Текст книги "Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты"

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

«Гадкие лебеди»

«Нужно ли печатать ГЛ вместе с ХС или все-таки лучше давайте сделаем отдельно?» – с таким вопросом я обращалась к БНС неоднократно во время работы над собранием сочинений «Сталкера». Я обращала внимание на то, что издание у нас – хронологическое, ГЛ были написаны гораздо ранее ХС, там и стилистика другая, и высказанные в ГЛ идеи идут в развитии именно между ВНМ и СОТ; что, ставя ГЛ гораздо позже, мы как бы отрываем эту повесть от общего контекста творчества, творчества в своем развитии – от одного произведения к другому, от одной идеи через другую к третьей… БНС же был тверд: «Расчленению „Хромой судьбы“ (выделению ГЛ в отдельную повесть) – НЕТ» и приводил весомый аргумент: «Мы с Аркадием Натановичем договорились, что ХС будет издаваться только вместе с ГЛ». Я возражала: «Ведь в „Мирах братьев Стругацких“ ГЛ идет отдельно!» На что получила ответ: «„Миры“ – это не собрание сочинений, это серийное издание, но вот в собрании сочинений – только вместе». Пришлось согласиться. Но в данной работе, при рассмотрении черновиков в хронологическом порядке, ГЛ все же рассматривается отдельно, тогда, когда эта повесть была написана.

РАННИЕ МАТЕРИАЛЫ В АРХИВЕ

Первоначальный вариант ГЛ, задуманный Авторами, существенно отличается от окончательно написанного. В этой версии многие персонажи еще не имеют ни своих окончательных имен, ни профессий, но зато присутствует целая народность «нанты», позже исчезнувшая из текста. В архиве сохранился перечень действующих лиц и один из первых планов повествования. Здесь Виктор – еще Рашевский, а Юл Голем – переводчик с нантского.

белые

Сотрудник департамента – Павор Сумман

Ротмистр – Виктор Рашевский [вычеркнуто] Банишевский

Переводчик – Юл Голем

Спившийся промышленник – Фламин Ювента

Доктор из санатория – Рем Квадрига

Медсестра – Диана Ювента [вычеркнуто] Виртута

Фельдфебель – Мамерт

Пропавший командир – Перенна

нанты

Писатель Росшепер-Нант, депутат парламента

Вождь пастухов Зурзмансор

Девушка – Бунашта

1. Виктор Рашевский прибывает в сан. «Теплые воды» сменить без вести пропавшего командира отряда осназ Перенну. Застает сотрудника ДИ как следователя. Тот здесь уже несколько месяцев, но притворяется, что только что приехал. Знакомится с Юлом Големом, переводчиком с нантского.

2. Гарнизонная жизнь. Ухлестывает за Дианой, ходит на рекогносцировки, потом спаривается с Бунаштой. Разные слухи о мокрецах. Фламин Ювента предлагает отстрел. Эшелон с книгами.

3. Посещает особую деревню на пути на пляж. Находит на пляже мундир Перенны.

4. Бандиты пытаются прорваться. Бой. Захвачены пленные, Павор Сумман захватывает жителя. Допрос. Узнают, что некоторые бандиты скрылись в деревне.

5. Карательная экспедиция. Обыск в деревне. Удивление грязью, книгами, интеллектом. Стычка с деревенскими, камень в лоб.

6. Павор Сумман захватывает мокрецов и везет в центр. Приказ провести отстрел мокрецов.

7. Отстрел, дети не дают стрелять. Выясняется, что мокрецы разумные. Радио в центр. Требует отменить приказ. Ему отвечают, что он переходит в подчинение Павора.

8. Стычка с Павором. Павор тверд. Виктор бегает по городу и санаторию, ища защиты для мокрецов. Росшепер – инициатор отстрела. Вернувшись в казарму узнает, что Павор вызвал военные вертолеты. Бунтует. Павор пытается его арестовать, он прорывается в горы.

9. Пытается найти защиту у нантов. Бунашта его отговаривает, и вождь. Его посылают. Он бежит к Мокрецам.

10. Афронт у мокрецов. Он возвращается в горы, смотрит, как нападают вертолеты. Гибель вертолетов. Открывает огонь, Бунашта подает диски. Их гибель.

Тут же, после плана, Авторы записывают отдельные важные моменты:

Отразить:

1. Роль детей в защите мокрецов. Деревня – особая за счет детей. Школьники ведут агитацию за мокрецов среди городских детей.

2. Павор уже раздал пастухам оружие. Увидишь мокреца – стреляй.

3. Единственная помощь, которую ротмистру предлагают, – это дети – и у нантов, и в городе.

4. Государство не только вертолетами действует, но и ведет исподволь натравливание на мокрецов ВСЕХ – горожан, санатория и т. д. Заметки в газетах. В центральных газетах – об открытии новых животных вроде моржей.

5. Хлопающие ушами ученые – Павор их не пускает.

6. Доктор – один из последних исчезнувших людей. Исчезает на глазах у ротмистра. С доктором детективная история: он заболевает, следы в запертой комнате и т. д.

Далее Авторы разрабатывают сюжет, уточняют некоторые детали, перечисляют для себя особенности мокрецов, о которых нужно будет рассказать:

Проявления мокрецов

1. Пословицы и поговорки.

2. Бармен с волшебной палочкой. Якобы древнее нантское колдовство. Переводчик: у нантов только овцы и Росшепер. Откуда палочка – не говорит.

3. Дети любят мокрецов: а) мокрецы рассказывают удивительные сказки; б) мокрецы делают удивительные игрушки.

4. Юношество – презрение к мат. благам и ко взрослым. Виктор принимает их за стиляг. У них в перспективе – овладение всеми чудесами мокрецов – наследники мокрецов и этого мира.

5. «Злой волчок» – исполнение желаний. Корежит пожелавших паскудного.

6. Волшебные игрушки: деревянная собачка, управляемая мыслью; фигурка мокреца, предупреждающая о реакции родителей на шалости.

7. Блуждающие огни – всех сбивают с толку. В годы оккупации немцы стреляли из минометов.

8. Существо с доминирующим инстинктом познания. Духовный голод. Прием духовной пищи трижды в день. Ученые и художники. Впитывание природы и выражение себя: познание и искусство. Высший синтез, непостижимый для человека: власть над мертвой материей. В частности, власть над мертвецами.

9. Переводчик всегда пьян. «Всемогущ я, как бог. Но нет власти над живыми. Тогда я сделаю всех мертвыми и буду властелин».

10. Виктор и контрразведчик удят дохлую форель.

11. Убитые и зарезанные овцы убегают к мокрецам из домов нантов.

Записываются и частности, могущие раскрыть те или иные особенности действующих лиц:

1. Действия молодежи, привязанной к мокрецам. Их все побаиваются, а бандиты и хулиганье боится по-настоящему. Но это нигде не сказано явно, а является Рашевскому в виде смутных ощущений и необычных сценок. Иногда заставляет задуматься, но и только. Один лишь пьяный переводчик все замечает.

2. В мокрецы уходят только очень честные и умные люди. Дать на примере пропавшего Перенны.

3. Перенна: для него прошлое не внизу, как у всех нас в книгах, а наверху. В его представлении вселенная с трудом поднимается вверх, таща свое бесконечное тело на какую-то бесконечную гору.

И после этого Авторы начинают писать первую версию повести. Текст этой версии (главы с первой по третью, 24 страницы), вероятно, сохранился в архиве полностью, так как дописан не был – у Авторов возникли другие идеи, другой сюжет. Сам же текст был таким:

ГЛАВА I[28]28
  На полях рукописно: «Упущен Фламин Ювента». – С. Б.


[Закрыть]

– Опять от него тиной воняет, – с негодованием произнес доктор Р. Квадрига. – Вечно от него в ресторане воняет тиной. Как в пруду. Ряска.

Павор внимательно посмотрел на него, затем улыбнулся Виктору.

– Срам! – с негодованием сказал доктор Р. Квадрига. – Чешуя. И головы.

– Что вы пьете? – спросил Павор.

– Кто – мы? – осведомился Голем. – Я, например, пью только коньяк.

– Двойной коньяк! – крикнул Павор официанту.

Лицо у него было мокрым от дождя, густые волосы слиплись, и от висков по бритым щекам стекали блестящие струйки. Твердое лицо, можно позавидовать. Сыплет дождь, прожектора, тени на мокрых вагонах мечутся, ломаются, все черное и блестящее. Только черное и только блестящее. И никаких разговоров. Только команды, и все повинуются. Не обязательно вагоны, может быть, самолеты. И потом никто не знает, где он был и откуда пришел. Девочки падают навзничь, а мужчинам хочется сделать что-нибудь мужественное – например, расправить плечи и втянуть брюхо. Вот Голему не мешало бы втянуть брюхо, только вряд ли, куда он его втянет, там у него все занято. Доктор Р. Квадрига – да, но зато ему не расправить плечи. Вот уже много дней он согбен. Вечерами он согбен над столом. По утрам – над тазиком. А днем – из-за больной печени. А значит, только я здесь способен втянуть брюхо и расправить плечи, но я предпочел бы мужественно хлопнуть стопку очищенной.

– Нимфоман, – грустно сказал доктор Р. Квадрига. – Русалкоман. И водоросли.

– Заткнитесь, доктор, – сказал Павор. Он вытирал лицо бумажными салфетками, комкал их и бросал под стол. Затем он стал вытирать руки.

– С кем ты подрался? – спросил Виктор.

– Изнасилован мокрецом, – произнес доктор Р. Квадрига, мучительно пытаясь развести по местам глаза, которые съехались у него к переносице.

– Пока ни с кем, – проговорил Павор и снова внимательно посмотрел на доктора. Р. Квадрига этого не заметил.

Официант принес рюмку. Павор медленно выцедил коньяк и снова принялся вытирать руки.

– Пойду лучше умоюсь, – сказал он ровным голосом. – Весь в дерьме.

Он поднялся и ушел, задевая по дороге стулья.

– Что-то происходит с нашим господином уполномоченным, – сказал Голем. Он щелчком сбросил со стола мятую салфетку. – Что-то мировых масштабов. Вы случайно не знаете, что именно?

– Вам лучше знать, – сказал Виктор. – Вы здесь все знаете. Кстати, Голем, откуда вы все знаете?

– Мокрецом! – произнес доктор Р. Квадрига. – Или наоборот.

– Никто ничего не знает, – сказал Голем. – Некоторые догадываются. Очень немногие. Кому хочется. Но нельзя спросить, откуда они догадываются, это насилие над языком. Куда идет дождь? Кому встает солнце? Как грядет жених во полунощи? Вы бы простили Шекспиру, если бы он написал что-нибудь в этом роде? Впрочем, Шекспиру бы вы простили. Шекспиру мы многое прощаем. Слушайте, капитан, у меня есть идея. Я выпью коньяку, а вы дернете стопку очищенной, а?

– Голем, – сказал Виктор, – вы знаете, что я железный человек?

– Я догадываюсь.

– А что из этого следует? – спросил Виктор.

– Что вы боитесь заржаветь.

– Предположим, – сказал Виктор. – Но я имею в виду не это. Четверть часа назад я бросил пить. – Он перевернул пустую рюмку Павора донышком вверх. – И я железный человек. Как это называется, силлогизм?

– Ах вот в чем дело, – сказал Голем, наливая себе из графинчика. – Ну хорошо, мы еще вернемся к этой теме.

– Я не помню, – сказал вдруг ясным голосом доктор Р. Квадрига. – Я вам представлялся или нет, господа? Честь имею, доктор Рем Квадрига, заместитель начальника этнографической экспедиции. Вас я помню, – сказал он Виктору. – Вы военный. А вот вы, простите…

– Меня зовут Юл Голем, – небрежно сказал Голем. – Я писатель.

– Ах да, – сказал доктор Р. Квадрига. – Простите меня, Юл. Конечно. Только почему вы меня обманываете? Вы просто переводчик с нантского, а никакой не писатель. Я вас беру в экспедицию. У нас никто не знает нантского. И вообще ничего не знает… Простите, – сказал он неожиданно. – Я сейчас…

Он выбрался из-за стола и направился к туалету, блуждая между столиками. К нему подскочил официант, и доктор Р. Квадрига обнял его за шею.

– Это все дожди, – сказал Голем. – Я очень рад за нашего господина уполномоченного, он скоро уедет.

– Павор? Почему вы так думаете?

– Я догадываюсь, – сказал Голем.

– С какой стати ему уезжать? Бросьте, Голем. Чепуха. У вас плохая агентура.

– Капитан, – серьезно и печально произнес Голем, – я вынужден с величайшим прискорбием сообщить вам, что половина нашей компании погибла в туалете.

Если бы не сизые мешки под глазами. Если бы не вислое студенистое брюхо. Если бы этот благородный семитский нос не был бы так похож на топографическую карту… Хотя, подумавши, все пророки были, наверное, пьяницами. Потому что скучно же: ты все знаешь, а тебе никто не верит. Если бы в армии ввели должность пророка, им пришлось бы присваивать не ниже полковника. С правом отдавать пророчества в приказе. Только не помогло бы…

– За систематический пессимизм, – сказал Виктор вслух, – ведущий к подрыву боевого духа, приказываю дивизионного пророка полковника Голема побить камнями перед строем…

Голем хихикнул.

– Я всего лишь лейтенант запаса, – сообщил он. – И потом, какие пророки в наше время? Я не знаю ни одного. Множество лжепророков и ни одного пророка. Вы сами не понимаете, что говорите, капитан. В наше время нельзя предвидеть будущее. Это насилие над языком. Что бы вы сказали, если бы прочитали у Шекспира выражение: «предвидеть настоящее»? Разве можно предвидеть шкаф в собственной комнате?.. А вот идет наш уполномоченный. Как вы себя чувствуете, уполномоченный?

– Лучше, – сказал Павор, усаживаясь. – Официант, двойной коньяк! Там в туалете нашего доктора держат четверо, – сообщил он. – Объясняют ему, где выход. Я не стал вмешиваться, он не верит и дерется. О каких шкафах идет речь? Виктор опять собирается жениться?

– Мы говорим о будущем, – сказал Голем.

– Какой смысл говорить о будущем? – возразил Павор. – О будущем не говорят, будущее делают. Вот рюмка коньяка. Она полная. Я сделаю ее пустой. Вот так. Один умный человек говорил, что будущее нельзя предвидеть, но можно изобретать.

– Другой умный человек, – возразил Виктор, – говорил, что будущего вообще не бывает. Есть только настоящее.

– Я не люблю классической философии, – сказал Павор. – Эти люди ничего не хотели и ничего не умели. Им просто нравилось рассуждать, как Голему – пить.

– У меня всегда возникает странное ощущение, – сказал Голем, – когда я слышу, что штатский человек рассуждает как военный.

Виктор покосился на Павора. Павор улыбался.

– Военные вообще не рассуждают, – сказал он. – Извини, Виктор. У военных только рефлексы и эмоции. Мы с вами, Голем, старые лейтенанты, мы знаем, каково это.

Голем допил свой коньяк, затем достал из кармана и поставил между рюмками «лошадку».

– У меня есть идея, – объявил он. – Закажем сразу бутылку. А кому платить – пусть скажет «лошадка».

– Ого! – сказал Виктор с изумлением – Где вы ее раздобыли?

– А что это такое? – спросил Павор.

– Украл у Росшепера, – сказал Голем. – Это «лошадка», – объяснил он Павору. – Народная нантская игрушка. Неужели вы никогда не видели, господин уполномоченный? Вы же уполномоченный именно по нантам.

Виктор смотрел на «лошадку». Она была гладкая, пестрая и совсем была не похожа на лошадку, даже на игрушечную. Иди-ка сюда, подумал он, сюда, сюда, ко мне. На мгновение ему показалось, будто деревянная фигурка вздрогнула, но это был, конечно, обман зрения, и он привычно огорчился. Она неподвижно стояла на скатерти и казалась совсем не деревянной, а мягкой, теплой, шелковистой, как детская кожа. Павор взял ее двумя пальцами и щелкнул по носу. Виктор почувствовал боль и обиду и рассердился на Павора.

– Зачем ты? – сказал он. – Поставь!

– Оригинальная вещичка, – сказал Павор. – В музее я такой не видел.

– А какую вы видели? – спросил Голем. – Поставьте-ка на место. Или лучше дайте сюда. Все испортили. – Он сунул «лошадку» в карман и приказал: – Заказывайте коньяк на всех.

Павор, сдвинув брови, посмотрел на него, потом на Виктора.

– Официант! – крикнул он. – Бутылку коньяку. Не злитесь, – сказал он. – Я не знал, что это так болезненно. Можете каждый меня обидеть по разу.

– Гм, – произнес Голем. – Я подумаю.

– Не будем друг на друга злиться, – сказал Павор. – По крайней мере сегодня. Сегодня я люблю всех. Даже пьяниц. Даже доктора Р. И пусть льется искрометное. Виктор, ты опять бросил пить? Это невыносимо. Только не сегодня.

Он отобрал у официанта бутылку и налил всем. А Дианы все не было. И она, наверное, не придет сегодня. И вообще, какого черта! Все пьют. И приходят к женщинам, как свиньи. И их всегда прощают. Виктор поднял рюмку и сказал:

– Я предлагаю выпить с тостом. Не знаю, с каким. С каким-нибудь.

– За армию, – провозгласил Павор.

– За армию, – согласился Голем.

Они выпили, и все сразу стало на свои места. Больше не хотелось куда-то идти и что-то делать, сделалось ясно, что этот пустой полутемный зал, еще совсем не ветхий, но уже с потеками на стенах, пропитанный кухонной вонью, с расхлябанными, половицами, вовсе не так уж плох, если вспомнить, что снаружи во всем мире идет дождь, над булыжными мостовыми – дождь, над островерхими крышами – дождь, над грязными дорогами – дождь, и дождь заливает горы и море, и часового у казармы, и поручика Аспида на шестом посту – бедного поручика Аспида, которому так хотелось сегодня пойти к бабам и отпраздновать полное излечение от офицерского насморка. И может быть, дождь льет на тело бедного Перенны в какой-нибудь грязной рытвине под кустами – в затылке дыра, карманы вывернуты и пустая кобура валяется рядом, а я здесь сижу и пью.

Он торопливо налил и выпил еще коньяку и уставился на лысого Тэдди, который у себя за стойкой, словно механический манекен в ярко освещенной витрине, медлительными движениями стирал пыль с разноцветных бутылок. Или может быть, сейчас его привязали к скамье и пытают зажигалками, а он молчит, и через десять минут его застрелят и выбросят труп под дождь. Если бы я поменьше пьянствовал и меньше бегал за Дианой, а чаще оставался бы дома и играл бы с ним в шахматы, или спорил о Шпенглере, или хотя бы запретил ему ходить в горы без солдат… Он сердито посмотрел на Павора. Плохо работаете, подумал он, ни черта от вас толку нет, господа хорошие, и никогда не было, И не будет.

– Изнасилован мокрецом,[29]29
  На полях рукописно: «Не мокрецы, а „очкарики“». – С. Б.


[Закрыть] – сказал Павор. Это возвращался доктор Р. Квадрига. Он был весь мокрый, но он не был под дождем. Его обливали над раковиной. Он выглядел утомленным и разочарованным.

– Черт знает что, – брюзгливо сказал он, приближаясь. – Никогда со мной такого не бывало. Простите, я, кажется, заставил вас ждать, господа. – Он сел и увидел Павора. – Опять он здесь, – сообщил он Голему доверительным шепотом, – Надеюсь, он вам не мешает? А со мной, знаете ли, произошла удивительная история. Всего облили.

Голем налил ему коньяку.

– Благодарю вас, – сказал Р. Квадрига. – Но я, пожалуй, лучше пропущу пару кругов. Надо обсохнуть.

– А я консерватор, – говорил Голем, – И сейчас я более консервативен, чем был в юности, и вовсе не потому, что стал стар, а потому что я ощущаю в этом потребность. Люди обожают критиковать правительства за консерватизм, люди обожают превозносить прогресс. Старо и глупо. Им надлежало бы молить бога, чтобы даровал он самое косное, самое заскорузлое и конформистское правительство. Собственно, государственный аппарат во все времена почитал своей главной задачей сохранение статус-кво. Я не берусь судить, насколько это было оправдано раньше, но сейчас такая функция государства просто необходима. Я бы определил эту функцию так: всеми силами мешать будущему запускать щупальца в наше время. Обрубать эти щупальца. Прижигать каленым железом. Мешать изобретателям. Поощрять схоластов. В школах ввести повсеместно только классическое образование. На государственные посты – только старцев. Обремененных семействами и долгами, не моложе пятидесяти лет, чтобы брали взятки и спали на заседаниях…[30]30
  Здесь, как и в вариантах ПНА, возраст «старцев» растет: в основном тексте – «не моложе шестидесяти». Кстати, для гарантии косности и неизбежности застоя можно – наоборот – назначать начальниками относительно молодых, чтобы сидели потом по сорок лет. Вот, например, тов. Сталин как назначил наркомом вооружений Дм. Устинова в 33 года, так тот и правил потом до 72-х. – В. Д.


[Закрыть]

Что вы такое несете, Голем? – сказал Виктор.

– Нет, отчего же, – сказал Павор. – Необычайно приятно услышать в наше сумасшедшее время такие умеренные и лояльные речи.

– Мешать и препятствовать! – провозгласил Голем. – Талантливых ученых назначать администраторами с крупным окладом. Все без исключения изобретения принимать, оплачивать и класть под сукно. Ввести драконовские налоги на каждую товарную и производственную новинку…

Он обращался исключительно к Павору, и Виктор решил, что он принимает Павора за стукача. Павор, по-видимому, подумал то же самое о Големе, потому что он сказал:

– Вы совершенно правы. Консерватизм – наше спасение.

Голем поднял палец.

– Однако, – сказал он, – вся вышеизложенная программа обречена на провал. Достаточно вспомнить, что те самые широкие массы потребителей, которые на первый взгляд являются источником и опорой благотворного конформизма, эти широкие массы слепо и неколебимо верят в прогресс и, мало того, любят прогресс и хотят прогресса. Потому что прогресс – это не только разрушительные идеи и революционные открытия, но и дешевые автомобили, бытовая электроника и вообще возможность делать поменьше и получать побольше. И поэтому каждое правительство вынуждено одной рукой… нет, не рукой. Одной ногой нажимать на тормоза, а другой – на акселератор. На тормоза – чтобы не потерять управление, на акселератор – чтобы какой-нибудь демагог, поборник прогресса для всех, не спихнул его с водительского места.

– С вами трудно спорить, – вежливо сказал Павор.

– А вы и не спорьте, – сказал Голем. – Не надо спорить: в спорах рождается истина, пропади она пропадом.

– А что скажет по этому поводу доктор Р. Квадрига? – спросил Павор.

Доктор Р. Квадрига очнулся от кратковременного забытья и сказал:

– Так я продолжаю, господа. Начальник экспедиции – инженер-строитель. Заместитель начальника, то есть я, – специалист по эрозии почв. Прочие научные сотрудники: бухгалтер из министерства торговли, физик-акустик и ихтиолог. И вся эта экспедиция называется Этнографической Экспедицией Академии Наук. Хорошо. Но почему вы нас не пускаете к нантам? – спросил он Павора.

– Я? – удивился Павор. – Это вот он не пускает, – он показал на Виктора.

Доктор Р. Квадрига поискал за столом Виктора, нашел и схватил за рукав, словно бы для того, чтобы больше не потерять.

– Капитан, – сказал он с тоской. – Я здесь сопьюсь. Пустите меня к нантам. Эрозия почв. Опасно. Крайне нужен бухгалтер.

В эту минуту Виктор увидел Диану. Она словно возникла возле стойки в мокром дождевике с откинутым капюшоном, и она не смотрела в его сторону. И он опять подумал, что из всех женщин, которых он знал, она самая красивая, и что такой у него больше никогда, наверное, не будет. Проклятые пьяницы, подумал он, опять я из-за вас напился. Я и моргнуть не успел, а уже напился. И этот проклятый вечный дождь и ты, Перенна. Прости меня, Перенна, но ты очень виноват в том, что я сейчас напился. Ну откуда я знал, что она все-таки придет сегодня?

Диана что-то негромко говорила Тэдди, а Тэдди кивал, сверкая лысиной, и что-то записывал, а потом ушел, и Диана осталась стоять, опершись на стойку, и лицо ее казалось очень бледным и очень равнодушным. Она была самой красивой. У нее все было красивое. И всегда. И когда она плакала, и когда смеялась, и когда сердилась, и когда была холодной, как статуя, и даже когда мерзла. Может быть, я не так уж и пьян? Конечно, нет. Ну сколько я там выпил… Черт, две бутылки пустые на столе. Когда это они успели? Ерунда, я, может быть, только чуть-чуть под хмельком, но не в этом дело, разит, наверное, как от доктора. Он вытянул нижнюю губу и подышал себе под нос. Ничего не разобрать.

Тэдди появился из кладовой, таща перед собой на животе ящике бутылками. Загребая кривоватыми ногами, он поплелся к выходу, и Диана, забежала вперед и распахнула ему стеклянную дверь, и они вышли, и дверь закрылась. Словно меня здесь нет. Наверное, поглядела на меня разок, когда вошла, и больше уже не глядела. Как будто это не она была в «джипе» под навесом возле казармы, и дождь барабанил по навесу, и воняло бензином, и она все просовывала захолодавшие руки мне в рукава. Как будто я и тогда не был пьян. Я дурак. Надо было всегда приходить пьяным и не давать никаких слов. Стеклянная дверь распахнулась снова, и вернулся Тэдди без Дианы и без ящика, обтирая ладонью мокрую лысину. Он зашел за свою стойку и снова принялся вытирать бутылки. Виктор отодвинул стул, поднялся и, чувствуя себя очень трезвым, направился к стойке. Тэдди посмотрел на него без любопытства.

– Как всегда? – спросил он.

– Подожди, – сказал Виктор. – Что я у тебя хотел спросить?.. Да! Как дела, Тэдди?

– Дождь, – коротко сказал Тэдди и налил очищенной.

– Проклятая погода у нас в городе, – сказал Виктор и оперся о стойку. – Что там у тебя на барометре?

Тэдди сунул руку под стойку и достал «погодник». Все три шипа плотно прилегали к блестящему, словно лакированному стволику.

– Без просвета, – сказал Тэдди, внимательно разглядывая «погодник». – Дьявольская выдумка. – Подумав, он добавил: – А вообще-то, бог его знает. Может быть, он давно уже сломался. Второй год дождь, как проверишь?

– Можно съездить в Сахару, – сказал Виктор.

Тэдди ухмыльнулся.

– Смешно, – сказал он. – Господин этот ваш, Павор Сумман, – смешное дело – двести крон предлагает за эту штуку.

– Спьяну, наверное, – сказал Виктор. – Зачем она ему…

– Я ему так и сказал. – Тэдди повертел палочку и поднес ее к правому глазу. – Не отдам, – сказал он решительно. – Пусть сам ищет. – Он сунул «погодник» под стойку, посмотрел, как Виктор крутит в пальцах рюмку и сообщил: – Росшепер опять гуляет. Гоняет девочку за коньяком, жирная морда. Писатель, тоже мне. Народный певец. Вы за нее не опасаетесь?

Виктор пожал плечами.

– Дороги скользкие, мокрые, – продолжал Тэдди. – И Росшепер этот, бабник ведь наверняка.

– Росшепер – импотент, – сказал Виктор.

– Это она вам сказала?

– Брось, Тэдди, – казал Виктор. – Перестань.

Тэдди вздохнул, крякнув, присел на корточки, покопался под стойкой и выставил перед Виктором пузырек с нашатырным спиртом и початую пачку чая. Виктор тоже вздохнул и, крякнув, выпил рюмку очищенной. Он смотрел, как Тэдди неторопливо достал чистый бокал, налил в него содовой, покапал из пузырька и помешал стеклянной палочкой. Потом он придвинул бокал к Виктору. Виктор выпил и зажмурился, задерживая дыхание. Свежая и отвратительная, отвратительно-свежая струя нашатыря ударила в мозг и разлилась где-то за глазами. Виктор потянул носом воздух, сделавшийся нестерпимо холодным, и запустил щепоть в пачку с чаем.

– Ладно, Тэдди, – сказал он. – Спасибо. Запиши на меня, что полагается. Они тебе скажут, что полагается. Пойду.

Он вернулся к столику. Павор и Голем, освободив место на скатерти, играли в кости, а доктор Р. Квадрига, охватив голову руками, монотонно повторял: «Нант… Лейте-нант… Гувер-нант… Интен-дант… не получается… Ma-мант… Мо-мант… Нант…»

– Я пошел, – сказал Виктор.

– Жаль, – сказал Голем. – Впрочем, желаю удачи.

– Привет Росшеперу, – сказал Павор.

– Капи-тант, – сказал Р. Квадрига, оживившись.

Виктор взял свою зажигалку и пачку сигарет, снял со спинки стула ремень с маузером и пошел к выходу. Позади доктор Р. Квадрига громко произнес: «Простите меня, но я считаю, что пора все-таки познакомиться. Я – доктор Рем Квадрига. А вот кто вы – не помню… не припоминаю…» В дверях Виктор столкнулся с озабоченным толстым тренером футбольной команды «Братья по разуму». Тренер был очень озабочен, очень мокр и уступил Виктору дорогу.

Персонажи ПНВС. Рисунок Б. H. Стругацкого

Рисунок Б. Н. Стругацкого на заметках по ПНВС

Рисунки Б. Н. Стругацкого на черновике ХВВ

Рисунки Б. H. Стругацкого на черновике ХВВ

Рисунки А. Н. Стругацкого (танк, ноги марсианина) и Б. Н. Стругацкого (лицо) на рукописи ВНМ

Рисунки А. Н. и Б. Н. Стругацкого на черновике ВНМ

Рисунки Б. Н. Стругацкого на плане ВНМ

Окончание второго варианта рукописи ГЛ

Рисунок A. H. Стругацкого на заметках к ГЛ

Рисунки А. Н. Стругацкого (цветок) и Б. Н. Стругацкого (лицо) на заметках к ГЛ

Первая фраза ГЛ и рисунки Б. Н. Стругацкого

Рисунки Б. Н. Стругацкого к ГЛ

Карта к СОТ. Рисунок А. Н. Стругацкого

Персонажи СОТ. Рисунок Б. Н. Стругацкого

Рисунок A. H. Стругацкого на заметках к «Новым приключениям Александра Привалова»

Рисунок Б. Н. Стругацкого к «Извне» на обороте рукописи ОО

Схема расположения материков на планете Саракш. Рисунок А. Н. Стругацкого

ГЛАВА 2[31]31
  На полях рукописно: «Нанты поют о мокрецах (с ненавистью)». – С. Б.


[Закрыть]

Виктор забрался в «джип» и несколько секунд сидел, не двигаясь, в сырой темноте и слушал, как дождь барабанит по брезенту. Ветровое стекло было все залито водой, в извилистых дергающихся струях дробились и прыгали редкие огни города. Напрасно я ушел, подумал он вдруг. Ну куда я поеду? Везде были только мрак и дождь, мрак, пропитанный дождем. И там просто не могло быть места для Дианы. Он завел двигатель, и дворники замотались по стеклу, размазывая воду. С ветерком, подумал он. Дави пьяных. Асфальтированный участок перед рестораном кончился очень быстро, колеса застучали по брусчатке главной улицы, прохожих не было, только у кинотеатра в неоновом свете под навесом толпились молодые люди неопределенного пола в блестящих плащах до пяток, да на углу Арсенальной, опять-таки под навесом, курили в мокрый рукав двое патрульных автоматчиков из четвертого взвода. При виде «джипа» автоматчики укрыли сигареты и подтянулись. Виктор свернул на Арсенальную, на булыжник, в густой мрак – только далеко впереди мигал, раскачиваясь, фонарь над воротами консервного завода – и включил ближний свет. Он представил себе, как солдаты, провожая машину глазами, спокойно затягиваются дымом казенных сигарет, затем старший деловито констатирует: «До женщины направляется». Младший, первогодок, позволяет себе оценку: «Красивая у него баба», на что старший замечает уклончиво: «По всему видать, в санаторий направляется». После чего, бросив окурки в лужу, они неторопливо движутся к кинотеатру. И оба, стервецы голодные, представляют себе Диану и наверняка заберутся в кинотеатр и просидят там два сеанса…

На выезде из города его остановил второй патруль. Заглянули в машину, посветили фонариком, козырнули, сказали осипшими глотками: «Здравия желаем, господин капитан». «Все спокойно?» – спросил Виктор для порядка. «Так точно, спокойно», – ответили ему, затем, поколебавшись, добавили: «С четверть часа назад туда-обратно медсестра проехала. Одна». Виктор захлопнул дверцу и поехал дальше. Потянулся грейдер с обочинами, залитыми жидкой грязью, невысокие кусты справа и слева, и больше ничего не было видно, и когда Виктор включил дальний свет, белые лучи уперлись в дымную стену дождя. Грейдер был выпуклый, скользкий, машину все время норовило снести, Виктор уселся поудобнее и крепче взялся за руль. Хорошо было бы, если бы Диана завязла где-нибудь со своим грузовиком. Стояла бы она у обочины и плакала бы от злости и от бессилия. А я бы подъехал, перетащил бы, не говоря ни слова, ящик с коньяком, сели бы мы с нею рядом и выкурили бы по сигарете, чтобы успокоиться. Что ужасно? Ужасно, что Диана ни в ком никогда не нуждается. Совершенно независимая женщина. Всегда одна и никто ей не нужен. Трудно любить женщину, которой никто не нужен. Честно говоря, если даже она и завязла бы, то не стала бы она стоять у обочины и плакать, а зажгла бы она свет в кабине, включила бы печку и стала бы читать какую-нибудь книгу. Или заснула бы. И радовалась бы, что скотина Росшепер остался без спиртного. «Тебе бывает скучно?» – «Бывает», – «Что ты тогда делаешь?» – «Скучаю». Вот именно. Вся она в этом. Она спокойно, вольно и независимо скучает. Осуществляет свое право на скуку. Прелесть ты моя суверенная.