Текст книги "Беспамятство"

Автор книги: Светлана Петрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 9

Покинутый Рома в минуту сентиментальной откровенности сказал: «Моя душа – сплошная рана». Так Ляля ощущала себя сплошной любовью. Плавные движения выдавали томительную негу, глаза сияли и ловили своё отражение в зрачках прохожих. Понимают ли они, какой потрясающей может быть жизнь? Да, они понимали, что такие улыбки блуждают лишь на губах зацелованных счастливиц, и стремились хотя бы по касательной задеть этот круг восхитительной благодати. Аура удачи притягивает так же, как отталкивает печать невезения, и даже искушённой женщине никакими уловками, кокетством или многозначительным молчанием не скрыть, что её бросил человек, которого она всё ещё любит. Но Лялю бросать никто не собирался.

Любовь – это чудо, дарованное ни за что. Никакие заслуги чуду не предшествуют. И кто сказал, что чудеса в материальном мире невозможны? Запамятовали скептики об открытии отца квантовой теории Планка, который еще сто лет назад считал, что чудеса имеют научное объяснение, а законы природы – божественное происхождение. Наш современник, белорусский профессор Виктор Вей– ник, методами физики доказал первичность духовного и вторичность материи. Нынешние учёные-традиционалисты с ним не согласны. По– видимому, они никогда не испытывали сверхсильных чувств, к тому же революционные построения имеют подлое свойство развенчивать старые авторитеты, а на их место тут же устремляются новые, вроде наглых критиков хронологии древнего мира, низвергателей теории относительности и многих других стойких доктрин. И вот уже целые научные школы, так долго лелеемые и пригревшие несметную рать мудрецов, летят псу под хвост. Поэтому и держатся учёные мужи за родные постулаты сколько возможно. В этом они удивительно напоминают служителей православной церкви, которые сопротивляются даже переводу Библии со старославянекого языка – апостолам не родного – на русский. Логика тут близко не лежала, в борьбу вступают иные мотивы, которые только кажутся сложными, а на самом деле есть обывательское стремление к постоянетву. Незыблемость видится спасением, а оборачивается застоем и смертью.

Некоторое время назад Ляля тоже представить не могла, что центр её весёлого и разнообразного мирка, давно устоявшегося и удобного, может переместиться в область одной лишь любви – чувства неоднозначного и опасного по последствиям. Однако переместился. При этом чудом оказался не сам возлюбленный, а та возвышенная страсть, которая вспыхнула между ними и не угасала, а только разгоралась. Карьера и диссертация отодвинулись на второй план. С красным дипломом Ольга без проблем поступила в аспирантуру и, хотя намерения защититься и стать доцентом не оставила, занималась без прежнего рвения, приспособив своё расписание к рабочему графику мужа, чтобы использовать каждую свободную минуту для общения. Однако Максим вкалывал на Большакова честно, по полной программе, и у Ляли образовывалось много лишнего времени. Она спала до полудня, занималась пополнением гардероба, посещала спорт-клуб, фитнес-студию, приобрела отличный искусственный загар. Хотелось выглядеть привлекательной, модной, неповторимой в глазах любимого человека и в своих собственных тоже. Чуду надо соответствовать.

Нина Фёдоровна, которая должна бы радоваться, что дочь много времени проводит дома и скрашивает ее одиночество, с трудом сдерживала раздражение:

– Встаешь в двенадцать, завтракаешь кое-как. Это ненормально.

– Какая разница? Вот умру, кому будет интересно, когда я вставала, что ела? – сказала как-то Ляля, не задумываясь, с единственной целью – отвязаться от матери.

И сама себе удивилась: безмятежно счастливая, даже несколько расслабленная от того, что с рождения всё желаемое свершалось, как в сказочном сне по мановению волшебной палочки, она ни с того ни с сего вспомнила о смерти. По спине пробежал неприятный холодок: с языка просто так ничего не срывается. Она не была суеверной, как мать, и не очень верила в знаки, но тем не менее. Над кем-то в этом доме пролетел черный демон, вбросив в сознание неожиданное слово.

– С чего тебе-то умирать? – спросила Надя тоном, не оставлявшим сомнений, что если кому-то и плохо, то только ей.

– Все умирают. Помнишь сказки Андерсена? Без смерти невозможна жизнь. Если смерти нет, всё дозволено, а это – хаос.

– Мудришь, как всегда. Надо жить, как живут остальные, и кушать вовремя. Должен же быть какой-то порядок, смысл?! – возмущение, наконец, прорвалось наружу.

– Должен. Но его нет, – тихо сказала Ляля.

Странно, смыслом её жизни давно стала любовь к Максу, это не подлежало сомнению. Отчего же вдруг сегодня возникла неуверенность? Однако матери она сострадала искренне. Нежность и ласки, которых они давно друг другу не дарили, требовалось чем-то компенсировать. Откровенность – вполне достойная замена. Ляля, познавшая мир лишь с красивой, радостной стороны, вряд ли сознавала, что правда не всякому по плечу и часто похожа на лекарство, которое, врачуя, убивает.

Надежда Фёдоровна собралась возразить дочери, но вдруг какая-то смутная, но обжигающая мысль пронеслась в её голове. Хозяйка дома замерла с полуоткрытым ртом, словно провалилась в себя додумывать. Так и не ответив, она развернулась и пошла через анфиладу комнат неверной походкой слепца.

Ляля сочувственно вздохнула и направилась в институтский плавательный бассейн. С модной спортивной сумкой через плечо, в иностранных кроссовках, она печатала упругий шаг и размышляла о родителях. Их обособленная жизнь в последнее время мало её касалась. С отцом тёплые отношения продолжались, хотя он, вопреки обещанию, часто ночевал вне дома. Мама все больше замыкалась в себе, а если начинала о чём-нибудь говорить, то только портила всем настроение. Ну ничего, квартиру отец купил. Её долго подбирали: обязательно рядом с родительской, небольшую, но с нежилой площадью, почти равной жилой, потом оформляли, потом ремонтировали, а точнее, всю в корне перестроили. Но уже скоро они с Максимом туда переедут, а отец с матерью пусть в личных проблемах разбираются сами. Трещина слишком глубока, и дочь тут ничем не может помочь.

Диссертацию Ляля писала не спеша, в свободное от любви и спорта время. Появились сомнения – зачем ей наука, институт, педагогические заморочки? Чем дальше, тем больше хотелось оставаться зависимой только от Максима и красоваться единственно перед ним. Копеечная институтская зарплата и прежде не прельщала – денег заработано отцом на несколько поколений вперёд. Для неё заработано, для единственной и обожаемой дочери.

Без особого труда и энтузиазма за три года она составила добротную компиляцию по сигнальной блокировке электропоездов, высосав из пальца «оригинальные» выводы, заплатила библиографу, который грамотно оформил список использованной литературы, а заодно составил автореферат, и, наконец, представила диссертацию к защите. Напрасно она когда-то честолюбиво надеялась остаться инкогнито в железнодорожном ведомстве. Это всё сказки для несмышлёнышей. К дочери Большакова здесь относились внимательно, и положительный результат был предрешён. Её не слишком волновало, что отзывы экспертов отец знал заранее. Так устроена эта часть мира. Как оказалось, совсем не главная.

Однако праздник есть праздник. Есть возможность себя показать. Ольга оделась очень модно, очень дорого и с таким вкусом, когда богатство не режет глаз и невозможно точно определить, что именно вызывает восхищение. Причёска гладкая, маникюр бесцветный, Выглядела она замечательно, именно так, как мечтала сше во времена тотального увлечения наукой, иначе говоря, до пришествия великой любви. Виталий Сергеевич заказал несколько корзин цветов, чтобы украсить помещение, но сам не пошёл, не хотел смущать девочку и синклит, с которым имел деловую встречу накануне. Максим обещал вырваться с объекта хоть на полчаса. Несколько знакомых по спорту собирались явиться, но их собственному выражению, из солидарности, но скорее из любопытства.

Естественно, институтские набегут поглазеть, как баба справится с традиционно мужской темой. Особо близкие отношения Лялю с коллегами не связывали. Были два-три симпатичных человека, с которыми она общалась охотно, почти на дружеской ноге, но в целом на кафедре сё не любили – она была другая, из другого круга, и проблемы там возникали и решались на другом уровне. Кроме прочего, деканша явно благоволила к Большаковой, естественно, в ущерб остальным, что ни той ни другой не прибавляло симпатии. Поэтому получить одобрение своих, институтских, казалось Ольге труднее всего. Конечно, можно и обойтись, а проще говоря, наплевать – от них ничего не зависит, но именно эта победа выглядела наиболее желанной и сладкой. Легко казаться умной в глазах друзей, не быть дурой в глазах недоброжелателей – требует усилий.

Брагинским Ляля тоже позвонила. Они теперь редко общались: осталось слишком мало общего. Заботы банковской служащей и по совместительству многодетной матери, отвлечённые рассуждения инфантильного Ромки плохо сочетались с жизнью Ольги, полной бешеных страстей. У нес везде удачи, всегда хорошее настроение, а у Рамки со Светой – неизвестно что. не очень-то хотелось их видеть, ио тут особый случай.

Услышав но телефону название диссертации, Роман – по старой дружбе – высказался откровенно:

– Ты извини, но я не очень понимаю, зачем великий Большаков заставил дочь заниматься грубым мужицким делом? Денег, что ли, мало?

– Твой сарказм неуместен. Отец тут ни при чём. Я сама.

– Это только кажется. Тебе бы изучать геополитику, российский суперэтнос, живучесть идей славянофилов и евразийцев. А изобретаешь способы починки электросетей под напряжением. Ты! Роскошная вольнодумная женщина! Полный оксюморон.

– Ничего подобного. Именно желание быть свободной не только в поступках, но и в мыслях завело меня подальше от политики и истории. Общественные науки – лживые, приспособленческие, да и науки ли? Скорее способ оправдания настоящего через прошлое. Техника же, по крайней мере, конкретно полезна. Короче: на защиту придешь? – злясь на себя за этот звонок, спросила Ляля.

– Разумеется, – поспешил заверить Роман вечную возлюбленную, но не удержался, добавил: – Не припомню, когда ты заботилась о такой низкой материи, как польза.

– Просто мы давно не виделись.

– Это верно, – с трудом удержал вздох Рома.

А Светику сказал:

– Лучше на диване полежу. Каждый развлекается по-своему. Ей это по плечу. А ты иди вместо меня. Иди. И цветочки купи. Ты же добрая.

– Но ведь и ты не злой.

– Моя доброта пассивна, и в этом её прелесть.

Защита, как и ожидалось, прошла блестяще. Ольга вошла в аудиторию, где уже висели диаграммы, взяла указку и медленно обвела сидящих глазами, как опытный актёр, выдерживая паузу, – так учил отец. Кругом мужики, мужики, одни мужики. От совсем юных мальчиков, которые с нескрываемым интересом рассматривают красивую женщину, до старых спецов, настроенных скептически, но тайно сраженных молодостью и обаянием. И она одна – против всех, вооруженная не только стильным строгим платьем и каскадом тяжёлых медных волос, спускающихся на плечи, но и знаниями. Злые языки будут трепать, что и фамилией тоже. Пусть! Умные знают, что одной фамилии недостаточно, нужно иметь ещё кое-что в голове, а на глупых – наплевать.

Из-за волнения она говорила на автопилоте. Не ожидала, что пересохнет во рту и вспотеют ладони. Наконец, заключительные фразы. Секундная тишина – и взрыв аплодисментов. Победа! Поздравления, поцелуи рук. Но главное – глаза Макса, который успел почти к началу. Кроме восхищения и уважения, Ляля прочла в них удовлетворенное честолюбие мужчины, владеющего успешной женщиной, и поняла, что вес сделала правильно. Теперь не будет приставать с глупостями вроде той, что прозвучала недавно: «Светка, не увольняясь с работы, нарожала твоему приятелю кучу детей, а ты мне одного не хочешь». Фигушки! Не дождётся: у меня теперь индульгенция – научный диплом,

А вот и Семицветик собственной персоной подошла поздравить. Обнялись, расцеловались – сколько лет прошло? Ляля даже не сразу узнала подругу – всегда была бесцветной, неприметной, никакой, а сейчас темно-русые волосы уложены в красивую прическу, модный костюм сидит ладно. В руках – дорогущий букет жёлтых роз, которые в последние годы стали почему-то олицетворять успехи в денежной сфере. Светка выглядела совсем неплохо для матери троих детей и банковского эксперта по кредитам. Ляля ничего подобного не ожидала, и интуитивно сработала защита от чужого благополучия,

– Впервые вижу перекрашенную блондинку, – сказала она, маскируясь шутливым тоном. – А где же драгоценная половина?

– Отказался ехать.

– Сочиняешь.

– Он так и знал, что ты не поверишь, и велел напомнить про черную дыру. Сказал: второй раз не вырваться.

– Никогда не думала, что Рома эгоист.

– А неэгоистов не существует.

– А ты?

– Не бросайся словами, если не знаешь. Я – как все.

Брови у Ляли поползли наверх: она не знает Светика? Сказала, но уже без апломба, скорее вопросительно:

– Ты же не предавала меня?

– Повода не было. Никогда не говори никогда. Между нами лишь та разница, что твой эгоизм видит только себя, а я выбираю путь, который дарует мне благо. Суть едина.

Обмен колкостями между подругами сгладился торжеством момента: кроме удачной защиты все остальное вроде бы не всерьёз.

Ольгу зачислили на кафедру техники безопасности. Электротехнический ремонт на действующих линиях – работа специфическая, очень опасная, требует аккуратности и изящества исполнения. И Большакова читала курс красиво, по-женски рационально, толково. Талантливо. Просто так удержать аудиторию нельзя, а ее слушали внимательно. Так Ольга доказывала своё превосходство над многими преподавателями-мужчинами и ставила под сомнение преимущество отбора педагогов по половому признаку.

Между тем, оказавшись по собственной воле в агрессивном мужском коллективе, она на первых порах струхнула. Мелькнула капитулянтская мыслишка: успех успехом, но здесь ей не выдюжить, несмотря на хорошую профессиональную выучку. Вспомнилось предостережение Романа – и очень кстати. Оно разбудило самолюбие, которое заставило Лялю бешено сопротивляться собственной слабости. Помощь пришла с неожиданной стороны.

Деканша, Галина Петровна Чёрная (среди посвященных просто ГэПэ), редкая женщина в институте и редкостная стерва. Жгучая брюнетка, похожая на наглую помоечную птицу, она внешностью оправдывала имя и фамилию, а поведением так подозрительно напоминала мужика, что хотелось заглянуть ей в штаны. Какой случай помог ординарной училке физики из средней школы занять эту должность, одному Богу известно. Маленькая, с короткими ручками и ножками, она, как все недоростки, отличалась повышенной энергетикой. Помешанная на собственной властности, дрессировала студентов, а преподавателей изводила нравоучениями. И начальство, и подчинённые старались с нею не связываться. Мужа ГэПэ давно загнала под каблук, дочери сломала жизнь, давая отставку всем женихам по очереди как бесперспективным.

Деканша делила людей на два типа: полезных и бесполезных. К слабым местам первых умело прикладывала примочки – духи, билеты в Большой театр, талоны на закрытые выставки, на посольские приёмы. Естественный вопрос – где брала. Вот тут-то и зарыта собака. Умела доставать. Но достать – лишь полдела, надо знать, кто в чём нуждается, уметь дать так, чтобы человек испытал не унижение, а удовольствие и чтобы сознание моральной зависимости пришло намного позже, когда подарок будет съеден, надет, иначе говоря, каким-то образом использован. На обращения никчемных людей у ГэПэ был один ответ:

– Мелочами не занимаюсь, я вам не какая-нибудь сторублёвая женщина.

Двусмысленность этой фразы се не волновала. И действительно, тип бесполезных понимал только одно – такими деньгами наверху не разбрасываются, если назначили и дали оклад, значит, так надо, и не нашего ума дело – кому надо и почему. Девиз ГэПэ: строить отношения с людьми, которые никаким образом в тебе не заинтересованы, – потеря времени. Симпатии годятся для тра-ля– ля-тополя, а для серьёзных дел они помеха. Благодаря такой стратегии в своём кресле деканша сидела крепко.

Кто отец Ольги, она пронюхала давно – это задачка для первоклассника. Большаков и следовательно его дочь относились к людям полезным, поэтому Ляля в своё время без проволочек была зачислена в аспирантуру, а по окончании, всего через пару лет, получила кафедру. За спиной судачили: как-то уж очень быстро, слишком молодая, не обошлось без папашиной руки. Ляля допускала. Во всяком случае, личное знакомство отца и ГэПэ в дорогом ресторане имело место. Дочь тоже была неплохим психологом, хотя и просмотрела, что отец и деканша знают друг друга не первый день. Однако понимала, что ГэПэ из той породы людей, что помнят добро, которое в нужный момент используют в собственных интересах, поэтому поддержка на самом трудном, начальном, этапе молодому доценту была обеспечена.

Так Ляля снова занялась наукой, руководила аспирантами, писала планы и отчёты работы кафедры, участвовала в симпозиумах, волей-неволей вернувшись к тому, что в определенном смысле потеряло для нес прежнюю притягательность, однако неожиданно приобрело новую ценность. Она адаптировалась к мужскому обществу, и взгляды окружающих, которые на первых порах её смущали, стали стимулом. Хотелось покрасоваться, продемонстрировать независимость, заработать на булавки собственным интеллектом.

Оказалось, Максиму нравится то же, что и всем остальным: он гордился женой, которая постоянно находится в центре внимания многих мужчин. Среди них были и умные, и красивые, и даже знаменитые, это придавало отношениям супругов определённую остроту. Все выглядело естественным, прочным, почти вечным. Сомнения у Ляли не мелькали даже в отдалении. Только бы счастье длилось! Но куда оно могло деться? Красивая любящая жена, шикарная квартира, дорогая машина (наконец-то Макс купил на собственные деньги «Ниссан»), интенеивная работа, отдых в лучших отелях за рубежом. Какой дурак от этого сбежит? А Макс не дурак. Ляля гнала от себя пораженческую мыслишку, что страсть не угасает потому, что ритмично обставлена разлуками: папа, как искушенный кукловод, постоянно отправляет мужа в командировки, подолгу задерживает на ответственных объектах. Глупости. Просто бывший бухгалтер, судя по всему, становится правой рукой отца.

Недавно корпорация Большакова выиграла тендер на строительство аквапарка за северо-западе Москвы, и руководить всем этим огромным хозяйством босс поручил зятю. Причём еще на начальном этапе доверил подписать все разрешительные документы, поскольку сам находился в длительной зарубежной командировке. В непреднамеренность такого совпадения верилось с трудом. Конечно, в бумагах Есаулов мало что понимал, готовили их юристы, но ответственность ложилась непосредственно на поручителя. Он уже давно подписывал товарные чеки на стройматериалы, которых не видел, и договора, которых не заключал, ведомости на зарплату персоналу и рабочим, хотя не знал, кто и сколько получает в конвертах. На первых порах это вызывало у него разумное сопротивление.

Однажды позвонил Бачслису, юрисконеульту корпорации и доверенному лицу босса, даром что молодому. Сообщил как бы исключительно для информации:

– Тут уже есть подпись главного инженера и главного экономиста, еще какие-то, даже не знаю чьи. Моя вроде не предусмотрена.

– Так и вашей должности до недавнего времени не было, – с едва уловимой насмешкой ответил Юрий Львович, – А теперь вы отвечаете наравне со всеми за всё. Без подписи ответственного за данный объект банк не переведёт денег.

Максим махнул рукой и с тех пор подписывал что дадут, не глядя. Теперь ещё и это. Новая стройка становилась как бы его личным детищем. Он во всей полноте ощутил свою роль, как главного

исполнителя проекта. От него зависит, чтобы процесс не останавливался ни на минуту и был вовремя обеспечен исходными материалами и рабочей силой.

За годы практической работы на тестя Максим многому научился. Знал, как устраиваются подряды на выгодное строительство и какая за это полагается благодарность, какие поставляются материалы, какими поставщиками, насколько превышена цена и занижено качество, каков откат. То же касалось стоимости землеотвода и рабочих, в основном нелегалов из бывших республик Средней Азии, тогда как документы оформлялись на москвичей, сведения о которых продавали паспортные столы милиции. Бухгалтерия работала виртуозно, и денежные потоки столько раз меняли направление и мифических хозяев, что найти витой кончик не представлялось возможным. Схема была давно отработанной и высокоэффективной, ею пользовались и всесильные монстры, и хлипкие недолговечные фирмочки. Об этом знали все: от прораба до лоббирующих интересы строительных корпораций членов Государственной думы, среди которых Гай Гракх пока не родился. Поэтому система благоденствовала уже второе десятилетие.

Максим понимал, что хитроумное устройство функционирует автономно, он только робот-муравей, не влияющий на стратегию, а лишь выполняющий заданные функции. Поначалу все его нутро противилось подобной роли, подразумевающей к тому же максимум ответственности, и он пустился выяснять отношения с самим Большаковым, назвав вещи своими именами, В тот период Есаулов строил свой первый жилой квартал в спальном районе столицы, и нарушений было хоть отбавляй: цемент марки «двести» вместо «пятисотки», завышенная доля песка в замесе, ржавая арматура из низкосортного железа, бракованная сантехника и линолеум, битый кирпич, неквалифицированные рабочие, липовые акты приёмки готовых объектов. Но это всё мелочи, большие деньги делались не здесь и даже не на стадии проектирования. Главное – умело «распилить» бюджетные фонды, выделенные под строительство. По природной неиспорченности Максиму хотелось верить: а вдруг босс чего-то не знает? Невольно вспомнились рассказы старых большевиков, которые и в лагерях считали, что Сталин не знает об арестах и расстрелах. Но он отбросил исторические параллели, собрал папочку с доказательствами и не без волнения предстал перед Виталием Сергеевичем – своим хозяином и отцом любимой женщины,

Большаков смотрел в глаза явившегося на доклад родственника не без тревоги. Предчувствия начинали оправдываться. И дураку ясно: зарабатывать лучше, чем воровать, но воровать проще и выгоднее, чем зарабатывать. Служа в советских министерствах и госкомитетах, Виталий Сергеевич получал солидную зарплату – по ведомости и в конверте, пользовался льготами, превосходящими по стоимости денежное вознаграждение за труды, даже брал подарки, но никогда не занимался махинациями: и опасно, и не соответствовало общепринятой идеологии. В нынешние времена отголоски того, что воровать плохо, ещё звучали. Но взятки, откаты, плата за лобби, за место во власти, да и просто незаконный отъем собственности сильным у слабого стали нормой. Чиновник, не исповедовавший современной морали, считался чужаком и выдавливался из среды, выбрасывался, а то и уничтожался. Колёса времени шутить не любят.

Тесть поднял на Максима тяжёлый взгляд:

– Что доложил – хорошо, а теперь забудь навсегда, словно у тебя напрочь отшибло память. Я в курсе, и даю слово – все в пределах нормы.

– Но СНиПы-то как раз и не соблюдаются! – возмущённо перебил жалобщик,

Большаков поморщился:

– Ты бы еще ГОСТы вспомнил. Мы же не стадион строим. Эти панельки для бедных рассчитаны на тридцатку, за это время песок из них не посыплется. То, что в российском мироустройстве им стоять пятьдесят, если не все сто лет, уже не наша забота. У нас хозяйство так отлажено, что и через год концов не найдешь, а потом и спрашивать будет не с кого. Главное, мы строим быстро, значит, люди завтра, а не после жизни получат отдельные от соседей метры. Тебя смущает что-то конкретное? Обратись к инженеру, он объяснит, почему делается так, а не иначе, насколько можно менять технологический процесс без ущерба для конечного результата,

– Дело не в частностях. Мы в принципе не правы и наживаемся на собственном народе,

Большаков всеми силами старался подавить ярость.

– Да неужели? Нет, мы правы! Мы – элита, потому что у нас сила и деньги. А народ – стадо мартышек, которые будут нам подражать и завидовать, тем самым утверждая нашу правоту. Неверующие, вроде тебя, остались в одиночестве. Ты дурак, которому протянули кусок пирога, а он кусает руку дающего.

Зять молчал, и по лиду было неясно, что решит этот праведник. Нужно дать ему отмашку, что они заодно. И Большаков добавил мягче:

– Я тебя понимаю. Честным быть приятно, но трудно, особенно когда деньги сами лезут в карман. Честными обычно становятся люди законопослушные, помнящие заветы хороших воспитателей, они сейчас не востребованы. Или, наоборот, слишком трусливые, чтобы сделать шаг в сторону – от них лучше держаться подальше. Очень редко честность бывает природной и неизменной. Такие исключительные субъекты ведут жизнь, выходящую за рамки общественной нормы и называются блаженными. Быть честным сознательно может позволить себе только очень богатый и независимый человек, который уже всё повидал, испытал и начал скучать. Надеюсь, мы с тобой на такую честность заработаем. А за юридическую сторону не волнуйся, уж ты-то знаешь – у меня всё схвачено.

– Знаю, – сказал Максим и встал. – Ваша взяла. Но опасно думать, что возмездия нет.

Больше они этот вопрос не поднимали. Любые объяснения бессмысленны, Максим припомнил свои подписи под документами, хотя и следовавшие после росчерков других специалистов, и понял, что ловушка захлопнулась давно. Но ощущение компромисса с собственной совестью оставалось мучительным. Это были уже не интеллигентские сомнения – этично ли работать на отца своей жены. Речь шла о незаконных махинациях. Максим нервничал, плохо спал. Сделал попытку поговорить с Лялей, которая однажды уже дала понять, что личность отца – табу. Однако должен же быть выход?

На ритуальный вопрос жены за ужином: «Чем сегодня занимались?» ответил нестандартно, надеясь на развитие темы:

– Как всегда, элементарно жульничали.

Она положила вилку.

– Макс, я тебя слишком уважаю, чтобы ссориться, но отец – моя первая любовь, а это не проходит. Поэтому, прошу, не говори о нём плохо.

– Ты мне не веришь?

– Просто не хочу обсуждать данную проблему. Можно подумать, ты до такой степени наивен и не знал, будто действие в обход законов – обычная бизнес-практика, которая не предполагает угрызений совести. При советской власти предпринимателей называли спекулянтами и ловили с милицией. При демократах иметь прибыль естественно, и чем она больше, тем лучше, а методы – вопрос второстепенный.

– Спекулянты – это слабо. Бизнесмены стали бандитами, а бандиты – бизнесменами. И те и другие довольны, поскольку в сухом остатке – деньги. Разбитые судьбы и трупы – лишь побочный продукт. А ведь можно делать деньги честно.

– Ой, держите меня трое! Какое изумительное открытие! Я тебя обожаю. Обними покрепче. Всё остальное – хрень! Крепче! Ты – моя жизнь.

Последние слова Ляля произнесла шепотом, нежно касаясь губами чувствительного места за ухом. Максим подхватил её на руки и понёс в спальню.

Любовь этой женщины была воистину упоительна. Прежние любовницы (не случайные, а те, с которыми он жил более или менее долго, к чему был склонен по натуре) подчинялись его частым сексуальным призывам, но он чувствовал – хотели не всегда, а чаще всего не хотели, просто покорялись превосходству мужского желания. А эта вспыхивала встречно, как порох.

Не это ли чувствовали мужчины, которые оглядывались Ляле вслед, пытаясь глазами раздеть, пощупать, поцеловать, определить самое слабое и сладкое место. Максим никогда не испытывал ревности, он-то знал, что она вся принадлежит ему и для него одного сделает всё, что он захочет, стоит только пощекотать её губами или провести пальцами вдоль позвоночника – от шеи до самого конца.

Проблема заключалась в том, что для Максима любовь была ещё не вся жизнь. Любовь занимала слишком много места не потому, что он легко возбуждался, просто до сих пор ему никак не удавалось выстроить другие составляющие бытия. Возможно, наступит время, в котором он станет чувствовать себя полноценно, но пока ощущение натянутой тетивы не отпускало. Хотелось с кем-нибудь разделить свои волнения, посоветоваться, обсудить, чтобы поняли, ещё лучше поддержали в желании разорвать порочные связи. Но тогда он потеряет Лялю. Она отца боготворит и ничего слушать не желает. И правильно. Что он может дать ей взамен?

События продолжали двигаться в заданном направлении, не прерываясь, и в темпе марша. После жилых домов Максим три года строил стадион, возводил на берегу Москвы-реки серию высоток, теперь отвечал за сооружение аквапарка, но отработанные нечестные приёмы повторялись, словно в дурном сне. В конце концов, он не строитель, чтобы глубоко вникать в технологии. Его совесть застыла, как гипсовая форма на лице покойника. Иллюзии рассеялись, чувства притупились. Он не так прожил лучшие годы своей жизни, а другой уже не будет. Мог шире, интереснее, ярче, вместо этого с утра до вечера, в любую погоду на стройках, в командировках, даже с институтскими друзьями стало некогда пообщаться. Всякую свободную минуту Ляля тащила его или на светский приём, или в постель, это начинало тяготить, словно они поменялись местами: она – мужчина, а он – женщина.

Опутанный разочарованиями, Максим жил машинально, удовлетворяя самые обычные человеческие потребности. Осенью ненадолго поехал в Ростов навестить родных: примерный сын, он и прежде частенько к ним наведывался. Лялю никогда не звал – вряд ли московская дива придётся там ко двору. Она и сама не рвалась, ссылаясь на расписание лекций. Максим неохотно признавался себе, что специально выбирал время, когда жена занята.

На этот раз вместо нескольких дней он пробыл в донекой станице неделю и вернулся не один.