывает дежурный по роте подпоручик Смилга. За время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Рота готовится к отбою.

– Благодарю, подпоручик. Аспид выходил на связь?

– Так точно. Ничего нового.

– Хорошо. – Виктор помедлил. – Фельдфебель еще не ушел?

– Никак нет.

– По дороге домой пусть зайдет в кинотеатр. Я подозреваю, что там отсиживается городской патруль. Если так, пусть выгонит и накажет.

– Слушаюсь.

– У меня все, подпоручик. До свидания.

Виктор повесил трубку и набрал номер ресторана.

– Тэдди? Это капитан Банев. Посмотри, пожалуйста, Сумман еще у вас? Позови его к телефону.

Держа трубку возле уха, он огляделся. Все здесь было по-прежнему, и, слава богу, на туалетном столике по-прежнему стояла его фотография. И все было чистое и белое, и занавески, и стены, и заснеженная деревушка на картине, и накрахмаленный халатик на спинке кресла. А внизу орали: «Ой вы, горы мои и бараны мои…» Куда же она пошла, подумал он. Здесь только один больной, да и тот здоровый Росшепер.

– Да, – сказал в трубке голос Павора.

– Это я, – сказал Виктор.

– О, Виктуар! – вскричал Павор. – Как твое самочувствие? Оказали тебе медицинскую помощь?

Судя по голосу Павор был изрядно пьян, но Виктор знал, что глаза у него сейчас такие же, как обычно, – выпуклые и пристальные. Шляпа, подумал он. Задница с пристальными глазами.

– Завтра в десять ноль-ноль жду тебя в канцелярии, – сказал он. – Обязательно.

– В чем дело? – трезво спросил Павор.

– Это не телефонный разговор.

– Я могу приехать к тебе.

– Не стоит, – сказал Виктор. – Дело пока терпит. Но завтра будь у меня точно в десять ноль-ноль. Или даже лучше в девять ноль-ноль. И никуда больше не заходи. Прямо из дома ко мне.

– С-слушаюсь, господин Банев, – сказал Павор. Он снова был сильно пьян. – Будет исполнено.

Он говорил еще что-то, но Виктор бросил трубку и задумался. Шляпа, извозчик. Одно утешение: вечер я тебе сегодня испортил. Ты мне, а я тебе. Хорошо еще, что мальчишка предупредил вовремя. А вдруг не вовремя? А чего не вовремя? Рота цела, город цел. И Павор пока цел. Что я от него имел за последние дни? Что «кайманов» в горах нет и что у соседа они ведут себя тихо. Правда это или нет? Теперь я должен во всем сомневаться, разве я знаю, откуда у Павора все эти сведения? Хотя по оперсводке – то же самое. И Бол-Кунац подтверждает. Все равно нужно вернуться в город: вдруг они нападут сегодня?

Правда, туман… Виктор вскочил и подошел к окну. Да, туман. Такого тумана здесь не бывало. Они поубиваются в ущельях или завязнут в болоте, если попытаются. Этих гор они не знают. Все равно. Все равно лучше вернуться в город и ночевать в роте. Перенны у меня нет, вот жалость… Вот так вот, Диана, подумал он, стоя перед зеркалом и изо всех сил затягивая на поясе ремень с кобурой. Вот так вот и только так. Целую ручки.

Он вышел и запер дверь. Где ее носит? Коридор был длинный, тихий, лампы горели через одну, двери в палаты были открыты, там было темно, тянуло сыростью из распахнутых окон. Виктор спустился в вестибюль и увидел Диану. Сначала он не понял, что это Диана, а потом кисло подумал: очень мило. Два совершенно трезвых и потому сумрачных пастуха выводили на дудках заунывную мелодию, гости хлопали, с трудом попадая ладонью в ладонь, а в центре круга, возле чадящего костра, Диана отплясывала буги с дежурным врачом. У нее горели глаза, волосы летали у нее над плечами, и вообще черт был ей не брат. Потный врач испытывал блаженство. Дурак, подумал Виктор, все равно тебе ничего не отломится. Попляшешь вот, разгорячишься, да и пойдешь коротать ночь один на диванчике. Никому сегодня не отломится, потому что мне надо в город. Кто-то потянул его за кобуру, Виктор вздрогнул, сцапал чью-то потную мягкую руку и повернулся. Это был сам Росшепер Нант. На нем была расшитая бисером и янтарем меховая безрукавка на голое тело и пижамные штаны, заправленные в пастушьи унты. Отвислое голое брюхо было испачкано песком. Все три подбородка были покрыты многодневной щетиной, заплывшие глазки слезились.

– Дай, – боднув головой, сказал он.

– Что вам угодно? – спросил Виктор.

– Дай! – повторил Росшепер, слабо шевеля схваченной рукой. – Хочу.

Виктор выпустил его руку и обтер ладонь о штаны.

– Не понимаю, – сказал он резко.

– Левор… Револьвер! – сказал Росшепер Нант. – Оружие! – Он поднял руку и несколько раз согнул указательный палец, нажимая на воображаемый курок.

Ну и мурло, подумал Виктор, привычно удивляясь. Он вспомнил, что говорил Тэдди, и вспомнил шуточки Павора, и ему захотелось наступить Росшеперу на ногу и толкнуть его в грудь. Росшепер снова потянулся к кобуре.

– Пострелять, – выговорил он. – Хочу. Сейчас.

– Нельзя, – сказал Виктор*– Отойдите! Ну? Росшепер, отвесив губу, смотрел на него снизу вверх.

– Я член парламента, – обиженно сказал он. – У вас нет никакого права, я вас разжалую. В капралы! – заорал он истошным голосом.

– Пошел вон, – сказал Виктор сквозь зубы и повернулся к нему спиной. Диана, распихивая коленями гостей, шла к нему.

– Пошли танцевать! – закричала она еще издали. Она подбежала, схватила его за рукав и потащила в круг. – Пошли, пошли, здесь все свои, вся пьянь, рвань, дрянь… Весело! Покажем им, как надо, а то этот очкарик ни черта не умеет…

Она втащила его в круг, и всклокоченный бакалейщик завопил:

– Капитан Банев, ура!

Трезвые пастухи, переведя дух, снова затянули что-то заунывное. От Дианы пахло духами и коньяком, и то ли от костра, то ли от ее тела накатывало жаром. Виктор теперь ничего не видел, кроме ее разгоряченного прекрасного лица.

– Пляши! – крикнула она, и он стал плясать.

– Молодец, что приехал.

– Я сейчас уезжаю.

– Чепуха, никуда ты не уедешь.

– Уеду. Ничего не поделаешь.

– Почему ты трезвый? Вечно ты трезвый, когда не надо.

– А когда не надо?

– Сегодня не надо. Особенно сегодня. Сегодня ты мне нужен пьяный.

– Откуда мне было знать?

– Чтобы я могла делать с тобой, что хочу. Не ты со мной, а я с тобой.

– Все впереди.

– Ты же уезжаешь.

– Это не срочно, – сказал Виктор.

Она удовлетворенно засмеялась, и они стали плясать молча, ничего не видя и ни о чем не думая. Гости били в ладоши и вскрикивали, и кажется еще кто-то пытался плясать, а Росшепер протяжно кричал: «О мой бедный пьяный народ!»

– Кто все эти люди? – спросила Диана.

– Учитель… – сказал Виктор. – Бакалейщик… Акцизный чиновник… Вся контора завода… Я не всех знаю. А это пастухи из деревни… А вон спит Зурзмансор, староста…

– О мой бедный, темный народ! – стонал Росшепер.

– Ты уверена, что он импотент? – спросил Виктор.

– Уверена, – сказала Диана. – Раз в неделю я его мою в ванной.

– Пойдем отсюда, – сказал Виктор.

Они пошли из круга, и пастухи сразу перестали играть. Росшепер заступил им дорогу.

– Я великий певец нантского народа, – просительно сказал он. – Дайте мне пострелять из револьвера.

– Нельзя, – сказал строго Виктор, отодвигая его. – Вы пьяны.

– Но я же хочу! Ну дай! Я член парламента.

Гости обступили его, поддерживая под локти, и принялись подобострастно уговаривать. Он забил ногами.

– Хочу! – заорал он. – Почему он не слушается?

– Дай ты ему, в самом деле, – сказала Диана. – Пусть пальнет.

– К черту, – раздраженно сказал Виктор. – Еще попадет в кого-нибудь.

– И хорошо! Веселее будет… Работа будет для дежурного. Росшепер вырвался и вцепился в кобуру.

– Ладно, – сказал Виктор и вынул маузер. – Всем отойти к стене, – скомандовал он.

– К стенке! – визгливо закричал Росшепер. – Все к стенке! Я буду стрелять!

Гости бросились врассыпную. Виктор высыпал из магазина девять патронов, подвел Росшепера к выходу в парк и сказал:

– На.

Росшепер взял маузер, поискал глазами и увидел гипсовую статую. Он поднял маузер, приставил к правому глазу и стал целиться.

– Эй, погодите… – сказал. Виктор, а потом подумал: черт с ним.

Грянул выстрел, и Росшепер с криком упал на спину, Воцарилась тишина. Потом Диана спросила:

– Готов?

Виктор подобрал пистолет. Росшепер лежал, закрыв лицо руками. Гости, перешептываясь, стали подбираться, вытягивая шеи. Росшепер вдруг сел и отнял руки от лица. Правый глаз у него уже заплывал.

– О мой бедный глаз, – сказал он. – О горе. Закрылась половина вселенной.

Гости окружили его, опустились на корточки и стали подвывать. Пастухи затянули грустную мелодию.

– Пошли, – сказал Виктор. – Мне пора.

Он спустился в парк и направился к машине. Диана догнала его и пошла рядом, обняв его за талию и прижавшись головой к плечу. Он высвободил руку и обхватил ее теплые плечи. Вокруг был густой молочный туман. Даже лица ее не было видно.

– Где же твоя машина? – негромко проговорила она.

– Сейчас, – ответил он. – Сейчас.

ГЛАВА 3.

– Да, – проговорил Павор, – любопытные ты мне новости сообщил, капитан Банев.

По лицу его никак нельзя было понять, какое впечатление произвело на него сообщение Виктора. Он прогуливался взад-вперед по канцелярии, время от времени заглядывая в окно, и держался как всегда – легко, чуть развязно, чуть снисходительно. Потом он сел напротив Виктора и принялся задумчиво барабанить пальцами по столу.

– Нантский мальчик, – сказал он. – А как зовут нантского мальчика?

– Это существенно? – спросил Виктор.

– Не особенно, – сказал Павор. – Тем более что их было трое. Кстати, тебе не кажется, что нантские мальчики – очень странные мальчики?

– Это существенно? – снова спросил Виктор.

– Капитан Банев, – сказал Павор. – Не надо раздражаться. Давайте лучше рассуждать. Кому в округе известно, что я не только уполномоченный департамента по делам нацменьшинств?

– Мне, – сказал Виктор.

Павор поднял на него выпуклые глаза и улыбнулся.

– Отпадает.

Улыбка была самая дружеская, взгляд был самый теплый, и сказано было с полным убеждением, и все это ровно ничего не значило.

– Почему же отпадает? – сказал Виктор. – Я мог проговориться, нас могли подслушать…

– Но ведь ты не проговаривался? – сказал Павор, улыбаясь. – Кто следующий?

– Начальник погранзаставы.

– Тоже отпадает. И по тем же причинам. Дальше?

– Был Перенна. Но за Перенну ручаюсь я.

– Перенна… – сказал Павор. – Да, Перенна. Давай пока оставим Перенну.

– Перенна вне подозрений, – сказал Виктор. – Даже если он попал к «кайманам», они из него ничего не выбьют. Я тебе говорю, что я ручаюсь за Перенну. Он был лучше нас с тобой вместе взятых.

– Хорошо, хорошо, – сказал Павор. – Разве я спорю? Кто же еще?

– Ты, – сказал Виктор.

– За меня ты не ручаешься? – сказал Павор.

– Я не говорю, за кого ручаюсь. Я перечисляю, кто знал. Я, начальник погранзаставы, Перенна и ты. Больше никто. Или, может быть, еще кто-нибудь?

– Нет, больше никто, – сказал Павор.

– А Зурзмансор?

Павор покачал головой.

– Зурзмансор, – сказал он, улыбаясь, – знает только, что уполномоченный – очень трусливый человек, который очень боится попасть в руки «кайманов». Он знает также, что отвечает за безопасность уполномоченного, и потому всегда спешит сообщить уполномоченному о положении с «кайманами».

– Ладно, – сказал Виктор, – я, собственно, имел в виду не только Зурзмансора. Я имею в виду всю твою агентуру.

– Да, я вижу, что в этом доме никто не хочет за меня поручиться, – сказал Павор. – Придется мне поручиться за самого себя.

Он вытащил сигарету и закурил. И Виктор тоже закурил, бездумно разглядывая ведомость на выдачу постельного белья.

– Теперь тебя, наверное, отзовут, – сказал он с сожалением и вдруг вспомнил слова Голема. – Слушай, – сказал он, – а кто такой Юл Голем? Ты о нем знаешь что-нибудь?

– О, Юл Голем – это фигура! – сказал Павор. – А почему ты спросил?

– Он сказал вчера, что ты скоро уедешь.

– Ну, не так скоро, – возразил Павор. – Сначала мы с тобой проведем здесь небольшую операцию.

Виктор поднял голову.

– Какую операцию?

– Есть сведения… – начал Павор, но тут в дверь постучали.

– Погоди минутку, – сказал Виктор. – Войдите!

Вошел дежурный радист, щелкнул каблуками.

– Сводка, господин капитан.

– Давайте.

Радист протянул Виктору лист бумаги, покосился на Павора и сказал:

– Разрешите идти?

– Идите, – сказал Виктор, быстро проглядывая оперсводку.

«В течение последней недели войска боевого района совместно с подразделениями пограничников отбивали упорные атаки банды, состоящей из остатков разгромленного легиона „Кайман“, пытавшейся прорваться через государственную границу в районе деревни Хлога. Потеряв до ста человек убитыми и пленными, банда была оттеснена на исходные позиции. 14 июня войска боевого района завершили полное окружение и разгром банды. Двум группам бандитов численностью до двухсот человек каждая удалось прорваться и уйти в горы через перевалы Ветряной и Скользкий. Обе группы преследуются войсками боевого района».

– Опять вывернулись, – проговорил Виктор, передавая сводку Павору. – Но теперь им, кажется, конец. За Ветряным и Скользким долго не продержишься.

Павор бросил листок на стол.

– Это нас с тобой мало касается, – сказал он. – Я имею сведения, что послезавтра на рассвете твой полковник Гриппа намерен устроить прорыв.

– Где? [Далее отсутствует. – С. Б.]

По-видимому, Авторы поняли, что ставить на первую роль повествования «статиста», человека, стоящего рядом с процессом, но не внутри его, – это обкрадывать самих себя. Когда есть возможность описать ситуацию не только с точки зрения человека, который узнает о мокрецах и помогает мокрецам (кем бы они ни являлись, эти хомо новус, – пришельцами из будущего или возникающими здесь и сейчас), но и человека, который как бы «становится» на время мокрецом, но пугается этого, не хочет этого, противодействует и, в итоге, сожалеет об упущенной возможности, – задача гораздо более интересная и плодотворная. (Пытливому читателю: хочу заметить, что вышеизложенное – всего лишь мнение С. Бондаренко «Почему АБС решили переделать текст ГЛ»; Ваше право – предложить свою версию, основываясь на тех же материалах архива, ибо все материалы – здесь [32]32
  А я что же, не пытливый читатель? Моя версия, понятно, другая. История капитана Банева, которого послали кого-то давить-истреблять, а он прозрел и стал спасать-защищать, – это история, в общем, тривиальная, «совесть пробуждается». А конфликт писателя Банева, «будущее создается тобой, но не для тебя», – значительно глубже. Поэтому АБС решили переделать текст ГЛ. – В. Д.


[Закрыть] .)

Итак, Авторы изменяют сюжет и переосмысливают идеи повести, делая для себя заметки по поводу как отдельных персонажей, так и мыслей главного героя:

1. Непонимание и необращение внимания.

2. Жалость и натуральное сочувствие (драка в ресторане).

3. Озлобление по личной причине (после выступления в школе; столкновение из-за девочки).

4. Сочувствие общего характера (после разговора с отцами города; отбивает автофургон с книгами).

5. Озлобление и униженность как человека (после исхода детей).

6. Разум и сравнение помогают ему стать на сторону мокрецов (собственные размышления; беседы с; вид города) поездка в интернат, встреча с дочерью.

7. Заболевание и выздоровление. «Бедный прекрасный утенок».[33]33
  На полях справа от текста стихотворение:
«У мокрецов голубые глаза,Мягкие слабые руки…Глянешь – и хочется выступить за,Хочется взять на поруки».  Интересно, откуда это? – С. Б.


[Закрыть]

Павор

1. Попытка освобождения мокреца. По черепу.

2. У Павора выпадает кастет.

3. Словесная перепалка с Павором. Укрепление неприятия.

4. Рабочие делают кастет Павору.

Мол. чел. в очках

1. Виктор сообщает, что похищение устроил Павор (после перепалки с Павором).

2. После исхода детей приходит мол. чел. и приносит медаль и реабилитацию.

Бол-Кунац

1. Бол-Кунац находит его под водосточной трубой.

2. В школе.

3. По дороге в санаторий.

4. Тоска в ресторане.

5. В интернате веселый Бол-Кунац.

Я весь в старом мире: глупость, косность, фашизм – я без них не могу, потому что это пища моя, я пожираю их и тем живу. Значит, я за старый мир. Но я же и борюсь против старого мира, следовательно, борясь против него, я рублю сук, на котором сижу. Пришло время выбрать: если я уйду в старый мир, который питал меня, я потеряю право его пожирать. Я буду иметь право бороться, только перейдя в новый мир.

Но этот новый мир не даст мне миноги, пьянство, развлечения. Это страшно строгий, чужой, стерильный мир. Он мне чужд уже совершенно, меня от него тошнит. И вообще, что я могу дать этому новому миру? Я для него – нуль. А я не привык быть нулем, в старом мире я был величиной, удостоенной господина президента. Следовательно, я за старый мир. Но я этот старый мир ненавижу – я ненавижу старый мир, но жить без него не могу. Я за новый мир, но жить в нем не хочу.

Подготовившись, Авторы пишут черновик теперь уже окончательной версии повести.

ЧЕРНОВИК

Черновик ГЛ представляет собой как бы два черновика: он настолько густо исчеркан, исписан поверх машинописи рукописной правкой, вставки порой пишутся даже на отдельных страницах – не хватает места на полях, но и правленый вариант местами еще отличается от окончательного опубликованного текста.

Первый черновик оканчивается главою раньше, когда Банев сначала думает, что он превратился в мокреца, а затем узнает, что у него аллергия. Последние слова первого черновика были такие:

– Дружище, – сказал он официанту, – бутылку джина, лимонного соку, лед и четыре порции миног в двести шестнадцатый. И быстро!.. Алкоголики, – сказал он Голему и Р. Квадриге. – Жалкие ресторанные крысы. Пропадите вы тут пропадом, а я пойду к Диане.

Он отпихнул кресло и пошел к выходу. И он уже не слышал, как Голем, глядя ему вслед, сказал, ни к кому не обращаясь:

– Бедный мускулистый прекрасный утенок!

– Я имею честь представиться! – провозгласил доктор Р. Квадрига. – Доктор Р. Квадрига, специалист по эрозии почв…

– Очень приятно, – сказал Голем. – Очень приятно познакомиться.

Рукопись оканчивается 171 страницей, на которой под текстом стоит слово «КОНЕЦ», далее идут еще 27 страниц, нумерованные с первой, – уже следующего варианта, текст двенадцатой главы, написанной позже. Эти страницы тоже насыщены густой правкой от руки, и окончание двенадцатой главы также отличается от опубликованного. Там нет видения Дианы Счастливой:

Диана поцеловала его и сказала:

– Молодец.

Он не возражал. И только сказал, что она тоже молодец. Они шли и шли под синим небом, под горячим солнцем, по земле, которая уже зазеленела, и пришли к тому месту, где была гостиница. Гостиница не исчезла вовсе, она стала огромным серым кубом из грубого шершавого бетона, и Виктор подумал, что это, вероятно, памятник какому-то большому делу, а может быть, пограничный знак между старым и новым миром. И едва он это подумал, как из-за глыбы бетона беззвучно выскользнул реактивный истребитель со щитком Легиона на фюзеляже, все еще беззвучно промелькнул низко над землей, все еще беззвучно вошел в разворот где-то возле солнца и исчез, и только тогда налетел адский свистящий рев, ударил в уши, в лицо, в душу, но навстречу уже шел Бол-Кунац, повзрослевший, широкоплечий, с выгоревшими усиками на загорелом лице, а поодаль шла Ирма, босая, в простом легком платье, тоже взрослая, с прутиком в руке. И она посмотрела вслед истребителю, подняла прутик, словно прицеливаясь, и сказала: «Кх-х!» Диана расхохоталась, Виктор тоже засмеялся, представив себе, что летчик будет докладывать генералу Пферду, но посмеявшись, он погрозил себе пальцем и подумал: все это прекрасно, но не забыть бы вернуться.

ОСТАВШЕЕСЯ ОТ РАННЕЙ ВЕРСИИ

Некоторые подробности или даже отрывки повествования в первом варианте рукописи еще напоминают о предыдущей версии. Отель здесь называется все еще гостиницей, гимназия – школой (соответственно, гимназисты – школьниками), полицмейстер – начальником полиции, бургомистр – мэром (немецкий и английский вариант градоначальника), а вместо вокзала часто упоминается фабрика. В перечислении философов («Гейбор, Зурзмансор, Фромм») в рукописи присутствует «Бунашта». Автобусы для родителей, которые желают встретиться с детьми, будут отходить от: сначала – мэрии, затем – муниципалитета, и окончательно – от городской площади.

В первом черновом варианте Р. Квадрига уже не заместитель начальника этнографической экспедиции, но еще и не живописец, он – заместитель начальника метеорологической станции. При описании первой посиделки в ресторане:

– А что скажет по этому поводу ученый Р. Квадрига? – спросил Павор.

Доктор Р. Квадрига очнулся от кратковременного забытья и произнес:

– Так я продолжаю, господа. Начальник станции – инженер-строитель. Я – специалист по эрозии почв. Прочие научные сотрудники: бухгалтер из департамента торговли, физик-акустик и, кажется, ихтиолог. Все это называется метеорологическая станция Академии Наук и призвано исследовать неспровоцированные изменения макроклимата в данном районе. Хорошо. Но почему вы не пускаете нас в эпицентр? – спросил он Павора.

– Я? – удивился Павор. – Меня самого не пускают.

Доктор Р. Квадрига поискал кого-то за столом, не нашел и сказал Виктору с тоской:

– Господин Голем! Я здесь сопьюсь! Пустите меня в эпицентр. Солдаты какие-то… Зачем? Эрозия почв. Опасно. Крайне нужен бухгалтер.

Чуть позже пьяный Квадрига бубнит не названия своих картин, а известное по ранней версии с нантами: «Лейте-нант… Гу-вер-нант… Интен-дант… Нет… Ма-мант… Mo-мант… Капи-тант…»

О взаимоотношениях Дианы и Р. Квадриги. Первоначально не было сказано, что Диана Квадригу «обычно не терпела». В ресторане после драки в защиту мокреца, когда Банев рассказывает, как ему помогла Диана, «доктор Р. Квадрига поймал ее руку и галантно поцеловал». И Квадрига рассказывает, что сидит здесь не полгода, а два месяца, что находится здесь в секретной командировке, и:

– Никаких государственных тайн, – сказал Виктор. – Я неблагонадежный.

– Никаких тайн нет, – сказал Квадрига. – Кроме тайн природы. Нет, есть еще тайны общества: зачем специалиста по эрозии почв назначать заместителем начальника метеостанции, который сам есть прирожденный инженер-строитель. На станции он уже четвертый раз реконструирует клозет…

– А нельзя его пригласить к нам в санаторий? – спросила Диана.

– Не пойдет, – убежденно сказал Р. Квадрига. – Он все время боится выдать государственные тайны.

– Вы совсем ничего не понимаете в метеорологии? – с интересом спросил Виктор.

– Ветер слабый до умеренного, – сказал Р. Квадрига. Затем менее убежденно добавил: – Ожидается прояснение. Анемометр, барометр, термометр. И еще психрометр. – Он махнул рукой и налил себе еще стакан рому. – Я вам скажу, зачем мы здесь. Чтобы никто не мог понять, почему в этом засушливом районе третий год подряд идет дождь. И больше меня не спрашивайте.

И далее Квадрига, именуя себя, говорит не «доктор гонорис кауза», а «Караванский университет».

Диана, по прибытию Банева в санаторий, не просто отплясывала, как в окончательном варианте. Авторы указывают конкретно – она «отплясывала буги». И была вставка: «Радиола громыхала. Виктор прислонился к косяку и стал думать, как бы ее отсюда вытащить без особенного шума». Во время пляски Дианы с Виктором приводился их диалог:

– Кто все эти люди? – спросил Виктор.

– Шушера, мелочь пузатая… Бакалейщик… Акцизный… Заводская контора… Я не всех знаю. Родственники…

– О мой бедный, пьяный народ! – стонал Росшепер.

СОКРАЩЕНИЕ РУКОПИСИ

Часто работа над рукописью ГЛ состояла в сокращении ненужных (с точки зрения Авторов) подробностей, особенностей, деталей. Некоторые, как мне кажется, можно было бы и оставить (с точки зрения любителя Стругацких – все подробности интересны), но Авторы лучше знают, как строить текст. Нижеприведенные, вырезанные в окончательном варианте фразы и отрывки могут быть интересны как сами по себе (мелкие факты, о которых Авторы почему-то не захотели сообщить читателям), так и послужить материалом для исследования: а почему это все-таки убрано?

Банев, наблюдая за Ирмой, думает: «А косички плохо заплетены, небрежно». И еще размышляет о дочери: «Как будто она нам тут теорему доказала – просчитала все, проанализировала, РАССТАВИЛА ВСЁ ПО СВОИМ МЕСТАМ, деловито сообщила результат…» Так же, со вставкой РАССТАВИЛ ПО МЕСТАМ, Банев позже думает и о речи Бол-Кунаца. И в продолжение этой мысли добавляет: «Впрочем, это естественно: скажи мне, кто ты, и я скажу, кто твои друзья».

В разговоре с Лолой Банев сообщал о своем положении:

– Минуточку, Лола, – сказал он. – Дело ведь вот в чем. Ехать мне в столицу сейчас нельзя.

– То есть как это нельзя? Только не ври мне, что ты работаешь!..

– Минуточку. Понимаешь… как бы это тебе объяснить… Ну, словом, мне сейчас запрещено появляться в столице.

Лола хрустнула пальцами.

– Опять какой-нибудь скандал, – сказала она брезгливо.

– Н-ну, в общем, да… скандал. Я слегка повздорил с господином президентом, и мне порекомендовали год-другой пожить в провинции. Поэтому, собственно, я и приехал.

Она смотрела ему в лицо, и видно было, как брезгливость сменяется у нее сомнением, а сомнение – каким-то ужасным подозрением.