Текст книги "Беспамятство"

Автор книги: Светлана Петрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Глава 10

Ляля с тревогой стала замечать, что но вечерам муж приходит домой слишком усталый, вяло реагирует на предложения пойти в ресторан, в гости или театр. Его раздражали телевизор, болтовня о покупках, об институтских интригах. Как-то проснувшись ночью и не обнаружив Макса рядом, она пошла на кухню и увидела, что он сидит за столом против свекрови, а рядом – полные рюмки. Сблизив головы, они тихо беседовали. Поутру в помойном ведре Ляля приметила пустую бутылку из-под коньяка.

Спросила недовольно:

– Нашли общую тему для ночных разговоров?

– Представь себе,

– И что же это?

– Я не сексот.

Да, нервишки супругу надо лечить. Впрочем, Ляля знала причину – неудовлетворение работой. Причём сам процесс ему нравился, но постоянно происходили разногласия с архитектором, конструктором, со снабженцами, а главное – с Бачелисом. Сорокалетний лощеный, очень современный юрисконеульт тоже был ей мало симпатичен – он обладал слишком значительной властью в корпорации, и уже одно это вызывало ощущение подвоха. Отец, вопреки устойчивой привычке контролировать даже себя, Бачелису доверял безгранично. Похоже, Макс ие разделяет папиного оптимизма и убеждённости в порядочности юриста.

Однако основная причина недовольства, конечно же, упрямство казака, не желающего подстраиваться под современные производственные отношения. Ну, тут уж ничего ие поделаешь. Должность, которую ему предложил папа, обеспечивает им нормальную, красивую жизнь. В конце концов, она тоже не свободна и часто вынуждена выполнять желания других. Все так делают, потому что нет другого способа общежития, как только считаться с чужими мнениями, и не обязательно тех, кого любишь. Она же терпит каждый день ГэПэ – ещё тот подарочек! Придётся и Максу приспосабливаться. Гораздо важнее, что любовь между ними не угасает, хотя бешеные порывы страсти постепенно утихли, и это тоже естественно. Чувства обязаны видоизменяться, приобретать новые формы, главное, чтобы прежними оставались взаимная радость и восторг. Так и было – она обмирала от каждого прикосновения мужа, как в первый день. А вообще, их браку уже скоро пятнадцать лет, и Макс ничем за всё время её не разочаровал. Даже то, что привёз с Дона сестру Валю и всячески старается ей помочь, – только прибавило к нему уважения.

Валя – маленькая, чернявая, крепкая физически, неглупая, но необразованная. Простое, ничем не примечательное существо. Молчунья, глаза в пол, но Макс рассказал, что родители строгих нравов, дочь с дитём, прижитым от проезжего молодца, ели поедом. Вот он и забрал сё в Москву. Ляля не возражала, напротив, предложила поселить на время Валю в отремонтированной квартире. У них с Максом над головой не капает. Конечно, мама. А что мама? Как-то же уживались раньше? Может, всё и к лучшему – маму ужасно жалко, нить стала много, а отцу безразлично. Недавно мама сказала:

– Мне не хватает воздуха. Словно петля на шее.

– Не надоело быть несчастной? – спросила Ляля.

– Ты не понимаешь, ты сильная, не то, что я – обречена с первого дня, – сказала Надя, понизив голос, как заговорщица.

– Почему обречена? И кто отнимает у тебя воздух?

– Папа. Он каждый день уносит его с собой по кусочку. К другой женщине.

Мать посмотрела на свои ладони так, будто там что-то лежало, а потом исчезло.

– Бредишь! – испугалась дочь,

– Нет. Он до меня больше не дотрагивается. А когда заденет случайно, вздрагивает от брезгливости. Может, это потому, что на мне грех? Как ты думаешь?

– Что еще за грех? не выдумывай!

– Я не выдумываю, – медленно, с выражением ужаса в глазах, произнесла мать. – Ты же была там.

– Где?!

– В деревне, Я оставила их одних умирать. Отца с матерью – ради мужа, а муж взял и разлюбил меня.

Надежда Федоровна тяжело повернулась своим оплывшим телом и вышла, не желая продолжать разговор. Если Ляля и поймет, ничего не изменится, такому проступку прощения нет, а Витю сейчас не остановит даже привязанность к дочери, которой тоже всё равно. Сочувствует лишь на словах. А у неё горло пересохло, и нет источника живительной влаги. Жизнь пуста, как битое колодезное ведро – через прорехи вытекают последние капли.

Глядя матери вслед, Ольга обеспокоилась не на шутку. Она тоже обратила внимание, что в последнее время пана необычайно оживлён. Возможно, действительно завел новую любовницу, но скорее всего просто хорошо идут дела. Мама всегда страдала болезненной ревностью, теперь ещё эта мания греха. Лучше бы, конечно, переехать в дом напротив и не отравлять себе жизнь, но куда девать Валю? Она там прижилась, как-то неловко се выставлять.

Тут Максим сам поднял неудобную тему:

– Ляля, хочу с тобой посоветоваться. Надо бы купить сестре однокомнатную квартиру, но теперь слишком дорого, даже моей зарплаты не хватит.

– Попроси у папы кредит.

– Я не умею просить.

– Ну, укради. Ты же каждый день соприкасаешься с такими суммами...

– Я этого не слышал.

– Шучу. Пусть твоя сестра со своим ребёнком и дальше живёт у нас.

– Нельзя. Её надо прописать.

– Какие проблемы? Пропиши. Ты же знаешь, у отца есть специальный отдел по взаимодействию с госструктурами. У них все чиновники прикормлены, от тебя потребуются совсем небольшие деньги,

– Ты говоришь так, словно это нормально.

– А разве нет? Такова система, а с системой в одиночку бороться бессмысленно, под нес лучше подстраиваться.

– Всё равно неловко. Это твоя собственность.

– Разве ты не мой муж?

– Но квартира твоя,

Ольга поняла: мужчина, которого она любила больше жизни, испытывал унижение неравенетвом. Допустить этого нельзя, а устранить легко. Черт с ней, с квартирой! Если потребуется, отец подарит другую. Через месяц она принесла Максиму свидетельство на право собственности, где теперь значилось его имя.

Он побагровел.

– Я не просил.

– Естественно. Ты же не умеешь. Слушай, тебе не угодить!

– Мне не нужно угождать – я мужчина.

Ляля обняла его за шею, поцеловала за ухом их особым тайным поцелуем.

Ей показалось, постель сгладила возникшую шероховатость в отношениях. Она сама купила Вале необходимую одежду, выбрала мебель, шторы, иногда, в свободное время, заходила выпить чаю, поиграть с малышом, Ребёнок не вызывал у Ляли желания самой стать матерью, но видеть личико, так похожее на лицо мужа, было приятно. Однажды Максим сказал:

– Не ходи к Вале одна. Она стесняется, чувствует себя обязанной – ты же выступаешь для неё в роли благодетельницы,

– Какая ерунда, – возразила Ляля,

– не понимаешь деревенского воспитания. Я прошу. Если хочешь, предупреди меня, навестим вместе.

– Хорошо.

В один из таких визитов Ольга приметила женским глазом, что животик у Вали подозрительно округлился. По дороге домой спросила мужа:

– Тебе известно, что твоя сестра беременна? Странно, ведь она, кроме продуктового магазина, нигде не бывает и знакомых у неё тут нет!

Максим нахмурился, с трудом подбирая слова, будто считал себя главным виновником;

– Это я прошляпил. Явился прежний парень, я разрешил свидание, думал, может, женится, а он опять слинял.

– Чего и следовало ожидать! Хоть бы со мной посоветовался.

– Не догадался. Но ты ей теперь ничего не говори, и так переживает.

– Да ладно уж, психологи липовые! Но она-то – дура дурой: почему аборт не сделала?

– Боялась мне сказать и пропустила срок.

– Ну, вы даёте! Средневековье какое-то. Денег ей подбрось – фрукты нужны, соки,

– Спасибо.

– За что? Ты сам зарабатываешь.

– Но это же наши семейные деньги.

Ляля зажала уши ладонями.

– Чтобы я больше о деньгах не слышала!

Каково же было удивление, когда Максим выложил перед нею золотую валютную карточку:

– Это стоимость твоей квартиры. Я взял кредит в банке.

– Ну, и дурак, – сказала Ляля, с досадой бросая пластик в сумку.

Подумала, что подтолкнула мужа к этому решению, когда переоформила на него свою недвижимость. Сейчас за меньшую сумму он купил бы сестре однокомнатку. А почему раньше сам не сообразил?

– Что дурак, это я осознал давно, – сказал Максим, насупившись.

Ляля бросилась исправлять положение.

– Извини. Я просто не понимаю, зачем постоянно доказывать свою финанеовую независимость? Болезнь какая-то. Раньше не замечала. Ладно. На эти баксы мы с тобой осенью поедем на Сейшелы, на целый месяц. Должен же ты, наконец, отдохнуть по-настоящему, как буржуй, а не как офисная секретутка – на недельку в провинциальную Турцию и опять хомут на шею. Знаю, папа ни себе, ни другим расслабиться не даёт. Но это я беру на себя. Нам давно пора вспомнить время беззаботной любви, а то тебе скоро «виагру» пить придётся.

Максим промолчал. В начале сентября они улетели. Большаков решил использовать случай и перебрался в коттедж с новой пассией, тридцати летней пресс-секретаршей, оформленной на должность референта. Она окончила Иняз, свободно владела французским и английским, умела заболтать настырных корреспондентов и вести переговоры с редакциями. Звали секретаршу поэтично – Вероника.

Тощая фигура манекенщицы со специфической походкой «нога за ногу», вытравленные перекисью волосы и узкая красивая мордочка, которую немного портило щучье выражение, застывшее в неподвижности, Вероника не смеялась, даже не улыбалась приятному, как не хмурила бровей, испытывая неудовольствие, – опасалась морщин. Небольшие, но яркие выразительные глаза компенсировали недостаток мимики.

Чувства она обозначала без жестов, одними словами и очень скупо. Во время еды рот приоткрывала незначительно, поэтому любую жидкую пищу, включая суп, вкушала с чайной ложки, а твёрдую резала на микроскопические кусочки и аккуратно просовывала в дырочку между слегка округленными губами. Жевала почти незаметно. Да и были ли у нес зубы? Никто не видел, но легко представить, как Вероника ненавидела стоматологов, растягивающих рот клиентов до пределов невозможного.

Маска лишала лицо живости и обаяния, так нужных сегодня, а в будущем, для которого Вероника надеялась сохранить красоту, они потеряют значение независимо от качества кожи. Старость не в морщинах, а в прожитых годах. Но у секретарши были на этот счёт свои стойкие понятия. Большакова маска завораживала и мешала понять сущность любовницы, но привычная амбициозность и опыт завзятого «ходока» рождали мнимую уверенность, что он знает все ипостаси женщин. И в этой тоже нет ничего нового, кроме формы.

До Большакова Вероника уже неоднократно была чьей-то женой: то вдовой, то разведёнкой, каждый раз поднимаясь на более высокую ступеньку в круге состоятельных людей. Любовников она терпела только в том случае, если видела перспективу. Ее тщеславные замыслы, тщательно замаскированные неподвижностью лица, не имели границ. С этим старым сластолюбцем ей, похоже, повезло по-крупному, и она целиком сосредоточилась на подчинении его желаний своим. Лет двадцать назад у неё с ним вряд ли бы что выгорело, но мужчина в шестьдесят уязвим, потому что жаждет продлить молодость,

Виталий Сергеевич очень жаждал. Прежде он знал твёрдо: или власть, или большая любовь к женщине. Следуя этой установке, он много лет пользовался представительницами слабого пола исключительно как сексуальными партнёршами. Но час настал, дряхлеющее тело потребовало нестандартной дозы допинга, и он влюбился со всей пылкостью юноши, готового живот положить за возлюбленную, а не только поступиться неписаными правилами. За много лет Большаков так прижился в верхах и привык к положению хозяина жизни, что считал власть неотъемлемой частью себя самого. Конечно, надоесть власть не могла, таким свойством она не обладает. Но куда она денется? А вот упоительные радости любви были, несомненно, закатными, они путали сознание и склоняли к рискованным решениям, которые вовсе не казались опасными, а лишь необходимыми для полноты наслаждения. Тем более Вероника для себя ничего не требовала, кроме большой зарплаты.

Ещё бы! Рано. Она имела разнообразный опыт и хорошую ассоциативную память. К тому же давно усвоила, что собственных слабостей – по разным причинам – люди не замечают или не признают, Старость же – при любой мудрости, власти, пресыщенности – всё равно слабость. А чужие слабости всегда были её козырями.

Между тем Виталий Сергеевич, даже воспылав поздней любовью, не мог в одночасье поглупеть и растерять жизненные навыки. У него тоже была своя стройная схема и реальная цель. Ясно, что женщина в два раза моложе него влюбиться в старика не может. Деньги тоже не много значат для честолюбивых натур, следовательно, Вероника рассчитывает заполучить его в мужья. Ей важно положение. В обмен ему откроется неограниченный доступ к сё умелому свежему телу. Прекрасно! Никаких возражений! Но было одно препятствие – Надя, которое он решил устранить пока Ляля загорает со своим строптивым казаком под пальмами на белых песках Сейшельских островов.

Оформить развод с женой – не проблема, но нужен серьёзный предлог, позволяющий остаться в глазах дочери героем сказки. Любовь к Веронике уже произвела в приоритетах Виталия Сергеевича некоторые перестановки, но он слишком много вложил в дочь и любил ее как собственное воплощение, как самое важное достижение в жизни, едва ли не большее, чем карьера, хотя они и тесно связаны. Вероника – другое, Вероника женщина, а Ляля – его девочка. Однако даже она не осудит, если ои оставит психически ненормальную жену. Только действовать надо тонко.

Посоветовавшись со знакомым врачом, Большаков в один из выходных приехал домой, позвал Надю в кабинет, дверь которого запиралась на замок, а ключ предусмотрительно положил в карман.

– Сядь, – сказал он, – нам надо серьёзно поговорить.

Она тяжело опустилась в глубокое кресло, испуганно глядя на него большими глазами. Полные щеки студенисто дрожали, а рот открывался и закрывался, как у рыбы, вытащенной на сушу.

Пересиливая неприязнь, Виталий Сергеевич начал:

– Я к тебе хорошо отношусь, но нежных чувств давно не испытываю. Мне седьмой десяток, я много работаю и нуждаюсь в притоке молодой энергии. Поэтому мне необходимо расслабляться на стороне.

Надежда приложила ладони к вискам:

– Я теряю рассудок... Что значит «расслабляться»?

Не обращая внимания на реплику, Большаков продолжил тоном наставника, вразумляющего тупого ученика:

– Перестань мне мешать: следить, укорять, допрашивать, копаться в бумагах. Когда-то ты не умела есть ножом и вилкой – справилась, переняла манеры светской дамы, даже пыталась любить, а не просто отдаваться. Теперь научись последнему и самому важному – прощать. Иначе я не смогу бывать в этом доме, Я волен развестись и поселить тебя отдельно, но из-за дочери предпочитаю оставить всё как есть. Не хочу огорчать Лялю и принуждать её выбирать между нами. Любая мать лучше чужой. Но отныне ты – декорация. Я буду жить в коттедже с другой женщиной. Денег будешь получать, сколько понадобится...

– Да наплевать мне на твои деньги! – неожиданно закричала Надя с надрывом, пропустив сомнительный отзыв о себе как о матери: сейчас важнее Виталий. – Лучше бы ты был скотником из Филькина, тогда бы не разлюбил меня!

Он содрогнулся: скотник! Деревенщина. Из грязи не сделать князя.

Надя продолжала кричать:

– Проклятые деньги! Они мне даже счастья не принесли!

– Разве мы не были счастливы? – несколько наивно удивился Большаков,

Жена сбавила тон, а потом и вовсе сникла:

– Не помню. Всё кончилось так давно.

Супруг пожал плечами.

– Привыкай относиться к жизни философски: всё когда-нибудь кончается. Вечного нет ничего. Семейные восторги и взаимная любовь обычно больше десяти лет не выдерживают, а мы пилили целых тридцать, Ты не зря ревновала – у меня были любовницы, и нынешнюю ночь я провёл с привлекательной женщиной, какой когда-то была ты. Только ты ничего не умела, а эта способна оживить мертвеца. Откровенно пользуюсь моментом, пока ещё что-то могу. Твоё время, к сожалению, рано ушло. Впрочем, может, я ошибаюсь? Даю полную свободу. Если найдешь любовника, о котором не будет знать каждая шавка в подворотне, возражать не стану.

Предложение прозвучало издевательски. Надя опять возбудилась.

– Странно, что я тебя люблю, ты достоин лишь ненависти!

– Это хорошо, что меня можно ненавидеть, значит, я не ничтожество.

– Да, ты большое, ты очень большое зло. Такое, как фамилия.

– Твоя депрессия слишком часто стала сменяться агрессией, и поскольку ты остаёшься жить с дочерью, я настаиваю – пока она в отъезде, пройди обследование и курс лечения в частной клинике. В том числе и от наследственного алкоголизма.

Надя неожиданно оживилась, даже обрадовалась, что мысли, так терзавшие в последнее время её бедный мозг, оправдались.

– Спохватился! А я-то все ждала, когда же ты упечёшь меня в психушку! не выйдет!

Лицо её странно исказилось, верхняя губа приподнялась, обнаружив недобрый оскал. Она резво для своего веса выскочила из кресла, схватила с письменного стола статуэтку Дианы-охотницы и замахнулась, но Виталий Сергеевич не менее проворно метнулся в другую комнату, захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке. Жена истошно закричала и стала изо всех сил колотить бронзовой Дианой но филенкам, разрисованным золотыми завитушками.

Большаков позвонил врачу. В голосе звучало неподдельное волнение:

– Приезжайте, как договорились. Жена совершила на меня нападение, пыталась убить.

– Гад! Сволочь! Чтоб ты сдох! – ещё долго доносилось из кабинета. Потом но ту сторону воцарилась тишина.

Когда приехала специальная «скорая» и дверь открыли, Надежда Фёдоровна лежала на полу без сознания. На всякий случай ей сделали укол, прямо в домашнем шелковом халате уложили в тёплый мешок, пристегнули ремнями к носилкам. Два дюжих санитара понесли больную вниз по лестнице, а Большаков протянул врачу пачку зелёных купюр. Её толщина несколько смутила мздоимца – видимо, договаривались о менее значительной сумме, и он с фальшивым вздохом укоризны положил деньги в медицинекий чемоданчик.

Накануне возвращения Ляли с мужем из отпуска Большаков навестил Надю в клинике, попросив врача отменить на несколько дней уколы, чтобы больная была адекватной, если вдруг дочь захочет увидеть мать. Его встретил старый знакомый, который тут же получил очередную порцию финанеовой благодарности сверх того, что оплачивалось в больничную кассу.

Условиями содержания жены Виталий Сергеевич остался доволен, Вполне приличная одноместная палата, светлая, с туалетом и душем, только на окнах решётки и нет дверных ручек – ручки персонал носил в карманах докторских халатов. Но Наде это должно быть безразлично, ей проводят интенеивную лекарственную терапию. Да и осень не время для прогулок, а летом тут вполне можно посидеть на скамейке в садике, под присмотром медперсонала. Конечно, это выльется в кругленькую сумму, но за переход от одной женщины к другой всегда приходится платить.

Надя, как и помещение, его порадовала – выглядела покорной, сидела тихо, не плакала. Лицо слегка отёчное, спокойное, глаза смотрели куда-то за спину Большакова, словно там находилась не стена больничной палаты, а простиралась бесконечная даль, которая всасывала в себя сё отрешённый взгляд. Одни только пальцы, подрагивая, то разглаживали, то скручивали поясок шёлкового халата. Потом и они замерли.

Три недели лечения действовали положительно. Виталий Сергеевич вздохнул с облегчением и начал заготовленную речь:

– Завтра возвращается из отпуска Ляля. Здесь ей делать нечего, ие надо травмировать девочку. Потом, когда ты поправишься...

– Девочка? Сколько ей лет? – вдруг перебила жена.

Голос звучал по-деловому и требовательно, что никак не вязалось со смиренным видом и потому было неожиданно. Хитрая бестия, научилась прикидываться безропотной!

– Тридцать шесть. Не перебивай, – строго сказал Большаков.

– Я хочу её видеть.

– После того что произошло, не думаю, что у тебя есть право что-то требовать.

– Мне страшно одной.

– Ты живёшь в дорогом санатории. Хочешь в городскую психушку, где в палате стоят двадцать пять коек, кормят перловой кашей и половина сумасшедших гадит под себя? Наслаждайся привычным бездельем и веди себя разумно. Если Ляля к тебе все же прорвётся, не смей обсуждать меня с моей дочерью.

– Она и моя дочь тоже.

– Только биологически. не очень-то вы ладили.

Большакову надоели бессмысленные препирательства, он повысил голос:

– Предупреждаю! Нарушишь запрет – пожалеешь! Отправишься прямиком в Кащенко. Ты меня знаешь: я никогда не шучу, когда речь идёт о Ляле.

Неожиданно подбородок больной заходил ходуном. Надя подняла руки ко рту, словно пыталась вынуть оттуда застрявшие слова. Огромные глаза, полные непролитых слёз, словно поймали наконец фокус и смотрели распорядителю се жизни прямо в душу,

– Ну, что ещё? – спросил он раздражённо, отводя взгляд.

Жена, наконец, судорожно вымолвила:

– Витя. – она передохнула, собираясь силами: – Витя, я хочу умереть.

– Ой, только не пугай меня!

– Я не пугаю. Просто я хочу умереть.

Большаков с досадой хлопнул ладонями по коленям и встал:

– Ну и чёрт с тобой, умирай. Это твоё право. Но пока живёшь, помни про Кащенко.

Этой ночью Надежда Фёдоровна повесилась.