Текст книги "Беспамятство"

Автор книги: Светлана Петрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Бачслис переборщил. Слишком грубые оскорбления привели женщину в чувство.

– Если ты сейчас замолчишь, – сказала она, вернув каменное лицо, – я привезу акции.

– Молчу. Вези.

Юрий Львович тщательно пересчитал доставленные через полчаса бумаги, оказалось – всё точно. Он посмотрел на Веронику, которая расслабленно сидела на диване. Закинув ногу за ногу, она чуть вздёрнула юбку, демонстрируя красивые колени. Чтобы не чувствовать себя раздавленной, ей нужно было срочно восстановить свой статус хотя бы в одной номинации.

Бачелис с изумлением прочёл в глазах любовницы призыв. После всего, что произошло, хочет лечь с ним в постель? Просто нереально научиться до конца понимать женщин! Красивая, не голодная, не нищая, не больная – она предлагала себя в обмен на призрачное утешение, на бездыханную надежду. Нет, дорогая. Вышедший из моды товар здесь не покупают. Прежде ты чего-то стоила, а теперь не нужна даже задаром.

– Подпиши, – сказал он ей, подвигая распечатанный на принтере текст.

– ?

– Это расписка, что ты продала мне акции и деньги получила сполна. Теперь уже неважно, как они попали к тебе. По нашему законодательству я становлюсь добросовестным приобретателем,

– Ты змей,

– Не возражаю. Число не забудь.

– А не боишься, что этот разговор тоже кто-нибудь может записать? Например я, на мобильный телефон.

– не получится. Здесь спрятана блокирующая аппаратура. Иначе я не был бы тем, кто есть. Чего ждешь? Свободна.

Вероника ушла, не прощаясь. Ни в лифте, ни на улице плакать не стала, хотя очень хотелось – привычка беречь лицо взяла верх. В конце концов, кончена не жизнь, а лишь очередной акт одноименной пьесы, Сейчас следовало решить, куда ехать. Что-то подсказывало, что Большаков, который вчера готов был целовать подошвы се туфель, сегодня способен выгнать с позором. Второго унижения за один день она спокойно уже не перенесёт. Лучше вернуться в свой роскошный коттедж. Средств на его содержание у нес пока хватит – вовремя подсуетилась и успела перевести деньги со счетов мужа на тайно открытый собственный. Вероника представила мину дорогого супруга, который обнаружит, что его обчистили почти до основания, и облегчённо улыбнулась: хоть какое-то утешение. Работу она потеряет завтра же, никаких двух недель, гарантированных трудовым кодексом. Это сволочной Бачелис завел такой порядок: каждый претендент вместе с заявлением о приёме на работу писал второе, с открытой датой – об увольнении по собственному желанию. Работодателю оставалось только проставить число, и сотрудник в тот же день вылетал из холдинга. Ну, тут жалеть нечего, и так перетрудилась.

Пора отдохнуть и начать охоту на новый кошелёк. И Вероника поехала за город.

На этот раз интуиция сё не обманула; когда она вернулась от «зубного» якобы за забытыми деньгами, настороженный Большаков не поленился послать вдогонку своего шофера, того самого, который сидел за рулём машины, сбившей Максима Есаулова. Вскоре верный вассал доложил сюзерену, что автомобиль жены остановился возле дома юрисконеульта.

В этот момент Большаков испытал два сильных разновекторных чувства. Первое – ощущение реальной опасности. Если жена гак плохо маскирует свои действия, значит, шарик рулетки запущен. Требуется срочно принимать контрмеры. Второе – мгновенное исчезновение любовного недуга. Болес того, Виталий Сергеевич совершенно не понимал, как он мог столько времени обожать эту лживую куклу, которую подсунул ему Баче лис? Напрасно он отдал ей ценные бумаги – хотел прочнее привязать к себе. Привязал! Впрочем, отобрать их несложно, в конце концов, они хранятся здесь, в доме, он сам их видел неоднократно. Прихватив крепкий перочинный нож, Большаков поднялся в спальню. Убедившись, что ящик туалетного столика работы Чиппиндейля заперт, он безжалостно сломал замок. Но напрасно – акций в ящике не было. Виталий Сергеевич опоздал всего на полчаса, но это, к сожалению, подтверждало, что опаздывать он начал не сегодня.

Большаков не принадлежал к людям, терявшимся от несовпадения желаемого с действительным. Исчезновение бумаг – плохой признак, но не конец. Отдать их любовнику Вероника не могла – в первую очередь она хищница, а потом женщина, и такой кусок по доброй воле не уступит. Значит, перепрятала. Ну, это он быстро выяснит, как только жена возвратится. В конце концов, пригрозит разводом, а если упрется – отберёт силой. Слава Богу, не такой он простак, чтобы, доверяя Бачелису, не иметь собственную когорту преданных людей.

Но жена не вернулась. Это з^жс был не признак, а знак. Большаков вдруг вспомнил, что банковские счета за границей, сильно отощавшие за последнее время, но всё ещё значительные, почти без исключения имеют доверенность на жену. Завтра же утром он это распоряжение отменит. Если успеет – противник всё время опережал его на шаг. Как ни прискорбно, надо готовиться к войне,

возможно, последней в жизни, но неизбежной. Отступать он не умел, да и некуда.

Спал плохо, но утром сделал привычный комплекс гимнастических упражнений, принял контрастный душ и тщательно выбрился, открыв новый флакон французского одеколона. Предстоящее сражение требовало сил, поэтому он не поленился сварить себе два яйца всмятку и выпил чашку крепкого бразильского кофе. Всё. Большаков был собран и никакого волнения не испытывал.

Сев в рабочее кресло, велел секретарше вызвать Бачелиса и никого больше в кабинет не пускать. Юрисконеульт явился как ни в чём не бывало – руки в карманах, полы пиджака, пошитого у дорогого портного, безжалостно смяты и отброшены назад, на первом плане – жилетка. Казалось, сегодня она выполняла функцию условной брони. Сотрудники, желавшие подражать неподражаемому Бачслису, обязательно носили жилетки, даже не подозревая ни их национального происхождения, ни того, какое значение придавал этой части костюма Юрий Львович. Единственно, кто в офисе не терпел жилеток – сам Большаков. Он испытывал к ним бессознательную неприязнь, но только сегодня понял, насколько ненавистна ему эта жидовская одежка, в которую Ленин так любил закладывать большие пальцы рук,

Виталий Сергеевич и начал на этой злой ноте:

– Ну, драгоценный мой партнёр и доверенное лицо генерального директора холдинга, выкладывай, какие гнусные интриги ты плетёшь за моей спиной!

То была последняя фраза, сказанная знакомым начальственным тоном, приводившим подчиненных в трепет. После получасового разговора с юрисконеультом прежний Большаков как личность более не существовал. Бачслис подробно рассказал и даже нарисовал на листе бумаги схему своего прихода к власти, указал число акций, которыми владел к настоящему времени, и перечислил но пунктам вытекающие отсюда организационные и юридические права. Он всё продумал и предусмотрел, не оставив противнику никаких шансов.

– Вы получите отлучение на собрании акционеров. Это довольно унизительно после стольких лет диктатуры, Но есть более щадящий способ лишиться должности – вы сами проявите инициативу, мотивируя свой уход болезнью, семейными обстоятельствами или

пострижением в монахи – дело фантазии, А я уже потом предъявлю собранию акции, не объясняя, как они ко мне попали. Слово чести,

Бачелис встал и тут же засунул руки в карманы, выпятив жилеточную грудь. Большаков молчал, все больше мрачнея, и Юрий Львович продолжил:

– Даю вам неделю на размышление. Теперь, когда карты раскрыты, время уже не имеет особого значения. У вас нет вариантов. Если только меня убить. Я знаю, вы можете это устроить, а главное, способны. Но не имеет смысла – таким путём бумаги обратно к вам не вернутся, У меня, как прежде у вас, тоже имеются партнёры, которым я на данном этапе доверяю. Возможно, когда-нибудь они постараются меня обойти, руководствуясь тем же мотивом, что сейчас я. Такова диалектика. Но у меня есть небольшое преимущество – ваш опыт, в том числе отрицательный. За опыт – спасибо, я человек благодарный.

Он уже шел к выходу, когда у двери его остановил почти звериный рык:

– Стой, мерзавец! Твоё слово, как и честь, ничего не стоят, поскольку чести ты лишён напрочь! Но завтра я подам в отставку.

Юрисконеульт криво усмехнулся:

– не сомневался, что мы договоримся малой кровью. Всё-таки я ваш апологет и в психологии кое-что секу.

– Да, ты превзошёл своего учителя, но не в умении, а в безнравственности.

– О, о, о, – театрально воскликнул Юрий Львович, – только не надо вешать мне лапшу на уши. Или не вы приказали убрать своего зятя?

– Много знаешь. Смотри, как бы это не превратилось во многие печали.

– С чего бы? Вы остались без зубов, других серьёзных врагов у меня нет, а далеко я не заглядываю. Вдалеке всё будет по-другому. не лучше или хуже, а иначе, тогда и сориентируемся. Ну, хватит болтовни. Как говорят ваши киевские родичи: «Здоровеньки булы».

И Бачелис помахал ручкой бывшему начальнику и гуру.

Большаков не сразу сообразил, при чем здесь Киев, он и сам забыл сомнительный факт наполовину придуманной автобиографии, но сейчас дело не в дурацких мелочах – его обложили со всех сторон.

Он плохо владел собой, поэтому не удержался:

– А как говорят жиды?

Лицо юрисконеульта сделалось грустным.

– Я всегда считал, что, если хорошо поскрести любого русского, увидишь антисемита. А евреи в таких случаях говорят: «Киш мир ин тухсс», что значит: поцелуй меня в зад.

И Бачелис любезно улыбнулся.

В этот день ему с лихвой хватило ярких впечатлений, поэтому выяснять отношения с родительницей он поехал через неделю. Он даже не звонил ей, не зная, с чего начать. Предстояло трудное, совершенно бессмысленное противостояние. Мама словно долго спала, а когда проснулась, увидела своего сына выросшим из детских штанишек, и это её обескуражило. Чем может обернуться эта встреча, когда и прошлая оказалась такой неприятной?

Юрий Львович всё откладывал и откладывал свидание и, чтобы не иметь времени на угрызения совести, ночевал то у одной, то у другой из своих многочисленных, по хорошо законепирированных любовниц. В конце концов, мама никуда не денется. Единственный путь, по которому она может от него уйти, ведёт на кладбище. Но об этом думать не хотелось, мама у него одна и одна любила его бескорыстно, поэтому, как он смутно догадывался, незаменима любыми другими женщинами, какие бы его прихоти они не взялись исполнять за деньги.

Между тем Зоя Ивановна ждала сына не без трепета, и то, что встреча оттягивалась, вызывало у неё тревогу. Это не был страх, но глубокое душевное волнение. Она представляла, как разгневается Юра, узнав, каким топорным способом мать решила восстановить попранную фамильную честь. Однако мир слишком сильно переменился, и представить, насколько низко пал се собственный ребёнок, она, как ни пыталась, не могла. Что он с нею сделает – обругает последними словами, выгонит из дома, убьет? Лучше бы убил, это сразу закрыло бы все вопросы.

Неделю старая женщина с утра до поздней ночи сидела у окна, ожидая увидеть знакомую машину. Неужели она так навредила сыну, что с ним что-то случилось? Сердце сжималось, но позвонить Юре по телефону после того, что она узнала, не позволяло достоинетво, а оно у бывшей дворничихи было врождённым.

Сын пришёл, когда она уже так измучилась, что слегла. Не от болезни, а от напряжения и усталости, и вид у неё был очень неважный,

У Юрия Львовича перехватило горло. Его личный компьютер, именуемый головой, щелкнул и погас, мысли – плохие и хорошие – улетучились, уступив место обжигающему чувству близости с матерью. Он бросился к кровати с воплем раскаяния:

– Мама! Прости меня, прости! Что с тобой? Врача?!

– Нет, нет, ты здесь, теперь уже всё хорошо, – сказала старая Бачелис и дала волю слезам. Она могла его осуждать, могла отвергнуть, но не любить не могла.

– Мама! Прости!

Она обхватила его голову обеими руками.

– Мальчик мой!

Глава 21

В городе Ольга существовала по часам. Они висели или стояли в каждой комнате, иногда по нескольку штук – настенные, напольные, настольные. Это кроме тех, что неизменно находились на запястье. В городе день распределялся даже не по часам – по минутам, а здесь она и не заметила, когда в часах-браслете села батарейка. Для деревенского жителя существуют только две обязательные вещи – земля и небесное светило. Так и Ольга: вставала вместе с восходом солнца, ложилась после заката. Случись атомная война, она узнала бы последней.

В тот раз, как и вся деревня, Ольга легла рано. Привычно прогнав подальше мысли и картинки прошлого, она собралась спать. После физического труда на свежем воздухе сон приходил без усилий. Кирпичная лежанка, пристроенная вопреки традициям к русской печи сбоку, была широкой и тёплой. Труба с горячим воздухом как-то хитро проходила внутри неё. Спиридоновна рассказывала, что дед Чеботарёв был знатный печник, с фантазией, пока не спился. Много печей односельчанам понастроил, и в Фиме работал, а в имении ему даже поручили камин восстанавливать. Теперь каждый раз, ощущая неостывающее тепло камня, Ольга с благодарностью вспоминала деда. Почему начал пить, если был хорошим мастером? Хотя кому теперь нужны старинные печи?

В городах – газ, электричество, а по деревням скитаться, работу искать – это надо иметь характер бродяги. Дед, говорят, как большинство коренных деревенских, был домоседом. Получается, хорошее качество его и погубило.

В сентябре темнело быстро, избу освещали только пляшущие блики из открытой железной дверцы, и по углам, куда не проникали короткие красноватые отсветы горящих дров, сгустились тени. Пламя колебалось, тени оживали, открывая простор воображению. Ольга услышала сквозь дрёму неясный шорох, открыла глаза и увидела сидящую перед нею на одеяле крысу.

– Здрасьтс, – удивлённо, но вежливо сказала молодая Чеботарёва и стала без страха и не без интереса разглядывать гостью, сверяя с реальностью свои детские представления.

Крыса была здоровенная, но не противная, а очень даже симпатяга, да чего уж там – просто красавица, серая с белым брюшком. Ольга улыбнулась ей, как старой приятельнице, хотя понимала, что, коль скоро крысиный век длится не долее трёх лет, в прошлый приезд видела другую особь. Потянуло погладить пальцем тёмную полоску вдоль спины, но слишком короткое знакомство такой фамильярности не предусматривало – крыса от руки З'клонилась, однако без страха. Чуть раскосые глаза смотрели пристально, как будто даже понимающе, выдавая характер сатанинеким огоньком.

Ольга почти слово в слово помнила, как Рома читал ей из Брэ– ма про своё любимое животное.

«Пасюк. Длина до 42 см, хвост 18 см. Передние ноги серые, глаза блестящие, зубы могут разгрызать железо. Нижние резцы длиннее верхних, загибаются и винтообразно прорастают через кожу щёк. На первом месте такое качество, как обоняние, потом слух и зрение. Умны, расчётливы, хитры и даже лукавы, игривы, а то и кокетливы. Каждая особь приносит в год до пятидесяти крысят. Необычайно живучи, при необходимости притворяются мёртвыми. Ничем не болеют, не боятся ни холода, ни ледяной воды, бегают, лазают по совершенно гладкой стене, прыгают на большие расстояния. Обитают в грязных сырых подвалах, канализационных трубах, гнездо приготавливают из сена, едят все, что съедобно, а что не могут съесть – разгрызают. Нападают на животных, но на человека – только в ответ на притеснение. Если им давать

воду и пищу, ведут себя скромно. Хорошо приручаются и играют с детьми, как собаки»,

Пожалуй, единственно зубы – слишком белые, словно реклама пасты «Колгсйт» – вызывали неприятные ассоциации. У людей зубы менее острые, но всегда противно смотреть, как девицы и парни щерятся с экрана, выдавая оскал за улыбку. Зубы надо прятать, а не выставлять. Есть кашу и вареные овощи можно без зубов, зубы предназначены, чтобы разрывать мясо.

Крыса тоже с нескрываемым любопытством глядела на хозяйку дома. Наконец, убедившись в правильности первого впечатления, сказала:

– Страдания сильно тебя изменили за двадцать лет. Красоты не прибавили, зато ты стала ближе к природе, к изначальной человеческой ипостаси, страдания тебя очистили, мозг избавился от разной шелухи вроде рецепта фондю или формул монолитного строительства и стал способен воспринимать магнитные поля мыслей. Поэтому не смущайся, что мы беседуем без слов.

– То есть как без слов? – спросила Ольга и внезапно прикусила язык: крыса разговаривала? Не человеческим голосом, не крысиным, но все совершенно понятно.

Крыса встала на задние лапки, всей позой, а не только дрожанием хвоста выражая крайнее недоумение:

– Да разве я говорю? Ты чувствуешь мои мысли, а я твои.

– Неужели, – ахнула Ольга. – Значит, телепатия?

Ничего подобного она не замечала. Только разговор шёл как-то неестественно быстро.

– Удивляешься? не веришь? Если бы у тебя была собака, ты бы знала определённо, что она понимает тебя без слов.

Впрочем, серое создание напрасно беспокоилось, Филькино уже ничем не могло удивить Ольгу. Говорящие крысы выстраивались в один ряд с дураками-ировидцами и исчезающей с лица земли российской деревней, с жизненным укладом, описанным лишь в книжках по этнографии. Но как крыса может помнить то, чего не видела сама? Да и способен ли вообще ум животного к логическим построениям?

Ольга не успела задать свой вопрос, как получила ответ.

– Зачем сравнивать наш мыслительный аппарат? Я же не удивляюсь, что ты обходишься без усов или хвоста, хотя они были бы тебе не менее полезны, чем мне. Жизнь основывается на опыте

предков и на том шестом чувстве, которое вы утратили по дороге к техническому переустройству мира. Каждому ум дан но его жизни, и в этом смысле я умнее тебя, потому что умею лучше выживать в предложенных обстоятельствах. Если у меня не будет другой пищи, я съем тебя. Изначально крысы созданы очень рационально, а что касается знаний, то они могут передаваться не только с помощью специальных волн. Есть генетическая намять. Поэтому хоть мой век в двадцать раз короче человеческого, я знаю, как твои предки тут жили. Славно жили, хозяйство вели большое. Хутор – немного правее, на пригорке, там теперь и фундамента не сыщешь. И не крепостные они были – вольноотпущенные помещиком-немцем. Он тут женился, потом из России уехал, а крестьянам вольную дал. Видишь? У нас генетическая память длинная, у вас короткая. Да и помнить вы умеете только хорошее, а плохое словно само стирается. Так вы выработали рефлекс, щадящий нервы, а получается социальная подтасовка. Выбор-то программы зависит от вас самих. Думаете – забыл, и вроде как не было? Неверно. Именно плохое – квинтэссенция исторического процесса, рецепт самосохранения. Иначе совсем корни потеряете. Нет корней – нет дерева.

Ольга с грустью кивнула, а крыса, ободренная вниманием, продолжила:

– Открою тебе ещё один интересный путь к знаниям, к сожалению, людям недоступный, В Фиме, в библиотеке Голицынекого имения, где я родилась, стояли в шкафу старинные книги – Толковая Библия, «История государства российского» Карамзина 1842 года выпуска, Тибетская медицина, девять томов энциклопедического словаря братьев Гранат. Все щедро проклеенные старым добротным клеем. На исходе голодной зимы мы взялись за книги и доели то, что оставили нам наши заботливые предки, потому я кое в чём разбираюсь. Например, учёные поставили такой эксперимент: одну крысу научили нажимать на красную кнопку, чтобы достать подвешенный на нитке кусок колбасы, а потом скармливали ее тело второй особи, и та нажимала на кнопку уже без обучения. Это написано в монографии по физиологии мозга, очень недурной на вкус. Я много чего ела, не ленилась, хотя это плохо отразилось на желудке – в буквах много свинца.

– Я тоже о чем-то подобном читала, но там речь шла о червях. Запамятовала название этого явления.

– Дело не в терминах и дефинициях, – многозначительно заметила крыса, – а в результате, В общем, образование у меня, можно считать, университетское, хотя и несколько однобокое, к тому же старомодное. От природы я одареннее своих соплеменниц, поэтому возглавляю не только свою семью, но и род. У людей умные чаще всего подчиняются дуракам, у нас вожаки – не самые хитрые и удачливые, как у вас, а самые рационально мыслящие, понятливые и памятливые. Без памяти – никуда. не зная прошлого не провидишь будущего. Вот вы спасаете больных и убогих и тратите на это половину всего, что добываете. А исторический опыт показывает, что жалость необходимо заменять помощью, причём только жизнеспособным. Для вас это безнравственно, хотя и очевидно. По-вашему, гуманизм – достижение цивилизации. Именно поэтому она так стремительно движется к краху, а люди – к деградации. Без медицины

– без таблеток, уколов, скальпеля, замены органов и суставов – вы вообще уже выжить не в состоянии. А там недалеко и до замены человека его здоровым клоном. Разве такую жизнь полагал Творец?

– И что же делать?

– О, это вопрос не ко мне! Не мой уровень компетенции. Могу только предположить, что наступивший век будет к людям более жестоким. Слишком много лжи скопилось, ложь меняет магнитное поле земли, за ним тянутся климат и всевозможные природные катаклизмы, а следовательно, и социальные катастрофы. Ты приехала из большого города, там все процессы совершаются быстрее и нагляднее.

– В Москве я жила в доме, где крыс нет.

– Ошибаешься. В нашей стране сто сорок три миллиона крыс

– Но одной на каждого россиянина. В больших домах мы живём обязательно, такой атрибут цивилизации, как мусоропровод, просто создан для крыс. Если бы мы по-человечески бессмысленно обожали идолов, то поставили бы изобретателю мусоропровода памятник. Раньше нас травили одномоментно по всему городу, а теперь города стали слишком большими, да и откуда лишние деньги? Человечество нажило себе врагов пострашнее крыс. Но и мы понапрасну не лезем на глаза, а отживших свой век собратьев съедаем дочиста.

– И не испытываете никаких чувств? – невольно поразилась Ольга.

– Пожалуй, ярость, когда нас преследуют.

– А любовь?

– Нет. Только жажда размножения. Любовь – выдумка неконтролируемого инстинктом сознания и главная слабость людей. Все ваши беды от любви.

– А я считала – от жадности.

– Жадность – разновидность любви к себе. Из-за любви совершаются поступки, совершенно бесполезные для мироздания, но оправданные с точки зрения вашей морали, которая не более чем свод непродуктивных ограничений.

– не в обиду будь сказано: может, поэтому я – человек, а ты – крыса?

– Поскольку будущее за нами, не ухватываю преимущества,

– А почему ты со мной беседуешь?

– У крыс есть своя слабость – любопытство.

– И ты меня совсем не боишься?

– Что я, дура? Зато я знаю, чего боишься ты – одиночества.

– Точно не дура. Ты на свободе, а я в ловушке, опрокинута внутрь своего Я, а мысли и чувства – как непреодолимые решётки на городских окнах. Если бы ты знала, как меня угнетают эти железные переплёты!

– Вот, вот. Некоторые наши тоже подались в города, там и библиотеки и помойки побольше. Самая жирная жизнь и самая большая сеть мусоропроводов в Москве, но воздух отвратительный и дохнут чаще.

– Травят?

– Да нет. От обжорства. Отходов много: нажившие богатство неправедным путём выбрасывают всё подряд – плохое и хорошее, часто совсем новое, чтобы завтра купить другое, тоже ненужное. Мне привычнее здесь, подальше от дурных примеров. Еда экологически чистая, крысята на просторе играют, рыбкой в пруду балуются. Чтобы добыть пищу, надо приложить больше усилий, значит, не растут лоботрясами и есть шанс сохранить традиции,

Ольга удивилась:

– Зачем крысам традиции?

– Традиции нужны всем. Выживаемость поднимают.

– А выживать зачем, если смерть неизбежна?

Крыса насмешливо потрясла ушами:

– Такого знания никому не дано – ни нам, ни нам. Тут мы равны.

– Неправда. У нас есть Бог.

– С богом вы перемудрили. Напридумывали разных, кому каких удобно. А православные нововеры еще разделили своего на три части – одного, что ли, мало? Утверждаете, бог создал вас по своему образу и подобию. Тогда откуда у человека мощные челюсти и тридцать два зуба, если бог не грызёт кости и не ест мяса? И как быть с останками пралюдей, которых ученые откопали в разных местах? Внешность неандертальцев или питекантропов имеет мало общего с современным человеком и сильно отличается от отпечатка лица Иисуса на полотенце, которым он утёрся по пути на Голгофу. Выходит, Сын выглядел иначе, чем Отец, но это не сходится с тем, что Иисус одна из ипостасей Всевышнего. Таких нестыковок без счёту. Скажу тебе от сердца – когда объедков вдоволь, нора просторная, партнёр обеспечен на время течки, то бог не нужен.

Ольга ужаснулась.

– Хоть ты и съела в своё время Библию, но переварила плохо. О душевных муках и жизни духа понятия не имеешь!

– Я о своём племени пекусь. У нас вообще принято помогать друг другу. А ты, с твоими духовными запросами, кому нужна? Тебя все бросили.

– Я сама их так попросила.

– Утешение обманом – тоже путь. Только ведёт к печали. Ну, пока, заболталась. Дело к осени, забот много.

Крыса пискнула и исчезла.

Каждый вечер Ольга ставила в закуток за печью глубокую тарелку с молоком – кто знает, сколько их там? – выкладывала на газету остатки мяса, куриные кости, хлеб и домашний сыр, который делала из творога Спиридоновна. Поутру дары исчезали, а крыса пару раз являлась, благодарила без лизоблюдства, с чётко выраженным достоинством. Но длинного разговора не получалось – крыса спешила: пора заготовок на зиму не оставляла ей времени, к тому же она недавно в очередной раз собиралась рожать. Пообещала – зимой побалакаем! Ольга улыбнулась – очень обнадёживающе!

Своеобычный собеседник, а все-таки живая тварь рядом, и очень неглупая. Теперь это была сё реальность. Её личная и очень

важная реальность, смягчавшая одиночество, к которому она так стремилась, живя в Москве, чтобы избежать свидетелей своих переживаний, Одиночество только маячило где-то впереди и ещё не наступило всерьёз, а уже потеряло ореол чудодейственного средства от душевной боли. Пока ещё Ольга до конца не осознала, что её натуре одиночество противопоказано, и вечерами интуитивно тянулась к старухам, даже к Таньке Косой и Матвеевне, рассказывала им про столицу и разные заграничные города.

Стояла бабья осень, последняя мягкая тёплая пора перед долгим ненастьем, Ольге в голову не приходило, что осень в деревне окажется такой прекрасной и гак приятно будет сидеть перед палисадником на отполированной задами деревянной скамье без спинки. Столбцы уже подгнили, недавно Максимка поставил новые, но доску, на которой сидела ещё его прабабка не тронул. Иногда Ольга безо всякого дела ездила в Фиму, хоть каждый раз польза от поездок была – привозила на всю деревенскую общину хлеб, мыло, свечи и вообще все, что заказывали.

Кажется, самое время выбраться в поле. Но она все отодвигала этот поход, придумывая разные мелочные предлоги. Так битые жизнью откладывают «на потом» единственное удовольствие, чтобы никакие случайные помехи не воспрепятствовали насладиться им в полную силу. Главным препятствием был глубоко спрятанный страх разочарования – а вдруг она выдумала этот простор, и ощущение освобождения от всего, что было и что будет, сё там не ждёт? Что тогда? Ведь в зависимости от этого ожидания она выстраивала свою новую жизнь. Возможно, глупо, по-детски, но нужно же ей к чему-то прилепиться, во что-то верить?

Наконец, в сухой ветреный день наследница фамилии Чеботаревых (о том, что она также и Большакова, Ольга запретила себе думать) собралась с духом, надела стеганку, резиновые боты, повязала голову мохеровым шарфом и направилась в ноле, которое вначале не узнала – словно попала в чужую сторону. Та часть, хорошо распаханная, на которой прежде сеяли рожь, гречих}^ и овёс и которая была житницей края, заросла березами, а другую обитатели Фимы и близлежащих деревень заняли под личные, довольно внушительные, огороды, поделив землю на квадратики и полоски. Урожай давно убрали, картошку выкопали, почва осела, но знающий мог прочесть по характеру кочек, что тут росло. За

этим полем, если не полениться и пройти километр-два но меже, открывалась голая земля, Тут давно не пахали, жёсткая дернина отвергала семена деревьев, поэтому пейзаж не изменился с тех пор, как Ольга помнила сто по предыдущей поездке.

Тугой ветер пластал сухие стебли серой отжившей травы, бил Ольге в лицо, мешал дышать и смотреть, выдёргивал из-под шарфа длинные пряди волос. Справа вдалеке угадывались холмы, а впереди, за оврагами, до самого горизонта тянулась бескрайняя равнина. В огромности этого однообразного пространства таилось что-то первозданное, непостижимое, требующее принять себя на веру, как бесконечность в математике. Рождалось обманное ощущение вечности жизни. Поле лежало спокойно, будто ни на что не претендуя, но от него исходило торжество той самой силы, которую принято называть стихией. Человек в этой безмерности – былинка. Чтобы устоять, не затеряться в вечности, нужен Бог.

Ольга подумала, что подобные мысли никогда не возникли бы у нес в Москве, Горожане давно утратили ощущение свободы духа, а Бога им заменили деньги. О деньгах кричали газеты, телевидение, реклама, финанеовые пирамиды, на каждом шагу в крошечных забегаловках и больших банках меняли валюту. Деньги сделались религией, при этом для доказательства их вселенекой силы не требовалось совершать чудеса. Деньги сами и чудо, и блаженство на земле, Небесный суд, если он есть, тоже можно купить, делая щедрые пожертвования церкви,

Ольга тряхнула головой, избавляясь от набивших оскомину образов, которые пребывали в диссонанее с окружающей природой. Она раскинула руки, чтобы почувствовать ветер всем телом. Казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть – он подымет сё и понесёт. Ах, как хорошо было бы улететь за видимый край и приземлиться в другом измерении, оставив боль и утраты на грешной земле! Ольга долго стояла так, сначала в наивной надежде, потом уже без надежды, но всё равно чувствуя облегчение. А главное, исчезла боязнь, что кольцо ежедневной рутины есть последнее и окончательное состояние души и тела, вырваться из которого нельзя.

Прошло, наверное, не меньше часа, пока она вдоволь насладилась возрожденным интересом к миру. Потом нехотя развернулась и медленно двинулась назад. Возле рощи остановилась, сражённая волшебной картиной. Нежные берёзовые листочки пожухли и

словно измельчали, а частью уже и осыпались. Обобранные ветром тонкие ветви грустно, но доверчиво клонились к земле, словно ожидая от нес защиты. За белыми стволами просвечивало красное золото растущих позади клёнов и лимонная желтизна осин, но лес уверенно утверждал жизнь вечнозелёной хвоей и зеленью дубов, более стойких к ночным холодам. Растения медленно готовились к зимнему оцепенению, но пока ещё были полны соков и щедрых красок и исторгали такую радость бытия, что перехватывало дыхание. «Как в любовном порыве», – вспомнила Ольга и поразилась, что запретные для нес нынче слова не вызвали привычной горечи. Может быть, эта красота и есть смысл всего сущего? Во всяком случае, он где-то близко, совсем близко. По телу прошел озноб – вот сейчас должно открыться, зачем она столько лет мучилась!