Текст книги "Беспамятство"

Автор книги: Светлана Петрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Ляля поняла, что мать, живя больше двадцати лет в столице, плохо представляла, куда её посылает. Надежда и сама обнаружила бы тут мало знакомого. Дом Чеботарёвых стоял несколько на отшибе из-за того, что два соседних сгорели и, видимо, давно – фундаменты щедро заросли крапивой. Жилище предков, похожее на потерявшее форму, брошенное птичье гнездо, неожиданно вызвало у Ольги щемящую жалость. Отовсюду торчали какие-то палки, ветки, лохматились ошмётки рубероида, крыша бугрилась прижившимся мхом и даже чахлым деревцем, темнели пятна неряшливых заплат. Ступеньки крыльца прогнили и не просыхали от дождя до дождя.

Но снаружи оказалось даже лучше, чем внутри, где в кислом запустении валялось лишь неисчислимое количество порожних поллитровок. Что из вещей или мебели не успели пропить хозяева, вынесли соседи или воры. Впрочем, между этими двумя категориями деревенских жителей вполне можно поставить знак равенетва. Тут привыкли таскать друг у друга, что плохо лежит, а если хозяева отсутствовали зиму – забирали и то, что лежало хорошо и даже казалось надежно припрятанным. Воровали, конечно, пьянчужки, забывшие Бога и совесть, а таких, почитай, вся деревня, так сверх того еще из Фимы зимой являлись любители поживиться и, шныряя свежим глазом по нищим избам, порой что и выискивали. Главное – собрать на бутылку.

Ляля постучалась в дом, во дворе которого висело белье – значит кто-то есть. Внутри прибрано, но пахло нежилым. Старая хозяйка, несмотря на летнюю погоду одетая в телогрейку и глухо повязанная платком, сидела у маленького оконца, подперев щёку рукой, и без выражения глядела на пустую улицу.

Незваная гостья поздоровалась, представилась. Сказала вежливо, даже с непривычки немного заискивающе:

– Нет ли тут кого – за деньги в избе прибраться? Да и тараканов вывести, я тараканов боюсь панически.

– А мышей? – спросила старуха, следуя неведомыми путями собственных мыслей.

– Мышей не боюсь.

К мышам Ляля действительно относилась почти с нежностью: в детстве отец читал ей сказку, где кошка нанялась к мышатам няней, и пока мама-мышка ходила по делам, съела беззащитных малышей. Сказка вызывала бурю эмоций и жалость к мышатам. Любимой игрушкой была подаренная Ромой большая бархатная мышь.

– Тараканы разве мешают? – подивилась старуха. – Правда, маманя моя их не жаловала и часто тараканичала.

– Это как?

– А просто. Зимой вся семья на неделю перебиралась к родным или соседям, а двери и окна открывали. Изба вымораживалась вместе с насекомыми, одни клопы оставались, этих только паяльной лампой достанешь. Твои дед с бабкой в зиму померли? Так? С тех пор никто печь не топил, а мороз в этом годе стоял за тридцать. Так что тараканов там нет, не беспокойся.

– А крышу починить? – не отставала Ляля.

– На это у нас охотников ис найдешь. Старики почти все вымерли, остатние давно своего часу ждут. Ты лучше в Фиме по– спрашай.

Ляля не стала загонять машину во двор, только прогулялась по заросшему сорняками саду, открыла настежь окна – в доме пахло плесенью и было знобко от сырости. Потом сразу подалась в близлежащее село, где, щедро заплатив, договорилась с администрацией оформить нужные бумаги в один день – обещали к вечеру, в крайности завтра до обеда. Возвращаться в Филькино Ляле не хотелось, и она решила сходить на кладбище, отдать дань – чему, не знала, никаких чувств к неизвестным бабкам и дедкам не испытывала – ну, значит, дань традиции. Она напомнила председателю сельсовета, что мать переводила сюда деньги на похороны и на могильный крест.

Тот поморщился.

– Крестов мы не ставим, только железные пирамидки со звездами, Может, и был перевод. Да как теперь узнать? Бухгалтер уволился. Актив собирать, так неделя пройдёт, да и не полагается – причина мелкая.

– А Большаковы? Они местные. И семья была многодетная.

– Таких я вообще не помню. У стариков спросите, хотя тоже ие факт. Тут ведь многих революция с корнем из нашей землицы повыдёргивала: кого арестовали, кто сам драпанул, а кого в Сибирь сослали. Где их могилы? Страна большая.

Время шло к обеду, Ляля только и успела, что купить в сельмаге до закрытия бутылку кефира и слойку с повидлом. Села на скамейку, поела с аппетитом на свежем воздухе, но до назначенного делопроизводителем времени ещё далеко. Она бесцельно пошла вдоль широкой улицы и уже собиралась возвращаться, когда увидела в стороне погост. «Ну вот, – подумала Ляля, – а говорят, мистики нет. Или ноги порой умнее головы?»

Неподалеку стояло неказистое строение: будка ли сторожа, отхожее место, контора? Не понять. Но маленькое окошко склоняло все– таки к последнему соображению. Ольга вошла и увидела за тумбой от канцелярского стола согбенного старика, смолившего очередную вонючую папироску возле конеервной банки, полной окурков.

– Здесь можно узнать о старом захоронении? – спросила гостья, забыв, как требовали того деревенские приличия, поздороваться.

– Здравствуйте, милая, – старичок без укора вопросительно уставился на городскую посетительницу.

– Где могилы Чеботарёвых?

– Чеботарёвых? – повторил старик и закашлялся.

Вытерев глаза и рот мятым грязным платком, сказал:

– Не знаю. Всех запомнить нельзя. Вот раньше тут часовня стояла, при ней монах жил, тот точно знал и сам показывал. Советская власть часовню велела снести, а попика мимоходом прибили, чтобы людей Богом не смущал. Теперь порядка мало. Мне зарплату не платят, я тут от скуки сижу, хотя и на должности сторожа. Только чего покойников сторожить? У нас не город, цветы с могил не воруют. Дачники рассказывали, в Москве, в крематории из гробов цветы вынимают и продают. Называется цветочная мафия. Слыхала?

– Не знаю, теперь всё продают, – отмахнулась Ляля и вернулась к своей теме. – Вы же регистрируете захоронения? Номера присваиваете?

– Ну, вроде. – Сторож вынул из тумбы потрепанную амбарную книгу. – Только нужно точно знать дату, иначе не найти. Старые бумаги вообще крысы поели.

– А могилы Большаковых?

– В каком годе умерли?

– Не знаю. Давно. От эпидемии тифа.

Сторож неодобрительно покрутил головой:

– Чего же от меня хотите, если сами своих кровных не помните? А тифа у нас отродясь не было. Вы погуляйте по правому краю, который заселялся раньше. Может, кого встретите.

Они вместе вышли на крыльцо из двух ступенек, и старик махнул цигаркой куда-то в сторону.

Ляля устремилась мимо новых могил, с крестами и висящими на них усохшими венками, к осевшим холмикам, долго бродила между ними, разгребая осоку и повитель руками и вглядываясь в стершиеся надписи на железных и деревянных столбиках, но никого из родных не обнаружила. Могилы, заросшие травой, выглядели тоскливее, чем заколоченные окна и уходящие в землю срубы Филькино, Дома способны оживать, могилы умирают навсегда.

Настроение у москвички испортилось. Так хорошо все начиналось, а теперь невольно думается про распад плоти, и не чужой, а собственной. Зачем дана жизнь, если в конце всем назначена смерть? Злым, щедрым, горбатым, красивым. Всем, без исключения. И не позволено знать, легка или тяжела она будет. Зато смерть – единственно, о чём нам известно наверняка. Отмените смерть – и наступит хаос. Страшно представить, на что по жизни способны бессмертные, если смертные живут без страха и совести.

Ляля давно не видела открытого горизонта, не была на таком бедном погосте – без памятников и каменных надгробий. Тишина и простор навевали грусть, одна печальная мысль догоняла другую. Вот, например, какой странный кладбищенекий ритуал – поклоняться мёртвому телу, покинутому душой. К нему и подойти-то страшно – холодное, другое, но очень похожее на прежнее, тёплое и любимое. Человек закончился, а ты на него смотришь. Некоторые бросаются целовать, не сознавая, что обнимают кожицу исчезнувшего плода, а потом – ходят, сажают цветы, жгут свечи возле кусочка земли, в которой нет ничего, кроме тлена. Какая нерациональная культура погребения. Стоит ли вообще заботиться о таком бесполезном предмете, как могилы предков? «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» – звучит красиво, даже сердце сжимается и слёзы подступают, но это заслуга гения – умение писать проникновенно. А мы уже совсем другие люди, без двух минут марсиане. Да и не поручали ей по кладбищам болтаться. Мать промолчала, а отец даже слегка рассердился, и сама она сюда больше не вернётся. Всё тщета.

На этом скорбный визит завершился. Пока Ляля получала бумаги, пошёл щедрый густой дождь, лужи запузырились, дорога раскисла вмиг и стала годной только для трактора. К счастью, Фиму с Филькино соединяла узкая насыпь из гравия. В другую сторон}', до Ярославского шоссе, по раздолбанной дороге местного значения в такую погоду не добраться. И Ляля направилась в свои новые владения, купив в хозяйственном магазине десяток оцинкованных вёдер и тазов, не без основания полагая, что крыша в избе течёт. Еще прихватила нехитрой еды и наняла мужика с бабой убраться в доме. Сколько дней сидеть теперь в этой глуши, определить невозможно – серые тучи уходили за горизонт.

На пороге заброшенной избы, сказала от стыда ли, от неприятия или брезгливости:

– Как можно так жить?

– Эх, милая дамочка, многого вы ещё не видели, – с укором сказал прибывший с нею мужик. – Жить можно. Плохо, что электричества нет. Уже года два, как пьяницы провода на металлолом срезали. Ни тебе радива, ни телеку. Хотя без его даже лучше – говорят непонятно про что, а уж показывают такой срам, какого тут сроду не видали.

Он аккуратно сложил в мешки пустую тару из-под водки и спрятал в сарае, весь оставшийся хлам, включая сломанную мебель, вынес на зады, в бывшее картофельное поле, и запалил кострище. В доме остались древняя струганная лежанка, стол, да радовали глаз новенькие цветные табуретки из магазина. Баба вымыла иолы, обмела паутину, подмазала и даже побелила плиту. Чинить худую крышу без новых листов шифера мужик не взялся, но принес из скотной пристройки дров, которые лежали под сеновалом и оставались относительно сухими. Парочка рассчитывала после работы выпить и поесть, а может, и переночевать, но Ольга, заплатив за труды, уверенно выставила чужаков за дверь. И они, зло поджав губы, зачавкали под дождем драной обувкой, ориентируясь в темноте на жидкие и далёкие сельские огни.

В самой большой, последней по счёту комнате, которая вопреки логике в деревне зовется передней, было холодно и с потолка ритмично капало. Ольга осталась на кухне, растопила русскую печь – сразу стало веселее – зажарила яичницу с салом и хлебом. Свечи купить забыла, и кухня освещалась только огнём из приоткрытой дверцы. Несмотря на промашку, новая хозяйка маленького экзотического мирка осталась довольна своей расторопностью, укрылась пуховиком, без которого в северном климате и летом в постель ложиться опрометчиво, да вскоре так согрелась, что сняла и вытолкнула ногами из-под одеяла одежду. Перед лежанкой красовался внушительных размеров половик, сплетенный из старых колготок и ярких полосок ткани, нарезанных из пришедших в негодность вещей. Самодельный ковер продавался на базаре в Фиме, выглядел совершенно сюрреалистически и так понравился Ляле, что она решила взять его в Москву.

Уже расслабилась и готовилась уснуть, когда почувствовала неясное беспокойство, разомкнула веки и чуть не вскрикнула: но столу, подбирая крошки, медленно двигалась большая, величиной с кошку, серая крыса, волоча за собой длинный и толстый розовый хвост, такой же длины, как она сама. На хвосте, в свете из печи, серебрились длинные редкие волоски. Довольно большие, почти прозрачные уши мелко вздрагивали. Какая мерзость! Ничего общего с бархатной игрушкой.

Крыса, почувствовав, что ее заметили, замерла и уставилась на женщину внимательным чёрным глазом, не круглым, как у мышей, а продолговатым. Что этот взгляд обозначал, Ляля не улавливала, но готова была руку дать на отсечение, что в глазу светился ум. Некоторое время человек и крыса смотрели друг на друга, боясь пошевелиться. Животное первым прервало оцепенение, забавно подняв к носу лапки, словно благодарило за угощение. Потом крыса захватила зубами большую корку хлеба, не спеша, даже с каким-то показным достоинетвом, спустилась на пол но ножке стола – будто ходить по вертикали ей не составляло никакого труда – и исчезла в тёмном углу.

Ляля была слишком переполнена впечатлениями, чтобы спать, и слишком устала, чтобы бодрствовать. Несколько раз, предварительно оглядевшись, она опасливо ставила босые ноги на коврик и подбрасывала в печь дрова, боясь, что огонь погаснет. Наконец, се вязко обняла дрёма – любительница распускать цветы воображения. Явилась знакомая крыса и явственно произнесла:

– Наконец-то ты явилась взглянуть на свой последний приют.

Разум Ольги не смутился, словно разговор с этой пакостной

тварью был вполне уместен.

– Я приехала по просьбе матери, и вряд ли ты увидишь меня

ещё раз.

Крыса повернулась к собеседнице анфас, шевеля усами и внимательно разглядывая новую хозяйку избы.

– А ты увидишь – не меня, так моих потомков. Обязательно. Между прочим, вся твоя родия скверно кончит, – призналась серая собеседница с незвериной грустью.

– Что значит скверно? – возмутилась Ляля и внезапно почувствовала приступ тошноты.

– То и значит. Исчерпаете горе до донышка и никто не утешится, у тебя у одной есть шанс, очень призрачный. А ведь жизнь совсем неплохая штука, если вдуматься. Только для этого нужно принимать ее так, словно завтра не будет.

– Почему столько крыс развелось?

– Нас тем больше, чем вы сильнее увязаете в материальном. Люди без перерыва делают миру какую-нибудь бяку: войну, сливают нефть в воду, вырубают леса. Мы же помогаем природе – подчищаем за вами отбросы.

– Вот тварь! Так ты еще считаешь себя лучше людей? И предсказаниям твоим я не верю, У нас, кстати, благополучная семья, ты таких здесь не встречала.

Крыса поиграла миндалевидными глазами, вздохнула лукаво:

– не верю... И не верь. Неведение дано людям во спасение. А тварь – не ругательство. Творец, творение, тварный, творило...

И вещунья растворилась в воздухе,

Поутру сон продержался не более минуты и забылся. За окном ещё моросило, но в тучах уже наметились разрывы. Ляля наведалась к колодцу с частично осыпавшимся срубом, повернула ворот и вытянула темную, мятую, словно лист бумаги, посудину, отдалённо напоминавшую ведро, Сквозь худое днище хлестала мутноватая вода. «Как они пьют эту дрянь без фильтра? Говорят, раньше собирали дождевую, мягкую, она не только вкусная, но и волосы от неё хорошо росли. А теперь, что в небе, что в колодце – всё едино.» Оля вынесла из дома новое цинковое ведро и стала привязывать его колодезной цепью вместо старого. Пришли три старухи, одна древнее другой, поздоровались, сложили руки на груди и стали наблюдать за действиями чужой женщины в городском платье молча, с некоторым любопытством, но явно осуждающе. Отчего? Загадка. Под отталкивающим взглядом старух было неуютно. Во всяком случае, крыса, подбиравшая объедки на столе, выглядела добрее. (Та, что привиделась во сне, уже забылась.)

Пока она мучилась с холодной мокрой цепью, подошла ещё одна женщина, помоложе, с гладким, удивительно чистым, даже каким– то ангельским лицом, аккуратно повязанная платками – нижним белым, скрывавшим пол-лба, и верхним, из плотной светло-коричневой ткани в клетку. За сё длинной тёмной юбкой прятался крошечный мальчуган с большой головой. Он неотрывно, не мигая, смотрел на Ольгу странными нездешними глазами цвета выцветших незабудок. Такие же необыкновенные сиреневые глаза были у матери.

– Давайте я помогу, – с симпатией сказала женщина. – Мы привычные.

Она ловко развязала, вновь завязала цепь короткими грубыми пальцами и улыбнулась, а малыш, оторвался от мамкиной юбки и потрогал Лялю за ногу, словно хотел убедиться, что она такая же, как все – живая и тёплая.

– Максимка, – с мягкой укоризной заметила женщина, – не трогай тётю руками.

Мальчик засмеялся, скосил глаза к переносице и сильно нагнул голову к плечу.

– Гы, гы.

Добровольная помощница зачем-то пояснила:

– Говорить ие умеет.

Ольга обрадовалась диалогу с местной жительницей.

– Какое имя хорошее. А сколько ему?

– Шесть, седьмой пошел.

– У мальчиков это бывает, – сказала Ляля, невольно стараясь понравиться. – Потом заговорит сразу целыми фразами. Он ведь всё понимает?

– Это правда.

Улыбка неожиданно сошла с лица женщины,

– Иди в дом, – нестрого приказала она малышу, но он не послушался и все стоял.

– Извиняйте.

Женщина потащила его за руку, а странный мальчик, неловко вывернув головёнку, продолжал глядеть на Ольгу, как заворожённый,

К полудню неожиданным подарком проглянуло солнце, через пару часов глина затвердела. Ляля белыми руками с тонкими запястьями под присмотром тех же бабок, к которым добавилась еще парочка, заколотила горбылём наискосок окна и двери: она многое умела – отец научил, когда возил на рыбалку в Карелию. Теперь дом выглядел покинутым, но не брошенным. Забив последний гвоздь, уехала, чувствуя спиной какую-то неясную тревогу, происхождения которой ие знала.

Преодолев полсотни километров корявой дороги, Ольга выбралась на Ярославское шоссе возле Переславль-Залесского, миновала знаменитое Плещссво озеро и развила приличную скорость, рассчитывая часа через четыре быть дома. Отцовская машина, хоть и большая, тяжёлая, в управлении оказалась удивительно послушной, в заднике стояли две канистры бензина, поскольку заправки редки, а очереди могут оказаться длинными. Легковушек днем в будни встречалось мало, всё больше грузовики и фуры, которые шли на приличной скорости, но Ляля обязательно их обгоняла – не нюхать же выхлопную вонь! Она любила быструю езду, и отец пресекал эту опасную страсть, но сейчас можно оторваться по полной.

Не доезжая до святого города Загорска, увидела на обочине возле белых «Жигулей» водителя с поднятой рукой. Появилось неосознанное желание остановиться, да передумала, В моторе она мало понимает, потому что обычно этим занимается знакомый слесарь в автосервисе. К тому же глупо и неосторожно оказаться одной на дороге рядом с незнакомым мужиком. Она его мельком рассмотрела – высокий, молодой, интересный. Тем более. Интересных много, но с этим покончено – у неё на носу свадьба, а в чреве будущий папин внук.

Прошел ещё час, как вдруг Ляля почувствовала, что скорость «Лендровера» падает. Напрасно она вдавливала в днище педаль газа – никакой реакции! Это оказалось полной неожиданностью, и она едва успела съехать с дороги – мотор заглох. Ну, папка! Машину надо держать в порядке! Или, может, пока она в сельсовете дела оформляла, местный весельчак какую гайку отвинтил? У нас это мигом – чеховский злоумышленник нынешним сборщикам металлов в подмётки не годится. Уже рельсы крадут, а срезать провода под напряжением, раз плюнуть.

Ляля вышла из машины, открыла капот и, поскольку неплохо разбиралась в электротехнической части, долго возилась, проверяя каждый проводок, свечи, зажигание, но ничего не обнаружила. Прямо чудеса в решете! Оставалось голосовать. Стояла, размахивая сотенной, когда впереди затормозили те самые белые «Жигули», мимо которых она давеча проскочила.

– Ну что у вас? – спросил водитель, весело щуря ярко-синие глаза.

Загорелое, очень мужественное лицо, с кокетливой женской родинкой над верхней губой. Ляля пожала плечами и спрятала деньги в карман – не тот случай, В свою очередь задала вопрос:

– А свою уже починили? Я вас видела.

– Да у меня просто бензин кончился. Нашелся один барыга, продал втридорога, и на том спасибо.

Ляля смутилась оттого, что могла, но не подсобила брату– автомобилисту, и юркнула на пассажирское сиденье:

– Попробуйте. Не знаю, почему встала. Похоже, топливо не поступает.

Клапана не стучали?

– Нет.

Мужчина включил зажигание, и мотор сразу заработал чётко, мягко, без перебоев. Дела! Ляля покраснела: ещё подумает – нарочно остановила,

– Странно, – бросила она, злясь на себя. – Ну, спасибо и доброй дороги.

– Нет уж, проедем немного, вдруг опять засбоит.

И мужчина вырулил на асфальт, быстро набирая скорость. «Лендровер» катился, как по маслу, нарезая километр за километром. Но Ляля больше не думала о машине. Она не могла оторвать глаз от родинки на лице сидящего рядом человека. От него исходила странная вибрация, вызывавшая в ней ответный трепет, словно он втягивал ее в своё энергетическое иоле. Бешено колотилось сердце и сохло во рту. Между тем мужчина развернулся и приехал на прежнее место, где оставил собственную машину. Повернул ключ зажигания, вытянул ручник и приложил два пальца к виску в шутливом воинеком приветствии:

– Машина в полном порядке. Можете продолжать путь, Ольга Витальевна!

– ?!

Он блеснул голливудской улыбкой и показал глазами на пластмассовый щиток над передним стеклом, где лежал водительский талон.

Ляля хотела что-то спросить, но сознание затуманилось, силы иссякали, и она закрыла глаза. Хлопнула дверца, впереди отвратительно захрюкали, застучали, зачихали «Жигули» – видно, перекупленный бензин оказался плохого качества, да и машина не лучшего. Услышав шуршание щебёнки под чужими колёсами, Ольга очнулась, судорожно врубила скорость и устремилась вслед за новым знакомым, боясь потерять его из виду. Тот, глядя в зеркало заднего вида, понял маневры спутницы и старался не затеряться в потоке машин. Они одновременно подъехали к институтскому общежитию на проспекте Мира, он молча предложил руку и повёл женщину в свою комнатушку, споро выставив оттуда соседей. Стыда, даже простой неловкости, Ляля не испытывала.

Мужчина возбуждал в ней чувственность одним прикосновением, запахом загорелой кожи. Она повиновалась его рукам и движениям, словно в летаргическом сне. Глаза её расширились и остановились: казалось, рассудок, слепившись в один клубок с чувственностью, уходил вглубь, в ту болезненную точку, где рождалось и пульсировало наслаждение. Усеянное звёздными вспышками сознание металось в пляске счастья, о котором еще несколько часов назад она ничего не знала и даже не могла предположить, что такие ощущения возможны. Это открытие исторгало из самых недр сё существа восторженный стон.

Она слегка смущалась мощи этого порыва, но не привыкла противиться желаниям, тем более оставлять их неудовлетворенными. Её тело стремилось к наслаждению, сметая на пути ненадёжные преграды, возводимые разумом. Смутное, почти бессознательное ощущение невозможности бесконечного счастья только подстёгивало чувства.

В перерывах между объятиями спросила «вы кто?», готовясь услышать самое невероятное – демон-искуситель, инопланетянин, божественный свет...

– Бухгалтер. Студент Финансового института и лейтенант запаса Максим Есаулов.

Опять Максим, второй раз за день.

– Есаулов? Говорящая фамилия... Казак?

– Так точно. Из-под Ростова-папы.

– Захотелось покорить столицу?

Максим впервые подумал: и, правда, чего ему не хватало в Ростове, большом, длинном и пыльном, как все речные города, но понятном, а понадобилась эта суматошная непредсказуемая Москва, где устроиться гораздо труднее? Но в самом этом слове, которое в провинции произносят с завистью и надуманным пренебрежением, заключалась магия первородства, когда многие десятилетия жизнь остальных российских городов, лишённых элементарных благ и внимания властей, тянулась сонно и была несомненно вторичной. Уже простая принадлежность к Москве давала смутную надежду выделиться из бесконечного пространства необъятной родины и утолить естественное тщеславие. У себя в Ростове он бы не согласился стать бухгалтером, а здесь это выглядело как способ проникнуть внутрь более высокого организма, освоиться в нем, прижиться, а там – в городе таких возможностей – что-нибудь интересное да подвернётся. Поэтому он нисколько не смущался названия будущей профессии. Оно ему даже нравилось.

– Почему бы и нет? Немало великих так начинали,

Ляля потрогала выпуклую родинку над губой мужчины и засмеялась:

– Великий казак-бухгалтер. Тогда отчего бы не сказать более современно – финанеист?

– Потому что я бухгалтер. Кстати, удобно проверять знакомых на вшивость. Девушки с амбициями чураются будущих работников сберкасс и в любовники не берут.

– А в мужья?

– Тем более. А вы что, хотите замуж?

– Не так, чтобы сильно и только за вас, мой бухгалтер, или дворник, или дипломат – мне все равно.

Максим зорко посмотрел на новую знакомую, поцеловал, и они снова занялись любовью с еще большей страстью. Лицо мужчины и в экстазе оставалось прекрасным. Ляля блаженствовала.

Через час в дверь постучали:

– Эй вы, Ромео с Джульеттой, скоро там?

Ляля, не меняя положения, нащупала рукой в сумочке деньги, протянула Максиму:

– Передай. Пусть потерпят.

Вернувшись домой, она бросила маме бумаги – «рассказы потом! устала!» – из последних сил заставила себя смыть под душем дорожную грязь и заснула мёртвым сном, как человек, совершивший работу, превосходящую его нравственные силы.

Утром мать нашла на кухонном столе записку: «Вернусь через два дня. Без паники. Вес о'кей».

– Безобразие, – вслух рассердилась Надя, комкая бумажку. – Как будто я пустое место!

Почему дочь так же, как и муж, отстраняет её от своей жизни? Что за наказание? На правах матери, хотя и тайно, стараясь запомнить, как они лежали, и вернуть на место в точности, Надежда Фёдоровна копалась в девичьих вещах. Разгадывала пометки на календаре, читала дневники, которые Ляля то начинала вести, то бросала, перебирала книги, бельё, примеряла шарфики и шляпки. Чужая жизнь (а жизнь дочери давно стала ей чужой) вызывала жгучее любопытство, хотелось понять, что в ней такого особенного, позволяющего быть счастливой? Но тайна не поддавалась.

Вот сегодня Ляля исчезла, ничего не объяснив. Теперь сиди и переживай – что там случилось? И посоветоваться не с кем – Виталий опять в командировке. Подозрительно часто он стал отлучаться, как будто послать некого. А главное – безразличен, равнодушен, даже слезы его перестали трогать. Господи, что она сделала не так? Воротятся ли когда-нибудь золотые дни ее короткого счастья? Настоящее пугало. Вся надежда на будущее. Правда, дочь говорит, что смешно рассчитывать на будущее, в котором нас не будет. А если доживём, оно станет настоящим. Поэтому настоящее важнее.

Надя не знала, что и думать.